Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время

Вид материала

Документы

Содержание А. Селарт Ю. В. Селезнёв А. А. Селин

Подобный материал:

• Античность Средние века Новое время, 233.04kb.
• Я. Г. Риер аграрный мир восточной и центральной европы в средние века, 2957.02kb.
• Программа : Е. В. Русина, к и. н., Институт истории, Киев, нану. Проблемы политической, 2768.76kb.
• А. Б. Ковельман: Запрет на фигуративное искусство, изображение людей и тем более Бога, 440.23kb.
• Вопросы для подготовки к экзамену, 32.52kb.
• Материалы к итоговой к/раб по 2-ой части курса (Средние века, Новое время; мехмат–2010), 648.73kb.
• Современная система мо, где субъектом является государство, инструмент договора, соглашения, 2021.95kb.
• Государственная политика и управление, 33.87kb.
• Протоиерей Иоанн Мейендорф духовное и культурное возрождение XIV века и судьбы восточной, 310.58kb.
• Искусство стран ислама , 502.97kb.

Селарт А. Иоганн Бланкенфельд и Россия // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 263–265.


^ А. Селарт

Иоганн Бланкенфельд и Россия


Иоганн Бланкенфельд (ок. 1471–1527 гг.), епископ ревельский (1514–1524 гг.) и дерптский (1518–1527 гг.), архиепископ рижский (1524–1527 гг.) родился в семье берлинского патрициата. Он учился в Лейпциге и Болонье, а позднее служил дипломатом бранденбургского курфюрста Йоахима Нестора; в 1512–1519 гг. выполнял в Риме должность генерального прокуратора (представителя у папской курии) Тевтонского ордена, генеральным магистром которого был Альбрехт Бранденбургский (1511–1525 гг., герцог Пруссии в 1525–1568 гг.), представитель той же властвующей семьи. Личные связи с лидерами современного мира способствовали его церковной карьере. В Ливонии Бланкенфельд испытывал все-таки немало трудностей. Его вассалы и города видели в нем папского приспешника, который, более того, не был готов выполнять их требования относительно привилегий и преимуществ. Именно в это время в городах Ливонии происходили события реформации, что повлекло за собой исключение епископа из администрации городской церковной организации. В марте 1524 г. состоялся иконоборческий погром в Риге, а в начале 1525 г. — в Дерпте, где горожане не только разграбили церкви, но и захватили епископский замок на Домберге.

В начале 1525 г. в Ливонии стали распространяться слухи, что архиепископ Бланкенфельд поддерживает изменнические отношения с Россией. Такая информация происходила прежде всего из среды политических противников Бланкенфельда. После присоединения Новгорода к Великому княжеству Московскому отношение Ливонии к ее восточному соседу изменилось, ливонцы стали видеть в России возможного крупного агрессора. Эта ситуация политически сближала ливонских ландесгерров с Польско-Литовским государством. В то же время папская курия мечтала о союзе с Москвой против Османского государства, а император и Тевтонский орден в Пруссии, наоборот, видели в великом князе союзника против Польской Короны. В 1515–1522 гг. Василий III и Альбрехт Бранденбургский заключили союз, который получил из Москвы субсидии для войны с Сигизмундом Старым. Также в эти десятилетия довольно часто папская курия и великий князь московский меняли посланников. Бланкенфельд был посредником контактов как Альбрехта, так и курии с Россией.

В своих ответных оправданиях архиепископ указывал на папское поручение для переговоров с русскими, а также представлял свои личные встречи с московскими чиновниками как нормальное общение между соседями. Но Бланкенфельда обвинили в том, что он искал у великого князя московского и псковского наместника помощи против города Дерпт и дерптского дворянства. Также подозревали, что он искал поддержки у польского короля. В конце 1525 г. архиепископа заключили в его замок Роннебург, а его рыцарство переняло управление архиепископства. В самом деле, Рижский штифт попал под контроль Тевтонского ордена и орденского мастера Вальтера фон Плеттенберга. В первые месяцы 1526 г. в Ливонии многие были уверены, что если Василий III не был бы занят своим разводом, он вторгся бы в Ливонию. В самом деле, Псковская первая летопись содержит заметку о том, что архиепископ просил у псковского дьяка Мисюра Мунехина и великого князя помощи против ливонского мастера, но великий князь поддержки не дал.

Летом 1526 г., на ландтаге в городе Вольмар, Бланкенфельд лично отвергнул все обвинения в конспирации против ливонских ландесгерров и сословия. Наоборот, утверждал, что отклонил предложение помощи псковских сановников Мунехина и Александра. Результатом ландтага было исключение архиепископа из ливонской внутренней политики. В августе архиепископ уехал из Ливонии, чтобы представлять интересы ливонского Тевтонского ордена и Плеттенберга у императора и папской курии. В сентябре 1527 г. он умер в Испании недалеко от Торкемада.

