Научные проблемы, дискуссии художественное пространство в сибирском летописании XVII в
| Вид материала | Документы |
- Граблина Нина Васильвна Заслуженный учитель рф, кандидат педагогических наук, доцент, 103.67kb.
- Курс (фяб-3) Введение в курс Неделя, 129.2kb.
- Практическое занятие № Художественное время и пространство. Событие в литературном, 27.46kb.
- Художественное пространство второй половины ХХ века: философско-культурологический, 442.32kb.
- Схемы, пространство-время и мышление в контексте проблемы освоения интеллектуальных, 160.25kb.
- Темы курсовых работ, предлагаемых кафедрой физики полупроводников студентам 2-го курса, 237.29kb.
- Художественное время и пространство в русскоязычных романах в. Набокова 1920-1930 годов, 288.79kb.
- Рабочая программа дисциплины Научные и социально-экономические проблемы рыболовства, 303.77kb.
- Конспект урока литературы (2 часа) в 11 классе на тему «Идейное содержание и художественное, 19.22kb.
- Проблемы становления немецкой литературы в XVII веке. «Книга о немецкой поэзии», 526.19kb.
Научные проблемы, дискуссии
НАУЧНЫЕ ПРОБЛЕМЫ, ДИСКУССИИ
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО
В СИБИРСКОМ ЛЕТОПИСАНИИ XVII В.
Чмыхало Б.А.
Чмыхало Борис Анатольевич, д-р филол. наук (1993), профессор (1995), зав. кафедрой русской литературы, проректор по научной работе и международным связям КГПУ c 1998 г. Окончил факультет русского языка и литературы Красноярского педагогического института в 1971 г. Научные интересы в области региональных проблем в истории русской литературы XYII – XX вв. Общее количество научных публикаций 76, в том числе – 3 учебных пособия и монография «Молодая Сибирь»: регионализм в истории русской литературы» (1992). Является руководителем 2 научных проектов, поддержанных в настоящее время Российским гуманитарным научным фондом и Красноярским краевым научным фондом.
Проблема создания «теоретической истории» (Д.С. Лихачев) русской литературы остается по-прежнему весьма актуальной для литературной науки и в XXI в. К числу важных этапов на пути ее решения можно отнести вопрос о месте региональных явлений в историко-литературном процессе, начиная с XYII в. и далее.
В 4-х томной «Истории русской литературы», выпущенной в 80-е гг. усилиями сотрудников Института русской литературы (Пушкинский дом), говорится: «В первой половине XYII в. рождается литературный регионализм» (1). Здесь же справедливо указывается и на литературу Сибири, как на характерный пример данного явления.
Очевидно, что процесс «регионализации» историко-литературного процесса в XYII в. не в последнюю очередь продиктован расширением территории Русского государства. Возникает естественный вопрос: в каких же отношениях находились новые региональные тенденции в русской литературе, например, появление «сибирской литературы», с всесильными центростремительными силами, стершими к этому времени существенные различия областных литератур русского средневековья?
Учет специфики литературы Сибири как региональной представляет собой важную задачу, которую возможно разрешить лишь в ходе соотнесения фактов местного литературного развития с общерусским историко-литературным процессом. Термин «участок», предложенный еще М.К. Азадовским (2), в данном случае представляется слишком прямолинейным и механистичным. Очевидно, что зарождение литературы Сибири должно определяться как процесс «переноса» древней русской литературы за Урал, ее локализации в новых условиях.
Эти условия, конечно же, не могли вызвать к жизни новой областной литературы по известному из русской литературной истории типу. И все же локализация древней русской литературы в Сибири сопровождалась формированием ряда специфических черт, сказывающихся не только в совершенно новой области «тем», но и в самом процессе, его темпах, конфигурации жанровой системы и т.д.
Поэтому термин «сибирская школа» представляется наиболее репрезентативным для обозначения данной специфики. Привлекает его ориентированность на объединение явлений одного порядка в широком временном диапазоне (XYII - XYIII вв.) и, вместе с тем, отсутствие ассоциаций с областными литературами русского средневековья.
