I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Разговорная книжка Разговорная книжка ДНЕВНИК. 1925 год

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

А. 21 февраля 1925. Были вместе в Царском. Ахм.

П. Третий день зимы. Солнце в парке, как Гондла*, гово­рили о том, чтобы жить вместе здесь в маленьких комках*. К.М.


ДНЕВНИК. 1925 год.

февраля

Тамара* все же «предала». Только что звонил к ней, ска­зала, что Красин ничего не может сделать, кроме визы, кото­рую он, модкет быть, в состоянии будет выслать. Посмотрим. Тамара боится меня за контрреволюционные речи. Ну что ж, война, так война.

Сегодня был с Ан. в Царском. Третий день, как выпал пу­шистый, легкий снег, 8° мороза. Солнечно, прозрачное, высо­кое небо. Царскосельский парк заметен снегом, дорожек почти нет, тропинки протоптаны сквозь парк по наиболее коротким направлениям к Софии*. Пусто и от этого еще более торжест­венно и пышно; солнце, смешанное со снегом, золотило поля­ны, стволы и горело в воздухе. Кажется странным, что в этом городе еще живут люди; чем они живут? Как они могут жить в такой тишине на останках такого прошлого? Этот город, при­лепившийся к гигантским дворцам на окраине парка, вымер­ший, полуразрушенный, напоминает сторожку могильщиков ка­кого-то великого кладбища. Я узнал чувство, которое испытал в Чуфут-Кале*. Проходя по пустынным улицам, вспоминаешь ряды карет с кучерами и лакеями в красных ливреях, они тя­нулись в царские дни от самого дворца до нижних конюшен; английские полукровки мотали стрижеными головами и звене­ли мундштуками; по Средней, мимо дома, где мы жили, еже­дневно почти в четыре часа проезжала царица с детьми в ши­рокой коляске парой в дышле (русская упряжка) с толстым кучером, на мягкой груди которого пестрела цветная колодка с медалями. Все дома знакомы, и знакома былая жизнь в этих домах; лакеи, отворявшие двери, лестницы, устланные красными бархатными дорожками, сени, парадные комнаты, будуары; зна­комы шаги и звон сабель и шпор; лысины, подставленные для поцелуев; дети в шароварах и куртках, обшитых каракулем, в каракулевых же шапочках или в красных шапочках школы Ле­вицкой*, с гувернантками и гувернерами; и другая жизнь: гим­назисты в голубых фуражках и с голубыми кашне, выдернуты­ми из-под светло-серого пальто, студенты на «своих» извозчиках, балы в Ратуше, пышные балы, где все было, как «в свете», но в которых «свет» ничего не признал бы своим; возвращение с последним поездом из Петербурга, быстрая езда на собственной лошади мимо больших из посеребренного чугуна электрических фонарей — домой; заспанная горничная без наколки и фартуч­ка; столовая, где на этажерке стоял холодный чай и бутербро­ды, и т.д.

Спит умерший город, спят дворцы и спит парк. Непопра­вимо, невозвратимо... Но сквозь этот глубокий, страшный, бе-

.лый сон-смерть совершенно равнодушное к тому, что произош­ло, глядит прошлое. Само ли оно имеет эту силу, или вечное, почему-то никогда не могущее умереть искусство дало ее ему — уж не знаю, но оно, как солнце или звезда, совершенно бесшум­но глядит сквозь этот город могил с умным лицом, все видящим и знающим все. Или это уже не жизнь? Чувство мое сегодня похоже на то, какое бывает, когда смотришь в телескоп на лун­ные кратеры и поля...

Аничка заходила в гумилевский дом, надеясь найти там ста­рую переписку Н.С. - ничего нет, наверное, сожжено не раз ме­нявшимися жильцами.

^

РАЗГОВОРНАЯ КНИЖКА

А. 27 февр. 1925. Мраморный дворец. Сегодня К.М. уезжает в Москву (8 ч. 30 м.).

«Не разлучайся, пока ты жив, Ни ради дела, ни для игры, Любовь не стерпит, не отомстив, Любовь отнимет свои дары».

(З.Гиппиус)

П. «Кое-как удалось разлучиться И <постылый> огонь потушить». (А.Ахматова)

А. К.М. уезжает совсем замученный <нрзб.>. А. 6 марта. Мраморный дворец.

Вчера К.М. вернулся из Москвы. Говорит, что я как-то из­менилась. Как?

П. Наверное, Олень изменил, оттого и такой.

А. Ни.

А. (А в самом деле ~ да.) 14 июля 1925. Фонтанный Дом.

