Хранитель

Вид материала

Документы

Содержание The Problem of Historical Knowledge Die Wissensformen... La Pensee Chinoise Примеч. автора. Social and Cultural Dynamics Примеч. автора. Примеч. автора.

Подобный материал:

• Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
• Г. Н. Кондакова Главный хранитель музейных фондов, 4056.71kb.
• Елене Георгиевне Боннэр исполнилось 85 лет. Елена Боннэр является одним из основателей, 1282.61kb.
• Реферат: Семья хранитель и носитель духовности, 174.32kb.
• Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
• Обзор книжных коллекций фонда редких книг библиотеки музея-заповедника «Бородинское, 86kb.
• Т. Белина Посвящается Джин Флорес, сотруднице Организации Объединенных Наций, которая, 2693.54kb.
• Правила игры 6 Что такое пкм? 10 Волшебный компот, 2407.26kb.
• «Здесь люди подтверждают судьбы, стажи, Порою даже даты позабыв, Решить проблемы позволяет, 23.52kb.
• Творческие коллективы показали программы в номинациях: «Российская деревня хранитель, 759.95kb.

Die Wissensformen..., ss. 59—61. — Примеч. автора.

³⁵ Ibid., p. 62. — Примеч. автора.

668

тов» с метафизическими системами; каким образом проводится срав­нение масштабов изменения в послекантовской философии и, напри­мер, в биологии за соответствующий период? Шелер смело утверж­дает, что существует семикратное изменение скоростей изменения, и, разумеется, не дает эмпирического подтверждения этой сложной гипотезы. Если иметь в виду затруднения, с которыми приходилось сталкиваться при проверке гораздо более простых гипотез, то абсо­лютно непонятно, какую пользу можно извлечь, выдвигая подобную сложную гипотезу.

Считается, однако, что только определенные аспекты этого по­знания детерминированы социологически. Основываясь на некото­рых постулатах, которые нет надобности рассматривать здесь, Шелер продолжает утверждать:

Не вызывает сомнений социологический характер всего познания в целом, всех форм мышления, интуиции и сознания. Несмотря на то что содержание и (даже в меньшей степени) объективная достоверность все­го познания не детерминируется контролирующими перспективами соци­альных интересов, мы тем не менее имеем здесь пример выбора объектов познания. Кроме того, «формы» ментальных процессов, с помощью ко­торых приобретаются знания, всегда с необходимостью имеют параллель­ную социологическую детерминацию, то есть детерминируются посред­ством социальной структуры»³⁶.

Так как объяснение заключается в том, чтобы отыскать в извес­тном нечто относительно новое, и так как общество «известно луч­ше», чем что-либо еще³⁷, следует ожидать, что формы мышления, интуиции и классификации познаваемых объектов, вообще говоря, детерминированы (mitbedingt*) с помощью выделения и классифи­кации групп, которые в совокупности составляют все общество в целом.

Шелер категорически опровергает все формы социологизма. Он пытается избежать радикального релятивизма, обращаясь к метафи­зическому дуализму. Он постулирует царство «вневременных сущно­стей», которые в той или иной степени присутствуют в содержании суждений; это царство принципиально отличается от сферы истори­ческой и социальной реальности, которая определяет акт суждения. Мандельбаум очень хорошо выразил суть этой точки зрения:

³⁶ Ibid., p. 55. — Примеч. автора.

⁷ См. точно такое же допущение Дюркгейма, процитированное в прим. 14 этой главы. - Примеч. автора.

обусловлены. — Примеч. автора.

669

Царство сущностей — это, по Шелеру, царство возможностей, из которых мы в соответствии со временем и с нашими интересами сначала выбираем и начинаем рассматривать один комплекс, затем другой. То, на что мы как историки обращаем особое внимание, определяется на­шими собственными, социологически обусловленными оценками; то, что мы там видим, определяется комплексом абсолютных и вечных ценнос­тей, которые имплицитно присутствуют в прошлом и с которыми мы имеем дело³⁸.

Это действительно полная противоположность релятивизму—про­тивоположность по определению. Просто утверждая различие между сущностью и существованием, мы избавляемся от демона релятивиз­ма, изгоняя его. Понятие вечных сущностей скорее созвучно мета­физическим понятиям; оно совершенно чуждо эмпирическому иссле­дованию. Стоит заметить, что эти концепции не играют сколько-ни­будь значительной роли в усилиях Шелера эмпирически установить отношения между познанием и обществом.

Шелер указывает на то, что различные типы познания связаны с определенными формами групп. Содержание платоновской теории идей требовало формы и организации платоновской академии; орга­низация протестантских церквей и сект определялась содержани­ем их религиозных верований, которые, как показал Трельш, могли существовать только в этом — и никаком другом — типе социаль­ной организации. Аналогичным образом типы общества, организо­ванного по принципу общины (Gemeinschaft), имели традиционный запас знаний, которые передавались от поколения к поколениюкак окончательные; их не интересовали открытия или приращение зна­ний. Поскольку сама попытка проверить традиционное знание под­разумевала сомнение, она исключалась как нечто богохульное. В такой группе преобладающей логикой и способом мышления было мышление по принципу «ars demonstrandi»*, а не по принципу «ars inveniendi»**. Его методы по преимуществу являются онтологичес­кими и догматическими, а не эпистемологическими и критически­ми; его образ мыслей — это концептуальный реализм, а не номина­лизм, как при организации по типу общества в целом (Gesellschaft);

³⁸ Mandelbaum M., ^ The Problem of Historical Knowledge (New York: Liveright, 1938), p. 150; Сорокин обращается к аналогичной сфере «вечных идей», например, в своей книге: Sociocultural Causality, Space, Time (Durham: Duke University Press, 1943), p. 215, passim. — Примеч. автора.