Локальное развитие «сибирской школы» в русской литературе определяется всей ситуацией, сложившейся в «многомятежном», «бунташном» XYII в. Смута, народные волнения и мятежи по всей Руси в течение этого периода создали особый фон освоения восточной окраины, куда направлялся не только колонизаторский поток, но и волны жертв репрессий. Перенесение культуры и традиций со старых мест соединились в Сибири с новыми региональными факторами.
Первые литературные памятники «сибирской школы» относятся к середине 1630-х гг. В ее зарождении исключительная роль принадлежала Тобольскому архиерейскому дому, где с 1621 г. первым хозяином стал бывший архимандрит новгородского Хутынского монастыря Киприан, который «во второе лето престольства своего воспомяну атамана Ермака и з дружиною и повеле разпросити Ермаковъских казаков, како они приидоша в Сибирь, и где с поганими были бои, и ково где убили погании на драке» (3). Так появилось казачье «Написание». Инициатива создания на его основе Синодика не расходилась с официальной политикой. Все же поминовение по написанному по инициативе сибирского архиепископа тексту было официально установлено патриархом, священным собором и царем лишь в 1636 г.
Общепринято представление о связи типа повествования со средой, где развертывается само действие произведения. Эта закономерность вполне проявилась в содержании Румянцевского летописеца (повесть «О Сибири»), созданного при преемнике Киприана - архиепископе Макарии в начале XYII в., текст которого считается основой сибирского летописания. Перед автором стояла задача описать богатства и красоты новой «окраинной» территории, «взятой» Ермаком. Поэтому рассказ о «сибирском царстве» выполнен в повести в стиле космографий. Ему присуща масштабность описаний, своеобразная «легкость» преодоления пространства. Превосходная степень "благости" Сибири подчеркивается необычностью ее географических характеристик, "многоразличностью" флоры и фауны, своеобразии климата.
Страна Сибирская от Московскаго государьства на восточную страну, растояние и места имеет от Москвы 2000 поприщ. Промеж сих камение и горы превысокия зело, яко инем холмом до облак небесных досязати. На горах же каменных различнии кедрии и иная древеса. В них же живяху звери различнии - овии угодны на снедение человеком, еже есть елень, лось, заяц, или таушкан, инии же на украшение одеждам: лисица, бобр, россамаха, соболь, белка, подобная же сим, - и сладкопеснивыя птицы и многоразличныя травныя цветы. И реки многия истекоша, овии поидоша в руския страны, овии в Сибирскую землю; в реках же камение великое зело, реки же прекрасьны, в них же воды сладкия, и рыб различных множество, и луги многия, и места скотопитальная пространна зело.
Первая река Тура, по ней же живут вогуличи, язык имеют свой, поклоняются идолом. В сию же реку Туру вниде река Тагил, другая река - Ница, и сие трие реки, совокупившеся, идут в Сибирскую землю, но именуется Тура старейшинства ради; по ней же живут тотаровя. Тура же вниде в реку Тобол; Тобол же вниде в реку Иртыш своим устием, а Иртыш вниде в реку Объ. По сих реках живут тотаровя, колмаки, мунгалы, Пегая орда, остяки, самоедь и прочии языцы» (4).
Это еще «чужой» ландшафт, но уже рассматриваемый вполне утилитарно, с целью освоения и хозяйственной деятельности. Общая восторженность выражений продиктована несомненной для автора "благостью" и практической ценностью объекта описания. Для повести характерна топографическая точность, продиктованная, может быть, практическими задачами произведения.
Повесть «О победе на бесерменскаго царя Кучума…» сохранилась лишь в двух списках в составе «Хронографа», представляющего собой 410-главую компиляцию событий мировой и русской истории, выполненную в 50-60-е гг. XYII в. Сама повесть создана не позднее 20-х гг. XYII в. и имеет, как указывает Е..И. Дергачева-Скоп, несомненную связь с Румянцевским летописцем и Синодиком. В тексте произведения постоянно подчеркивается «изобильность» и «великость» Сибири. Этой же задаче служит длинные списки населяющих край «розноязыких» народов, названий рек, перечень городов и острогов.
