I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Н.н.пунин - а.а.ахматовой Разговорная книжка П. Смотрел, как Ан. лежала на скамье, прелестная, под солнцем с руками как луки. Л.а.бруни - н.н.пунину К.с.малевич - н.н.лунину Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной XIII. Сборы в Японию — Дорога ~ Крушение поезда Токио — Никко — Открытие выставки Н.н.пунин - а.а.ахматовой Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ

7 апреля 1926 года. <Москва>

Милый — грустное утро без тебя, с чувством долгой, даже древней общей жизни. Наверное, ничто от меня тебе уже не ново (и это пимсо*) ~ а мне бы вместе с тобой смотреть вниз на мо­ре жизни всегда и «вечно» — и отмечать твоими словами, что знакомо и что незнакомо, узнавать появление новых «кораблей». Бегут облака на окно сквозь розовые деревья - с твоей сто­роны, заблаговестили — разлучная, неласковая, холодная, как эта весна. Ты всегда, как весна? Ан. Приходи обедать, А.Е. не будет, будем вдвоем.

Я уже забыл и какие твои руки, и какая шея - так мало виделись, так внешне виделись.

Ты уже не согласна, наверное, быть до конца вместе, уже скучаешь?

А я не хочу менять ни одного слова твоего на другое слово.

Буду очень ждать в 4 не верю, что не придешь.

Целую тебя, серые глаза, темнеющие по краям, это я вче­ра увидел и запомнил. К.-М.

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

А. 2 июля 1926 г. Пароходик.

Возвращаемся с островов. Мир и покой, а что будет? Анна.

А. 3 июля 1926 г. Пароходик.

Купалась за яхт-клубом. Николай снял меня в воде. Це­лый день вместе. В <нрзб> смотрели пагоду. Чудовищная архи­тектура! Дружные! Анна.

П. Того же и там же. Ан. дикий озорник. Бог знает что говорит и требует, чтобы я писал, как оба Гонкура. К.-М.

А. Программа-минимум.

Сегодня наша первая встреча с солнцем в этом году.

^ П. Смотрел, как Ан. лежала на скамье, прелестная, под солнцем с руками как луки.

<Без даты>

П. Акума, простите меня я плохо говорил — но я не могу согласиться, чтоб Вы ехали заграничку.

А. Не будем об этом говорить. Я хочу верить, что Вы не хотели так больно оскорбить меня. Отъезды же здесь ни при чем.

П. Неверно - у меня другого смысла нет Вас обижать — а Вы тайно от меня хотите уехать — об этом надо говорить. М. тоже в Вас влюблена.

А. Вы сегодня 2 раза сказали мне при чужих, что я без­дельница и притворяюсь больной, когда должна работать. Это правда, и так как Вы оба работаете, вам неприятно на меня смотреть. Чувство вполне естественное! Потому-то я вас сразу простила днем. Но мне больно, что вы опять повторили это при Лукницком, который, как вы знаете, все записывает. А.

Мир уже был сегодня днем, а через 2 часа Вы повторили те же слова.

^

Л.А.БРУНИ - Н.Н.ПУНИНУ

<Лето 1926 года. Оптина пустынь>

Дорогой Николай Николаевич.

Что бы Вам написать сюда, в Оптину пустынь? Ведь я не охочь писать, а Вам никак два письма написал из Москвы. Хо­рошо бы Вам еще продать мои рисуночки, какие у Вас на ру-

.ках. Я стороной слышал, что Вы их выставили на выставку ка­ких-то всеобъемлющих течений, за что весьма Вам благодарен. В общем прославили Вы меня, дальше некуда. По всем толстым и тонким журналам СССР. Ввиду этого и сознание мое совер­шенно переменилось: от огорода совершенно отстал, хожу все больше в пиджачке, и если хочу что-нибудь нарисовать, то сра­зу бегу в мастерскую, достаю карандашей, туши какой надо и рисую. Мише очень нравится, находит, что я делаю успехи. Пе­строта, за которую меня упрекал Митурич, никуда не девается и продолжает присутствовать во всех почти рисунках, я про­бую (в самооправдание) относить ее к пониманию яркости, но, видно, это недостаточно прочно обдумано. Жду к себе Купрея-нова. В Москве очень доволен отношениями с Фаворским. У ме­ня с ним развязывается язык почти до взаимного понимания. Работаю над шрифтовой и объемной азбукой по Хлебникову* (понятной для чтения).

