Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


В.а.комаробский - н.н. лунину
ДНЕВНИК. 1912 год
А.в.корсакова - н.н.лунину
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   107
^

В.А.КОМАРОБСКИЙ - Н.Н. ЛУНИНУ


<Октябрь 1912 года. Царское Село>

Что Вы скажете о названии для сборника: «Разные берега»?* Буду очень благодарен, если Вы тотчас же черкнете Ваше мнение. В.К.


В.А.КОМАРОВСКИЙ - Н.Н.ПУНИНУ

<20 ноября 1912 года. Царское Село>

Милый Николай Николаевич, если можно, приходите сейчас: Новая 2, к Сергею Константи­новичу*. Приносите Вашу статью о Византии — он страшно занят, но сегодня с удовольствием уделит Вам вечер. Жду Вас у него.

Дружески жму руку.

В. Комаровский.

^

ДНЕВНИК. 1912 год


ноября

Сегодня снес свою статью «К проблеме византийского искус­ства» Маковскому. Статья принята*.

Второй раз посетил Сергея Константиновича. В отдаленной улице «белых домов», в двухэтажном доме, с небольшим пали­садником, теперь занесенным снегом, помещается квартира в первом этаже, с окнами, по вечерам завешенными плотными гардинами, так что с трудом узнаешь, дома ли хозяева — квартира, которую занимают Маковские. Небольшая передняя, столовая, завешанная небольшими фототипиями, из которых мне запом­нилась голова, по-видимому, Беноццо Гоццоли и этюд Брейгеля; библиотека — просторная, несколько сумрачная своими тем­но-оливковыми тонами, уставленная по стенам невысокими шкапами, с громадным столом посередине, заложенным сплошь эстампами, художественными изданиями и фотографиями, и кабинет в конце концов достаточно неуютный и холодный. Приятно поражает темный бобрик, которым застланы везде полы.

Маковский - высокий, нервный, с «хорошеньким», но тонким лицом, слишком женственным в линиях, но слишком грубо-мужским в выражении; жесты преувеличенные, быстрые и недостаточно изящные. Он принимал нас в кабинете: Комаровского, Левитского и меня. Его жена, тоже «хорошенькая», с продуманно-приветливыми вопросами и кивками головы, но с пре­красными руками, нежными и длинными, в изящном пеньюаре и белых туфлях, присутствовала весь этот вечер.

Около стола в кресле, достаточно неудобном, я должен был прочесть свою статью. Как всегда, читал плохо, но в конце концов не так уж плохо, как со мной случалось раньше. Когда кон­чилось чтение, не наступило столь всегда ужасающее молчание -дурной признак для автора, которого не находят, за что похвалить, и для слушателей, которые не знают, что сказать. Маков­ский прямо, с некоторым пафосом, который ему, вероятно, всегда присущ, сказал: «Прекрасно, Николай Николаевич»,— и затем целый ряд похвал, из которых я помню только его фра­зы: «У вас настоящий писательский темперамент, с большой стройностью и с (не помню каким) языком, я уверен, если только захотите, вы можете написать прекрасное беллетристическое произведение, настоящий писательский темперамент. Много мыслей и много знаний», и позже, когда мы заговорили о псевдониме, который у меня был выбран: Жаннин-Перро*, он сказал, указывая на его французские звуки: это нехорошо, читате­ли прочтут и скажут: а потому это так и хорошо, что француз. Словом, «удостоился больших похвал и поощрений». Несколько поправок, которые он бы хотел сделать, по существу, ничтож­ны. После этого зашел разговор о дальнейших работах, о Св. Софии и вообще. Маковский удивительно много говорит «вообще». За эти два раза, которые я его видел, я не слыхал от него ни од­ной тонкой и острой фразы, которую можно было бы заметить. Достаточно поверхностно и достаточно дилетантски. За чаем раз­вивал тему о греческой стране, которую он находит как бы пред­назначенной для того, чтобы люди ее украшали - это не ново. Вообще - и на этом основывалось мое разочарование - Маков­ский удивительно «редакторский» человек.

