Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время

Вид материалаДокументы

Содержание


О. Б. Некрасов
Ж. В. Некрашевич-Короткая
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   31
Некрасов О. Б. К вопросу о русско-шведских пограничных столкновениях 1550-х гг. // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 211–214.


^ О. Б. Некрасов

К вопросу о русско-шведских пограничных столкновениях 1550-х гг.


Сюжеты, связанные с русско-шведскими пограничными столкновениями начала и середины 1550-х гг., всегда занимали одно из центральных мест в историографии последовавшей за ними русско-шведской войны. Впрочем, большинство исследователей ограничивались подгонкой трактовки данных событий под свои концептуальные схемы, что, в свою очередь, привело к возникновению широкого спектра гипотез относительно степени влияния «обидных дел», чинимых друг другу «порубежными людьми» на эскалацию военного конфликта. Большинство исследователей, анализировавших данную проблематику, за исключением В. А. Волкова (Волков В. А. Войны и войска Московского государства. М., 2004. С. 104), О. Сьогрена (Sjögren O. Gustaf Vasa. Ett 400-årsminne. Stockholm, 1896. S. 493–494), Г. В. Форстена (Форстен Г. В. Балтийский вопрос в ХVI–ХVII веках. СПб, 1893. Т. 1. С. 17–19), Э. Хорнбога (Hornborg E. Stormakten Sverige-Finland. Delen II. Helsingfors, 1930. S. 87–94), А. Б. Широкорада (Широкорад А. Б. Северные войны России. Минск, 2001. С. 120), рассматривали вышеупомянутый фактор как одну из причин начала боевых действий. Впрочем, сама природа данных столкновений описана практически не была, так же, как не была дана их характеристика на основе привлечения соответствующей источниковой базы.

Строго говоря, русско-шведские пограничные конфликты можно разделить на два периода: до 1553 г. и после. Фактически, мелкие стычки имели место прямо с 1537 г. Данную картину событий подтверждает и приписка, сделанная шведами на полях перемирия 1537 г.: «это перемирие не соблюдалось ни с той, ни с другой стороны, ибо, по прошествии немногих лет, в царствование короля Густава война вновь возгорелась» (О перемирии, состоявшемся между Швецией и Россией в 1537 г. // ЧОИДР. № 4. М. 1895. С. 3–4). Впрочем, локальные пограничные конфликты были характерны для рассматриваемого хронологического периода, например, посольские книги сохранили многочисленные упоминания о переговорах по поводу наказания виновных в грабежах и разбое между Русским государством и ВКЛ (Например, данный вопрос и способы наказания виновных поднимался на переговорах 1553 г. См. Сб. РИО. Т. 59. СПб., 1887. С. 407–410).

В послании Грозного Густаву Вазе от августа 1556 г. упоминается о том, что царь не менее пяти лет получал сообщения наместников о жалобах местного населения на нарушение границ шведами: «… наши наместники … пять лет писали к нам безпрестани, что твои порубежнии люди во многих местех…через старые рубежи переходят и людям нашим в землях и водах обиды и насилства делают многие также татба и разбои и убытки чинят великие» (Сб. РИО. Т. 129. СПб., 1909. С. 17–18).

Можно предположить о существовании связи между данной практикой и активизацией восточной политики Густава Вазы. Так, в Выборге развернулось фортификационное строительство (Viljanti A. Gustav Vasa ryska krig 1554–1557. Stockholm, 1957. S. 344). В 1547–1550 гг. для усиления обороны города была построена круглая артиллерийская башня рондельного типа в дополнение к уже существовавшей воротной башне, под названием Кариэпортти (Скотопрогонная. — Тюленев В. А. Оборонительный комплекс Кариэпортти Выборгской крепости // Краткие сообщения Института археологии. № 172. М., 1982. C. 90–91). В 1552 г. вал крепости Кивеннапа, построенной, вероятно, не ранее 1540-х гг. (Kifwanebb, Kivenappa), был укреплен каменным фундаментом (Бельский С. В. Пограничные укрепления в XIV–XVI вв. на Карельском перешейке (первые результаты и перспективы изучения) // Скандинавские чтения 2004 г. Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 2005. С. 11).