Дипломатические отношения Иоганна Бланкенфельда с Россией, в самом деле, превосходили обычные рамки почти регулярных ливонско-русских переговоров первых десятилетий XVI в. У него было, в контексте Ливонии, великолепное образование и необычайный дипломатический опыт. Он мог считать себя другом папы Климента VII. Его попытка использовать Россию против его соперников в Ливонии, в принципе, повторяла подход Альбрехта Прусского. Но политическая ситуация в Ливонии в 1525–1526 гг. оказалась особенно напряженной, и переговоры архиепископа стали пропагандически использоваться против его самого.

Литература:

Псковские летописи / Полное собрание русских летописей. Т. 5. Вып. 1. М., 2003.

Akten und Rezesse der livländischen Ständetage. Bd 3. Hrsg. von L. Arbusow. Riga, 1910.

Arbusow L. Die Einführung der Reformation in Liv-, Est- und Kurland. Leipzig, 1921.

Herzog Albrecht von Preußen und Livland (1525–1534). Regesten aus dem Herzoglichen Briefarchiv und den ostpreußischen Folianten. Bearb. von U. Müller. Köln; Weimar; Wien, 1996.

Sach M. Hochmeister und Grossfürst. Die Beziehungen zwischen dem Deutschen Orden in Preussen und dem Moskauer Staat um die Wende zur Neuzeit. Stuttgart, 2002.

Schuchard Ch. Johann Blankenfeld (†1527) — eine Karriere zwischen Berlin, Rom und Livland // Berlin in Geschichte und Gegenwart. Jahrbuch des Landesarchivs Berlin 2002. Berlin, 2002. S. 27–56.

Uebersberger H. Österreich und Russland seit dem Ende des 15. Jahrhunderts. Bd 1. 1488–1605. Wien; Leipzig, 1906.


Работа выполнена при поддержке проекта ETF № 09054E и РГНФ 09-01-95105 а/Э.


Селезнёв Ю. В. Хан Джелаль-ад-Дин в эпоху Грюнвальдской битвы// Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 266–270.


^ Ю. В. Селезнёв

Хан Джелаль-ад-Дин в эпоху Грюнвальдской битвы


Начало XV в. — время значимых перемен в системе международных отношений Центрально- и Восточно-Европейского региона. Связаны данные перемены во многом с крушением Орды как единого государства и становлением самостоятельных ханств и орд с независимой внешней политикой. Однако все эти процессы не были одномоментны и растянулись на длительный, полувековой период. Различные аспекты международных отношений в указанное время в связи с процессом распада Орды затрагивались в работах Б. Д. Грекова и А. Ю. Якубовского, И. Б. Грекова, А. А. Горского, Б. М. Пудалова, П. В. Чеченкова, В. В. Трепавлова, в специальном исследовании М. Г. Сафаргалиева, а также автором данной работы. Однако деятельность отдельных лиц в данное время рассматривается обрывочно и эпизодически. Между тем, целостное представление о жизни и деятельности отдельных представителей элиты степного государства поможет выявить особенности протекания ряда внешнеполитических процессов в регионе, уточнить состав различных политических группировок, их международные связи и ориентации.

Свидетельства об истории ордынского государства рассматриваемого периода отложились в русских летописных сводах, польских и литовских хрониках, в ряде персидских и арабских памятников (в первую очередь дипломатического и генеалогического характера). Дополнительную уточняющую информацию можно извлечь из нумизматического и археологического материала, эпоса «Идегей», актовых документов. К сожалению, интерес соседей к истории Орды в данное время стремительно падает. Потому сведения об истории степного государства носят часто обрывочный, косвенный характер.

Попытки сохранить единство Джучиева Улуса связаны с именами хана Токтамыша и эмира Идигу (Едигея), которые выступали в конце XIV в. политическими противниками друг друга. В 1405 г., в результате очередного военного столкновения между ними, хан Токтамыш погиб. На политическую арену вышли его сыновья.

Весьма активную роль в политической жизни региона стал играть Джелаль-ад-Дин, девятый сын Токтамыша. Его матерью была Тагайбек-хатун.