«В том бе Сибирском царстве зверей изобильно дорогоценных: соболи дорогие, и лисицы черные, и иного зверя всякого безчисленно много. В том же Сибирском царстве живут люди розноязычни: первие - тотаровя, таже - вогуличи, остяки, самоядь, лопане, тунгусы, киргизы, колмаки, якуты, мундуки, шиляги, гаритили, имбаты, зеншаки, сымцы, аринцы, моторцы, точинцы, саянцы, чаландасцы, камасирцы и иных много разноязычных людей в том великопространном Сибирском царстве. (…)
Имеет же то Сибирское царство в себе великие реки и езера великие, в тех же реках и езерах - рыб множество. Обретает же ся в том царстве в реках зверь, его же величают мамант, а по их татарскому языку «кытр». (…)
Река, ей же имя Тура, течет от Западные страны, устьем своим вниде в реку Тобол, по ней - язык вогульский, а грады - Верхотурие, Нижетуринский острог, его же зовут Епанчино по сей вине, в прежния времена тут жил вогульский князец именем Епанча. Да над тою же рекою град Тюминь, звание прият от речки Тюменки, а преж на том месте стоял град татарских князей, а звали его Чимги, и оттоле преселишаяся на Сибирь.
Река Тавда изходит из земли Пермския и своим устием вниде в реку Тобол же. Над тою рекою Тавдою стоит град Пелым, звание прият от реки Пелыми.
Тобол своим устием течет в реку Иртиш, река же нарицаемая Иртиш, яже течет з другую сторону и вниде в Обь; по Иртишу языцы - татарской, колмацкой; колмацкие люди кочуют по иным рекам сибирским. Близ же реки той стоит град, зовомый Тара, звание прият от реки, зовомыя Тары, иже течет своим устием в реку Иртиш. По той же реке Иртишу есть озеро велико, зовомо Ямыш, в нем же родитца соль, и та соль идет во все сибирские городы.
Обь река велика и воим устием вниде в море. В тое реку течет рекак, рекомая Собь, из земли Пермския, над тою же рекою стоит град, иже именутеся Березов, имя себе стяжа по сей вине: в прежния лета живяху ту люди пермского языка и поставиша себе град и зваху его по своему языку - «Кыдчь пукар», а по руски протолкуется - «Березово дерево город», - и того ради и ныне зовомый Березов. (…)
По Обе - языцы остяцкой, Пегия орды. В Кондинской земле острог кондинских князей, зовомый Кода; град Сургут, тако бо место то зовомо от древних; Нарымский острог, звашася по языку Пегия орды. Иртыш и Сосва реки в Обь реку великую текут съ едину сторону, з другую же страну текут реки Кеть, Томь и устиями своими виидоша в Обь же. Над Томию рекою град, рекомый Томской. А верх Томи же реки острог Кузнецкой, тамо варят железо, железо же земли тоя добро. А не дошед того острогу наикрай реки Томи лежит камень велик и высок, на нем писано звери, скоти и птицы и всякие подобия, а егда по некоему прилучаю оторжется камень, а внтри того писано, яко же и на край. На Кети реке стоит острог зовом Кетцкой, другой - Маковской, тут живал остяк Пила, по нему зовут и место то. От того же места преходят сухим путем на великую реку Енисей. Сия река течет своим устием в море.
Меж теми великими реками Обью и Енисеем - река, рекомая Таз, сия изходящи из Пегия орды и шествующи к Северной стране, и своим устием течет в морскую губу. На той же реке Тазу - град, зовомый Тазанской, и паки Мангазея, сиречь Самоядская земля, по той реке и во всей поморие - язык самоядцкой. Всякому же хотящему шествовати в Мангазею удобен есть путь от града Тоболска Иртишем вниз и Обью мимо Коду и Березов, дондеже в морскую губу достигнет и реки Тазу. И от града шествует по реке Тазу вверх и тамо преходят сухим путем на реку Турухан. Сия же река вниде в реку преждереченную Енисей». (5)
Подлинным же организатором литературной работы в Тобольске стал сменивший Макария архиепископ Нектарий. Четыре года его архиепископства примечательны созданием ряда произведений и появлением первого сибирского писателя - летописца Саввы Есипова, «архиепископля дьяка». Созданная Саввой Есиповым в 1636 г. так называемая Есиповская летопись является выдающимся памятником сибирского летописания, определившим черты своеобразия разработки этого жанра «сибирской школой».