Корова есть, и молоко, и масло, и суп сметаной заправля­ем, ждем гостей, а дети все вышли. В Госиздате я надоел, в «Круге»* тоже. Если постараетесь, наверно, можно продать мои рисунки. Цены у Лебедева можно спросить, по-моему, те, что в «Русском искусстве» 20-25 червонцев (Госбанк), а прочие мож­но до 10 спустить. Одним словом, Вы умней меня, а деньги мне очень нужны. Где Лев Евгеньевич, если бы я знал, что он в Пет­рограде, непременно бы написал. Мы с Ниной обнимаем, целу­ем всех вас, как умеем, приглашаем приехать. Приглашение просим передать Н.Ф.Лапшину, остановиться у нас есть где. На­пишите, кто как живет. Очень бы хотелось приехать в Питер, да, говорят, очень бедно Вы там живете.

Ваш Лев Б.


^ К.С.МАЛЕВИЧ - Н.Н.ЛУНИНУ*.

июля <1926 года. Ленинград>

Николай Николаевич, во-первых, я на Вас очень рассердился за телеграмму и соот­ветственно ей послал Янову письмо относительно протеста Лога. В результате Вашей телеграммы я получил командировку Глав-науки на две недели. Послано это Янову или Логу.

Но сейчас я уже не сержусь, думаю, что Вы стоите на сто­роне ГИНХУКа вместе со мной, я еще не отдыхаю, а работаю в кулуарах. Надо Вам сказать, что Серый АХР, не удовлетво­рившись заключением комиссии, он, собственно говоря, бухгал­терским методом обследовал с мышлением Исакова. Послал Ярославскому вырезку. Ярославский немедленно запрос. Я это узнал и своевременно был налажен Новицкий к нему и уяснил, в чем дело.

.Я лично ознакомил всех с той действительной <обстанов-кой>, которая подготовлялась АХРРом и провокацией Мансу­рова*. В самом же акте уже форма получилась другая, под ре­дакцией Исакова ясно была найдена идеалистическая зараза. Таким образом, акт обнаруживает, что гнездо идеалистических выкидышей нужно выкормить по его, Исакова, мышлению. Это уже очень усложняет мне дело. Поэтому я договорился с Новицким, что в сентябре будет еще одна комиссия, высоко­квалифицированная, для обследования научной части.<...>

Интересно, что сильно перепуган зав. Музея товарищ Мо­сквин, даже боялся разговаривать со мной. АХРы поют отход­ную, утопляя остатки искусства в своей трясине, ужасы кото­рой ни в сказке рассказать, ни пером описать. Гангренозная болезнь идет во всю.<...>

Всего хорошего. К.Малевич.


Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

августа 1926 года. <Ленинград>

Милый друг мой, Галочка.

Цветок, который я принес Вам, когда Вы были больны, тот - пестрый, расцвел опять многими цветами. Стоят хорошие дни с небольшими дождями. Получил Ваше горькое и нежное письмо и радовался, что мое понравилось Вам. Зажгли на ули­цах фонари, и стало сразу осень... и одиноко.

Не случилось за это время ничего, чтобы сообщать Вам; во­прос с квартирой по-прежнему не выяснен. Чаще стал звонить телефон, студенты мало-помалу возвращаются. Приехал Татлин, и мирно беседовали, кланялся Вам и спрашивал о Вас. Начал работу в Русском музее и хочу сделать там татлинскую комна­ту. Какое легкое, после Малевича, от Татлина чувство: простая и широкая мысль; какая высокая артистичность. Я эту «арти­стичность» в людях особенно люблю и редко где встречал в та­ком гармоническом виде, как у Татлина. Но нелепость его не стала меньшей; поссорился с Тараном; подумайте, Тарана до­вел до ссоры и склонен обвинять меня в том, что Малевич по­лучил командировку. И все же он задохнувшийся человек; от­того ли, что наше время душит и душит, или вообще нельзя изобретать, чтобы не задохнуться — не знаю. В каком я с ним, с Татлиным, контрасте; я таким кажусь «умным», и практич­ным, и мелочным... Но я люблю эту нежность его жеста, глаза и голос - это один из наиболее обаятельных людей нашего времени.

Несколько больше играю на теннисе, но ни у кого не был и никого не видел. Третьего дня с А.А. был в Павловске, на кладбище, в городе и парке. Как он изумительно душист, этот Пав­ловский парк. В нем прошла та жизнь, а теперь вдет вторая. Нам суждены были две жизни. Та прошла, и я смутно ее пом­ню, но, как Дант по кругам, хожу среди опустошения и разоре­ния, узнавая — не о себе — но себя в прошлом. Пруд, который был у Трельяжа и у Памятника-обелиска в память основания города, там, где Вы неудачно снимали меня когда-то, высох, и по дну его, теперь зеленому, вьется тропинка. Мне не жаль про­шлого, но я сужу его судом человека, знающего, что такое ги­бель мира.

Мир тот погиб, - и как странно, что мы его помним!

Чудесную девочку целую и радуюсь о ней; посылаю кар­тинку.

