И. Вольская Вмире книг Тургенева Москва,2008 г Аннотация Великие писатели всегда воплощали в книгах

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   30

«Мы проболтали часа два. Гагин велел принести бутылку рейнвейна... Музыка, по-прежнему, долетала до нас...

— Пора! — воскликнул я, — а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.

— Пора, — повторил Гагин.

Мы пошли вниз по тропинке. Камни вдруг посыпались за нами: это Ася нас догоняла...

— Прощайте!..

— До завтра, — проговорил за нею Гагин».

«Лодка причалила... Я отправился домой через потемневшие поля... Я был счастлив».


2

На следующее утро Гагин приехал к Н.Н.; выйдя в садик, они велели подать себе кофе и принялись беседовать. Потом поехали к Гагину смотреть его этюды. «В его этюдах было много жизни и правды, что-то свободное и широкое; но ни один из них не был окончен, и рисунок показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение», — вспоминает Н.Н.

— Да, да, — подхватил он со вздохом, — вы правы; все это очень плохо и незрело...

Аси дома не было; по словам хозяйки, она отправилась на «развалину». (Так называли остатки феодального замка.) Н.Н. с Гагиным пошли туда.

Они увидели ее над пропастью на уступе стены.

«Уже накануне заметил я в ней что-то напряженное, не совсем естественное... Она хочет удивить нас, — думал я, — к чему это? Что за детская выходка?»

На обратном пути она хохотала и шалила. А к обеду явилась нарядная, «тщательно причесанная, перетянутая и в перчатках» и «держалась очень чинно», словно играя роль «приличной и благовоспитанной барышни».

После обеда она отправилась в гости к некой фрау Луизе, вдове бывшего бургомистра. Н.Н. и Гагин еще несколько часов провели вдвоем и сдружились окончательно. А вернувшись домой, Н.Н. вдруг беспричинно загрустил и стал думать об Асе. «Полно, сестра ли она его? — неожиданно пришло ему в голову. Он старался заснуть, но все думал об этой «капризной девочке с натянутым смехом».

А на следующее утро он опять пошел в Л., уверяя себя, что хочет повидаться с Гагиным. На самом деле его тянуло посмотреть, будет ли Ася «чудить», как накануне.

Он застал обоих в гостиной, на Асе было старенькое платьице, она «шила в пяльцах, скромно, тихо, точно она век свой ничем другим не занималась».

Потом Гагин в сопровождении Н.Н. отправился рисовать этюд с натуры. Но друзья в основном лишь рассуждали, как надо работать, «чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно значение художника в наш век».

Ася была дома и по-прежнему — «ни тени кокетства, ни признака намеренно принятой роли».

А вернувшись к себе и ложась спать, Н.Н. вслух промолвил: «Что за хамелеон эта девушка!»

И ему по-прежнему казалось, что она Гагину вовсе не сестра.


3

Две недели он ежедневно посещал Гагиных и с любопытством наблюдал за Асей. Она уже не позволяла себе преж­них шалостей и казалась смущенной. Чувствовалось, что воспитание она получила странное, не такое, как Гагин. «От него... так и веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походила на барышню». Она как будто «досадовала на свою застенчивость и, с досады, насильственно старалась быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось». Вот здесь таится какая-то важная черта ее жизни и судьбы! Но в чем она?

А однажды, проходя мимо беседки возле домика Гагиных, Н.Н. вдруг услышал «голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносивший следующие слова:

— Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я хочу любить — и навсегда.

— Полно, Ася, успокойся, — говорил Гагин: — ты знаешь, я тебе верю».

Несколько мгновений Н.Н. оставался неподвижным, потом встрепенулся:

«Подойти к ним?.. Ни за что!» — сверкнуло у меня в голове. Быстрыми шагами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом пустился домой...» Он улыбался, удивляясь случаю, подтвердившему его догадку, а на сердце было «очень горько».

На другое утро он отправился в горы. Бродил по горам и долинам, сидел в деревенских харчевнях или «ложился на плоский, согретый камень и смотрел, как плыли облака, благо, погода стояла удивительная».