Данные известия вполне согласуются с политикой освоения восточных границ Шведского государства, которую Густав I проводил в рассматриваемый период. К примеру, можно упомянуть о попытке наладить регулярное судоходство в водах современной Финляндии. Ввиду нехватки кадров, находившихся на государственной службе, король всячески пытался привлечь умелых лоцманов из местного населения, даруя согласившимся земельные наделы, обладающие налоговым иммунитетом (Kirby D., Hinkkanen M.-L. The Baltic and the North Seas. London, New York, 2000. P. 67).

1553 г. может считаться поворотным пунктом, когда шведский монарх перешел от оборонительных приготовлений к робкой попытке территориальных притязаний. Ориентировочно в начале июня, в открытом письме, Густав Ваза пообещал освободить от налогов на три года тех, кто заселит территорию Риитамаа (Riitamaa) в уезде Эйрэпээ (Äyräpää), названную в данном послании пустынной местностью (ödemark), и будет там возделывать землю (Öppet bref på skattefrihet för dem, som ville odla Riitamaa ödemark i Eurepää härad. Juni 1553 // Konung Gustav den Forstes Registratur. B. XXIV. 1553, 1554. Stockholm, 1908. S. 114. — Письмо не имеет точной датировки, составитель данного сборника Й. Алмквист относит его к июню 1553 г.).

Вопрос принадлежности местности Риитамаа довольно запутан. Строго говоря, судя по топонимам и гидронимам, упоминавшихся в договорах 1323 и 1537 гг. для определения пограничной линии, данная территории была фактически ничья, поскольку окончательное размежевание, намеченное на 1547 г., не состоялось (О перемирии, состоявшемся между Швецией и Россией в 1537 г. // ЧОИДР. № 4. М. 1895. С. 8–9), по-видимому, вследствие усилий Густава Вазы (Новицкий Г. А. Русско-шведские отношения в середине XVI века и война 1554–1557 годов // Вестник МГУ. Историко-филолог. серия. 1956. № 2. С. 51). Впрочем, русские полагали, что Риитамаа принадлежит им (Lundkvist S. Gustav Vasa och Europa. Svensk handels — och utrikespolitik 1534–1557. Uppsala, 1960. S. 341), и данная акция вызвала сильное негодование местного населения и жалобы в Москву, оставленные, впрочем, без ответа. Король инспирировал заселение территории, которая на протяжении многих лет де-факто считалась принадлежащей Москве.

Нападения шведов из Яски (Jääski) вызывали ответную реакцию русской стороны, предпринимавшей грабительские походы (Сб. РИО. Т. 129. С. 18–19). Густав Ваза отдал распоряжение фогту Кивинэба (Kivinäbb) Андерсу Нильсену, отвечавшему за охрану границ и обеспечение безопасности, позаботиться о защите местного населения (Till Anders Nilsson angående gränsbornas försvar mot ryssarnes öfvervåld och om en nybyggnad vid Kivinebb. 9 Februari // Konung Gustav den Forstes Registratur. B. XXIV. 1553, 1554. Stockholm, 1908. S. 214). Однако Андерс Нильсен, учитывая постоянные столкновения, имевшие место на протяжении зимы и весны 1554 г., решил предпринять поход на русские территории. После этого стали активно распространяться слухи о готовящемся ответном походе русских, и Густав Ваза поэтому вновь отдал приказ о защитных мероприятиях. Но Андерс Нильсен, вместо этого, опять повторил свою тактику превентивных ударов. В ответ на это в ноябре 1554 г. русскими был предпринят новый набег на Риитамаа, принесший большие разрушения. Данные события все больше склоняли Густава Вазу к войне с Русским государством. Тем не менее, стоит отметить, что финское дворянство приграничных районов выступало за мирное разрешение конфликта (Viljanti A. Gustav Vasa ryska krig 1554–1557. Stockholm, 1957. S. 375–380).

