Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЮ. Кяупене Г. Лесмаитис А. Н. Лобин А. А. Любая |
- Античность Средние века Новое время, 233.04kb.
- Я. Г. Риер аграрный мир восточной и центральной европы в средние века, 2957.02kb.
- Программа : Е. В. Русина, к и. н., Институт истории, Киев, нану. Проблемы политической, 2768.76kb.
- А. Б. Ковельман: Запрет на фигуративное искусство, изображение людей и тем более Бога, 440.23kb.
- Вопросы для подготовки к экзамену, 32.52kb.
- Материалы к итоговой к/раб по 2-ой части курса (Средние века, Новое время; мехмат–2010), 648.73kb.
- Современная система мо, где субъектом является государство, инструмент договора, соглашения, 2021.95kb.
- Государственная политика и управление, 33.87kb.
- Протоиерей Иоанн Мейендорф духовное и культурное возрождение XIV века и судьбы восточной, 310.58kb.
- Искусство стран ислама , 502.97kb.
^ Ю. Кяупене
Дипломатические контакты Великого княжества Литовского
и Священной Римской во время Ливонской войны (по докладам императорского посла Валентина Саурмана из Вильнюса в 1561–1562 гг.)
С начала конфликта в Ливонии Вильнюсский двор короля Польского и великого князя Литовского Сигизмунда Августа стал местом, где проводились встречи, обсуждались сложные военно-политические вопросы, велись переговоры, принимались решения. За развитием событий в Ливонии пристально следила дипломатическая служба Священной Римской империи, заинтересованной как судьбой Ливонского ордена, так и положением дел в регионе Центральной и Восточной Европы в целом. Дипломаты императора Фердинанда І присутствовали на переговорах и при подписании договора от 14 сентября 1557 г. о новом статусе Ливонии. С начала военных действий России в Ливонии в 1558 г. император принимал активное дипломатическое участие.
Цель данного доклада — представить состояние политико-дипломатических отношений между Сигизмундом Августом, королем Польским и великим князем Литовским и императором Священной Римской империи Фердинандом І Габсбургом на фоне развития военного конфликта в Ливонии, показать широкий спектр вопросов, решения которых добивались обе стороны.
Доклад основан на материале 36 письменных сообщений Валентина Саурмана, который с января 1561 г. до июля 1562 г. исполнял обязанности императорского посла при дворе Сигизмунда Августа в Вильнюсе. Источник, хранящийся в архиве Haus-, Hof- und Staatsarchiv в Вене, опубликован в издании: Valentino Saurmano laiškai imperatoriui Ferdinandui I iš Žygimanto Augusto Vilniaus dvaro (1561–1562 m.). Sudarė Darius Antanavičius, Vilija Gerulaitienė, Jūratė Kiaupien, parengė Darius Antanavičius. Vilnius, 2009.
Лесмаитис Г. Историография военной истории ВКЛ за время первых двух бескоролевий (1572–1576 гг.) // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 167–168.
^ Г. Лесмаитис
Историография военной истории ВКЛ за время первых двух бескоролевий
(1572–1576 гг.)
На первый взгляд, для военной истории ВКЛ выбранный период не очень важен. В нем мы не найдем ни больших сражений, ни походов, ни каких-либо реформ. Он — как бы затишье между I первым этапом Ливонской войны и Баторианской эпохой. В это время происходившие политические баталии тоже затмевают военные вопросы. Так же бледно выглядит и историография данного вопроса, если мы попробуем ее выделить как самостоятельную.
Чаще всего выбраное время в военной историографии вообще пропадает из круга обзора историков, когда периодизация первого этапа Ливонской войны заканчивается либо Люблинской унией, либо подписанием перемирия или смертью Жигимонта Аугуста. Следующий этап начинают с вокняжением Стефана Батория.
Военные вопросы этого времени мельком затрагиваются в работах, посвященных бескоролевьям. Но, как правило, военная история в этих исследованиях служит только объяснением одного, либо другого политического вопроса, и не является отдельным объектом исследования.
