Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


А.е.аренс-пунина - н.н. лунину.
Разговорная книжка
Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной
Разговорная книжка
XII Этнографический музей — За оградой Смольного — Монастырь в Борисовке - «Сфинкс» Малевич и Татлин — «Две жизни»
Подобный материал:
1   ...   55   56   57   58   59   60   61   62   ...   107
^

А.Е.АРЕНС-ПУНИНА - Н.Н. ЛУНИНУ.


июля 1925 года. Борисовна

Милый далекий и близкий мой Ника.

Завтра день, как-то связанный с Леней. Не помню, что именно. У меня горит лампадка, Ира спит, и на душе как-то спокойно. Вспомнился вместе с Леней прежний Павловск, весь он остался каким-то другим, сперва далеким, таинственным, только слышным и ощущаемым из Адмиралтейства, потом близ­ким и знакомым по Вашему дневнику, потом еще более интим­ным и романтическим в связи с нашим знакомством и знаком­ством, близким с Никой, хотя по-прежнему таинственным от

.Вашей в нем жизни, потом, наконец, знакомство с Вашим до­мом и могилами Ваших близких, и теперь опять совсем другой, современный, наполненный настоящей нашей жизнью, нашей борьбой за жизнь, нашими детьми. Но сегодня я вспомнила ста­рый Павловск и Леню, который был так мне далек и так осо­бенно меня привлекал и пугал меня своею внешностью и хруп­кой внутренней организацией, хотела бы иметь такого друга! Как все это стало иначе, как все мы стали реальнее и все замк­нулись в себе!..

Целую. Ваша Галя.

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА


А. 21 июля 1925 г.

Цветут липы. Уже давно тихо и не страшно. Завтра я уез­жаю в Бежецк. Сегодня утром выяснился в Фонтанном доме «рык у умывальника». Олень.

Когда меня здесь не будет, пусть к тебе не приходят дур­ные мысли, ты знаешь, как всегда горька мне разлука с тобой. Отчего это так? Анна.

А. 22 июля 1925. Николаевский вокзал, вагон.

Милый, зачем были такими (оба) все эти дни. В разлуке это может вырасти в беду. Олени.

А. Того ж числа. К.М. сказал: «Еще заплачет дорогая, с которой три года я жил». Фонт. дом.

А. Следующие две страницы — Наша переписка на Нико­лаевском вокзале — вырвана по просьбе К.М. А.

А. 26 июля 1925. Фонтанный Дом.

Сегодня вернулась из Бежецка. К.М. хмурый и печальный. Молчит. Олень.


^ Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

июля 1925 года. <Ленинград>

Друг мой нежный, ласковая Галочка — вот бумага какая, подходящая для тебя, а мне ее никогда не исписать. Ждал се­годня от тебя письма,— письма не было. Стоит жара; от жары трамваи сходят с рельс, на улицах поливают людей, тех, кото­рые ходят в «физкультуре», и они мокрые бегают, тотчас же вы­сыхая; уже недели две не было дождя.

Сейчас вечер, жар спал, веет легкий ветер, в саду сидят Лева, Саша, Лилия и Eug.*, а мне люди страшны, только с то­бой хотел бы говорить и слышать Иркин голос. Легко шелестят липы, по квартире залегли сумерки, а в душе одна мука по не­праведной, потерянной жизни. Ласточка моя, чем заплачу за твое сердце, когда придет срок платы? Еще и сейчас мог бы ис­купить вину, а когда-нибудь, может быть, будет поздно. Неу-

.жели, в самом деле, будет так страшно умирать, как иногда се­бе представляю. Все придет и станет перед смертью, и так ока­жется просто и так будет страшно; темное, жгучее недоумение, отчего не делал, как надо было. Она одна — совесть останет­ся со мною и задушит раньше, чем задохнулось бы тело. И если душа останется, неужели только с этой тяжелой, огромной и шепчущей, неустающей совестью? Мне иногда кажется, что и Ангела-Хранителя, моего легкого Ангела, я отклоняю тем, что не берегу тебя. В детстве рассказывали, что Ангел отходит и пла­чет от всякого зла, какое делает человек. Где плачет сейчас мой Ангел?

Пришли мальчики и зовут пить чай. Уже стемнело, листья слились и шумят, бабочка кружится у лампы, а сердце болит все больше и непоправимей, вся кровь стонет от этой боли; слы­шишь, может быть, и ты?

Ну вот, попили чаю, гуляли по саду, смотрели «фейервер­ки» по случаю Владимира... Тепло и темно, глубокая уже тем­нота июля. На Западе черная туча, пожалуй, завтра будет дождь. Тише стало на сердце, как после слез, теплота и неж­ность. Уже спишь, друг мой? Наверное, мучительно тебе будет читать, хотел даже не посылать тебе этого письма, но дружен с тобой и суждено мне с тобою делить жизнь. Многое согрето тобой, но еще больше руками твоими укреплено и построено.