Текст летописи был впервые опубликован Гр. Спасским в «Сибирском вестнике» в начале XIX в., что значительно облегчило изучение памятника в сопоставлении с напечатанной здесь же Строгановской летописью вплоть до отдельного издания «Сибирских летописей» (1907 г.). Отметим точку зрения С.В. Бахрушина, который посчитал основой обеих летописей - киприановский Синодик ермаковым казакам, восходящий, в свою очередь, к казачьему «Написанию». Дело в том, что между Синодиком и летописаниями были разные посредники (повесть «О Сибири» для Есиповской и Строгановская краткая летопись для Строгановский распространенной).
Если имя автора Строгановской летописи остается неизвестным (точнее-известны кандидаты на авторство), то о Савве Есипове имеются .сведения, хотя и скудные. Скорее всего он прибыл в Тобольск при Макарии, а при Нектарии оставался по-прежнему в должности дьяка, т. е. заведовал канцелярией архиерейского дома.
Есиповская летопись создавалась как официальное сочинение о Сибири и была пронизана христианской историософией. Возможно, летопись предназначалась для отсылки в Москву в связи с поминанием Ермака и его дружины, потому что основной темой Есиповской летописи является рассказ о мужестве и храбрости «русскаго полка» под предводительством атамана Ермака Тимофеева.
В
ажно отметить, что Есиповская летопись лишена предысторий похода Ермака, которые, «несомненно, развеяли бы ореол «богоизбранности» отряда» (6). По летописи присоединение Сибири носило провиденциальный характер. Ермак пришел, чтобы «очистити место и победити бусорманского царя Кучума и разорити боги мерския и их нечистивая капища» (7).
Провиденциализм – предопределенность и обусловленность событий божественной волей – определяет всю авторскую концепцию. Для Есипова отряд Ермака - «меч обоюдоострый» самой истории, действия казаков только выявляют правильный ее ход.
Сибирь трактуется летописцем как грешная земля, которой «сообщается» праведность христианским воинством Ермака. Оппозиция «православная» Русь // «бусорманская» Сибирь счастливо разрешается завоеванием края и введением его в орбиту русской святости через христианизацию. Здесь географические представления связываются, как замечал Ю.М. Лотман (8), с «этическим знанием», выступают в качестве своеобразных партнеров. Это не случайно для средневековой литературы, вполне допускающей такие параллели.
Не будем забывать, что Есиповская летопись создавалась в Тобольском архиепископском доме. Например, демонстративное «смирение» Ермака (Русь) противопоставляется «гордости» Кучума (Сибирь). «Господь гордым противится, смиренным дает благодать» (9). Движение русских отрядов на восток трактуется, прежде всего, как религиозно-нравственное деяние, следствие борьбы «света» и «тьмы». «Аще древле Сибирская земля идоложертвием помрачися, ныне же благочестием сияя…» (10).
Точку зрения Есипова можно рассматривать как факт растущего местного самосознания, что становится ясным в сравнении с Новым летописцем, созданным в Москве в 1630-е гг., для которого «главной темой является история России, а присоединение к ней Сибири - лишь отдельный (хотя и значительный) эпизод общей русской истории» (11).
«По сих же реках жителства имеют мнози язьщы: тотаровя, колмыки, мугалы, пегая орда, остяки, самоядь и прочия языцы. Тотаровя закон Моаметов держат; колмыки же которой закон ими отец своих предание [держат] не вем... Пегая ж орда и остяки и самоядь закона не имеют, но идолам поклоняются и жертвы приносят, яко богу, волшебною же хитростию правяще домы своя всуе» (12). Хотя Есипов, безусловно, разделяет идеи централизации, для него присоединение Сибири – это прежде всего торжество христианства, свет которого достиг «мнози языцы» восточного края! Он их охотно перечисляет, словно готовя ближайшие географические ориентиры для православных миссионеров. В Есиповской летописи с этим же обстоятельством связано обильное использование цитат из Священного писания, приведение поучительных примеров из библейской истории.