Впервые как политический лидер оппозиции Едигею Джелаль-ад-Дин выступает в 1407 г. Тогда ему удалось на корот­кое время захватить ордынский престол. Однако Едигей сумел вытес­нить его в Булгар, где летом 1407 г. Джелаль-ад-Дин был провозглашен ханом, а затем разгромить там его войска. Арабский автор Ибн Арабшах отмечает, что после смерти Токтамыша его сыновья «разбрелись в [разные] стороны», а двое из его сыновей — Джелаль-ад-Дин и Керим-Берди — ушли на Русь. Но русские источники не сохранили никаких следов их пребывания в Москве или в других княжествах. Возможно, пройдя окраинами русских земель, Джелаль-ад-Дин и Керим-Берди ушли в Литву. Не исключено также и то, что пребывание Токтамышевичей на Руси держалось в строжайшем секрете. Тем не менее, одним из обвинений Василию I, как первая причина нашествия Едигея на Русь в 1408 г., являлся упрек в укрывательстве детей Токтамыша. Немаловажным для решения данного вопроса может быть наблюдение А. А. Горского о том, что Василий «в юности около 3-х лет прожил в Орде» и, несомненно, был лично знаком с сыновьями Токтамыша.

Показательно, что, по свидетельству Шильтбергера, хан Пулад был изгнан Джелаль-ад-Дином именно тогда, когда эмир Едигей в конце 1408 г. с основными силами Орды находился под Москвой. Осаду пришлось прекратить и срочно вернуть войска в степь. Союзные отношения между Василием и Джелаль-ад-Дином в данном контексте становятся весьма вероятными.

Далее имя сына Токтамыша встречается в одной из грамот Витовта магистру Ливонского ордена (от 9.10.1409 г.). В это же время, в конце 1409 г., Витовт заключил с Джелаль-ад-Дином договор о военном союзе против ордена. Положения данного договора обусловили участие татар во главе с Джелаль-ад-Дином в Грюнвальдской битве 15 июля 1410 г.

Мы видим, что в конце 1409 г. сын Токтамыша сопровождает Витовта в Брест, где тот совещается с Ягайлой о ходе предстоящей компании против Ордена. Польский историк Длугош отмечает, что после переговоров Витовт «отъезжает в Литву с татарским ханом, которого всю зиму и почти до праздника святого Иоанна Крестителя (24 июня. — Ю. С.) удерживал в своей стране». Затем, в самом начале военных действий, 25 июня 1410 г., Витовт вслед за Ягайло у Червенского монастыря форсирует Вислу «со своим войском и татарским ханом». Л. В. Разумовская приводит мнение С. Кучинского о численности татарского войска в 1000–2000 сабель. М. Бискуп называет цифру в тысячу всадников.

Во время Грюнвальдской битвы отряд татар под командованием Джелаль-ад-Дина занимал правый фланг польско-литовских войск. Длугош сообщает, что когда «среди литовцев, русских и татар закипела битва, литовское войско» панически бежало. Из контекста повествования Длугоша создается впечатление, что паника охватила и татар, и русских (кроме трех смоленских полков). Однако в «Хронике» Поссильге упоминается об участии литовцев в окончательном разгроме орденских войск в тот же день. Не исключено, что здесь мы наблюдаем применение излюбленного приема кочевых, в том числе, ордынских войск — притворное отступление с целью расстройства рядов противника. Когда вражеские отряды размыкают строй, конница в полной боевой готовности обрушивается на врага. Однако такая интерпретация свидетельств источников о бегстве литовских войск остается лишь осторожным предположением.

М. Г. Сафаргалиева указывает, что после Грюнвальдской битвы, разорив Польшу, войска Джелаль-ад-Дина отошли в степь, где он со­вершил очередную попытку захватить ордынский престол. Ему удалось закрепиться в Крыму, а затем он начал наступление на Азак. В 1411 г. у указанного города между ханом Пуладом и Джелаль-ад-Дином произошло сражение, в котором первый погиб. На трон Едигей возвел сына Тимур-Кутлуга Тимура. Его войска захватили венециан­скую колонию Тана, а Джелаль-ад-Дин вновь бежал к Витовту.

Однако Ибн Арабшах сообщает, что Тимур-хан решил сместить Едигея. Тот был вынужден бежать и укрылся в Хорезме. Персидский автор Абд-ар-Раззак Самарканди отмечает, что «это произошло в начале 814 г. (25.04.1411 – 12.04.1412 гг.)». Таким образом, Едигей укрылся в Хорезме в апреле–мае 1411 г., и около полугода войска Тимура во главе с эмирами Газаном и Декной осаждали его там. Вскоре было получено известие о гибели Тимура и воцарении Джелаль-ад-Дина. Соответственно, приход к власти Джелаль-ад-Дина необходимо отнести к ноябрю–декабрю 1411 г. Данный вывод подтверждается сведениями русских летописей, в частности Никоновского свода XVI в., который достаточно точно локализует время прихода к власти Джелаль-ад-Дина: «Тое же зимы (1411–1412 гг. — Ю. С.) сяде Зелени-Салтан на царстве, Тахтамышев сын».