Всегда удивляюсь тому, как слышишь ты голос своего серд­ца. Да пошлет тебе Бог крепости до конца дней («в долготу дней»). Ну спи и прости меня. Завтра пойду получать твое жа­лованье. Перекрести от меня Иринушку и расскажи ей, как о ней скучаю. Скоро, Бог даст, увидимся...

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА


А. 29 июля 1925. Сиверская. Фельдмаршальская, 63.

Николай приехал ко мне в гости. Ждем грозы. Показыва­ла ему статью об Анненском и Бартеневского Пушкина*. Про­стила ли? Хорошо, если бы да. Олени.


А.Е.АРЕНС-ПУНИНА - Н.Н.ПУНИНУ

1 августа 1925. <Борисовка>

Милый, бесценный, незаменимый мой Ника, уже жду Вас и говорю, и думаю, и считаю, и зимы мне не страшно, т.к. опять буду с Вами, но жалко, что так много сил Вам приходится тра­тить. Торчит за окном на балконе голубая рожица, просит Вам писать, чтобы Вы приезжали, что у нас сливы, что нам хоро­шо, что у нас лампа, печка и вообще. Сегодня она меня назва­ла сливником хозяйственным, то есть, что я хозяин слив, кото­рые мы бережем.

.Только что получила Ваше письмо, такое жуткое и страш­ное, конечно, поплакала, но уверена, что ангел не покидает че­ловека в самую трудную минуту, а Ваш ангел очень добрый и совесть Ваша очень тонкая, и ангел, и люди все Вам простят; было так суетно, мелко и гадко на душе, устала от скуки жиз­ни, но Ваше письмо всю меня встревожило, огорчило, и я ожи­ла. Стоит жить и хочется жить, чтобы увидеть и видеть Вас и сколько можно помочь Вам в жизни. Ирина сидит рядом, ца­пает марку, пишет чернилом, ворчит, ну, в общем, морочит мне голову, и я не знаю, как писать. Сейчас тороплюсь в Борисовку заказать Ире и мне лекарство от кашля.

Спасибо за письмо, хорошо мне от него стало — чисто, толь­ко не мучьте Вы себя. Я верю в Вашего ангела и в Вас. Жду Вас и люблю Вас.

.^ XII Этнографический музей — За оградой Смольного — Монастырь в Борисовке - «Сфинкс» Малевич и Татлин — «Две жизни»


ДНЕВНИК. 1925 год.

июля

Стоит теплое, сухое лето. Со времени революции еще не бы­ло такого разъезда в Петербурге; никого нет, ни о ком ничего не знаю; улицы раскалены, кое-что ремонтируется, главным об­разом окрашиваются дома, художественной стороной руководит «Старый Петербург»*, окрашиваются дома хорошо. Лепные ук­рашения поздних зданий (60-80-х годов) сбиваются, от этого меньше уродства. Только что окрасили кваренгиевскую Акаде­мию наук, окрашивают Кунсткамеру Маттарнови; на угловом у Биржи доме сбивают пилястры, налепленные, вероятно, при Александре И. Мне не нравится Биржа, какая-то она трудная.

2 августа

Бесконечно дружны с Ан.; целыми днями вместе.

Сегодня были в Этнографическом (Русском) музее. Анич-ке очень понравились шаманы (тунгусские), говорила об их оде­жде, что это такой изумительный, выверенный вкус. Они, дей­ствительно, производят огромное впечатление органической цельностью своего вида. Эти сумасшедшие нищие старики об­ладают неслыханным высококультурным чутьем - вкусом к железу и коже. Мне интересно, чтобы Татлин посмотрел этих шаманов. Кожа на них выглядит, как языки огня, а железо ка­кое-то особенно железное.

Понравились мне также очень северные губернии. В рабо­тах утвари и одежд других губерний много вкуса — чутья, куль­туры и пр., но всегда всякая вещь этих губерний лишь изуми­тельно хорошо сделанная вещь, предмет материальной культуры; и только в северных губерниях — это не просто вещь, но еще какой-то прорыв, какое-то величание; северные губернии орга­ничнее, по-моему, и участие природы в поделках этих губерний властнее, неотвратимее; впрочем, может быть, самое чувство

.природы здесь полнее и синтетичнее. Каждая вещь — жемчуж­ная дума о мире, каждая вещь - лебединая тоска... Неотрази­мая красота...

Вчера сказала Ан.: «Ты иногда мне ближе, чем я сама себе».