Столь значительное влияние церкви на литературное развитие Сибири вполне объяснимо. Секуляризация русской литературы в XYII в. оказалась крайне несущественным культурным фактором для восточной окраины, где церковь выступала одной из движущих сил колонизации, а впоследствии возглавила борьбу с расколом. Центральная власть была заинтересована в укреплении сибирской епархии, поддерживая церковных иерархов даже в конфликтах с местными администрациями.
Особого внимания заслуживает факт возникновения сибирского летописания по «официальной инициативе, почти так же, как возникли русские летописи в предшествующие века» (13). Это удаляет летопись от потребностей частного чтения, придает жанру дополнительные функции, которые, вслед за Лихачевым, можно определить как историко-юридические, когда летописный свод, «рассказывая о прошлом, закреплял какой-то важный этап настоящего» (14).
Есиповская летопись содержит и «летописное сказание» о воцарении Чингиса и Тайбуги, и «летописные рассказы» («о убиении казаков от тотар», «о взятии князя Сейдяка и царевича Казачьи орды Салтана и Карачи и о убиении прочих»), но летописным сводом ее считать, пожалуй, преждевременно. Мы имеем дело прежде всего с авторским сочинением. Когда же в дальнейшем летопись была продолжена, и появилась так называемая Есиповская летопись распространенной редакции, то этот факт подтвердил жанровую природу памятника как летописную (в отличие, скажем, от Строгановской летописи, которая гораздо ближе к исторической повести), и позволил произведению стать основой сибирского летописного свода.
В летописях знакомство русского читателя с Сибирью проходило большей частью через ее пространственные характеристики. Это было своеобразное парение «мыслью» над огромным восточным краем. И сами события связывались в летописях, прежде всего, с преодолением пространства. Большинство летописных произведений XYII в. вполне естественно начинается с прихода Ермака в Сибирь и сопутствующих ему геогра–фических описаний. Экспеди–ция Ермака рассматривается как центральное событие всей сибирской истории. Отсюда стремление к огромному охвату пространства, панорама которого как бы компенсирует "сжатость" хронологии сибирского «взятия». Это, в свою очередь, влияет на разработанность сюжета, который часто заменяется номенклатурой пространственных перемещений.
Очевидно, что созданная в сибирских летописях масштабная «модель» Сибири основывалась на реальных географических представлениях того времени. Но пространство в летописании особенно тяготеет к "обозримости". Поэтому важное значение придавалось приемам его сканирования, что связано с живым стремлением средневекового читателя, как отмечал Лихачев, непосредственно "охватить" мир, закономерно сокращая его при этом.
Действительно, «схематизируя» мир, книжник взывал к сознанию человека, который уже имел в голове представление об идеальном пространстве, где все расстояния были минимализованы и располагались по «экзистенциальной» оси «рай» - «ад». К тому же индивидуальной (ни писательской, ни читательской) точки зрения на данную проблему попросту не существовало.
^ Погодинский летописец известен в наши дни в единственном списке XYII в. Этот летописец входит в огромный, почти в 2000 страниц, сборник сочинений исторического, географического и литературного содержания. Считается, что он содержит сведения, полученные непосредственно от «ермакова казака» Черкаса Александрова. Версия, изложенная в Погодинском летописце, близка по содержанию трактовке событий Есиповской летописью.
«Сия убо Сибирская страна полунощие отстоит же от Российского государства, от царствующаго града Москвы многое растояние, яко до двою тысящ и трехсот верст до первого сибирского града Верхотурья, а ходу зимним путем з болшими возы семь недель. А стоит город Верхотурье на реке на Туре, на левой стороне. Суть же промеж Московского государства и Сибирские земли облежит Камень превысочайши, яко инии холми блиско досязати облак небесных. И сего же Камени многие реки истокоша: овии поидоша к Российскому государству, а инии поидоша в Сибирскую землю; в них же рыбы различные; по тем рекам дебрь и пространная места зело.