Некоторые детали военной истории можно найти в работах, посвященных отдельным персоналиям этого времени. Но, несмотря на ситуацию в историографии, нельзя сказать, что во временах первых двух бескоролевий военному историку нечего делать. Нам тогдашняя ситуация представляется крайне интересной. С одной стороны, недавняя Люблинская уния меняет военную организацию ВКЛ. С другой стороны, к концу 1572 г. умирают люди, игравшие главную роль в военных делах — великий кназь, великий гетман. Остается открытым вопрос о легитимности нового польного гетмана Крыштофа Радзивилла, пришедшего на это место после смерти Романа Сангушки.
С нашей точки зрения ситуация была крайне сложной, но так ли ее воспринимали современники? Какова была реакция на эти перемены и была ли она? Как функционировала военная организация ВКЛ в это время? Ответы на эти вопросы важны не только для истории этих нескольких лет, но для всего XVI века.
Лобин А. Н. К вопросу о политическом значении итогов битвы под Оршей 1514 г.// Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 168–172.
^ А. Н. Лобин
К вопросу о политическом значении итогов битвы под Оршей 1514 г.
Грюнвальд 1410 г. и Орша 1514 г. занимают особое место в истории Великого княжества Литовского (ВКЛ). В историографической традиции главная битва «Великой войны» 1409–1411 гг. ознаменовала собой закат Тевтонского ордена, а «Великая битва» 1514 г. — срыв крупных наступательных операций России в борьбе с ВКЛ. Но если Грюнвальдская битва имеет достаточно широкую историографию, то сражение под Оршей изучено недостаточно. Причин тому несколько. Во многом это было связано с господством в определенный период политической конъюнктуры. Зависимость от идеологических установок непосредственно влияла на изучение истории внешней политики начала XVI в.
Какие реальные политические последствия повлекло за собой поражение русских воевод на Оршанском поле 8 сентября 1514 г.? Как оценивали результаты битвы победители и проигравшие, а также враги и союзники той или иной стороны? Каким образом сражение повлияло на военный потенциал и развитие наступательных действий России? Ответы на эти вопросы в разные времена историки давали по-разному. Большинство исследователей в своих трудах, по сути, повторяли традиционную версию событий, изложенную в нарративных источниках. Разбираясь в перипетиях «оршанского триумфа» исследователь сталкивается с интерпретациями и трактовками результатов сражения, озвученными современниками и подхваченными потомками. Во многом феномен «битвы европейского значения» 1514 г. сложился в результате взаимодействия пропаганды, фольклора, искусства, популярной и научной литературы.
В историческом контексте, выражаясь словами В. О. Ключевского, важно различать действительность от того, в каком виде событие запечатлелось в памяти потомства. Также необходимо разграничивать реальные военно-политические результаты битвы от последствий пропагандистской кампании. Часто победители выдавали желаемое за действительное с целью возвеличить победу и показать ее грандиозность. Проигравшая сторона наоборот, свое поражение либо замалчивала, либо упоминала лаконично и мимолетно. Все эти факторы необходимо учитывать при исследовании военно-политического значения той или иной битвы.
В первую очередь следует обратить внимание на то, какие последствия битвы видели или желали видеть ее современники. В бумагах венецианского сенатора Марино Сануто (1466–1535, «I diarii di Marino Sanuto») и секретаря королевы Боны Станислава Гурского (ок. 1497–1572, «Acta Tomiciana»), собравших большое количество дипломатической корреспонденции, сохранились копии писем Сигизмунда Старого, его послов и папских легатов, датированные сентябрем–октябрем 1514 г. Тексты «эпистолов» наглядно показывают трактовку итогов сражения современниками.
Самое ранее известие венгерскому королю Владиславу о битве «на Борисфене» датируется 12 сентября 1514 г. Написано оно в лагере под Борисовом (I diarii di Marino Sanuto. T. XIX. Venezia, 1887. P. 176, 180, 252–254). В нем кратко излагались обстоятельства и результаты сражения: говорилось о форсировании Березины, о первых стычках 28 августа и сражении «у Борисфена». Впервые озвучены и потери противника: из 80 000 врагов 30 000 убито в сражении; 8 главных воевод и предводителей (vayvodse et consiliarij), 37 князей, баронов и 1500 дворян попало в неволю. Под впечатлением разгрома «московитов» под власть короля вновь перешла Дубровна (Dubrovno) и в ближайшее время (т. е. в сентябре) ожидалось освобождение других городов (имеются в виду Мстиславль, Кричев и Смоленск). Тогда еще Сигизмунд не терял надежду отвоевать по горячим следам Смоленск. Победа в битве раскрывала перед Сигизмундом далеко идущие планы, в коих можно было усмотреть даже диктовку условий перемирия побежденному врагу.
