I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание ДНЕВНИК. 1925 год Разговорная книжка ДНЕВНИК. 1925 год

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

ДНЕВНИК. 1925 год

2 января

Четверть нового века; не думал, что доживу... так бес­славно...

Из последних событий: роман Федина «Города и годы» так себе роман, из средних, стороннику психологического романа все это кажется наивным. Особенно плохи мотивировки. Боль­шевики в виде институток. Андрея не посмел расстрелять. Ма­ри похожа на Риту, Рита на Мари, та и другая — десятое изда­ние Эдварды и графини Асси. Без упоминания имени «вождей» не обходился ни один день ни одного человека — для Федина их как будто не было и т.д. Но это лучший из романов в этом ро­де. 3 балла. О нем много говорят в «кругах».

В последнем номере «Лефа» прекрасные стихи Асеева*; как пропустила цензура, не понимаю!

Хоть бы булочную открыть, что ли!


13 января

Никогда не пили столько, сколько пьют теперь. Самые не­счастные, получающие 30 р., пьют, пьют везде. Нельзя не пить, дико скучают, когда не пьют. Безысходное время!. января

Вчера пришлось покупать калоши. Гостиный похож на про­винциальный рынок; купить что-либо хорошо сделанное нет ни­какой возможности; весь товар второй и третий сорт; раньше таким торговали в Александровском рынке. Людей сравнитель­но много, но если вглядеться в лица - бледные и замученные, старые и серые. В Пассаже — маклеры черной биржи шепчутся по углам.

Надо всем скука.

Был солнечный теплый день. Три градуса тепла, дует за­падный ветер; зимы еще нет; какие-то апрельские дни. Почти ежедневно за последнее время в Неве высокая вода, третьего дня ночью и утром стреляли, вода доходила до 5 <аршин> вы­ше ординара. Когда вода подымается, лица оживленнее, навод­нения не боятся, его ждут, как какого-то события, могущего на­рушить скуку времени. Никогда люди так не скучали.

Вечером был в одном доме в гостях; разговоры опять о на­воднении; кто-то из угла говорит: «Что вы все так радуетесь на­воднению, все равно большевиков не смоет». Всеобщий вздох сожаления: «Да, не смоет». За эти семь лет власть не приобрела ни одного нового сторонника, кое-кто приходил, но зато кое-кто и уходил, в среднем же в кругу тех лиц, где мне приходится бы­вать, оппозиция стала более плотной, твердой и значительно луч­ше обоснованной. Нет никаких сомнений, что плехановский про­гноз правилен.

Политическими вопросами совсем не интересуются; дума­ют приблизительно одно: «вождей нет». К Троцкому несколько ироническое отношение.

В учреждениях неслыханные склоки и интриги; всюду «че­харда», все время летят всякие «заведующие», их место засту­пают какие-то, чаще всего «ничего не говорящие» люди; боль­шей частью сажают коммунистов, но и эти вылетают достаточно быстро либо по неспособности что-либо делать, либо из-за не­чистоплотности. Марр на одном собрании сказал, со свойствен­ной ему горячностью и акцентом: «У мэня роды, мнэ нужно аку-шэрку, а мнэ велят зват коммуныста». Халтура несдержанная, разливанная; спекуляции на марксизме и Ленине. Самое доход­ное — лепить бюст Ленина или рисовать его в гробу. Но здесь также необходимы связи и знакомства. Один художник, достаточно известный, уезжая за границу, сказал: «Да, уезжаю, по­тому что кадавр¹ меня больше не кормит»...*

Не было сделано ни одного художественного произведения сколько-нибудь значительного; в нашем кружке — бодрее дру­гих Л.Бруни, может быть, потому, что он религиозный человек.

Так во всей России. Россия не работает. То, что мы при­нуждены обходиться своим сырьем и отчасти своим фабрика­том, это единственное преимущество сегодняшнего дня...*

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

П. 19 января 25 г.

Очень скучал без Ан., как первый год — только еще страш­нее и безысходнее.

А. 2 февраля. Мраморный дворец.