Так прошло три дня. Вернувшись домой, он нашел записку от Гагина и на следующий день отправился в Л.

Гагин встретил его по-приятельски, но Ася, едва увидев, «расхохоталась без всякого повода» и «тотчас убежала». Гагин смутился, попросил извинить ее, а потом он поехал провожать Н.Н. Переправившись через Рейн, они присели на скамью, и тогда наконец состоялся между ними доверительный разговор.

— Скажите, — начал вдруг Гагин, с своей обычной улыбкой: — какого вы мнения об Асе? Не правда ли, она должна казаться вам немного странной?

— Да, — ответил я не без некоторого недоумения...

— Ее надо хорошенько узнать, чтобы о ней судить... впрочем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю...


4

Отец Гагина был человек «весьма добрый, умный, образованный — и несчастливый». Женился рано, по любви; жена его умерла, когда ребенку было 6 месяцев. Отец увез сына в деревню, сам занимался его воспитанием, а потом отправил в Петербург к своему брату.

Юнкерская школа, гвардейский полк... В одно из своих посещений Гагин увидел в доме отца худенькую, черноглазую девочку лет десяти. «Отец сказал, что она сирота и взята им на прокормление». «Она была дика, проворна и молчалива, как зверек».

А когда отец умирал и Гагин помчался в деревню, умирающий завещал ему Асю. Лишь тогда Гагин узнал (от старого камердинера), что Ася — дочь его отца и бывшей горничной Татьяны, с которой отец сошелся через несколько лет после смерти жены; Татьяна тогда жила уже не в господском доме, а в избе своей замужней сестры, скотницы. Она умерла, когда Асе шел девятый год. Ася на всю жизнь запомнила, как ее взяли «к барину», как надели шелковое платье, «поцеловали у ней ручку».

Отец ее любил, но она «скоро поняла свое ложное положение, самолюбие развилось в ней сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота исчезла. Она хотела... заставить целый мир забыть ее происхождение...

— И вот, я, двадцатилетний малый, очутился с 13-летней девочкой на руках.

Он привез ее в Петербург, поместил в пансион. «Из всех своих подруг она сошлась только с одной, некрасивой, за­гнанной и бедной девушкой. Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, большей частью из хороших фамилий, не любили ее, язвили ее и кололи, как только могли; Ася им на волос не уступала...»

Как должна себя чувствовать в дворянском пансионе дочь горничной рядом с дочками графини? Сословные претензии, а рядом тайное, подчас неосознанное чувство унижения.


«Наконец, ей минуло 17 лет; оставаться ей далее в пансионе было невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла благая мысль: выйти в отставку, поехать за границу на год или на два и взять Асю с собою». Он мог себе это позволить: «владея порядочным состоянием и ни от кого не завися...»

«Порох она настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полюбит! Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного меня любит и век будет меня одного любить... И при этом так расплакалась...

— А скажите-ка мне, — спросил я Гагина — дело между нами пошло на откровенность, — неужели, в самом деле, ей до сих пор никто не нравился? В Петербурге видела же она молодых людей?

— Они-то ей и не нравились вовсе. Нет, Асе нужен герой, необыкновенный человек — или живописный пастух в горном ущелье...

— Послушайте, — начал я, — пойдемте к вам, мне домой не хочется...

Мне стало легко после гагинского рассказа».


5

На этот раз Ася была бледная, молчаливая. Н.Н. теперь лучше ее понял: «ее внутреннее беспокойство, неумение держать себя, желание порисоваться». «Я заглянул в эту душу: тайный гнет давил ее постоянно, тревожно путалось и билось неопытное самолюбие, но все существо ее стремилось к правде».

Они вышли вдвоем погулять по винограднику, присели на широкую плиту. Гагин дома возился со своими рисунками...

Сначала был незначительный разговор о том, о сем. Потом вдруг долетели до них отрывочные, однообразные звуки — молитвенный напев: «толпа богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями...

— Вот бы пойти с ними, — сказала Ася, прислушиваясь...

— Разве вы так набожны?

— Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг, — продолжала она. — А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?

— Вы честолюбивы, — заметил я, — вы хотите прожить недаром, след за собой оставить...