Тем временем ситуация на границе накалялась. В июле и августе 1555 г. Густаву Вазе приходили извещения о том, что русские собираются нападать на Остерботтен (Österbotten). В середине августа король персонально прибыл в Финляндию для того, чтобы ознакомиться с ситуацией на месте (Till Gustaf, Sten, och Per Brahe angående de föreslagna befästningarne mot danska gränsen, om förhållandena I Finland och konungens påtänkta resa dit, om spridandet of konungens mandate rörande hemmansbruket och om Arvid Claeson utnämning till fogde I Sunnerbo. April, 18. // Konung Gustav den Forstes Registratur. B. XXV. 1553, 1554. Stockholm, 1910. S. 132–136). На основании рапортов местной администрации относительно возможного количества русских сил, 21 августа король принял решение отдать приказ о нападении на Россию адмиралу Якову Багге (Gustav Vasa instruktion för befälhavaren Jakob Bagge, Åbo 21/8 1555 // Konung Gustav den Forstes Registratur. B. XXV. 1553, 1554. Stockholm, 1910. S. 362). Как справедливо заметил В. Вестергаард, шведский военачальник действовал в строгом соответствии с инструкцией короля (Westergaard W. Gustavus Vasa and Russia, 1555–1557 // The Pacific historical review. Vol. 2. N. 2. June 1933. P. 165), однако, был обвинен последним в превышении полномочий и развязывании войны, вместо проведения разведки боем (Till Jacob Bagge angående slottslofven på Viborg, förhållandet till den livländska ordenssten och rätta tidpunkten för fiendtligheternas begynnelse mot Ryssland // Konung Gustav den Forstes Registratur. B. XXV. 1553, 1554. Stockholm, 1910. S. 389–396).

Подводя итоги, стоит отметить, что мелкие стычки на русско-шведской границе происходили на регулярной основе, на протяжении всего периода от заключения перемирия в 1537 г. до начала войны середины 1550-х гг. Отчасти это было следствием отсутствия четкого размежевания. Тем не менее, можно с уверенностью утверждать, что пограничные конфликты, начиная с 1553 г., были следствием определенных политических шагов Густава Вазы, а их закономерным развитием стало столкновение воинских контингентов России и Швеции, начавшееся осенью 1555 г. По нашему мнению, сюжет, связанный с постоянными конфликтами «порубежных людей» в предвоенный период, следует охарактеризовать не как ряд спорадических столкновений, нарастающая регулярность которых перешла постепенно из количественной составляющей в качественную, а именно как ряд подчас довольно робких и осторожных, но в то же время последовательных шагов Густава Вазы по продвижению на восток.


Некрашевич-Короткая Ж. В. Художественное осмысление исторического значения Грюнвальдской битвы в эпопее «Прусская война» (1516) Яна Вислицкого // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 215–219.


^ Ж. В. Некрашевич-Короткая

Художественное осмысление исторического значения Грюнвальдской битвы

в эпопее «Прусская война» (1516) Яна Вислицкого


Центральное произведение Яна Ви­слиц­кого (около 1490 г. – около 1520 г.), героическая поэма «Bellum Prutenum» («Прусская вайна», 1057 гекзаметров), была опубликована в Кра­кове, в издательстве Яна Галера в 1516 г. На первый взгляд, центральная тема этого про­из­ве­дения — война с крестоносцами 1410 г. На это указывает в первую очередь на­зва­ние поэмы, которым акцентировано соответ­ствующее событие. Кро­ме того, самая объемная вторая часть (511 гекзаметров) изла­гает пре­дысторию битвы с тевтонцами, а также ее непосред­ст­вен­ное опи­сание. Вот почему эпопею Яна Вислицкого многие польские иссле­дователи конца XIX – начала XX в. воспри­нимали как поэму о Грюнвальдской битве, называя при этом автора «неудавшимся эпиком» (Т. Синко). В работах М. Езеницкого, Ст. Витковского, Я. Смереки можно встретить суждения о «бедности сюжета» и «несовершенстве композиции» поэмы, упреки автора за его нежелание пользоваться историческими источниками при опи­са­нии битвы. Эти поверхностные оценки первых польских исследователей творчества Яна Ви­слиц­кого меха­нически переносились и, к сожалению, зачастую переносятся до сегодняшнего дня в работы их последова­те­лей.