Первая же река в Сибирскую изыде землю, словущая Тура, по той же реке жителства имеют люди, глаголемыя вогуличи, глаголют своим языком, а поклоняютца идолом бездушным. В сию реку Туру вниде с правой стороны река Салдава да Тагил. Как плывучи Турою рекою от Верхотурья к Туринскому острогу, а Туринский острог стоит на той же реке Туре на правой строне. А река Тура ниже города Тюмени многими поприщи пала в реку в Тоболу, да на той же реке Туре стоит город Тюмень на правой стороне. А река Тобол пала в реку Иртыщ, а на Иртыще реке стоит город Тоболеск. А выше Тоболска многим растоянием на той же реке Иртыще стоит город Тара. А река Иртыщ пала в реку в Обь Великую ниже урочища Самаровых гор единым плесом, а Обь Великая пала в Окиян-море розными своими устьи» (15).
Географические описания сменяются историческими сведениями о Сибири. Наконец, автор добирается до повествования о Ермаке и его воинстве. И здесь велика роль рассказа о пространстве «Сибирской земли», которое не без труда («вверх же», «на себе волочили») преодолевается экспедицией.
«В лето 7089, при державе великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича, всеа Русии самодержьца и обладателя, посла Бог очистити место идольское и победити царя Кучюма (…)
А приход Ермаков с товарыщи в Сибирскую землю: с Еика на Иргинские вершины да вниз по Иргизу, а Иргиз река пришла в Волгу с левые стороны; а Волгою шел Ермак вверх, а из Волги - в Каму реку и Камою рекою вверх же, а из Камы реки поворотил направо в Чюсовую реку и Чюсовой - вверх же, а ис Чюсовой руки - в Серебреную реку; а Серебреная река пришла из Сибирской страны в Чюсовую реку с правой стороны, и Серебреною рекою - вверх же, а из Серебреной реки шел до реки до Баранчюка волоком, и суды на себе волочили, а рекою Баранчюком - вниз в реку Тагил; а Тагилом рекою плыли на низ же в Туру реку, что ныне по той рекеТагилу в Верхотурский уезд; и от Тагилу поплыл Ермак с товарищи Турою рекою вниз и догребли (…) до Епанчина, что ныне словет Туринский острог. (…) И с Епанчина погребли на нис же Турою рекою в Тобол реку, а Тобол река пришла с правые стороны ис Степи, и Тура река пала в Тобол реку. И Тоболом рекою доидоша до реки до Тавды, а Тавда река пришла в Тобол реку с левой стороны от Пелымского города, за сто верст от города от Тоболска» (16).
Считается, что ^ Кунгурский летописец был создан не позднее 40-х гг. XYII в. Он известен под названием «Летопись Сибирская краткая Кунгурская», благодаря усилиям С.У. Ремезова, который сделал выписки из летописца в 1703 г. Дергачева-Скоп отмечает, что Кунгурский летописец «наиболее яркий памятник исторического повествования в демократическом направлении литературы Сибири» (17). В его основе «устные летописи» участников сибирского взятия, которые были живы еще в 30-е гг. XYII в. И если Есиповская летопись принадлежит официальному направлению в «сибирской школе», то Кунгурский летописец - наиболее выдающийся образец направления демократического.
Произведение дошло до нас в составе «Истории Сибирской» Ремезова и довольно легко вычленяется из нее. Дергачева-Скоп относит создание памятника к 20- 40-м гг. XVII в. По всей видимости, еще в XVIII в. существовала сама рукопись Кунгурского летописца, чему есть косвенные подтверждения.
Автор наиболее полно отражает народный демократический взгляд на завоевание Сибири. Кунгурский летописец создан под сильнейшим влиянием казачьего фольклора XVII в., самой популярной фигурой которого был, безусловно, Ермак. «Язык Кунгурской летописи по своей выразительности и непос–редственной связи с живым разговорным языком не имеет себе равных среди сибирских летописей», - делает вывод Лихачев (18).
Содержание Кунгурского летописца подтверждает немаловажную связь приемов показа действительности, прежде всего, с идеей произведения. Действительно, отличительным его качеством является сказовость. Это в значительной степени продиктовано тем же фольклорным влиянием.
Ряду летописных текстов, связанных с Сибирью XYIIв., присущи явные попытки словесно обозначить протяженность географи–ческого пространства, «справиться» с этим пространством путем «нанизывания» глаголов действия и перечисления географических пунктов. Это вообще характерно для летописания, где динамика движения исключительно легко подчиняет статику географических координат.