Из Венгрии письмом, датированным 24 сентября (в Венецию оно пришло 23 октября: в реестр письмо занесено с пометкой «от нашего служащего из Буды»), доктор Антонио Суриани сообщал, по сути, те же сведения, что в битве 8 сентября «80 тысяч московитов были разбиты поляками (sic!), до 30 тысяч московитов убиты, а живыми взяты в плен 1500, в том числе военачальники и сатрапы» (Ibid. P. 158, 180).
Чуть ранее, 18 сентября, было составлено послание папе римскому Леону X-му, в котором также были перечислены потери врага, но число пленных дворян указанно еще больше: 2000 человек. Подобные послания с известиями о грандиозной победе получили епископ Ян Конарский и кардинал Джулио Медичи (Acta Tomiciana. T. III. 1514–1515. Poznaniae. 1853. № CCXXX-CCXXXII. Р. 181–187. Далее — AT). Впоследствии — к 1520-м гг. — цифры потерь «московитов» выросли до 40 000 (Decius I. L. De Sigismundi regis temporibus liber III. Cracoviae, 1521. P. XCI).
Попутно в послании архиепископу Яну Ласскому 25 сентября король писал, что якобы видел «простертые на 8 римских миль горы трупов врагов, там на месте битвы лежало более шестнадцати тысяч» (АТ. T. III. № CCXXXIV. Р. 184–185).
К этому времени канцелярия еще не была последовательна, она еще не определилась с окончательным «подсчетом» потерь противника, хотя поспешила распространить первые официальные известия, иногда даже отличающиеся друг от друга, которые позже лягут в основу разных публицистических сочинений.
После того как под Смоленском претерпела неудачу авантюра кн. К. И. Острожского, из текстов «эпистолов» исчезают стремления отвоевать крепость «в ближайшее время». Зато в целой серии «летучих листков» и брошюр, изданных в краковских и римских типографиях в 1515 г., появились сообщения о том, какая жуткая опасность угрожала христианам от «нашествия схизматиков», не будь на поле воинов короля (См. подр.: Граля И. Мотивы «оршанского триумфа» в ягеллонской пропаганде // Проблемы отечественной истории и культуры периода феодализма: Чтения памяти В. Б. Кобрина. M., 1992. С. 46–50). Вообще, слухи о намерении Василия III с огромной армией «завоевать герцогство Литовское и всю корону Польскую» были распространены еще в 1513 г., во время второго похода на Смоленск (Рябинин И. С. Новое известие о Литве и московитах: К истории второй осады Смоленска в 1513 г. // ЧОИДР. 1906. Кн. III. Смесь. С. 5). После Оршанской битвы они вновь появились в победных реляциях 1515 г. для того, чтобы усилить пропагандистский эффект от победы в «Великой битве».
Итак, главным военно-политическим результатом сражения у Орши современники битвы и хронисты XVI в. считали защиту Литвы и Польши от нашествия полчищ московитов. Этот искусственный конструкт в рамках оценочной системы был призван подчеркнуть важные последствия «битвы у Борисфена». Исследование источников с русской стороны позволяет утверждать: никакой угрозы независимости этих стран не было, поскольку ни малочисленный отряд М. И. Булгакова-Голицы, отправленный к приграничным районам Орши и Друцка, ни рать И. А. Челядина, пришедшая для защиты смоленского направления, не угрожали независимости ВКЛ. Перед русскими корпусами общей численностью до 10–12 тыс. всадников стояла вполне определенная задача — собраться в одном месте и «стояти на Непре» по «литовским вестям», ожидая прихода польско-литовского войска (Лобин А. Н. К вопросу о численности вооруженных сил Российского государства в XVI в. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana = Петербургские славянские и балканские исследования. 2009. № 1–2. С. 60–67).