Слишком живой и, может быть, скоро схватывающий, он как-то плавает по идеям, по образам и по словам. В его интона­ции есть что-то уравнивающее, делающее даже прекрасное сло­во каким-то посредственным. Не чеканя фразы, не улавливая ее ритм, не ценя ее, он употребляет большое количество слов, опус­тошая и отуманивая мысль. Нередко, желая закрепить идею, он повторяет те же фразы, переставляя части речи; в его голосе есть пафос, которым он не умеет пользоваться, предпосылая его словам, долженствующим его выразить своими звуками. И нерв­ные, живые повороты его тела, судороги пальцев и жесты рук остаются необоснованными и манерными. Однако бледность его лица производит чарующее впечатление; веришь тому, что он ост­рый и благородный искатель красоты, что утончен и что прекра­сен среди русской посредственности. Вот какие впечатления ос­тались у меня после этого вечера, столь благосклонного для меня. Я уходил, унося с собою живую радость, новые силы и новые на­дежды на жизнь и работу - и за это благодарен Маковскому, да­же если моя статья и не так хороша, как он говорил.

^

А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ЛУНИНУ


декабря 1912 года*. Шлейсхейм

Дорогой друг Юкс, хотя у меня сегодня опять «серьезное» настроение, все же мне хо­чется писать Вам. Мне бы хотелось очень, чтобы это письмо при­шло 6 декабря, в день Вашего Ангела, но сегодня уже третье...

Я хотела писать вчера, но у нас был весь вечер гость и я не могла беседовать с Вами.

Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо. Мне стало как-то жутко, читая его. Вы иногда так ужасно глубоко умеете загля­нуть в сердце и так верно сказать, что там колышется. Не гру­стите, дорогой друг, не забывайте, что все разумно и необходи­мо. И не в переживаниях ли, не в переменах ли красота жизни? Пусть уходит, испаряется старое, вся суть лишь в том, насколь­ко ценно вышедшее из него новое... Вы пишете об одной капель­ке, могущей сделать жизнь легкой. Я знаю, что любовь и наде­жда, скорее даже вера, но не в загробную жизнь, а в Божество человеческой души. Вера в «человека», — но для этого надо за­быть себя, а я ужасная эгоистка. Я хочу счастья полного и сияю­щего, чтобы я на нем, как на альпийской вершине, стояла и вся бы была освещена солнцем, целые каскады солнечных лу­чей хочу. И уйдут тени и исчезнет холод. Да будет.

Что до балета, то я нарочно спросила Вас, знаете ли Вы «Клеопатру» и «Шехеразаду». Т.е. видели ли Вы это на сцене? «Карнавал»* безупречен во всех отношениях. Юксинька, что это значит об Вейсгербере, что его работы «лабораторны и грешат галлицизмами».— Кстати, не Кандинский ли писал эту критику? Я за него и гроша медного не дам. Он хотя бесспорно умен и geistlich1, но односторонен до последней степени. И если худож­ник не Ван Гог, Сезанн, Гоген, кубист, футурист — его смерт­ный приговор произнесен и в критике «Аполлона» произведен в исполнение.

Я очень горжусь Россией и русскими, но... «есть мужик и мужик». Кандинским и др.. за исключением М.В.Веревкиной* (ее также граф Комаровский знает, она настоящий русский куль­турный талант, чтобы не сказать гений), не горжусь. Кстати, ви­дели ли Вы «опусы» и «композиции» Кандинского? Они хороши по краскам, но это не искусство больше и, еще больше, это убий­ство искусства. Куда им до Вейсгербера.

Впрочем, в данном случае он до некоторой степени прав (ес­ли я только правильно поняла выражение), Вейсгербер французит, хотя на свой особый лад.