Показательно, что и Ибн Арабшах именно к этому времени относит очередной захват престола Джелаль-ад-Дином: «Произошло это событие в течение 814 года (25.04.1411 – 12.04.1412)».

Новый хан также не желал оставлять живым и на свободе такого опасного противника, как эмир Идигу (Едигей). В 814 г. хиджры (25.04.1411 – 12.04.1412) Джелаль-эд-Дин направил эмира Каджулай-бахадура на помощь войскам, осаждавшим эмира Едигея в Хорезме. Но тот потерпел от Едигея, опытного полководца, жесточайшее поражение.

Из «Русского улуса» к новому хану первыми прибыли нижегородские князья. А 1 августа 1412 г. в Орду отправился великий князь Василий I. Известно, что в октябре (по Никоновскому своду) «выиде изо Орды князь великий Василий Дмитриевич Московский». В ноябре–декабре (по данным Тверской летописи) 1412 г. Василий вернулся из степи «пожалован царем».

Великий князь Тверской Иван Михайлович отправился в ставку великого хана 15 августа 1412 г. Пробыл он там до весны 1413 г. Никоновский свод отмечает, что до его появления при ордынском дворе Джелаль-ад-Дин был «застрелен от своего брата Керим-Бердия».

Таким образом, мы можем установить примерную дату гибели хана Джелаль-ад-Дина. Как видно из описания пребывания в ставке хана московского князя Василия I, дорога из степи (а, стало быть, и в степь) занимала чуть меньше двух месяцев (князь выехал из Орды после 26 октября, а прибыл в Москву до 24 декабря). Иван Михайлович выехал из Твери 15 августа и должен был прибыть в ставку до 15 октября. Джелаль-ад-Дин погиб до его прибытия, вероятнее всего в сентябре – первой половине октября 1412 г.

«Аноним Искандера» пишет о Джелаль-ад-Дине, что «он был царем достойным, уважаемым, красивым, красноречивым. Большую часть времени он заседал с достойными (людьми)». Однако «из-за крайнего благодушия и личной храбрости, он совершенно оставил в пренебрежении путь благоразумия и осторожности и отдал естественному ходу дел конечную нужду государства». В результате «в недолгое время произошло много несчастий, и дела, пришедшие в порядок, расстроились». «Аноним Искандера» далее отмечает, что брат Джелаль-ад-Дина, названный Султан-Мухаммедом «подстрекаемый эмирами… После того как брат его правил один год… в полночь неожиданно захватил его на троне и безжалостно убил».

Таким образом, время пребывания Джелаль-ад-Дина на ордынском троне можно ограничить ноябрем–декабрем 1411 г. – сентябрем–октябрем 1412 г. — около десяти месяцев. В МУИЗЗе дважды отмечается, что время правления хана продолжалось меньше года (неполный год). Данный вывод косвенно подтверждает и наличие монет Джелаль-ад-Дина, выбитых в 814 г. х. (25.04.1411 – 12.04.1412) и 815 г. х. (13.04.1412 – 02.04.1413).

Довольно короткая политическая активность Джелаль-ад-Дина, зафиксированная источниками, ограничена 1407–1412 гг. — всего шесть лет. Однако, будучи одним их главных претендентов на ордынский трон, а затем ханом Орды, Джелаль-ад-Дин оказался важным участником международной жизни региона. Постоянные попытки захватить престол требовали поисков внешнеполитической поддержки. Таковую он нашел, в первую очередь, у союзника своего отца, хана Токтамыша, литовского великого князя Витовта. Есть все основания полагать, что военно-политическое соглашение было у Джелаль-ад-Дина и с зятем Витовта, Василием I Дмитриевичем, князем Московским и Владимирским. В начале 1412 г. ко двору Джелаль-ад-Дина были направлены послы Сигизмунда, в то время короля венгерского (1387–1437 гг.) и немецкого (1410–1437 гг.) с предложением присоединиться к антиосманской лиге, включавшей и Византию. Это предложение было одобрено и на него получен положительный ответ.

Его главным и постоянным противником являлся могущественнейший эмир, талантливый полководец и политик своего времени Идигу (Едигей). Договор с Витовтом обусловил участие войск Джелаль-ад-Дина в Грюнвальдской битве, результаты которой изменили геополитическую ситуацию в регионе. «Аноним Искандера» называет его достойным, уважаемым, красивым и красноречивым, но беспечным. Эта беспечность привела Джелаль-ад-Дина к гибели, а смерть хана прервала все возможные его шаги к укреплению власти внутри Орды и восстановлению внешнеполитического могущества Джучиева Улуса в восточноевропейском регионе.