Тем не менее, битва под Оршей отразилась в памяти современников и потомков как «Великая битва» — уже к началу 1520-х гг. так ее именовали не только многочисленные панегирические сочинения, но и вполне официальные документы литовской Метрики.
Пропаганда, в конечном итоге, имела в какой-то мере и противоположный результат. Фигурировавшие в реляциях «тьмочисленные» силы «московитов», победное завершение ими войны 1512–1522 гг., несмотря на жестокое поражение 8 сентября 1514 г., — все это способствовало формированию у европейцев гипертрофированных представлений о военной мощи Московии (Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений конца XV – первой половины XVI вв. М., 1980. С. 127; Лобин А. Н. К вопросу о численности… С. 45–78). Интересно отметить двойственность позиции короля. Казалось бы, триумф Оршанской битвы открывал перед ним перспективы окончательного разгрома опасного соседа. 18 ноября король спешил обнадежить крымского хана Менгли-Гирея обещаниями «в землю неприятеля нашого тягнути, шкоды чинити и обиды нашое мстити». Но почти одновременно (19 ноября) Сигизмунд просил венгерского короля Владислава о помощи в примирении с сильным соперником (Кашпровский Е. И. Борьба Василия III Ивановича с Сигизмундом I из-за обладания Смоленском (1507–1522) // Сборник историко-филологического общества при институте кн. Безбородко. Нежин, 1899. Вып. II. С. 251; AT. № CCCLI. P. 259). Король прекрасно понимал, что уничтожить главные силы «московитов» у него не получилось.
В современной литературе к важным внешнеполитическим последствиям битвы под Оршей относят распад коалиции Империи, Тевтонского ордена и России против Польской Короны и ВКЛ. Однако внимательное изучение дипломатических документов показывает, что проект союза распался еще до злополучного сражения.
Хитрый «цесарь» Максимилиан не решил связывать себя обязательствами, оговоренными его же послом Георгом Шнитценпаумером в Москве в марте 1514 г. В текст договора, заключенного еще весной, 4 августа 1514 г. на имперском совете были внесены значительные изменения: вместо четких пунктов о совместной войне против Ягеллонов предлагалось прежде попытаться мирным путем склонять польского короля к удовлетворению требований союзников и только в случае его отказа исполнить эти требования открыть военные действия. После того как в декабре 1514 г. имперские послы Я. Ослер и М. Бургшталлер доставили исправленную грамоту в Москву, государь Василий Иоаннович категорически отказался от такого изменения в договоре. В конечном итоге это привело к «заморозке» русско-австрийского союза (См. подр.: Писаревский Г. К истории сношений России с Германией в начале XVI века // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. № 2. М., 1895. С. 8–9; Uebersberger Н. Österreich und Russland seit dem ende des 15. jahrhunderts. Bd I. Wien; Leipzig, 1906. S. 84–86).
Международный резонанс вызвали не столько реальные последствия сражения, сколько действия пропаганды королевской дипломатической службы. Сражение на Оршанском поле можно назвать крупным тактическим, но никак не стратегическим успехом ВКЛ. Как писал имперский посол Сигизмунд Герберштейн, «эта победа не дала королю ничего кроме возвращения трех крепостей по сю сторону Смоленска» (Герберштейн С. Записки о Московии / пер. А. В. Назаренко. М., 1988. С. 71–72).
Российское государство не лишилось своего военного потенциала — уже через несколько месяцев воеводские полки опустошали Литву (Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966 С. 57–58). На русско-литовском фронте, по замечанию А. А. Зимина, битва под Оршей «задержала развитие русских успехов, но не могла их нейтрализовать» (Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. М., 1972. С. 168).
Любая А. А. Царевичи-закладники во взаимоотношениях Великого княжества Литовского и Крымского ханства в конце XV – начале XVI в. // Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной Европы в Средние века и раннее Новое время (к 600-летию битвы при Грюнвальде/Танненберге). Материалы международной научной конференции / Отв. ред. А. И. Филюшкин. СПб.: Любавич, 2010. С. 172–176.
^ А. А. Любая
Царевичи-закладники во взаимоотношениях Великого княжества Литовского
и Крымского ханства в конце XV – начале XVI в.
