I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Разговорная книжка ДНЕВНИК. 1925 год Разговорная книжка А.а.ахматова - н.н.пунину

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

Л. 1 августа 1925..-я годовщина войны. Были у Белкиных*. Потом на Туч­ке*. Красят Библиотеку Академии наук. Золотой день. Сплю у К.М. Пили вино в кабинете. Говорили о Даме Луны. Читала о церкви XI века, открытой в апреле 1910 года в Киеве (год и месяц моей свадьбы с Н.С.). Дружные. Олени.

П. Такая нечеловеческая близость. Кем-то это предопре­делено. К.М.

А. 1-го авг. ходили осматривать Князь-Владимирский со­бор (на Мокруше). Священник сказал, что они придерживают­ся нового стиля (живая церковь*) и поэтому народ не ходит. Колокольня хороша.

П. 2 августа 25 г.

Были в Этнографическом музее. Смотрели шаманов и се­верные губернии. Так дружны еще никогда не были.

А. 3 августа. Сад Смольного монастыря. Над Невою.. года не была здесь. Ничего не изменилось. Лизаветины липы. Но девчонки купаются, кричат. Комсомольцы играют в футбол. Опять золотой день. Собор как во сне. Анна.

П. Ан. очень обрадовалась саду и все рассказывала, как и что было. Стояли на колоннаде у решеток и смотрели на Неву и как купаются.

А. Пристань у Горного.

А вечером ездили смотреть Горный (оба первый раз). Ва­сильевский остров чудный, морской, тихий. Полная луна. Лай­бы поскрипывают. Очень грустно. Никогда отсюда не уехать. Ахм.

^

ДНЕВНИК. 1925 год

4 августа

Вчера ездили с Ан. в Смольный монастырь. Случайно уда­лось проникнуть за ограду. Обошли собор, вышли в сад. Ан. не­сколько месяцев была девочкой в Смольном и помнит этот сад. Заброшенный, великолепный; в глубине колоннада с окнами в решетках на Неву. Около колоннады липы (елизаветинские). В Неве купалась девушка лет 16-ти, стыдила нас за то, что мы на нее смотрели. Ходили вокруг собора; собор заперт, стекла во многих местах выбиты, краска полиняла и облезла. Глухота и запустение; в монастыре живут люди коммунистического ви­да, ходят по дорожкам парни с «барышнями» в красных плат­ках. Во всем заброшенность и следы разрушений, но покоя нет, того покоя, какой, например, лежит вокруг старых, тоже не ме­нее заброшенных и опустевших новгородских церквей. Собор струится, растет и волнуется, словно не мы ходили вокруг него, а он ходил перед нами, развертывая, вновь и вновь свертывая свои каменеющие формы. Призрак белых ночей, потом весь ве­чер я слышал его пленный голос. Мне особенно нравится со сто­роны апсиды: какая-то лестница белых ангелов — струящихся, шуршащих, грустных и слепительных.

Долго ходили вокруг и все смотрели наверх. Потом вышли на площадь, поросшую ромашкой, «где казнили людей до рас­света,»* - сказала Ан., и прошли через въезд, вновь отстро­енный к Кваренгиеву зданию*. Ан. показала окно, где был их дортуар.

Обедали у Федорова, оттуда поехали к Горному институ­ту. Сидели на ступеньках над Невой; начало смеркаться, всхо­дила красная в облачном тумане луна, на том берегу дымил ка­кой-то завод; два раза по Неве прошел пароход-буксир, волны от него добежали до берега и шумно плескались о каменные сту­пени. Портик Горного стоял за спиной, тяжелый, молчаливый, погружаясь в темноту. Ан. много и долго на него смотрела, ста­ла грустной; кажется, ей очень захотелось поехать за границу, вспомнила Ольгу, как провожали Артура три года тому назад.

Мы — обреченные,- очень часто в последние два года ду­маем это о себе.

«Мы окружены врагами и ниоткуда не можем ждать помо­щи, кроме как от Нее, Небесной Заступницы» — из одной про­поведи за всенощной в праздник Иконы Троеручицы.

Разговаривая о всем происходящем, Ан., между прочим, сказала: «Когда кругом каждый человек - рана».

Должен ехать в Курскую; страшно, опять отрываться от нее и по ночам видеть ее образ, простертый на небе...

6 августа

О некоторых из осужденных по делу лицеистов позволено «хлопотать»; в числе их Валериан Чудовский*; он запретил о себе «хлопотать», говоря: если нельзя обо всех, то не хочу, чтобы обо мне.

На всех производит удручающее впечатление захват анг­личанами островов Эзеля и Даго*. Давно не чувствовалось та-

.кой тревоги. Как будто все знают, что их сыновья и мужья их дочерей когда-нибудь своими смертями заплатят еще за эти ост­рова...

