I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Разговорная книжка ДНЕВНИК. 1925 год Разговорная книжка А.е.аренс-пунина - н.н.пунину.

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

А. 5 июля 1925. За <Невской> заставой. У Данько.

Сидим на той же скамейке, что и в прошлом году. Послали Ольге письмо в Париж. Пионы, розы, веет зефир. Худо ли! Олени.

А. 9 июля. Шереметевский Фонтанный дом.

Вчера была у К.М. 28 час. Читала ему и переводила «L'art francais sous la revolution»¹, и мы смотрели вместе «Юсуповское

¹ «Французское искусство во время революции» (франц. ).

.собрание» Эрнста*. Было очень тихо и прохладно. Вечером при­ходил Гессен. Потом «Вечерняя Красная» совсем тревожная*. Простились у меня в Мраморном. Сердцу трудно было. Акум*. Записала 9 июля у К.М.


^ ДНЕВНИК. 1925 год

8 июля, среда

Четвертый день стоят жаркие синие дни (в тени 25°, на солнце 40°). Галя с Ирой в прошлый вторник уехали в Курскую губернию (Борисовку).

Ан. сегодня осталась у меня ночевать, я уложил ее в каби­нете и всю ночь сквозь сон чувствовал присутствие ее в доме; утром я вошел к ней, она еще спала; я не знал, что она так кра­сива спящая. Вместе пили чай, потом я вымыл ей волосы, и она почти весь день переводила мне одну французскую книгу: это такой покой быть постоянно с нею.

Вечером зашел Гессен (А.И. — издатель Ан.) звать ее в де­ревню, где живет его семья; Ан. расстроилась. Думаем, что Гессен оттого зовет Ан., что не в состоянии ей уплатить обе­щанных денег. Говорили, между прочим, о событиях: разрыв сношений с Англией, по-видимому, неминуемый. Ан. и я хотим войны, не видя другого выхода из удушья, в котором находим­ся. Гессен боится войны; как это характерно! Он, как частный издатель, зажат существующим положением не менее нас, но, очевидно, ему страшна реакция и возможная реставрация. Его настроения показательны, так как свидетельствуют в конечном счете об экономической связи новой буржуазии с существующим правительством. Немаловажно то, что он еврей. Невозможно оп­ределить, в каких кругах и в какой степени советская власть наиболее приемлема из всех возможных властей. «Нэпманы», во всяком случае,- не оппозиция, их настроение можно опреде­лить словами: «еще потерпеть» или «плохо, очень плохо, но на­до пережить, вытянуть». Так приблизительно смотрит и Рыба­ков* типичный «нэпман»; все из-за страха реставрации.

Но тревожно, очень тревожно...

Синяя ночь, в окно дышит зефир. А на лучшую жизнь на­дежд мало. Все будет хуже и хуже....

июля

Расстреляны лицеисты. Говорят, 52 человека*, остальные сосланы, имущество, вплоть до детских игрушек и зимних ве­щей, конфисковано. О расстреле нет официальных сообщений; в городе, конечно, все об этом знают, по крайней мере в тех кругах, с которыми мне приходится соприкасаться: в среде слу-

.жащей интеллигенции. Говорят об этом с ужасом и отвращени­ем, но без удивления и настоящего возмущения. Так говорят, как будто иначе и быть не могло... Чувствуется, что скоро об этом забудут... Великое отупение и край усталости.


^ РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

П. 13 июля.

3-я годовщина концерта Лурье — «пир» в Европейской. К.М.

А. Что значит Евронедеспо?

А. 13 июля 1925 Мраморный, у меня.

Сим разрешаю Н.Н.Лунину иметь одного сына от любой женщины. Анна Ахматова.

А. 15 июля 25.

Обещаю К.М. с сегодняшнего дня не встречаться с ...* Анна.

Мраморный дворец.
^

А.Е.АРЕНС-ПУНИНА - Н.Н.ПУНИНУ.