Конец XV – первые десятилетия XVI в. — период интенсивного формирования новой системы международных отношений в регионе Восточной Европы. Связи между государствами в это время становятся более близкими современным представлениям о дипломатии. Развитие символичной и чрезвычайно условной сферы норм и правил дипломатического этикета происходило непосредственно через практику двухсторонних контактов различных культур и систем ценностей. Именно повседневной необходимостью можно объяснить возникновение многих межгосударственных институтов, которые с течением времени получили настолько существенное символичное оформление, что их практическое значение почти теряется. Вышесказанное можно отнести и к институту татарских закладников*.
Проблематике татарских миграций в Великое княжество Литовское и положению отдельных групп мигрантов до сих пор уделяется мало внимания, а вопрос о закладниках, насколько нам известно, вообще не поднимался в исторической литературе. Нет исследований о том, когда закладники стали использоваться в дипломатических целях, что предшествовало этому явлению, насколько часто они приезжали в Великое княжество Литовское, в каких условиях содержались, кем были по происхождению и т. д. При этом следует отметить, что в отдельных случаях только этот институт давал возможность великим князьям и крымским ханам осуществлять межгосударственный диалог.
Время возникновения института татарских закладников можно со значительной степенью уверенности локализовать во времени 80-ми гг. XV в. Появление татарских закладников во взаимоотношениях между Крымским ханством и Великим княжеством Литовским определялось целым рядом факторов, но самым существенным кажется внешнеполитическое лавирование хана Менгли-Гирея между Великим княжеством Литовским, Великим княжеством Московским и Османской империей. В этой связи великокняжеская дипломатия не без оснований утратила доверие к ханским обещаниям. Уже на начальном этапе существования данного института наблюдается его разделение на два самостоятельных типа, исходя из целей залога и статуса закладников.
Великий князь Казимир Ягеллончик, собираясь отправить в Крым послом черниговского наместника Ивана Борисовича, упредительно послал туда своего толмача, чтобы хан прислал в заклад белого улана Темеша «а то для того, ижъ ты передъ тымъ пословъ его милости въ себе много держивалъ, а не борздо къ его милости отпускивалъ, а иные послы его у тебе въ Орде и померли» (Акты, относящіеся къ исторіи Западной Россіи, собранные и изданные Архиографическою коммиссіею. Т. 1: 1340–1506. СПб: Тип. ІІ Отд. Собственной Е. И. В. Канцеляріи, 1846. С. 118). В этом послании сформулирована концепция института закладников как гарантов личной безопасности послов великого князя. Эта проблема имеет практический и сакральный уровни: с одной стороны, послы чаще всего занимали ключевые посты в системе государственного управления Великого княжества Литовского, а с другой — они, в определенной степени, являлись персонификацией великого князя литовского, воплощением его воли.
Второй тип закладников — персоны исключительно царского происхождения, сыновья и внуки хана. Их роль в двусторонних отношениях Крымского ханства и Великого княжества Литовского можно рассматривать как создание условий для диалога. Начиная с 1480 г., когда, по мнению некоторых историков, военная акция хана Менгли-Гирея не позволила Казимиру Ягеллончику как великому князю литовскому прийти на помощь хану Ахмату, и в большей мере после разгрома Киева татарскими войсками в 1482 г., предыдущая система взаимных политических гарантий, основанная на общности интересов и практике письменных обязательств утратила актуальность. В этом случае эффективно защитить достигнутые договоренности можно было «царской кровью». Практика использования царевичей-закладников скорее всего заимствована напрямую из политических традиций Османской империи, где монархи вассальных государств были вынуждены отправлять своих сыновей к султану в качестве обеспечения собственной лояльности.