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

А. 9 авг. 1925. Воскресенье. Канун осени. У новых львов. Стрелка.

Завтра К.М. уезжает от меня. Только бы нам еще встре­титься на этой земле. Ахм.

Того ж числа. Поплавок Тишкина (против Мраморного дворца). ЮУг ч. вечера.

Пугаю Николая разлукой: Conciergerie¹ [тюрьма в Париже, где во время Великой французской революции содержались политические заключенные, здесь - намек на воз­можный арест.] и пр. Говорит: у ме­ня нет предчувствий. Я и рада. На островах говорили о соблаз­не пушкинианы*.

П. 9-го же. Поплавок. Ан. олений, шею тянет на Неву — но такой... я никогда не видал. Эта любовь — единственная.

А. Сейчас сосед сказал: я в ГПУ работал, а он у Троцкого.

А. 10 августа 1925. Николаевский вокзал. Буфет.

До свидания, Милая Радость, не грусти, я с тобой. Анна.

^

А.А.АХМАТОВА - Н.Н.ПУНИНУ

<12 августа 1925 года. Ленинград> Сейчас у Людмилы*, обедая, получила твое письмо, милый друг!

Спасибо, что не обманул. Вчера была в Царском. Мать М.М. встретила меня на лестнице и сказала: не позволяйте ему говорить, сегодня утром было кровохаркание. Я вошла. М. из­менился мало, розовый, глаза блестят, но руки желтые и худые. Показал, чтобы села к нему на постель. Улыбнулся мне и зашептал (говорить не может): «А я о вас сегодня все время думаю». Сидела у него минут 20. В парк не пошла, даже faux gothique [фальшивая готика, - фр.] Менеласа меня не соблазнил.

В городе, на Литейном, встретила Тинякова, который по­дошел ко мне, чтобы поведать, что автор рецензии в «Жизни искусства» — он и еще что-то в этом роде.

Была в Фонтанном доме, читала Бенуа. Узнала все о notre рёге Davide [нашем отце Давиде, - фр.] * и его школе. Там есть нечто, что должно удивить тебя безмерно*. Ночью с великой неохотою читала Бодлера: уче­ничество у него Гумилева для меня несомненно. Жаль, что завтра Людмила везет меня на Сиверскую: хотелось бы успеть по­смотреть Леконт де Лиля и Виньи.

Без тебя в городе плохо: пыльно, все кричат, всех жаль. Постарайся подольше побыть в деревне, не скучай, пиши мне и не забрасывай дневник.

Поцелуй от меня Ирину, привет Анне Евгеньевне. Господь с тобой.

Твоя Анна.

А что карточки, наверно, ничего не вышло.


Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ.

августа 1925 года. Курск

Милое сердце мое, оленье нежное сердце, почему не ты со мной на этой земле и под этим влажным, парящим, теплым солн­цем. У нас, в городе, нет верной перспективы, Россия не то, чем она кажется там.<...>

Утром, как приехали в 6 ч., пошли к ранней обедне в одну из церквей — день Иоанна Воина — очень молился о тебе, за те­бя. После молебна священник, служивший, спросил нас - кто и откуда и почему в церкви, и очень радовался, что именно в церковь пришли...

Сегодня ты обедаешь у Людмилы, а завтра?

Отсюда невозможно следить, куда идешь и где, когда бу дешь, дома я почти каждый час жизни твоей знал.

Снова в сердце ревность и нежность разлуки и страх за те­бя; и опять помню, как руку, тебя, идущую вдоль вагона со^ страшными тоскующими глазами.

О, Олень, я запуган твоими словами, что всегда случается тебе горе, когда я уезжаю. Мне трудно жить и смотреть без те­бя; не то чтобы ты видела больше, чем я, но ты все понимаешь лучше меня, поэтому, когда я без тебя все вижу наполовину. Сколько бы я ни проверял свое, переводя на тебя, все равно, мне не хватает в конце концов чего-то, что только тебе принад­лежит, чего ни повторить, ни даже вспомнить нельзя. Чувст­вую беспомощное и растерянное одиночество.

Пишу тебе на вокзале: фикусы, завязанные вверху крас­ными бантами, медные канделябры с желтыми грязными све чами и кругом бутылки пива...

Хочется говорить о тебе, но не сказать ни слова, кто бы здесь рядом ни был.

Целую тебя, подругу мою, помнишь ли дружбу последних дней?

Никогда не повторяй больше этих разлук — не я же один, но и ты ответственна за нашу жизнь, а ты водитель мой, с олень­ими ветвями в лесах.

Милый, слышишь ли? К.-М.