— А разве это невозможно?»

Она была теперь кроткая, успокоенная. И вокруг все «радостно сияло».

— Посмотрите, как хорошо! — сказал я, невольно понизив голос.

— Да, хорошо! — так же тихо отвечала она, не смотря на меня. — Если б мы были птицы — как бы мы взвились, как бы полетели... Так бы и утонули в этой синеве... Но мы не птицы.

— А крылья могут у нас вырасти, — возразил я.

— Как так?

— Поживите — узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли. Не беспокойтесь, у вас будут крылья.

— А у вас были?

— Как вам сказать... кажется, до сих пор я еще не летал.

Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.

— Умеете вы вальсировать? — спросила она вдруг.

— Умею, — отвечал я, несколько озадаченный.

— Так пойдемте, пойдемте... Я попрошу брата сыграть нам вальс... Мы вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.

Она побежала к дому. Я побежал вслед за нею — и, несколько мгновений спустя, мы кружились в тесной комнате...

Весь этот день Ася была очень мила и проста. Гагин тоже радовался, глядя на нее.

Н.Н. ушел поздно. В лодке на середине Рейна он вдруг почувствовал в душе тревогу. Казалось, и вокруг не было покоя: испещренное звездами небо «шевелилось, двигалось, содрогалось», в темной холодной глубине «колыхались, дрожали звезды». В нем зажглась жажда счастья.


6

Отправляясь к Гагиным на следующий день, он радовался сближению с Асей, чувствовал, что лишь со вчерашнего дня узнал ее и не думал о будущем. Ему просто было хорошо.

Он заметил, что Ася принарядилась, но лицо ее было печально. А Гагин стоял перед натянутым холстом, «размахивая по нем кистью». Чтобы ему не мешать, Н.Н. подсел к Асе.

— Вы сегодня не такая, как вчера, — заметил я после тщетных усилий вызвать улыбку на ее губы.

— Нет, не такая... Но это ничего. Я нехорошо спала, всю ночь думала.

— О чем?

— Ах, я о многом думала. Это у меня привычка с детства: еще с того времени, когда я жила с матушкой...

Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:

— Когда я жила с матушкой... я думала, отчего это никто не может знать, что с ним будет; а иногда и видишь беду — да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я даже шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.

— Вы несправедливы к себе, — возразил я. — Вы много читали, вы образованны, и с вашим умом...

— А я умна? — спросила она с такой наивной любознательностью, что я невольно засмеялся, но она даже не улыбнулась. — Брат, я умна? — спросила она Гагина.

Он ничего не отвечал ей и продолжал трудиться, беспрестанно меняя кисти и высоко поднимая руку.

— Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, — продолжала Ася с тем же задумчивым видом... — Правда ли, что женщинам не следует читать много?

— Много не нужно, но...

— Скажите мне, что я должна читать? Скажите, что я должна делать? Я все буду делать, что вы мне скажете, — прибавила она, с невинной доверчивостью обратясь ко мне.

Я не тотчас нашелся, что сказать ей.

— Ведь вам не будет скучно со мной?

— Помилуйте, — начал я.

— Ну, спасибо! — возразила Ася: — а я думала, что вам скучно будет.

И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.

«Неужели она меня любит?» — думал я, подходя к Рейну, быстро катившему темные волны».


7

«Неужели она меня любит?» — спрашивал я себя на другой день, только что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чувствовал, что ее образ... втеснился мне в душу и что мне от него не скоро отделаться».

Дня два прошли в каком-то полусне, и вдруг неизвестный мальчик принес от нее записку:


«Я непременно должна вас видеть, — писала мне она: — приходите сегодня в четыре часа к каменной часовне на дороге возле развалины. Я сделала сегодня большую неосторожность... Скажите посланному: да».


— Будет ответ? — спросил меня мальчик.

— Скажите, что: да, — отвечал я. Мальчик убежал.

Еще не было и двенадцати. Но вдруг неожиданно вошел Гагин, очень взволнованный.

— С другим я, вероятно, не решился бы... так прямо... Но вы благородный человек, вы мне друг, не так ли? Послушайте: моя сестра Ася в вас влюблена.