Вчера сговорились не встречаться (первый раз с Подоль­ской губ.), но К.М. все же пришел ко мне. Теперь спит. Олень.

П. А вечером в 12'Л пришел еще раз. К.-М.

^

ДНЕВНИК. 1925 год

8 февраля

В политическом отношении мы чувствуем сейчас себя как бы за концом, должен был быть уже давно конец, а его все нет -от этого пустота; в отношении культуры мы отброшены лет на 50 назад — от этого духота.

Цензор Быстрова вычеркнула в какой-то цитате из Пуш­кина «нецензурное» слово (в три буквы); издатель пошел к ее помощнику Васильеву просить о восстановлении текста; Василь­ев послал издателя к самой Быстровой — издатель, возражая, сказал: «Мне же неудобно с ней говорить о таком слове». —«По­чему вы думаете,- сказал Васильев, — мне удобно говорить с ней об этом?» Издателю нечего было ответить и пришлось смириться..

февраля

Снега нет, не было и, наверно, уже не будет; все время 2" тепла, на солнце 7—8°. За зиму не было ниже 5°; снег выпадал, но не лежал, кажется, ни одного полного дня; в саду у нас до­рожки совсем уже размякли, зеленеет мелкая травка; сегодня был полусолнечный день, по северу ходили темные снеговые ту­чи, но ни дождя, ни снега не было.

Только что была Аничка; рассказывала, что пьесу Щеголева — Толстого «Заговор императрицы» запретила цензура*; Толстой совершенно убит, тем более, что Замятин имел большой успех со своей «Блохой»*. Жалок и ужасен этот Толстой. Ан. после многих хлопот получила пособие от КУБУ в 25 руб­лей. Завтра должен приехать Красин, и моя поездка в Париж должна выясниться. Миклашевская*, кажется, очень хочет уст­роить мне эту поездку. Сегодня видел Чехонина, который уго­варивал меня энергично добиваться поездки; сам он собирается и, вероятно, поедет, а у меня нет сил преодолевать тройные се­ти интриг, чтобы ехать; до ужаса все это противно, и чем глуб­же проникаешь в толщу административных слоев, тем злово­ние их ужаснее; гниет и смердит кишащая и неподвижная масса — так называемый административный аппарат.

Хочется в Москву, видеть Бруни и Митурича. Хотя в Пе­тербурге сейчас и Татлин, и Малевич, и Филонов, но все ка­жется, что остатки жизни все-таки в Москве. Татлин сделал новую модель «башни», но опять в дикой и тупой ярости, совер­шенно невозможен; на днях разломал какие-то двери в музее и снова исступленно кидается на Малевича. Нигде нетто не «вер­тится», все стоит; мертвое качание, что-то зловещее в мертвой тишине времени; все чего-то ждут и что-то непременно должно случиться и вот не случается... неужели это может тянуться деся­тилетие? — от этого вопроса становится страшно, и люди отчаива­ются и, отчаиваясь, развращаются. Большей развращенности и большего отчаяния, вероятно, не было во всей русской исто­рии. Была аракчеевщина, были николаевщина и Александр III, но это были деспотии, давившие стопудовыми гирями «отсталой идеи», а сейчас не деспотия и даже не самодурство, а гниение какого-то налета, легшего на молодую и живую кожу; этот на­лет обязательно сгниет и погибнет и поэтому все, что сейчас — совершенно бесплодно, в гораздо большей степени бесплодно, чем аракчеевщина и Александр III.

Не страдаем, как страдали, например, в 18—22-м годах (страдания тех лет были несомненно плодоносными), а зады­хаемся, вянем и сохнем, разлагаемся и корчимся в смертель­ных корчах и в смертельной опасности, но почему-то все зна­ем, что не к смерти и что смерти не будет. Испанией все-таки мы не станем. Л.* сказал, вернувшись недавно из-за границы: на Западе полная возможность работать, но очень плох мате­риал, у нас прекрасный материал, и никакой возможности ра­ботать. Это, вероятно, верно.