Поэма Яна Вислицкого рассматривалась чаще всего без учета ее жан­ро­вой природы. А ведь, как известно, именно героический эпос был наиболее ко­ди­фицированным, с точки зрения литературной теории, жанром и создавался в соответствии с некоторыми основополагающими принципами. К одному из таких принципов относится необходи­мость формулировки «об­щего тезиса» (thesis universalis) в начале эпопеи. Имен­но в первых строках «Илиады» и «Энеиды» излагалась их главная тема. Подобным образом, «Прусская война» начинается с упоминания о «счастливой славе чрезвычайно суровой войны» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна = Ioannis Visliciensis Bellum Prutenum: На лац. і беларус. мовах; уклад, перакл., камент. Ж. В. Не­кра­шэвіч-Карот­кай. Мінск, 2005. Ч. I. С. 1–5). Исходя из этого, легко понять, что поэт-эпик не собирался подробно описывать ход битвы под Грюнвальдом. Значит, все упре­ки критиков автору за нежелание следовать исторической правде необоснованны: его интересует не хронология, не фактография, а именно fama — то, что сохранилось в памяти народа о событиях столетней давности. Важно, что уже в экспозиции поэмы сводятся в одном контексте ко­роль Сигизмунд Первый и его легендарный дед, король Ягайло, а значит, в центре внима­ния автора — история династии Ягеллонов. Победа же короля Ягай­ло в Грюн­вальд­ской битве нужна здесь лишь как историческая подсветка — правда, достаточно важная.

В первой книге «Прусской войны» после развернутой экспозиции автор представляет читателю страну, которую «несведущий сосед» называл «Sarmatia», хотя правильное, исконное ее название — «Polonia»: «Ведь поляки, назвавшие так себя на своем языке, населяют [здесь] земли и обрабатывают поля» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. I. C. 115–116). Однако далее поэт подчеркивает, что земли «Поло­нии» населяют не только сами поляки, но еще и «triplices Rutheni» («троякие русины»), кото­рые «расселились вплоть до номадов и мызов на Черном море, а также до широких просторов ливонцев» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. I. C. 121–122). Упоминание «трояких русинов» сочетается с очередным обращением к королю: все они, говорит поэт, объединены властью Сигиз­мунда Первого.

Ян Вислицкий стремится подчеркнуть, что «Polonia» в его время значи­тельно расширила свои границы по сравнению с древними временами, когда Лех был «первым властелином» в этой стране. Неожи­данно после рассказа о правлении Леха, Крака и Ванды к поэту является Аполлон, велит ему оста­новить рассказ о древних пра­ви­телях Поль­ши, «которых воспе­вает суровый сармат», и советует: «Пой о божественной родословной польского короля, а также о подвигах его могучего предка» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. I. C. 252–255). Поэт следует совету Аполлона и завершает первую книгу «Прусской войны». Почему все же автор прервал поэтическую родословную древнейших пра­вителей Польши, как будто нарушив композиционную целостность про­изведения? Ведь последующая история литературы представляет и совсем иные примеры такого рода (например, «Vitae regum Polonorum» (1563) Клеменса Яницкого). Суть идейного замысла «Прусской войны», объясняющего не­обыч­ный финал первой книги, концептуально осмыслил В. Короткий. «Как некогда единство Руси, — отмечает он, — воспринималось как единство княжеского рода Рюриковичей, так теперь един­ст­во державы народов Польской Короны и Великого княжества Литов­ского воспринималось как наследственное право Ягеллонов на владение этими зем­лями, а также обязанность защищать и охранять их. <…> Историческая ана­логия напрашивается сама собой: как Рюриковичи некогда стали владеть дер­жавой Кия, Щека и Хорива с центром в Киеве, так и Ягеллоны — на землях Леха, Крака и Ванды с престолом в Кракове» (Кароткі У. Пісаў пра мінуўшчыну, думаў пра будучыню… // Маладосць. 1997. № 12. С. 91–92). Таким образом, композиционное построение поэмы на макроструктурном уровне стало художественной иллюстрацией федеративного мышления поэта.