Я весь вздрогнул и приподнялся...

— Ваша сестра, говорите вы...

— Да, да, — перебил меня Гагин. — Я вам говорю, она сумасшедшая, и меня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать — и доверяет мне. Ах, что за душа у этой девочки... но она себя погубит, непременно.

Накануне весь день она пролежала и ничего не ела, к вечеру поднялась температура. Ночью хозяйка вызвала Гагина.

— Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в лихорадке, в слезах; голова у ней горела, зубы стучали. «Что с тобой? — спросил я: — ты больна?» Она бросилась мне на шею и начала умолять меня увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых... Я ничего не понимаю, стараюсь ее успокоить... Рыдания ее усиливаются... и вдруг сквозь эти рыдания услышал я... Ну, словом, я услышал, что она вас любит...

— Вы очень милый человек, — продолжал Гагин, — но почему она вас так полюбила — это я, признаюсь, не понимаю. Она говорит, что привязалась к вам с первого взгляда. Оттого она и плакала на днях, когда уверяла меня, что кроме меня никого любить не хочет. Она воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю — я, разумеется, сказал, что нет; но чуткость ее просто страшна. Она желает одного: уехать, уехать тотчас... Я решился... узнать от вас... — Бедный Гагин смутился. — Извините меня, пожалуйста, — прибавил он: — я не привык к таким передрягам.

Я взял его за руку.

— Вы хотите знать, — произнес я твердым голосом: — нравится ли мне ваша сестра? Да, она мне нравится...

Гагин взглянул на меня. — Но, — проговорил он, запинаясь: — ведь вы не женитесь на ней.

— Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу ли я теперь...

— Знаю, знаю, — перебил меня Гагин, — я не имею никакого права требовать от вас ответа и вопрос мой — верх неприличия.

Но он очень беспокоился оттого, что «с огнем шутить нельзя», Ася может заболеть, убежать, свиданье назначить.

Честная откровенность Гагина заставила Н.Н. тоже отвечать откровенностью.

— Час тому назад я получил от вашей сестры записку. Вот она.

Решено было, что Н.Н. пойдет на свиданье и честно объяснится с Асей; Гагин будет сидеть дома, делая вид, что не знает про записку; а вечером оба встретятся.

«— Я твердо надеюсь на вас, — сказал Гагин и стиснул мне руку: — пощадите и ее, и меня. А уезжаем мы все-таки завтра, — прибавил он, вставая: — потому что ведь вы на Асе не женитесь.

— Дайте мне сроку до вечера, — возразил я.

— Пожалуйста, но вы не женитесь.

Гагин ушел, а Н.Н. бросился на диван и закрыл глаза. Асина любовь и радовала его и смущала. Особенно терзала необходимость «скорого, почти мгновенного решения».

«Жениться на 17-летней девочке, с ее нравом, как это можно!» — сказал я, вставая».


8

Когда Н.Н. в условленный час переправился через Рейн, тот же мальчик, видимо, ожидавший его, подал другую записку. Ася в ней сообщала о перемене места свидания, теперь надо было прийти через полтора часа не к часовне, а в дом фрау Луизе. Пришлось подождать в садике за городской стеной.

«Не с легким сердцем шел я на это свидание... Сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим, с ее воспитанием, это привлекательное, но странное существо — признаюсь, она меня пугала. Назначенный срок приближался. «Я не могу на ней жениться, — решил я наконец: — она не узнает, что и я полюбил ее».

...Дверь открыла морщинистая старуха с «приторно-лукавой улыбкой».

Ася сидела у окна в небольшой комнатке, «отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка».

Он вначале хотел держаться официально, называл ее Анной Николаевной... Человек благородный, он не хотел причинить зла ни ей, ни ее брату.

А она не могла говорить, ее голос прерывался, и она старалась сдержать накипавшие слезы. «Сердце во мне растаяло.

— Ася, — сказал я едва слышно...

Она медленно подняла на меня свои глаза... я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке...»