Селин А. А. Ивангородские службы новгородских дворян и приграничная дипломатия накануне Смутного времени // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 270–277.


^ А. А. Селин

Ивангородские службы новгородских дворян и приграничная дипломатия

накануне Смутного времени


Северо-Запад Новгородской земли до Ливонской войны составлял единое политическое и культурное пространство с внутренними областями. Усилия московских властей, а также назначавшихся в Новгород архиереев, были направлены на всемерную интеграцию Новгородской земли в Московское государство. Распространение поместной системы на Северо-Западе в XVI в. имело не только социальные и экономические, но и культурные последствия, т. к. сопровождалось переселением помещиков в сельскую местность. Одним из заметных последствий этого был слом погостской приходской системы и формирование новой сети сельских приходов, опирающейся на центры поместных владений. Возможно предположить, что и этнические особенности Северо-Запада в эти годы начинают сглаживаться.

Начавшаяся в середине XVI в. война в Прибалтике заметно изменила политический и культурный ландшафт. В завоеванных областях Ливонии возник новый тип управления (видимо, повторяя ту модель, которая использовалась в Среднем и Нижнем Поволжье). Новгородские помещики, составлявшие значительную часть воевавшего в Ливонии войска, становились воеводами и головами крепостей, помещиками новых, создаваемых в Прибалтике, уездов, из них комплектовались крепостные гарнизоны. В Прибалтике появилось и понятие «годования» — срочной службы новгородских служилых людей в новозавоеванных крепостях (не только служилых людей по отечеству, но и священников и служилых по прибору — стрельцов, палачей, казаков).

Боевые действия на Северо-Западе 1580-х гг. закончились утратой Московским государством не только завоеванных областей в Прибалтике, но и нескольких северо-западных уездов. На несколько лет в Ивангородском, Копорском, Ямском и Корельском уездах было ликвидировано поместное землевладение, просуществовавшее на протяжении жизни 3–4 поколений (в отличие от Ливонских земель, где помещичьи гнезда сложиться, вероятно, не успели).

Возобновившиеся в 1589 г. боевые действия принесли быстрый успех московской стороне, но на Нарове война была остановлена. Вскоре после этого было проведено писцовое описание возвращенных уездов. Поместное землевладение было восстановлено на данной территории не в полном объеме (и через двадцать лет, в 1618 г. московские чиновники вспоминали, что новые поместья были созданы только в семи погостах Копорского уезда). В Ивангород, Ям, Копорье, позднее — в Корелу были назначены воеводы, введены гарнизоны. Уже накануне Тявзинского мира в Ивангороде на службе оказались новгородские дворяне (Рябошапко Ю. Б. Тявзинские переговоры 1594–1595 гг. // Социально-политическая история СССР. М.; Л., 1974. Ч. 2. С. 25–68). Во все вновь присоединенные города новгородские служилые люди отправлялись «на годованье», как в завоеванные земли. Таким годованьем для новгородцев служба, к примеру, в Кореле оставалась и в 1608 г. (Список с кабал 1618–1620 гг. Т. Ю. Хахина // СПбИИ. Ф. 109. Д. 227. Л. 15).

Ивангород после Тявзинского мира стал одним из важнейших пунктов московской власти в этом районе, позже получившем название Ингерманландии. Администрация времен Бориса Годунова, нацеливаясь вообще на укрепление руководства городов Северо-Запада, выделяла приоритетные города — Ивангород и Корелу. Излишняя централизация Новгородской земли в конце XV – первой половине XVI в. (идущая со времен новгородской независимости), несомненно, мешала управлению этой территорией. Ивангород и Корела стали потенциальными новыми центрами Северо-Запада. Если в другие новгородские пригороды назначался воевода и подьячий, то сюда, как правило — воевода и дьяк. Здесь была концентрация служилых людей, здесь формировались стрелецкие сотни.