июля 1925 года. <Борисовка>*

Опять вечер все уже спят, но у меня есть лампа, и я хо­чу Вам писать. Озноб кончился благополучно. Это только была мигрень, но кашель мучает меня уже долго и от него болит у меня все тело и вся голова растряслась. Лечусь от всех болез­ней сразу, мучительней всего чувствовать себя больной, и сла­бость сильная. Сегодня определенно чувствую, что начинаю по­правляться.

Устроена я хорошо. Вы уже об этом знаете из моих писем, тревожила меня болезнь Иры и мои собственные недуги, чувст­во было страшное, что близка смерть, а Вы так далеки и Ирка здесь одна. Но болезни проходят, мистика прошла, а остались удобства и большая грусть. Я уже не умею поправляться, как прежде — слишком много на моей душе лежит ответственности и слишком я упорна по отношению к жизни, но уверяю Вас, не беспокойтесь, я сделаю все, чтобы поправиться. Ирашка заметно толстеет, чудно питается, много спит, весела, только сегодня ве­чером мы всплакнули с ней вместе: я спросила, что писать Вам, она просила прислать какие-то книжки, а когда я спросила, звать ли папу, она горько заплакала и все повторяла: когда же он приедет? и я прослезилась тоже.

Мы с ней большие приятели, в особенности когда я забы­ваю, что нужно ее воспитывать, и когда мы путешествуем вме­сте. Если бы мы могли все время путешествовать, то вовсе бы не ссорились. По вечерам, часов с семи, в кухне, где мы обеда­ем и пьем чай, поет сверчок за печкой и предсказывает нам сча­стье. На столе у меня стоит валериановый чай, как в Буригах,

.кодеин и салицилка. Видите — лечусь серьезно, кроме того, пи­таюсь очень много и осторожно.

Накануне, 16-го, в этот день в прошлом году Вы приехали в Немиров, купались с Иркой в огромном корыте, у себя в ком­нате, весело болтали, пили чай вдвоем, зажгли лампадку и в постелях уже долго и мирно болтали о водопроводе, о колод­цах, о том, кто сделал Игоря, что звезда — это кусочек солнца, что луна бывает и большой и совсем маленькой, и т.д. без конца.

Итак, я думаю, Ирина может оправдывать и радовать день нашей свадьбы, а я, Вы правы, счастлива и по сие время. Вче­ра был чудный свежий воздух, шумный ветер и грезилась еще далекая осень... Письмо Ваше, такое дружеское, такое мягкое и нежное, причинило мне боль. Я знаю, что молчать не нужно и невозможно, знаю, что, как только уеду, Вы будете бодры, будете счастливы одиночеством, будете наслаждаться свободой; могла бы написать за Вас Ваши письма, но не могу не чувство­вать боли, их читая. Мы оба все знаем и ничего не можем ска­зать нового, но не можем и молчать. Мне только кажется, если желать, чтобы оставалось так, как есть, мы оба ничего больше сделать не можем. Я утешала себя тем, что здесь, за 1000 верст, я так же мучительно чувствую, что Вы не один, как Вы, когда я дома, если даже я не вхожу к Вам, ухожу из дому, пригла­шаю каждый день А.А. обедать и делаю все, что в моей власти. Все же очень горько сознавать, что я Вас угнетаю, и сейчас, несмотря на мою безмерную грусть и мрачную тоску, я рада, что уехала и что А.А. здорова. И если бы мне было бы даже здесь плохо, я бы не вернулась скорее. Нельзя упорствовать в своем счастье, но трудно отдавать его самой. Не болейте за ме­ня. Завтра, если не просплю, последнее время мы долго очень спим с Ириной, я хочу встать и пройти к ранней обедне, а за­тем на почту отнесу Вам письмо. По ночам мне все снятся по­езда и путешествия, а наяву я грезила, читая путешествие Бай­рона на Восток.