Прекрасным примером этому служит Кунгурский летописец, где войско Ермака «обратя струги по Волге и по Каме вверх», «погребли по Сылве верх» («Летописи сибирские», с. 248). «И дошед Серебренки, идоша и тежелые суды покинуша на Серебренке, и легкие струги таскали чрез волок на Тагил реку» (с. 250). «И идоша до городка Табаринца Бия», «и доидоша до пелымского княжца Патлика», «возвратишася вниз по Тавде» и «приехали на Карачино», «добралися до Тургайского городища»(с. 256). «И доехали конми до усть Демьянки реки» «доплыша Рачева городища» (с. 258). «И проплыша до Цыньялы и Нармского городка», «поплыша до Колпухова городка», «доплыша до Самара княжца» и « оттоль поидоша на Объ» (с. 260). «Поидоша вверх по Иртышу», «погребли вверх по Иртышу до Сартезеря» и «погребоша к Шамше и к Рянчикам» (с. 262). «И оттоль ехаша в городок Кулары», «и погребоша к Ташатканскому городку», «и поидоша до усть-Шиштамаку», «и погребоша вверх по Вагаю реке», «и изождав, поворотилися вниз до устия» (с. 264).
Само движение здесь является организующим фактором сюжета. Причем, оно выглядит иногда легким, иногда трудным. Но вот категория скорости движения практически отсутствует. Оно совершается как бы в «инертной» среде. По сути дела, летописное повествование - это описание «путей» Ермака «со товарищи». Понятна и сопутствующая движению схематизация этих путей. Действительно, «в них так же мало «элементов», как в средневековых изображениях деревьев, городов, рек» (19).
Это роднит описания Кунгурского летописца с внутренним миром русской сказки, для которой характерно «малое сопротивление в ней материальной среды, «сверхпроводимость» ее пространства». Сказанное еще раз наводит на мысль о фольклорной основе памятника. Любые расстояния, на которые путешествует ватага Ермака, не мешают развиваться сюжету победы над Кучумом. Казалось бы, у героев повествования отсутствует всякое физическое напряжение. Эта «легкость» пространства, своеобразный динамизм вносят в летопись масштабность, значительность, своеобразное «упоение в бою».
И Ермак и Кучум «обречены» действовать в одном пространстве. Они «делят» пространство Сибири. И в этом смысле, словно сказочные герои, созданы «друг для друга». И если «легкость» сказки ведет к безбрежному расширению ее художественного пространства, то расширение пространства в летописи, в свою очередь, ведет к усилению «сказочности» повествования. Зримо реализуется известный принцип «птичьего полета», заключающийся в подъеме над действительностью.
Особое место в сибирском летописании занимает «История Сибирская» Ремезова, созданная в 1689 - 1690 гг. Ремезов - живописец, картограф, архитектор, этнограф - один из первых «птенцов гнезда Петрова» - родился в Тобольске, в казачьей семье. «История Сибирская» представляет собой лицевую рукопись, снабженную значительным количеством выполненных самим автором миниатюр. Среди источников «Истории Сибирской» - Есиповская летопись, Кунгурский летописец, казачья «устная летопись», записи легенд, преданий, «сказок», а также Синопсис, Новый летописец, жития.
«
Повествование в «Истории Сибирской» концентрируется вокруг одного события - присоединения Сибири к Русскому государству. Значителен в «Истории Сибирской» фольклорный материал, причем не только русский, но и татарский. Ремезов использует татарские топонимические легенды (о Сузгуне, Алтын Яргинаке), связанные с толкованиями снов легенды-видения.
К используемым Ремезовым художественным средствам можно отнести следующие слова Лихачева: «Еще многое в литературе XVII в. в приемах составления характеристик действующих лиц восходит к житийной литературе, к Хронографу, но многое уже видится по-иному. Еще форма остается старой, но глаз уже воспринимает острее и наблюдательнее прежнего» (20).
Картографические навыки Ремезова явственно проявили себя в тексте «Истории Сибирской», где автор стремится к точности географических понятий и обозначений. Все это помогает почти зримо проследить ход кампании Ермака. Литератор-картограф Ремезов мыслит масштабами всей Сибири: «Тура пала в Тобол и по них живут вогуличи, ездят на оленях, по Туре же и Тоболу живут татара, ездят в лотках и на конях, а Тобол впал в Иртыш, и на Иртыше царство близ устья и многие татара, и Иртыш пал в Обь, а Обь пала в море двема устьями».