Город Ивангород, пограничный с Нарвой, был на протяжении всего конца XVI – начала XVII в. местом тесных взаимоотношений двух культур, московской и европейской. Это создавало подчас атмосферу шпиономании и доносительства. Так, в сентябре 1599 г. было возбуждено дело по доносу первого воеводы кн. В. И. Ростовского на второго воеводу кн. Д. Бельского. В доносе, в частности, значилось: «сходятца ко князю Дмитрею Бельскому да дияку Григорью Витовтову [в] вечере позд[н]о и ночью голова Федор Супонев да голова стрелетцкая Иван Мунзорин да сын боярской Вотцкие пятины Василей Трусов, сходясь думают неведомо что». Проводившие следствие Иван Пушкин и дьяк Второй Поздеев, допросив дворян, выяснили, что те «у князя Дмитрея и у диака у Григорья Витовтова с ним со князем Дмитреем [в] вечере позд[н]о не сиживали, и измены никоторые не думывали и не советовали, а меж себя едали и пивали и ввечеру у них бывали, как которой голова и дети боярские в дьячей избе начюют, и оне к ним прихаживали, а не для которого умышленья. А коли бывало [в] вечере позд[н]о и ночью сходитися, а живет он, князь Дмитрей и диак Григорей Витофтов в городе, а Федор Супонев, Василей Трусов живут за городом, и ночью было им ходити нелзе, ключи городовые всегды живут у князя Василья, а не у них». Однако воевода кн. В. И. Ростовский продолжал настаивать на вине кн. Бельского и новгоролцев: «кому [у] князя Дмитрея да у дьяка у Григорья Федор Супонев а Иван Мунзорин да Василей Трусов да Осан Отяев пируют, и с ними всякие дела говорят, и князь Дмитрей и диак Григорей у нево, у князя Василья, ключи имывали, и их из города к себе выпускали, а про то ему, князю Василью, сказывали, что пропускают людей своих и женок из города» (Допросные речи по извету кн. Д. Г. Бельского иванородскому воеводе кн. В. И. Ростовскому и дьяку Г. Витовтову о чинимых им с ругодивским иноземцем Арманом замыслах к измене. 1599, сентября // РГАДА. Ф. 96. 1599. Д. 2). Дело кончилось ничем; впрочем, вероятно, Москва специально поддерживала взаимную враждебность воевод.

В данном деле примечательно упоминание большого числа новгородских детей боярских, служивших в Ивангороде на годовании. Их поместья располагались сравнительно далеко от Ивангорода, в Полужской половине Водской пятины, в окрестностях Ладоги. На службу в Ивангород в 1590-е гг. назначались и дворяне из северных погостов Шелонской пятины (Прибужского и Щепецкого).

Ивангород находился не просто на границе с владениями Швеции в Ливонии. Невозможность достойно конкурировать с Нарвой, особенно четко обозначившаяся после явной дипломатической неудачи Москвы — Тявзинского мира — компенсировалась возможностью запереть шведам возможность свободного сообщения Финляндии с Ливонией. Именно эта потеря для Швеции конца XVI в. была особенно острой, в условиях династической борьбы и тлеющей гражданской войны в королевстве.

В начале января 1599 г. ивангородские воеводы получили указание в Ивангородском уезде «заказ и заставы учинить, что из Выбора в Ругодив немец не пропущать». Воеводы жаловались в Москву, что у них нет для этого детей боярских, а все наличные разосланы для «государевых дел с головами», «и в светлице и в Вышегороде и в Большом каменном и в земляном городе и в остроге, и в захабе, и в остроге в дозоре, и для всякого береженья и у ключей городовых, и в выимке в городех и в остроге и на большом посаде и на Гостином дворе для всякого ж береженья и на море на заставе и на стороже» (Отписка ивангородских воевод кн. В. И. Ростовского с товарищами в Посольский приказ. 1599, января после 7 // РГАДА. Ф. 96. 1598. Д. 1. Ч. 1. Л. 182–183).

Шведские подданные, впрочем, всячески старались сообщение Нарвы с Выборгом наладить, обходя большие дороги. Ивангородские воеводы жаловались в Москву, что в Нарву из Выборга ездят «ругодивские и шкотцкие немцы и латыши… на Котлин остров, а с Котлина острова в Дудоровский погост в д. на Сипере<во>», а оттуда — в Копорской уезд, в деревню Варьявалду. Нарвский же губернатор постоянно обращался в Ивангород с просьбой пропустить «ругодивских немцев» и «выборских латышей» (Отписка ивангородских воевод кн. В. И. Ростовского, кн. Д. Г. Бельского и дьяка Гр. Витовтова в Посольский приказ. Сильно повреждена. 1598, декабря после 19 или 1599, января // РГАДА. Ф. 96. 1598. Д. 1. Ч. 1. Л. 122–123). В условиях, когда Нарва поддерживала Карла Сёдерманландского, а Финляндия — Сигизмунда, тем же путем, «из Выборского уезда из Валкосари на Котлин остров, а с Котлина острова в Ореховской уезд в Дудоровской погост на деревню на Сипереву, а из деревни ис Сиперевы в Копорской уезд в деревню Варьявалду, а из деревни из Варьявалды Копорским же уездом в Ругодив» был доставлен из Выборга в Нарву «Арцы Карлусов воевода Ганш Ганшев» (Отписка ивангородских воевод кн. В. И. Ростовского с товарищами в Посольский приказ. 1598, декабря около 18 // РГАДА. Ф. 96. 1598. Д. 1. Ч. 1. Л. 148–158). Наместник Выборга Матиас Ларсен попытался завязать личные отношения с осадным головой Копорья — Матвеем Хлоповым. Тот был уличен в получении подарков от выборгского наместника; по делу об из переписке началось следствие (Память из Посольского приказа Леонтию Ивановичу (Вельяминову). Сильно повреждена. 1599. 11.02. // РГАДА. Ф. 96. 1598. Д. 1. Ч. 2. Л. 316–317).