По письму Вашему я вижу, что Вам плохо; если захочет­ся, возвращайтесь раньше. Я, вероятно, не смогу выслать Вам того количества денег, которое обещал, так как в Русском му­зее много удержали за задолженность по квартире..-го Утро, солнечное, но прохладное, встал в 8, занимался фотографией — а теперь моюсь и в музей. А.А. кланяется. Целую нежные и добрые руки. Ваш Ника.


^ Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

августа 1926 года. <Ленинград>

Милый друг.

Вчера приехали Зоя с Верой; Маринка выросла и лопочет, порывисто и без умолку; все вспоминала и довольна. Когда виз­жит или смеется — голосом - совсем Ирина, до полного подо­бия. С утра был серый и мелкий дождь, уже слетают листья; уже дышит на окна осень от этого стекла запотевают. Когда оно прорывается, самое светлое и великое мира - солнце — боль­ше не греет, а как теплой водой моет руки и голову. Все конче­но. Итог пуст.

Николай Константинович* принес мне полного Шекспира; читал «Макбета», плохо его помнил и был потрясен до самой глубины, как давно не был, как никогда. Всегда вижу эти ска­лы, одни скалы и синий, синий мир. Из «Макбета» - «Годунов»; Пушкин чем-то очень напоминает Пикассо, или наоборот; они оба собирали традиции и кусками, не думая, вводили их в об­ращение; странные «изобретатели»; скажите Бруни, что он прав во всем, заменяя термин «изобретать» — словом «обретать». Сам Пикассо говорит то же: «Я не ищу, а нахожу». Слова эти тем особенно ценны, что они укрепляют способ работать, решительно

.противоположный индивидуализму. Как мало мы понимаем са­мих себя и знаем свое.

А.А. с Тапой живут у нас. Она опять больна, повторился припадок, Вы знаете какой, шестой день лежит. Теперь новые правила в аптеках, нельзя получить почти никаких лекарств без рецепта, даже пирамидона; какая глупость! Был Рыбаков и предлагает А. А. жить в их квартире в Царском; они сами уедут в Крым; так, вероятно, и будет.. августа Получил сегодня Ваше грустное письмо и, конечно, расстро­ен; возвращайтесь скорее, чтобы пожить дома на покое и побе­гать еще на теннисе; хватит с Вас деревенского режима: будем устраиваться на зиму.


^ XIII. Сборы в Японию — Дорога ~ Крушение поезда Токио — Никко — Открытие выставки — Море в Ата ми — Пара — Письмо Н. С.Гончаровой


Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ

7 октября 1926 года. Москва

Милый.

Очень холодно и все, что происходит - без тебя. Пенсия еще не была на обсуждении и вообще длинная история, т.к. вви­ду VI категории все это дело должно идти и пойдет в Малый Совнарком, подробности расскажу*.

К Володе* еще не успел позвонить — сейчас попробую с Почтамта, но еще нет 10-ти, вряд ли он в музее.

Множество интересного, но если бы все, что слышу, слы­шала и ты, благодатная.

Бруни рассказал, что одному подвижнику он говорил о том, что иногда в отчаянии себя обвиняет в великих преступлени­ях — это он сказал по поводу моих жалоб ему, что мои дела и искусство тоже от тщеславия, — и что ему тогда до слез бывает, а подвижник ему ответил: слезы бывают от покаяния и от уми­ления, но что «нам с вами далеко до этого дара». А благодать и дар, если слезы идут сами. Как у тебя — я подумал и едва удер­жался, чтобы твоими слезами не нахвастать Левке.

Может быть, с Флоренским познакомлюсь, меня на это под­бивают, а мне страшновато — сам знаешь, милый мой дурень, отчего. Вот так штука...*

Пока думаю, что уеду в воскресенье — ничто, вероятно, не задержит.

Прости за малое «пимсо» — суета и время бежит.

В памяти ты все разное*, такого еще я тебя не помню - то слезы твои, ресницы и шубка, то ты вся под душем, близко, со­всем, как языческий статуй, то гордыня твоя и шутки: «не стой на ветру», то нежная и бедная — а собрать тебя в памяти не мо­гу, любовь. Целую милые ладони. К.М.


Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ

9 февраля 1927 года. <Москва>

Аненька.

Все без тебя, все без рассказов тебе.

Сегодня зашел к Иверской и молился со свечкой за твое здоровье; Ее мир показался теперь таким далеким, за чертою всей нашей жизни. Из моего окна, прямо напротив ~ Кремлев­ская стена, за нею Иван Великий, немного правее Спасские во­рота с часами; вчера в бессоннице каждые четверть часа счи­тал бой до шести часов; бессонница была, потому что очень волновался и устал днем. Переделал всю выставку; удалось на­строить Луначарского - председатель жюри — и ПО холстов АХРР'а были выброшены. Пакуемся.

В Петербурге буду обязательно; еще раз видеть тебя, солн­це мое — и судьбы нашей.