В лице ее исчезло выражение страха. «Я забыл все, я потянул ее к себе — покорно повиновалась ее рука, все ее тело повлеклось вслед за рукою, шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на мою грудь, легла под мои загоревшиеся губы...

— Ваша... — прошептала она, едва слышно.

Уже руки мои скользили вокруг ее стана... Но вдруг воспоминание о Гагине, как молния, меня озарило.

— Что мы делаем! — воскликнул я и судорожно отодвинулся назад... — Ваш брат... ведь он все знает. Он знает, что я вижусь с вами.

Ася опустилась на стул.

— Да, — продолжал я, вставая и отходя на другой угол комнаты. — Ваш брат все знает...

Ася испуганно прошептала, что брат пришел сам, она его не звала, у хозяйки был другой ключ... А Н.Н. в свою очередь стал объяснять, что не мог не сказать ее брату о предстоящем свидании. Он был как в лихорадке; он даже упрекал растерянную девочку: «Вы не дали развиться чувству, которое начинало созревать...»

Потом Ася зарыдала, убежала из комнаты. И Н.Н. сам уже не понимал, как это все случилось, как могло это свидание закончиться «так быстро, так глупо». Он «и сотой доли не сказал того, что хотел, что должен был сказать...».

А может быть, совершенно невольно им владела все та же мысль: «Это привлекательное, но странное существо... Я не могу на ней жениться».


Эти ее странности. Сумбурные, нелепые выходки... Недостатки воспитания виноваты? Вечное ощущение какой-то неполноценности своего происхождения, социального статуса? Или некие индивидуальные особенности характера? Она и сама была, видимо, не рада вечно неожиданным, странным своим словам и поступкам, зачастую непонятным, тяжелым для нее самой...


9

Н.Н. выбрался из города в поле. «Досада, досада бешеная меня грызла... После того как он оттолкнул от себя Асю, даже упрекал, он теперь мысленно просил у нее прощения.

«Разве я в состоянии с ней расстаться? Разве я могу лишиться ее?

Между тем ночь наступала. Большими шагами направился я к дому, где жила Ася».

Но она, оказывается, домой не вернулась. Они ее ждали, потом искали повсюду.

— Куда могла она пойти, что она с собою сделала? — восклицал я в тоске бессильного отчаяния...

Я решился пойти узнать, не нашел ли ее Гагин...

Неосвещенное окошко в нижнем этаже осторожно отворилось, и показалась голова Гагина.

— Нашли? — спросил я его.

— Она вернулась, — отвечал он мне шепотом... — Все в порядке.

Н.Н. хотел поговорить. Но Гагин его не понял.

— В другое время, — возразил он, тихо потянув к себе раму: — в другое время, а теперь прощайте.

Н.Н. чуть было не постучал в окно, чтобы сказать о своем решении жениться. Но уже ночь наступила. Он решил отложить разговор до утра.

«Завтра я буду счастлив! У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее, — и то не день — а мгновенье».

На другой день утром домик Гагиных был уже пуст.

— Уехали! — сообщила служанка.

— Уехали?.. — повторил я... — Как уехали? Куда?

— Уехали сегодня утром, в шесть часов, и не сказали куда. Постойте, ведь вы, кажется, г-н Н?..

— Я г-н Н.

— К вам есть письмо у хозяйки.

Служанка принесла ему письмо Гагина. От Аси не было ни строчки.

«Есть предрассудки, которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться на Асе, — говорилось в письме. — Она мне все сказала; для ее спокойствия я должен был уступить ее повторенным, усиленным просьбам».

Гагин далее просил не сердиться за внезапный отъезд; сожалел, что знакомство с Н.Н. так быстро прервалось и желал ему счастья. И еще он умолял не стараться их отыскивать.

Когда Н.Н. проходил по улице, старушка фрау Луизе его окликнула и вручила записку.


«Прощайте, мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю — нет, мне нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали одно слово, одно только слово — я бы осталась. Вы его не сказали. Видно, так лучше... Прощайте навсегда!»

«Одно слово... О, я безумец! Это слово... я со слезами повторял его накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей... но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее... Да я и не мог произнести тогда это слово. Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания моей любви...»