Новый этап активной жизни Ивангорода начался около 1599 г., когда через него вглубь Московского государства стали следовать посольские миссии. Первой такой миссией была, вероятно, миссия имперского посланника Микаэля Шхеля, в мае 1601 г. приехавшая в Ивангород. Частично сохранился и опубликован комплекс документации, связанный с его приездом в Ивангород (Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. Памятники дипломатических сношений с Римской империей. Ч. 2 (с 1594 по 1621 г.). СПб., 1852. Ст. 753–762). Эти документы содержат информацию о службе в Ивангороде тех же дворян и детей боярских Водской пятины, которые служили здесь и в первые годы после отвоевания этих областей.

Значительно более полно сохранился комплекс документов, связанных с приездом в Московское государство датского принца Ганса в августе 1602 г. Документы Посольского приказа вновь называют помещиков Водской пятины, постоянно находившихся на службе в Ивангороде. Однако гораздо более полно сохранилась разрядная документация, связанная с этим визитом: списки новгородцев, торопчан, лучан, невлян и пусторжевцев, которым было велено явиться в Ивангород на встречу принца, списки неявившихся служилых людей, переписка ивангородского воеводы кн. В. И. Ростовского с встречавшими принца боярином М. Г. Салтыковым и дьяком А. И. Власьевым (Подробнее: Селин А. А. Комплекс документов о визите датского принца Юхана в Новгород в августе 1602 г. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2009. № 3. С. 101–102).

Очерк истории русско-шведских отношений в последние месяцы накануне Смуты принадлежит перу В. И. Ульяновского. Ученый справедливо отметил, что события 1605–1606 гг. в Новгороде плохо изучены, и, как правило, освещаются историографией тенденциозно. Наиболее подробно история Северо-Запада в эти годы рассматривалась в шведской историографии, в первую очередь Х. Альмквистом. По мнению шведского ученого, Лжедмитрий в отношениях со Швецией выполнял требования Сигизмунда и папы, следовательно — поддерживал претензии Сигизмунда на Швецию. В последние годы своего царствования Годунов искал союза со Швецией против Польши. В 1604 г. к шведской границе был отправлен окольничий М. Г. Салтыков, еще в 1602 г. встречавший здесь датского принца Юхана. В декабре 1604 г. к «свейскому рубежу» был отправлен немецкий толмач Яков Яковлев. Продолжались переговоры со Швецией П. Шереметева, кн. И. П. Ромодановского, Г. Клобукова и И. Максимова. Это возымело достаточно быструю реакцию шведской стороны. 12 февраля – 25 марта 1605 г. в Орешке находились шведские комиссары, а войска в Нарве были приведены в боевую готовность. 14 июня 1605 г. в Ивангород пришла весть о новом царе. Это вызвало панику в соседнем городе. Шведы начали срочные военные приготовления. Уже в июле 1605 г. были составлены послания Карла IX в Новгород, изобличающие Лжедмитрия. В феврале 1606 г. он предложил русским помощь против Самозванца в Польше. В эти месяцы прослеживается стремление шведской стороны установить самостоятельные отношения с Новгородом и Ивангородом.

В конце 1604 г. готовилась посольская миссия боярина П. Н. Шереметева и думного дьяка Г. Клобукова. Для посольской службы в Орешек были назначены дворяне и дети боярские Водской пятины «больших статей», а в Ивангород — остальные. Список назначенных в Ивангород служилых людей Водской пятины сохранился (Список детей боярских Водской пятины, назначенных на службу на посольском съезде в Ивангород. 1604 декабря около 26 // Русский дипломатарий. Вып. 5. М., 1999. С. 156–159).

