I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание ДНЕВНИК. 1946 год М.к.соколов* - н.н.лунину. Н.н лунину

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

ДНЕВНИК. 1946 год

2 февраля

Вот и зима проходит. Была теплая зима, если бы была та­кая зима в 1941 г., многие не умерли бы.

Сегодня какой-то тихий вечер; во всем доме я и Ира.

Последние месяцы жил в дружбе с Тикой, тихо и как-то осмысленно. Сегодня она не позвонила.

Сижу в тепле, горит свет, а Галя в сухой могиле. Больше она не увидела Ленинграда.

Совсем не могу писать в последнее время; лекции съедают все, что ли?

Видел сегодня массу прекрасных венских репродукций: при­вез один из моих учеников.

Жить трудно, и я устал.

8 февраля

На улице —30", свищет ужасный восточный ветер. Тики не было в Академии - она на <Петровском> острове. В такой хо­лод прекрасно быть вместе, согревать друг друга жизнью каж­дого. Почему же мы не вместе?. февраля

Я (это после перечтения Карко*): «Поэты — не профессио­налы». Акума: «Да, известно, это что-то вроде аппарата, вроде несостоявшегося аппарата, сидят и ловят; может быть, раз в сто­летие что-то поймают. Ловят, в сущности, только интонацию, все остальное есть здесь. Живописцы, актеры, певцы — это все профессионалы, поэты — ловцы интонаций. Если он сегодня на­писал стихотворение, он совершенно не знает, напишет ли его завтра или, может быть, больше никогда».

.Я: «И это, вы думаете, можно сказать и о Пушкине?» Аку-ма: «Да, и о Пушкине, и о Данте, и о ком хотите»..

марта

<...> Был сегодня на выставке дипломных работ Академии; народу было много, главным образом молодежь довольно потре­панного вида, очевидно, студенчество. Когда я стоял позади тол­пы, собравшейся около работы Мыльникова*, заметил, что дви­жение голов этой толпы вызывало поразившее меня иллюзорное движение голов на самом холсте. Удивленный, я встал за тол­пой у других работ: ничего подобного я не увидел. «Конечно,-подумал я,— это происходит оттого, что головы в работе Мыль­никова смотрятся силуэтом и они взяты крупным планом и на одном приблизительно уровне. Но все-таки... между холстом Мыльникова - я убеждался в этом с каждой минутой — и тол­пой была какая-то несомненная связь. Удивительно,— подумал я,— в этом что-то есть». В конце концов я пришел к выводу, что такая связь «людей на картине» с «людьми в жизни», пожа­луй, явление художественного порядка; кроме того, это признак чувства современности; в самом деле, в Эрмитаже движение зри­телей, самое их бытие гораздо более естественно в залах нового французского искусства, чем в залах Ренессанса. В этих клас­сических залах, среди античных богов или Мадонн, зрители вы­глядят скованными, лишенными телесности или пластичности; бродят, словно души среди окружающего их бессмертия.... марта

Был на вечере Ираклия Андронникова. Общеизвестно, что перевоплощение — это основа актерского искусства. Но мне ду­мается, что живописец тоже должен обладать даром перевопло­щения. Чтобы создать убедительный образ, он неизбежно дол­жен войти в изображаемое им событие, главным образом, конечно, в изображаемых людей, уметь встать в их позы, пере­жить их движения, мимику их лиц. Только при этом условии его образы станут действенными и убедительными.

Вот почему совершенно невозможно ни подражать великим мастерам, ни тем более обкрадывать их.

Чтобы, например, подражать Сурикову, нужно обладать его даром перевоплощения, силой его интуиции. Об этом, конечно, не мог догадаться Серов, когда делал своего «Александра Нев­ского»*. Но если бы даже догадался, у него все равно нет сил на такое перевоплощение. Ему было бы легче подражать Вл. Ма­ковскому*.

24 марта

Все более или менее догадываются, что художник — чело­век особого качества, сделанный как бы из другого материала или, как говорят, теста, чем все мы. У меня по крайней мере с юности было робкое благоговение перед художниками, конеч­но, если это художники, а не халтурщики или пачкуны. Это осо­бое качество — какая-то всем им более или менее свойственная детская непосредственность, чистота сердца, наивность воспри­ятия, вечная открытость души перед жизнью и есть то свойст­во, которое главным образом и делает их художниками.

Если художник имеет эту «конечную» чистоту сердца, бо­лее напряженную, чем все, что связывает его с жизненным бы­том, он так или иначе окажется соотнесенным с искусством, в противном случае он всегда будет только ремесленником или мас­тером, если хотите. Вот почему художник — всегда немного «бо­гема».

Сезанн обладал этой чистотой сердца в высокой степени. В подвиге Сезанна не то существенно, что он был живописцем чистой воды, как это принято думать, а именно то, что он сто­ял перед миром с таким раскрытым и очищенным от всякой не относящейся к искусству примеси — с таким раскрытым серд­цем, каким не обладал ни один живописец прошлого, ни — в том числе - Рафаэль, Тициан и Веласкес. Сезанн — как бы пред­ставительствует от искусства живописи, является наиболее пол­ным воплощением этого искусства. В этом и заключается целе­устремленность Сезанна, идея его живописи. Для каждого, кто может это почувствовать, картины Сезанна - дом, в котором прекрасно жить «душе», обращенной к искусству, ну, конечно, прежде всего к искусству живописи, потому что его картины — это дом, сделанный в материале живописи.
^

М.К.СОКОЛОВ* - Н.Н.ЛУНИНУ.

апреля 1946 года. <Рыбинск>

Дорогой Николай Николаевич.

