прямого высказывания, и это значит, что здание великой русской литературы XIX века зиждилось на вере в смыслообразующую силу прямого высказывания, на надежде на эту силу и на любви к этой силе. Поспедования открытых для понимания прямых высказыва- ний образовывали литературные формы, в которых формы русской жизни, обусловленные общественно-социальными формами Россий- ской Империи, осознавали сами себя в своей взаимосвязи со Все- ленной и с каждым отдельно взятым человеком, и одним из наияр- чайших примеров таких литературных форм русского самоосозна- ния является «Война и мир» Льва Толстого. Конечно же, в этом пространстве наполненных смыслом высказываний всегда может появиться некий подпольный человек, готовый показать кукиш са- мому принципу смыслообразования. Но до поры до времени его жест не обладает еще формообразующей силой, а сам он, превра- тившись в объект описания, поглощается мощной стихией литера- турного повествования.
Время серебряного века фактически является временем агонии Российской Империи, завершившейся революцией 1917 года, и по- этому все наиболее заметные и значимые явления литературы этой эпохи в большей или меньшей степени неизбежно обуславливаются предреволюционными и революционными событиями русской исто- рии. Эта проникнутость духом революции в максимально полной мере проявилась в авангардистском типе текста и в авангардист- ском высказывании. Этот тип текста и этот тип высказывания фак- тически сами по себе уже являются революцией в области произ- водства текстов и высказываний. Подобно тому, как революцион- ные массы свергают власть эксплуататорских классов и обретают свободу самоизъявления, так и авангардистское высказывание свергает диктат классического смыслообразования и обретает сво- боду смыслового самоопределения. Обычно принято думать, что призыв свергнуть Пушкина и Толстого с парохода современности носит исключительно скандальный и поверхностный характер и что он не заслуживает серьезного рассмотрения, однако мне кажется, что у этого призыва есть весьма веские основания. Я думаю, что здесь речь идет не столько о персоналиях Пушкина и Толстого, сколько о том типе текста и о том типе высказывания, какими они пользовались. Классический тип текста всегда заключает в себе описание какого-то фрагмента действительности. Этим фрагментом может быть мысль, чувство, бытовое или историческое событие, пейзаж или характер человека — словом, что угодно, но в любом случае текст должен соответствовать наличествующей реальности,
почему этот тип текста можно называть не только классическим, но и реалистическим типом текста. Авангардистский текст освобожда- ет себя от этой обязанности соответствия реальности. И вообще, авангард порождает новую концепцию слова, согласно которой слово более уже не отсылает к тем или иным предметам и явлени- ям реальности, но само становится одним из предметов или явле- ний реальности. Слово становится «самовитым» словом. Если Кан- динский освободил линию и цвет от обязанности подражать фор- мам видимого мира, то Хлебников освободил слово от обязанности выражать наличествующую реальность и наделил его способностью самим собой являть новую, небывалую еще реальность.
Пруг, буктр, ркирчь.
Практв, бакв, жам!
Жраб, гавтр, титв!
Марж бзор мерчь
Гигогаго! Гро ро-ро!
Бзуп, бзой черпчь жихр!
Рапр грапр апр!
Эти слова не соотносятся ни с чем из наличествующей реаль- ности, но являют собой новый революционный порядок смыслооб- разования. И если «Буревестник» Горького или «Двенадцать» Бло- ка в конечном итоге являются лишь описанием предреволюцион- ных и революционных процессов и ситуаций, то в хлебниковском тексте реальность революции являет себя во всей своей чистоте и незамутненности какой-либо повествовательностью. Мне кажется, что именно в поэзии Хлебникова революционные формы жизни смогли явить себя в адекватных формах текста.
Банальная истина, гласящая, что в условиях победившей рево- люции нет и не может быть места для осуществивших ее и привед- ших ее к победе революционеров, вполне может быть отнесена и к области литературы. Подобно тому, как в социально-политическом плане революционная утопия обернулась созданием новой тотали- тарной рабовладельческой империи, так и в литературном плане Революционный прорыв в области смыслообразования и построе- ния текста обернулся возвратом классического типа текста и рес- таврации классических норм повествования. Слово снова стало обязано обслуживать определенные смыслы. Квазиимперские фор- мы общественно-политической жизни Советского Союза стали яв- лять себя в квазиклассических формах литературы, исповедующих Доктрину социалистического реализма, в результате чего русская литература окончательно превратилась в некий род религиозного
мифа со своими небожителями, пророками и мучениками. В этой мифологической картине классической литературе XIX века отво- дилась роль Ветхого Завета, пророчествующего о наступлении но- вой советской эры, а в роли Нового Завета выступала, соответст- венно, советская соцреалистическая литература, исполняющая чаяния великих классиков XIX века, принявших всевозможные страдания в тяжких жизненных обстоятельствах Российской Импе- рии. Однако и светлая советская эра была отнюдь не лишена своих проблем. Подобно тому, как на развивающийся советский строй по- стоянно посягали темные антисоветские и контрреволюционные силы, так и на псевдоклассический, соцреалистический тип текста постоянно посягали иные текстовые и смыслообразующие страте- гии, традиционно обозначаемые терминами «формализм» и «нату- рализм», хотя на самом деле ни с тем, ни с другим эти стратегии чаще всего не имели ничего общего. Как бы то ни было, но обра- щение к иным, неклассическим типам текста и к иным, неклассиче- ским текстовым стратегиям квалифицировалось как посягательство на устои советского строя, и тем самым признавалось как само со- бою разумеющееся, что самоидентификация форм жизни советской империи осуществляется через формы литературы социалистиче- ского реализма. Более того, можно сказать, что псевдоклассические формы социалистического реализма служили формой исповедания советской власти, а в условиях тоталитарного режима поэт или пи- сатель, не исповедующий советской власти, не мог рассчитывать на то, чтобы быть поэтом или писателем. В этих условиях такой поэт или писатель далеко не всегда мог рассчитывать даже на то, чтобы быть просто человеком или вообще быть. Причем исповедание со- ветской власти далеко не всегда подразумевало обязательное ис- пользование советской тематики, как-то: описание будней рабочего класса или повествование о трудовых и ратных подвигах героиче- ского советского народа. Такое исповедание могло осуществляться и через тему любви к природе, и через тему любви к женщине, и через тему мужской дружбы и тяги к приключениям, но при том не- пременном условии, что эти темы будут воплощены в тексте, тип и стратегия которого соответствует нормам и стандартам социали- стического реализма.
Начало железного века не внесло почти ничего нового в эту ситуацию. Основные литературные персонажи «оттепели» публич- но читали стихи и пели и про «Братскую ГЭС», и про «комиссаров в пыльных шлемах», и про «уберите Ленина с денег», облекая все эти темы в форму прямого высказывания. Очевидно, это было обу-
