Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


А.в.корсакова - н.н.пунину
ДНЕВНИК. 1913 год
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   107
^

А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ


января 1913 года. Шлейсхейм

Милый друг Юкс, благодарю Вас за письма и карточки.

Ответ на Ваше письмо, стихи Анны Ахматовой и Ваши по­звольте отложить до другого раза. Я боюсь, что Вы меня не совсем поняли. Но это пока не важно. Вы для меня «некто» — бес­плотный дух. Я счастлива тем, что могу позволить себе писать Вам так, как мое внутреннее чувство в данный момент этого тре­бует, не боясь «нелогичностей» и необходимости объяснять как, что и почему. За это я Вам больше всего признательна. Эта по­лудействительная и в то же время важная, как сама жизнь, друж­ба имеет неизъяснимое обаяние. - Но мы не смеем брать лупу и поднимать вуали.

Ваше описание семьи и Л.Е.Аренса* меня очень заинтере­совали и очаровали. Конечно, я буду очень рада его увидеть и быть ему на пользу, если он некоторое время пробудет в Мюнхене.

С искренним приветом. Ваш друг Юкси.

^

ДНЕВНИК. 1913 год


февраля

Володя Дешевов, который сейчас ко мне зашел, поразил меня странным совпадением наших душевных состояний в этот вечер. Мы определили это ощущение как чувство ревности к ис­кусству; так мы ощущаем упадок сил, прилив отвращения и ску­ки всякий раз, как разговариваем и знакомимся с некоторыми (часто очень талантливыми) носителями тех или иных форм ис­кусства; нам неприятно, отвратительно знать, что они, почему-то нам неприятные люди, любят и работают в области искусства, для меня с Володей совершенной и святой; как пример я при­вел ему мой сегодняшний разговор с Мандельштамом, в присут­ствии которого спадает вся сила моей любви и страстности; он же указал мне на ряд знакомств с учениками консерватории.

Говорил о Шопене, о своем «нежном благоговении» перед его музыкой; вспомнили Комаровского, которого я определил как прекрасного и высокой пробы дилетанта.

февраля

Обостренный момент — может быть, кризис, который на­ми несомненно переживается, дает повод говорить или, точнее, выдвинуть ряд идей, присутствие которых мы ощущаем в глу­бине нашего сознания. Первая в ряду таких идей и неоспори­мая — грандиозное, и при том во всей массе, падение символиз­ма. Символизм как мироощущение привел нас к тупику, который я могу определить в немногих словах. Наше стремление (как органическое, так и искусственное, нарочитое) провидеть в ка­ждой данной реальности символ и как бы окно в «потусторон­ний» мир настолько оторвало нас от жизни, настолько вывет­рило в нас всякое ясное и точное сознание подлинности каждого данного момента, что мы начали жонглировать жизнью, стро-

Убранство квартиры было замечательным: его почти не было. В большой комнате, на стене направо от входа, во всю ширину комнаты были помещены дощатые некрашеные полки, а на них установлены книги из библиотеки Мандельштама, Бог знает где хранив¬шиеся все эти годы. Помимо итальянских поэтов я помню Батюшкова без переплета, кажется, это были «Опыты...», «Песни, собранные П. В. Киреевским», «Стихотворения» А. С. Хомякова, «Тарантас» В. А. Соллогуба с рисунками Г. Гагарина.

Кроме книг в каждой комнате стояло по тахте (т. е. чем-нибудь покрытый пружин¬ный матрац), стулья, в большой комнате простой стол и на нем телефон. Эта пустота и была очаровательна.

Конечно, во всем доме была прекрасная слышимость. Комната Осипа Эмильевича (большая) граничила с соседней квартирой из другого подъезда, откуда постоянно слыша¬лись стоны гавайской гитары. Там жил Кирсанов.

Стены были проложены войлоком, из-за этого квартира, очень хорошо отапливаемая, была полна моли. Все пытались ее ловить, хлопая руками.

Эти детали откликнулись в «Квартире» Мандельштама — стихотворении той поры.

В новом жилище обнаружились ранее незаметные черты Мандельштамов. В первую очередь — гостеприимство. Угощали тем, что есть, — уютно, радушно, просто и артис¬тично. Желая компенсировать знакомых за свое былое житье по чужим квартирам, Ман¬дельштамы с удовольствием пускали к себе пожить старых друзей.

Прежде всего, была приглашена Ахматова. Но она выбралась только в середине зимы. Мне еще предстояло ее впервые увидеть.

Некоторое время у них ночевал вернувшийся из ссылки Владимир Алексеевич Пяст. Вначале его присутствие было приятно и интересно Осипу Эмильевичу. Но потом он с удивлением стал говорить об одной утомительной привычке Пяста. Он не ложился спать до трех часов. Хозяева бодрствовали вместе с ним, но вскоре заметили, что Пяст вовсе не склонен поддерживать разговор. Они решили оставлять его с полуночи одного, но убеди¬лись, что он и не пишет, и не читает, а все-таки не ложится. «Что он там делает? — смеялась Надя. — Наверное, молится». Но Осип Эмильевич отрицал это, говоря: «Это какое-то бдение». Судя по его описанию, Пяст сидел в сумеречном состоянии — ни сон, ни явь — и не имел силы переменить позу, раздеться, лечь, заснуть. Такое крайнее истощение нервной системы, пришедшее к Пясту после перенесенных страданий, мне стало понятным впоследствии, после ежовщины, бомбежки, голода, разочарований и многих еще бед. Часто после войны я ловила себя на мысли: «Я — как Пяст». Кстати, подобное пробуждение ассоциаций преследовало меня в шестидесятые годы, когда я получила в кооперативном доме однокомнатную квартиру. Я без конца занималась хозяйством, радуясь каждой быто¬вой мелочи и приговаривая про себя: «Я — Галина Мекк». Это опять был след Надиных рассказов. После гибели Осипа Эмильевича она некоторое время жила у Галины фон Мекк, поселившейся после лагеря в Малом Ярославце. Приезжая в Москву, Надя описывала, как Галина два часа подряд моет свою ночную посуду, медленно и тщательно прибираясь в своей комнате. Такой синдром послелагерника наблюдали тогда у многих.