При этом необходимо отметить, что подобные отношения были известны в Восточной Европе и в более ранний период. В частности, в конце XIV в. два сына великого князя Витовта погибли в Ордене, где находились в качестве залога обязательств отца. В то же время положение царевичей-закладников в Великом княжестве Литовском имело ярко выраженную специфику. Первые упоминания царевичей-закладников относятся к середине 80-х гг. XV в. В сообщениях Метрики Великого княжества Литовского о посольстве Яна Давойнавича и Якуба Даматкана 1486 г. в Крымское ханство пересказывается требование великого князя к хану: «...а сына своего первородного нам даси, как жо еси и первеи того к нам о том неоднокрот всказывал...». В данном письме упоминаются неоднократные обещания хана Менгли-Гирея дать сына в закладники. Действительно, двумя годами ранее одним из условий мира между Великим княжеством Литовским и Крымским ханством была выдача сына в качестве закладника, но нельзя точно сказать, кто первоначально был инициатором обсуждения этого вопроса (Stosunki Polski z tatarszczyzna od polowy XV wieku. Akta i listy / Pod red. K. Pulaskiego. Kraków; Warszawa, 1881. С. 214–215, 217–219). Основным местом их пребывания в Великом княжестве Литовском был Киев. При этом можно предположить, что царевичам выделялся отдельный двор, т. к. закладников сопровождали значительные военные отряды, действия и намерения которых зачастую трудно предположить. Это хорошо иллюстрирует письмо великого князя Жигимонта I молдавскому воеводе в 1511 г., что Менгли-Гирэй отпустил сына и внука в «заклад» и послал с ними пять тысяч войска, но они внезапно повернули в сторону Молдавского княжества. В этом случае сам Жигимонт I не знал точных намерений царевичей и их сопровождающих (Jablonowski A. Sprawy wołoskie za Jagiellonów : Akta i listy / A. Jabłonowski // Źródła Dziejowe Adolfa Pawińskiego w 24 t. Warszawa-Lodz-Lwów, 1876–1928. T. 10. Warszawa : Gebethnera i Wolffa, 1878. С. 110–111).
Кроме того, сложно сказать, в каких случаях переговоры между сторонами приводили к передаче закладников. В основном эта риторика возобновляется в периоды более или менее стабильных отношений между Крымским ханством и Великим княжеством Литовским. Однако и такие факты имели место. Например, материалы Метрики Великого княжества Литовского говорят о смерти одного из внуков Менгли-Гирея в Киеве. При этом невозможно определить, тот ли это внук, о котором шла речь в письме 1511 г.
Источники представляют крайне мало информации о бытовых аспектах пребывания царевичей-закладников. Документы отражают только общее обязательство великих князей литовских «держати во чти и в ласце». Также содержание закладников такого высокого ранга являлось определенной формой финансового обеспечения ханских родственников, наряду с подарками и «поминками», т. к. средства на обеспечение татар поступали из скарба Великого княжества Литовского. Косвенные источники позволяют утверждать, что киевский воевода на эти цели получал определенную сумму, а если денег не хватало, добавлял из своих сбережений, под государственные гарантии.
Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о том, насколько царевичей-закладников, как, впрочем, и закладников, которых обменивали на послов, можно считать дипломатами. С одной стороны, закладники могли рассматриваться как отражение человека, чью безопасность обеспечивали. Этим можно объяснить хорошие условия их содержания. В отношении царевичей данная проблема даже обостряется, т. к. они — персонифицированное государство и, в отличие от послов, являлись не воплощением хана, его воли и власти, а прямым продолжением монарха. Если термин дипломат рассматривать в современном смысле слова, т. е. тот, кто обеспечивает контакты между государствами на всех уровнях и этапах, то закладников вместе с послами, гонцами, приставами и толмачами, можно относить к категории дипломатов. При этом, наряду с пассивной функцией создания условий, закладники могли выполнять и иные дипломатические, на пример посольские, функции. Зачастую через закладников передавали письма, грамоты и устные просьбы.
_________________________
*В соответственных источниках относительно персон, которых крымский хан отправлял в Великое княжество Литовское для обеспечения исполнения заключенных договоренностей или безопасности послов великого князя, встречаются определения типа «нашому послу въ закладе». Некоторые славянские языки предлагают два соответствующих варианта — «заложник» и «закладник». Нам представляется, что значение слова «заклад» (доказательство, обеспечение чего-либо) глубже отражает термин «закладник». Лексическое значение слова «заложник» (персона, которая принудительно удерживается с враждебной целью вынудить кого-либо принять определенные условия) придает рассматриваемому нами институту насильственный характер, что не соответствует реальности.