Вторая часть «Прусской войны» открывается поэтической презентацией Великого княжества Литовского — родины короля Ягайло. Эпический способ изображения короля соответствует постулированной Сарбевским задаче воплощения в эпопее «идеи совершенного героя». Он не просто «dux pacis» (Ulčinaite E. Literatura neołacińska jako świadectwo litewskiej świadomości państwowej i narodowej // Łacina w Polsce: Zeszyty naukowe pod red. J. Axera. Z. 1–2: Między Slavia Latina i Slavia Orthodoxa. Warszawa, 1995. С. 30), который до последнего момента стремился мирным путем разрешить конфликт с Тевтонским орденом. Он еще и божественный избранник: именно ему была предсказана победа в Грюнвальдской битве свя­тым бискупом Ста­ниславом, явившимся королю «из поднебесных высот» во время бого­служения (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. II. C. 276–297). Поэтому в финале второй книги поэт не считает возмож­ным сравнивать подвиг короля Ягайло с подвигами античных героев — Ахилла, Гектора, Цезаря, ибо все они «следуют позади него в величии благородной доблести» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. II. C. 510–511). Среди народов, над которыми Ягайло установил свою власть, поэт упоминает «тех с именем “татары”, которых древность зовет номадами», «суровых массагетов», а также «белых русинов, славных военной доблестью» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. II. C. 18, 20, 22). При этом под «белыми русинами» автор имел в виду жителей того региона, который определил как «Alba Russia» немецкий писатель Пауль Одерборн, т. е. так называемой этнической Белой Руси. В дальнейшем термины национально-государственной идентификации довольно часто выступают в «Прусской войне» не как этнонимы, а как политонимы. Так, описывая состав войска великого князя Витовта, поэт объединяет литвинов, русинов и номадов в единое целое: «многочисленные полки твоего народа» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. II. C. 221). «Народ Витовта» — это не представители определенного этнического сообщества, а все подданные великого князя. Интересно, что в своей речи, обращенной к Ягайло, Витовт противопоставляет «своих» и «твоих поляков». Тем самым как будто бы подчеркивается существовавшее в реальности наличие двух вождей в судьбоносной битве с крестоносцами. Однако, как справедливо заметил В. Короткий, «Ян Вислицкий рельефно очерчивает взаимоотношения Ягайло и Витовта как сюзерена и вассала» (Кароткі У. Г. Дзяржаўная і дынастычная гісторыя ў «Прускай вайне» Яна Вісліцкага // Взаимодействие литератур в мировом литератур­ном процессе. Проблемы теоретической и исторической поэтики. В 2 ч. Ч. 2. Гродно, 2001. С. 263). Поэт сознательно подчеркнул в начале второй книги, что Ягайло происходит из Великого княжества Литовского. Он — законный властелин обеих государств, наследник как великокняжеской, так и королевской власти. Согласно «Прусской войне», два окровавленных меча получил от крестоносцев только Ягайло, хотя даже слова народной песни свидетельствуют о том, что два меча были присланы и Витовту. В связи с особой позицией автора по отношению к Ягайло и Витовту в поэме подробно представлен только один эпизод — своеобразный конфликт, возникший между двумя братьями-властелинами после первого поражения войска князя Витовта (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. II. C. 235–237). Сцену, когда Витовт является к Ягайло во время литургии, Ян Вислицкий излагает не по «Истории» Яна Длугоша, а скорее всего по известным ему преданиям: его вариант сюжетно в точности совпадает с соответствующим эпизодом «Хроники Быховца».