Большие года легли между нами, нашим непосредственным общением (14—15—16-е годы), многими путями прошли и при­шли к чему?..

Я не забуду Ваших строчек о себе в «Аполлоне», где Вы в статье «О молодых» сказали: «Кому много дано, с того много и спросится»,— оправдал ли я это? — этот ответ я бы хотел услы­шать от Вас. Но Вы, к большому сожалению, о моем творчест­ве, о том, что я за это время сделал, чего достиг, во что верую — не знаете. Я многое бы отдал за одну беседу с Вами, как в те далекие годы. Я с удивительной ясностью помню и знакомство наше посещение Эрмитажа - Моралес, Эль Греко — и наш спутник (третий) милый Лев Аренс. Где он? Жив? Его моя па­мять хранит благодарно - мне бы хотелось, чтобы он знал тоже.

О себе о настоящем пока умолчу. Скажу только одно: все эти годы любил одно искусство и остаюсь верен тому: служу ему нелицеприятно. Верьте тому. Жизнь ко мне была сурова, и мно­го испытаний пришлось пройти, и теперь одно желание свер­шить то, что должен свершить, чтобы сказать: «С миром мя от­пущаеши». Будет ли дано мне это? Неведомо, но хотел, чтобы боги были милостивы и сделали конец мой благостным, чтоб я мог, умирая, благословить жизнь.

Привет Вам сердечный. Ваш Мих. Соколов.

Л.А.БРУНИ - ^ Н.Н ЛУНИНУ

7 мая 1946 года. Москва. Болшево

Дорогой Николай Николаевич!

Получил Ваше письмо и так обрадовался, сказать не знаю как. Это странно, потому что само письмо страшно пессимисти­ческое, грустное и нелюдимое, но я обрадовался!!! Все пустя­ки, стекла нужно вставить. И наша жизнь не ушла! Это твердо нужно помнить по крайней мере лет 20. От Вашего письма по­веяло чем-то родным, типично питерской сосредоточенностью, такой неповторимой ни в каком другом городе. Так что я отнес Ваш пессимизм не к Вам, а к стенам, Вас окружающим. Хотя не совсем это точно сказано, так как за уныние, отчаяние и гнев отвечает все же сам человек, страдающий этими недугами.

Опять не так написал, но что делать, поправьте Вы меня.

Да! Про Андрея Мыльникова я знал раньше, чем Вы напи­сали, о нем мне рассказывала знаменитая К.С.К о как о своем двоюродном брате, который прославляется не по дням, а по ча­сам. И сразу вселила в меня некоторое предубеждение, особен­но тем, что это ее двоюродный брат. «Ну, этот далеко пойдет», подумал я и забыл о его существовании. Вы мне напомнили. Не­ужели не страшен Вам тот отпечаток казенного вымуштрован­ного искусства, которым так веет от фотографии, что Вы при­слали. И нарисовано, и скомпоновано неплохо, и эти тряпочки у места. Но формы нет, но грусти нет, и эти небеса написаны «фузой»... Посмотрите на Мантенью. Эти выпуклые люди, ве­ши, покрой платья, и что он думает, и что чувствует, и горы уступами, и на горах дома, и перед домом площадь, а по пло­щади люди ходят, и эти дома далеко-далеко и в то же время близко, этих людей тоже можно рассматривать. Какая во всем торжественность. Вы скажете: что вы сравниваете молодого Мыльникова с гигантами Ренессанса? Я не сравниваю, и меня прошу не сравнивать, но когда речь идет о монументальном ис­кусстве, то я вижу, из чего оно складывается, то есть я вижу:

Мыльников обошел и Мантенью, и Пьеро делла Франческо, и Рафаэля, и Сезанна, и Ван Гога. Не обошел только Репина, Гра­баря и С.Герасимова. Общее у них одно: человек — это сгусток, все прочее пожиже — туман, то есть так они понимают простран­ство. Довольно про Мыльникова. Тут на днях 4-го числа был юбилей В.А.Фаворского -т 60 лет праздновали в МОСХе...

Ну что Вы пишете: «...раз уж искусство не оправдало се­бя, раз Сезанн и Ван Гог только бесплодные жертвы...» Ну что за инфантилизм, ну что Вы пишете? Да это Прометей, добыв­ший огонь живописи, излучающий такую энергию. А Сезанн? да не обойдет никто Сезанна, а кто обходит, тот проваливается в тартарары. Потому что только Сезанн знал различие между предметом и пространством. Сейчас Сезанн оборачивается сво­ей классической стороной: «Увидеть Пуссена в натуре», своим пониманием Эль Греко и венецианцев. Он первый кроме Дела­круа указал путь к Картине.<...>

Дорогой, пишите, я буду отвечать. Мне много что накопи­лось Вам рассказать. И помолчать с Вами хорошо? А может, приехать?

Лев. Целую Иру.

ДНЕВНИК. 1946 год.

августа

Был в Тюрисеве в Доме отдыха Рабиса. Вечером 20-го сидел в комнате, играл в шахматы. Кто-то в углу произнес имя «Ахматова»; прислушался, что-то нехорошее; читали газету. Кон­чив партию, пошел за газетой.

Думал, что это может плохо кончиться, но такого не ожидал*.

Плохо спал ночью; проснулся в 6 часов — сердцебиение, и оно продолжалось до 12; пошел к врачу; дал валерьянки с ландышем - стало лучше. Сперва думал «вообще», то есть об ис­кусстве. Под утро стал думать об Акуме. Стало жалко: она лю­била это...*

В тот же день уезжали. Пришел домой, она была одна; по­худела... Ну, я давно знал это ее состояние. Боялся, что с ней хуже. Ничего, держится.