^

ДНЕВНИК. 1925 год

7 марта

Был в Москве. Москва похожа на азиатское становище, осевшее на «семи холмах». Москва осела в быт. О политике не говорят, газет я не видел все 6 дней, какие я там был — и пра­вительство не чувствуется, как будто его нет. Это последнее ха­рактерно и счастливо отличает Москву от Петербурга. Местные московские власти придавлены, как бы сплющены союзными властями и никакого, в сущности, влияния не имеют, всесоюз­ные же власти все же в достаточной мере «культурны», чтобы казаться приемлемыми. В органах управления, с которыми при­ходится в Москве иметь дело, сидят наполовину «свои», то есть «примазавшаяся интеллигенция» — и это спасает. Настоящей ра­боты нет, но работают в меру лояльности. Говорить о процве­тании искусств, конечно, не приходится, но искусство не задав­лено, профессиональные его качества на учете.

Показались мне особенно сильны и действенны религиоз­ные православные течения. В этих кругах, назвать которые не могу, действительно, зреет и вырабатывается большая культу­ра; без всякого ханжества, свободно от мистики могучее, жиз­ненное, вполне реальное и крепкое религиозное сознание. Ко мне хорошее, любящее отношение. Простили*.

Не говорят в Москве и о Троцком; вообще относятся к не­му, как к явлению вздорному и не имеющему практического смысла.

Видел Брика и он в оппозиции, тоже не выдержал. Мая­ковский привычно «хамит», его новые вещи совершенно нич­тожны.

Изумительное на меня впечатление произвел Фаворский. Могущественный человек. Духом его мое сердце просветлено.

Митурич очень рассержен на Бруни за то, что тот не при­знал Веру Хлебникову* и не «отдал визита» с Ниной (жена Бру­ни), за это поместил его в своей таблице в 8-й категории*. Тот и другой много и прекрасно рисуют. Денег в Москве больше и обеспечены там лучше. Москва как бы приготовилась к долго­летней культурной спячке, силы ушли внутрь и там работают, внешне все лояльно, «попросту». Отсиживаются. Но как долго придется сидеть, никто решительно не знает..

марта

Мне рассказывали о знакомстве Ан. с гр. Василием Кеме­ровским.

Гр. Комаровский познакомился где-то с Гумилевым и сде­лал ему визит в доме по Бульварной улице (где жил тогда Гу­милев, недавно женившийся). Ан. не было дома. Когда она при­шла, Комаровский встал, широко поклонился и, подойдя своей тяжелой походкой, сутулясь к руке Ан., сказал: «Теперь судьбы русской поэзии в ваших руках».

Василий Алексеевич не придавал, естественно, серьезного значения своим словам, он просто хотел быть предельно элегант­ным [Комаровский еще не знал, что Ан. пишет стихи. (Примеч. Н.П.)]

Ан. помнит эту встречу и сказала мне, что очень сконфу­зилась и что вообще первое время (но недолго) очень стесня­лась Комаровского. Позже он написал ей стихи и бывал часто у Гумилевых; не без гордости в свое время рассказывал мне об этом.

В одном из приступов безумия он говорил Ан., что она русская икона, и он хочет на ней жениться. Тетушка Комаров-ского (так называемая тетя Люба) побаивалась знакомства Ва­силия Алексеевича с Ан., думая, что он в нее влюбится; она боя­лась «романа с богемой».

Как известно, Комаровский написал роман «До Цусимы»*, но не печатал его, т.к. «не хотел (его слова) ссориться с дина­стией»..

марта

Аничка больна третью неделю. Когда я приехал из Моск­вы, она уже чувствовала себя плохо. Разыгравшаяся история с Алянским сильно повлияла на нее*...

В одном разговоре об искусстве Ан. сказала: «В каких-ни­будь итальянских рыбаках больше искусства, чем во всей голо­ве Анатоля Франса»— слова эти произвели на меня ошеломляю­щее впечатление, до какой степени сильно в Ан. чувство искус­ства. О, как много ей дано знать о мире. Часто чувствую себя пред нею учеником...

Вчера перечитывал Гюисманса — с умилением, с трепетом и счастьем. Кто еще знал так много о душе?.

марта

Еще о Комаровском.

Комаровский был очень добрым человеком. Это пронюха­ли бродяги, которых в Царском Селе было довольно много. К. знал, что они пьяницы и хулиганы, но тем не менее всегда да­вал им гривенники. Во время его прогулок эти типы караулили его на каждом перекрестке. Все это его конфузило, и он гово­рил с деланным возмущением: «Эти мерзавцы выбрали меня сво­им царем».. марта

Чем больше я замучиваюсь, тем чаще с удивлением узнаю, что люди вокруг меня все уже давно замучены; я не знал этого — я был агрессивен с ними, и за то, что был агрессивен, они бо­ятся, осуждают и ненавидят меня теперь.

Нельзя понять, что есть душа, если в себе ее не чувство­вать, так нельзя понять и того, как замучены люди, если сам до этого не дойдешь.

Милосердия, милосердия! Как внушить милосердие семна­дцатилетнему комсомольцу?

— А как было внушить его тебе лет шесть тому назад?