Японцы очень милы и уж так вежливы, мне кажется, под­черкнуто вежливы. Но твоя жизнь там, а моя здесь, милая птица — мои рассказы не дойдут до твоего слуха. Милый слух, ему столько рассказано и рассказывалось каждый день, вот уже почти пять лет. Злая у тебя, Ан., память — как можешь ты пом­нить так много плохого, которого вовсе, по-моему, не было. Го­рят пять лет - кабы вся жизнь так горела.

Я постарел сравнивая себя с москвичами — больше, чем мог, постарел. Кровушку выпила, сердце любимое; от тебя, все от тебя.

«Данья, Голубь» - Безнадежно, не услышать и этого от тво­их губ. Целую руки, плечи и глаза, Друг!

К.-М. "

Не обижаут ли тебя?

Поклонись Катуну и Ирину поцелуй.


^ Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ.

февраля 1927 года. <Москва>

Ан.

Сейчас лежал и думал о том, о чем ты, кажется, запреща­ешь думать: о первых — нет, это ~* о вторых днях и М.М., о том, как ты ездила затем в Москву, и какой мог быть у тебя номер, и кто к тебе приходил, и что ты любишь делать вид, что только я один из двоих люблю.

О тебе думать сладко; о тебе «болю* думать». Это письмо передаст тебе Тырса, который вчера, после нескольких рюмок водки с блинами, склонился на плечико Нины Бруни — и был поток романтических речей. Теперь я точно знаю, что может быть и как было бы с Т., если бы сердце твое,— или уже Ваше?..

.Выезжаем мы 15-го, теперь, кажется, уже всерьез едем; в Петербурге я еще буду. Мое окно выходит на Кремль и слышен бой часов, тот самый, который мы слушали в Царском по ра­дио. А ты прижалась головой, когда прощалась, как казачка.

Черные у тебя были косы и мягкие — и этой мягкости тво­их волос я всегда удивлялся, сколько помню — как кокон шел­ковый.

Ан.— милый. Целую руки — дума, думушка о тебе.

К.-М.


^ Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ

9 марта 1927 года. Москва

Милые девочки! Скучно иногда совсем без вас - по вече­рам, в гостинице, когда немного стряхнется это мелькание дня — запоздалая скачка с препятствиями. Посидеть бы вместе, послу­шать про старину и посмотреть в глаза.

Понемногу все проясняется: едет Аркин*; паспорта и виза поданы, ждем срочного ответа; картины почти упакованы, не­достает пломбы таможни; валюта появится к нашему приезду во Владивосток - словом, «то и се», но все сдвинулось, поплы­ло и, вероятно, доплывет когда-нибудь.

Знаешь, Галочка, я опять, — как всегда! прости! удивля­юсь на себя: мне так легко далась эта выставка, все сделал как будто шутя,— а в Петербурге поехать за черту музея мне было трудно. Сегодня спал не больше двух с половиной часов, а сей­час как будто была обычная петербургская сонная ночь! Ска­зал и испугался, ведь еще самое-то страшное впереди.

О ближайшей судьбе своей ничего не знаю; все, вероятно, будет внезапно; ориентируюсь же я на следующий план. Как только ящики сдам на вокзал и больше делать мне будет нечего паспорта же, наверное, запоздают,— я метнусь в Петербург и буду там ждать звонка по телефону или телеграммы, и как получу ее, тотчас же, т.е. в тот же день, с Вами и Ириной вы­езжаю в Москву. Можете ли Вы быть готовы к столь героиче­ской внезапности? И как с Вашими службами? Произойдет это все между 15-м и, надеюсь, 20-м, не позже.

Вас здесь ждут жадно, Вас все любят, Вас, а не меня, или, во всяком случае — Вас больше меня. Вас хочет видеть Л.Брик, Ося*, который почему-то считает, что у него был с Вами ро­ман, Нина* и еще какие-то неизвестные мне люди. Останови­тесь у Бруни, хотя можно будет и в гостинице.

Трудно с деньгами, дорого стоит жить, но, думаю, обер­немся.

Письмо Веры* Луначарскому передал лично, прочел при мне, но ничего не сказал.

.Был в японском посольстве Бруни по этому поводу спро­сил: «Приятно, Н.Н., снова попасть в свет?» — Да. Мне опять пригодилось «царскосельское» все. Вообще, доволен. Очень мил секретарь посольства, г. Миакава - маленький, толстенький, хо­рошо говорит по-русски и очень уж вежлив.

Вот все, что пока надо сообщить Вам, пора садиться за ста­тью, хотя спать хочется. Ну, немного! О Тырсе уже написал и отдал в «Красную Ниву». В воскресенье появится статья о Льво­ве, если еще не приеду, купите номер, в понедельник, вероят­но, уже будет в Питере.

Целую Вас крепко. Ника.