В августе 1605 г. возник спор из-за московского служащего Ганса Англера, захваченного шведами на датском корабле. Окольничий М. Г. Салтыков, находившийся в Ивангороде, безуспешно требовал его отпустить. Интересны строки письма Англера, приведенные В. И. Ульяновским: «В письме от 28 сентября 1605 г. русскому толмачу в Ивангороде Габриэлю Савиновичу, он (Англер. — А. С.) заявил, что шведы “много от меня хотят узнать, а я ничего не знаю”». Этот Габриэль Савинович — это Г. С. Бекетов, бывший пленный Ливонской войны и участник событий Смутного времени в Новгороде. 3 февраля 1606 г. шведские власти из Нарвы обратились в Ивангород с предложением о мире и добрососедстве. В письме содержалось очень большое опасение возможной войны с Москвой (Ульяновский В. И. Русско-шведские отношения в начале XVII в. и борьба за Балтику // Скандинавский сборник. Вып. 33. 1990. С. 60–75).

Последней службой новгородских служилых людей Водской и Шелонской пятин в Ивангороде было верстание 27 сентября 1605 г., проведенное уже именем царя Дмитрия Ивановича. Остальные три пятины, а также все новгородские татары и новокрещены верстались в Новгороде. В Ивангороде одновременно оказалось до тысячи новгородских служилых людей. Существует мнение, что такое верстание проводилось в качестве своеобразной демонстрации военной силы вблизи русско-шведской границы. Впрочем, применять ее московские власти не стали.

Существуют источники, позволяющие судить о географических представлениях новгородцев начала XVII в. (Селин А. А. Новгородское общество начала XVII века. СПб., 2008. С. 313–322). Ивангород занимал в этих представлениях важное место.

В ночь на 23 января 1616 г. из шведского посольского стана в московский выехали три новгородца: дворяне Я. М. Боборыкин, У. И. Лупандин и старорусский подьячий Ф. Витовтов. Прежние их (в особенности Боборыкина) услуги московской стороне, а также высокая информированность о действительном состоянии занятой шведами территории стали причиной высокого внимания Посольского приказа к их личностям. Доставленные в Москву, новгородцы подверглись тщательному расспросу.

Надо сказать, что информация Посольского приказа того времени о пространстве, которое занимали шведы на Северо-Западе, была достаточно скудной и ограничивалась в лучшем случае перечнем. Здесь новгородцы оказались информаторами очень важными, не только рассказавшими, где какой город находится, но и оценившими фискальный и геополитический потенциал каждого из новгородских пригородов.

Так они рассуждали о Копорье, Яме и Ивангороде: «А Копорья уездом болши к Орешку и живущее и земля лутче, а к Новугороду Копорской уезд ближко помещиковыми землями, а не дворцовыми селы. А дворцовые села от Новагорода далече, верст за сто и болши, то звали Копорским уездом. А помещиковы земли от Копорьи приписаны к Новугороду и называют Новгородцким уездом, и ведали к Новугороду, а х Копорье помещиковых земель не ведают. И доходом Копорья Орешка болши, токмо Орешек город крепче и Новугороду замок в государеву сторону лутчи. А Яма город и Ямской уезд подошол к Иваню городу, а уезд невелик, всево пять погостов, а доходом Копорьи гораздо был менши, а Иванегородцкого уезда доходом был болши. А Ивангород крепок городом, и что было доходов с посаду и тамги, тово не ведает, а уездом невелик, и в болшом мести от города уезд на 15 верст, и доход с уезда был невелик, менши всех городов». Однако и в этом случае Боборыкин не ограничивается описанием, но приводит чрезвычайно ценное наблюдение: «А толко вместо Иванягорода учинити судовая пристань на Невском устье, и в Ыванегороде прибыли не будет, а Невское устье в Ореховском уезде».

Иными словами, налицо анализ новгородским дворянином геополитической ситуации в Новгородской земле. Явная неудача Ивана III с выбором места для строительства Ивангорода ― возможного торгового соперника Нарвы ― могла, по мысли новгородца, быть компенсирована возведением торговой фактории в Невском устье. Обращает на себя внимание то, что Боборыкин, несмотря на свою особую роль в истории последних двух лет существования шведской администрации в Новгороде, все же не принадлежал к лицам, принимавшим в Новгороде сколько-нибудь ответственные решения. В этом сообщении новгородца мы сталкиваемся с общими представлениями новгородского дворянства о перспективах развития урбанизма на Северо-Западе, как выяснилось через столетие–полтора, достаточно точными. Яков Боборыкин — представитель как раз той среды, которая прослужила на годовании в Ивангороде и других городах Новгородской земли.