Эта масштабность территорий напоминает пространства старших русских летописей. Но любопытно, на наш взгляд, употребление в качестве ведущего элемента глагола движения «ездят». Действительно, в Сибири с ее просторами способ передвижения важен, более того - определяет многие существенные стороны как экономической, так и политической жизни края. Кажется, однако, что есть и еще одна причина особого внимания Ремезова к движению, маршрутам и т.д. - это своеобразная «идея динамизма». «Для России XVII - первой половины XVIII в. идея динамизма вообще очень важна. После Смуты, подорвавшей средневековую систему, идея динамизма утверждается как идея государственная» (21).
Для летописания Ремезова характерно, что сибирский край в его летописи предстает перед читателем как бы в виде большой географической карты. Ремезов стремится удержать в поле зрения одновременно всю Сибирь. Эта динамическая картина носит активный характер, отличается быстротой описания событий и перемещений главных действующих лиц. Здесь и географические названия, и различные словесные перечисления. Это своеобразная «Риторика» географии!
В XYI и далее в XYII вв. трактовка преодоления больших географических пространств меняется. Сведения о переходах дополняются личными впечатлениями путешественников. А писатели рубежа XYII - XYIII вв. вообще отходят от номенклатурного принципа, предпочитая не перечислять "свои пути", а "в красных словах" описывать. Так в литературе появляются произведения, где показаны не только индивидуальность " отдельных людей, независимо от их положения в иерархии феодального общества, но и индивидуальный характер отдельных местностей, природы» (22). В литературу властно приходит деталь, а само пространство постепенно перестает демонстрировать "сверхпроводимость" (Д.С. Лихачев).
В «Истории Сибирской» Ремезова уживаются традиция и новаторские приемы изображения, сочетаются книжность и фольклоризм. Этот памятник отражает противоречивые тенденции в литературе на рубеже XVII-XVIII вв., когда формируются новые представления о человеке. Особое место в структуре «Истории Сибирской» занимают художественные миниатюры ее автора. Этот «лицевая раскадровка» летописи подчеркивает наиболее важные сюжетные «точки» повествования.
Движение сюжета неотделимо от создания новой пространственной модели мира. Сказанное подтверждается, например, возрастанием роли пейзажных описаний в летописных источниках XVII в. Пейзаж в это время обретает конкретность и несет серьезную идейно-художественную нагрузку. Д. С. Лихачев отмечал: «Описание природы Сибири в сибирских летописях не может относиться ни к какой другой местности, кроме Сибири» (23).
На первый взгляд произведения «сибирской школы» вообще далеки от борьбы идей, брожения умов в период формирования русского абсолютизма. Они как бы созданы не в "бунташном" XYII в., а в другое время. Поэтому возникает закономерный вопрос: каков же статус литературного регионализма в русской литературе XYII в.?
Мы считаем, что его достаточно точно определяет принцип дополнительности в противовес традиционной «самодостаточности» средневековых областных литератур. Областные литературы были связаны с центробежными силами, тогда как литературный регионализм - с центростремительными. Принцип дополнительности сказывается, во-первых, в том, что авторы «сибирской школы» вносят в русскую литературу новые тематические и идейные пласты, как бы «дополняют» ее. Во-вторых, в Сибири создаются произведения, которые, в свою очередь, «дополняют» состав функционирующей в крае литературы произведениями в интересах местного читателя.
Это сопровождается органичным «приспособлением» жанровой системы, что выразилось в особой типологической близости произведений «сибирской школы» к памятникам более ранних этапов развития древней русской литературы. Например, на общем фоне «угасания» летописания именно появление сибирских летописей придает авторитет местному литературному процессу, что, на наш взгляд, вполне согласуется с вышеупомянутым принципом дополнительности. Произведения «сибирской школы» осваивали материал в традиционной, даже архаичной манере, потому что уже сама принципиальная новизна тематики диктовала стремление к ее осмыслению в устоявшихся и освященных традицией литературных формулах.