Третья часть поэмы открывается «олимпийским планом»: боги соби­ра­ются вместе по приказу Юпитера, чтобы избрать жену для седо­власого короля Ягайло. То, что во­просом о наследнике Ягайлы озабочены сами олим­пийцы, служит знаком неор­ди­нарности героя и ситуации. Введение этой сцены также соответствует твор­ческой установке автора на создание своеобразной «Ягел­лониды» (эта удачная метафора в отношении «Прус­ской войны» принадлежит Ст. Лэмпицкому).

Поэма «Пруская вайна» была подготовлена к опубликованию в 1515 г. Почему все же победа столетней давности могла заинтересовать читателей, современников автора, и в первую очередь — короля Сигизмунда? Ответ на этот вопрос дал Ю. Новак-Длужевский, отметив, что поэму, формально посвящен­ную победе под Грюнвальдом, автор написал после победы под Оршей, к тому же в период весьма напряженных отношений Польши с орденом крестоносцев (Nowak-Dłużewski J. Okolicznościowa poezja polityczna w Polsce. Czasy Zygmuntowskie. Warszawa, 1966. С. 59). Именно в 1515 г. магистр ордена Альбрехт фон Гогенцолерн-Ансбах перешел к политике поиска союзников в заплани­рованном вооруженном конфликте с королем Сигизмундом. В этой ситуации Ян Ви­слицкий хочет напом­нить крестоносцам, к чему привело тевтонцев сто лет тому назад излишнее высокомерие магистра Ульрика фон Юнгингена, позорно погибшего на поле Грюнвальда. Поэт ясно дает понять герцогу Альбрехту и всем другим «претендентам» на престолы в Кракове и Вильне, что правом высшей государственной власти в федеративной державе обладают только потомки Ягеллонов. Символом политического объеди­нения двух государств — Королевства Польского и Великого княжества Литовского — становится в поэме брачный союз короля Ягайло и княжны Софьи Гольшанской.

Только с учетом государственно-династического подтекста может быть расшифро­вана художественная загадка под названием «Прусская война». Первая книга содержательно на макроструктурном уровне ассоциируется с Польшей, вторая — с Литвой (Великим княжеством Литовским). А в третьей книге Польша и Литва объединяются по решению олимпийцев. «Счастливая слава» Грюнвальдской битвы — самый важный аргумент в пользу этого объединения.

Виктор Дорошкевич писал о «Прусской войне», что ей «свойственна важная черта эпопеи — рассмот­ре­ние некоторых явлений жизни с точки зрения исторической и композиционной пер­спективы» (Дорошкевич В. И. Новолатинская поэзия Белоруссии и Литвы: Первая половина ХVІ века. Минск, 1979. С. 125). Вся поэма, будто величественная египет­ская пирамида, основанная на широком фун­даменте исторической ретро­спек­ции, в конце концов сходится в одной вершине — фигуре короля Сигизмунда Первого. Он восхваляется в финале поэмы как «славный победитель и отец поль­ского отечества» (Вісліцкі Ян. Прус­кая вайна… Ч. III. C. 256). Но пане­гирик Сигизмунду в конце третьей книги — это логическое и идейное продол­жение панегирика королю Ягайло в конце вто­рой книги. Яков Порецкий отмечал «разветвленность замысла Яна Вислицкого и путей, избранных им для воплощения своих идей» (Парэцкі Я. Ян Вісліцкі. Мінск, 1991. С. 106). Под­черкивая историческое значение победы под Грюнвальдом, автор разво­ра­чивает своеобразную поэтическую карту, на которой представлены все народы и страны, имевшие отношение к этому событию, либо те, которые затра­гивали политические интересы Ягеллонов. При этом Ян Вислицкий не огра­ни­чивает себя узко­на­циональными взглядами. «Поэт-гуманист далек от мысли возвы­шения како­го-нибудь народа державы Ягеллонов — каждый из них славен своей исто­рией, своим умельством: для характеристики каждого из них Ян Вислицкий находит соответствующие эпитеты» (Кароткі У. Пісаў пра мінуўшчыну, думаў пра будучыню… С. 92). Победа на поле Грюн­вальда стала их общим триумфом, а поэма «Прусская война» — поэтическим памят­ником их ратным подвигам и духовному величию, их великой державе и ее непобедимым монархам.