Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


Н.н.пунин - а.е.аренс
ДНЕВНИК. 1913 год
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   107
^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС


июля 1913 года. Павловск

Сегодня был у меня Полетаев* — и мы говорили о Вашем уме, о Вашей тяжести (тяжести Ваших мыслей), я же думал и странно и гордо о том, чем Вы действительно являетесь, по край­ней мере для меня.

Конечно, наше ремесло, наша литература сделали нас болт­ливыми, мы больше любим говорить о страданиях и необычай­ном, чем вынашивать в себе муку, но мы и страдаем больше, мы и есть нечто необычайное, не вмещающееся в слова, нечто такое, что несет свою душу только после того, как слова, по­добно герольдам, возвестили о приближении божественного. Ах, Галя, даже если я умру в совершенной безвестности, никогда не отрекусь я от того, что через меня в мир шло нечто божест­венное и что, помимо воли моей, во мне было своим для тех, кто его мог и хотел видеть. Если же находили только пафос, только легкомыслие и позу, если ничего не находили, то ведь и я не нашел ничего в мире, куда я попал только для того, чтобы переночевать, как на постоялом дворе. Во всяком случае, сей час я бы хотел поскорей забыть о любви к людям, о всяком снисхождении - я бы хотел им нести правду моего презрения, моего позерства, словом, моей до конца искренней лжи. Вот по­чему я написал Вам все эти три письма: я страдал от Вашего молчания, от тины, которая затягивала наши души, от того, что все казалось таким ясным, таким простым, добрым, умным, счастливым — словом, от всей этой пошлости наших отношений. И для этого я выбрал мое прошлое, которое всегда очищало мою душу от всякого мусора, я тоску воспоминания смешал с тос­кой желания, и если злобы в этом было больше, чем в моем серд­це, то только оттого, что один литературный случай положил около моей чернильницы форму, которую моя исключительная в те дни напряженность выбрала как лучшую для себя оправу; так пламенело море, которому тесно было в короне пустынных и каменистых берегов. Впрочем, я должен еще прибавить сюда то странное, то томительное предчувствие осени, которое про­низывает меня, как Святого Себастьяна - стрелы. Только осе­нью бывает счастье, счастье душ. Вот о чем я писал Вам; ска­жите же откровенно, то ли читали Вы в моих письмах?

июля

Аренсы! Вам больше не воскреснуть! Знаете ли Вы, что чув­ственная любовь съела меха, которыми Вы кутались, что атлас Ваших плеч и киноварь Ваших губ торжествуют. То, что цени­лось Вами в призрачных феериях Ваших вечеров - побасенки. Ваше настоящее, Ваше лучшее очарование в том, что Вас трое. И для каждой из Вас две другие только фольга, только балда­хин, под пышностью которого задыхались души.

А теперь? Вы, Галя, знаете, как застывает чувство, если ничто не причиняет больше боли. Женщина, которая заставит меня долго страдать, будет той женщиной, за которой я при­знаю пол и не только пол. До сих пор ни одна женщина не за­ставляла меня страдать дольше двух дней, а если и случилось однажды нечто большее, то этому уже много лет — та женщина и была исключение. Адмиралтейство, которого — об этом гово­рят звезды по ночам — больше не существует, за последний год было арлекинадой, балахоном Пьеро, который рвали те, кому хотелось воскресить горького и прекрасного шута. Но так как некому было причинить боль, умерли все чувства; Зоя* - как это холодно, в толпе я уже не различаю ее больше; Вера* — но здесь уже я не в силах сомневаться открыточный стиль! По­летаев, он унес осколок слезы, которая застыла льдинкой в его сердце. Лева* разве не видите, он изнемогает под какой-то тяжестью, не правда ли, его напишет еще бессмертный Ван Дейк? Те, прочие - ах, они не идут в счет. Вы, но Друг — раз­ве это слово уже не свидетельствует об уме, который вынес Вас совсем на другие берега. Собственно, Вы первая произнесли это слово (из нас двоих) - Вам и следует искать в океанах, хотя бы по звездам. Я несу тяжелый шлейф Вашего византийского одеяния.

Теперь, когда Вы, насколько я Вас понимаю, поняли доб­роту, я принужден быть более молчаливым, я верю Вам, как ге­нию, я не ошибся еще раз, спрашивая у Вас ответа, я знаю, что к Вам я могу прислониться, как к камню, если меня задавит жизнь. «Доброта никому не нужна» как это мучительно, ка­кое страдание позади этой фразы, но, еще раз, только позади фраз и бывает страдание.

Последняя черная, как смола, капля, стекая, упала и засты­ла позорным пятном в моей памяти. То, последнее письмо — бы­ло той каплей, этим позорным пятном моего недавнего прошло­го. И подумалось только — Вам я писал это, Вам, женщине и Другу — смешно! Какая тоска - жизнь!

Дайте руку, которую я так давно не держал, — мы для ве­ликого, для искренности делающиеся врагами, мы, создающие свое друг по отношению к другу отчуждение, ради чистой со­вести, ради величия — не для нас ли только и существует искус­ство?

Сегодня тоска, завтра тоска не все ли равно, если веч­ность, которую мы ищем, явится для нас смертью. Все, что за­нимает нас в жизни, не обернется ли в конце концов душевной пустотой. Да. Привет Левушке, до свиданья.

Ваш Друг. Н.П.

^

ДНЕВНИК. 1913 год


октября

Как часто говорю я: суета и пустое,— но жизнь по ту сторо­ну мира для меня закрыта. Я еще слишком тщеславно люблю все, что вокруг, и Бог для меня скрыт. Я знаю время, в которое жи­ву, и себя в этом времени.

А жить в Боге значит совсем по-другому жить, так, как ни­кто из живущих миром и не знает. Если перейти порог, отделяю­щий человека от жизни в Господе, сразу другим все станет, и ни­чего не будет странным из того, что теперь кажется таким.

У Бога нет противоречий и нелепостей, только помнить на­до, что у Него нет Будущего и нет Прошлого. У Него нет ни до­бра, ни зла, ни гордости, ни смирения, сознание только Вечно­сти и Веры.

Господи, не теперь (а почему не теперь?), но Ты приве­дешь меня в Свет Твой, в Мир Твой, в Правду Вечности Твоей! Я ничего не делаю, чтобы быть с Тобою. Но я верю, что Ты хочешь, чтобы я был с Тобою.