* ars demonstrandi (яат.; букв, искусство демонстрации) — доказательства выс­казывания посредством раскрытия дедуктивных процессов, с помощью которых оно может быть выведено. — Примеч. пер.

** искусство изобретения (лат.). — Примеч. пер.

670

его система категории является организмической, а не механисти­ческой³⁹.

Дюркгейм распространяет социологическое исследование на со­циальный генезис категорий мышления, обосновывая свою гипотезу с помощью доказательств — предположений трех типов: 1. Факт куль­турной изменчивости категорий и правил логики «свидетельствует о том, что они зависят от таких факторов, которые носят исторический характер и, следовательно, являются социальными»⁴⁰. 2. Так как поня­тия включены в язык, которым пользуется индивид (это относится и к специальной терминологии ученого), и так как некоторые из этих кон­цептуальных терминов относятся к таким вещам, которые никогда не были даны в нашем индивидуальном опыте, то ясно, что они являются общественным продуктом⁴¹. 3. Принятие или неприятие понятий де­терминируется не просто их объективностью, но и их совместимостью с другими преобладающими мнениями⁴².

Однако Дюркгейм не относится к тому типу релятивизма, в кото­ром критерии достоверности просто конкурируют друг с другом. Со­циальное происхождение категорий не делает их абсолютно произ­вольными, поскольку дело касается их применимости к природе. Они в той или иной степени адекватны своему объекту. Но так как соци­альные структуры изменчивы (а вместе с ними меняется и категори­альный аппарат), то конкретные логические конструкции, бытующие в обществе, неизбежно включают в себя «субъективные» элементы. Эти субъективные элементы «следует постепенно искоренять, если мы хотим еще больше приблизиться к реальности». Это тоже проис­ходит под детерминирующим влиянием социальных условий. С рас­ширением межкультурных контактов, распространением общения между людьми, вышедшими из разных общественных формаций, с раз­витием общества местные, локальные референтные координаты раз­рушаются. «Вещи не могут больше соответствовать тем социальным образцам, в соответствии с которыми их первоначально классифи­цировали; они должны быть организованы в соответствии со своими собственными принципами. Таким образом, логическая организация отделяется от социальной организации и становится автономной. Подлинно человеческое мышление не первобытно; оно — продукт ис­тории...»⁴³ Именно эти представления, которые особенно подверга-

³⁹ Scheler, ^ Die Wissensformen..., pp. 22—23; ср. с аналогичными характеристиками
«духовных школ» мышления в: Znaniecki F., The social Role of the Man of Knowledge
(New York: Columbia University Press, 1940). — Ch. 3. — Примеч. автора.

⁴⁰ Durkheim, Elementary Forms..., pp. 12, 18, 439. — Примеч. автора.

⁴¹ Ibid., pp. 433—435. — Примеч. автора.

⁴² Ibid., p. 438. — Примеч. автора.

⁴³ Ibid., pp. 444—445; 437. — Примеч. автора.

671

лись научно-методологической критике, постепенно стали приобре­тать все большую объективность и адекватность. Объективность сама стала рассматриваться как социальное новообразование.

Двойственная в целом эпистемология Дюркгейма переплетается с его сущностным объяснением социальных корней, определяющих конкретные названия пространственно-временных и других единиц. Нам не нужно впадать в традиционный восторг по поводу того, что категории — это нечто независимое и предсказуемое, чтобы заметить, что у Дюркгейма речь идет не о них, а об условном разделении време­ни и пространства. Мимоходом он заметил, что различия между ними не должны привести нас к «забвению их сходства, что не менее суще­ственно». Если он был новатором, соотнося изменения концептуаль­ных систем с изменениями социальной организации, то в установле­нии социального происхождения категорий он отнюдь не преуспел.

Подобно Дюркгейму, Гране придает большое значение языку, который ограничивает и фиксирует преобладающие понятия и образ мыслей. Он показал, что китайский язык не приспособлен для того, чтобы выделять понятия, анализировать идеи или дискурсивно изла­гать доктрины. Он никогда не поддавался формальному уточнению. В китайском языке слово не фиксирует понятие с достаточной степе­нью абстрагированности и обобщенности; напротив, оно подразуме­вает некоторый неопределенный комплекс отдельных конкретных образов. Так, в китайском языке нет слова, которое просто обознача­ет старика. Скорее в нем существует много слов, отображающих раз­личные аспекты старости: «ки» — те, кто нуждается в усиленной дие­те; «као» — те, кто с трудом дышит, и т.д. Эти конкретные воплоще­ния вызывают к жизни множество аналогичных конкретных образов, отображающих каждую деталь в образе жизни пожилых людей: это те, кто должен быть освобожден от военной службы; те, для кого сле­дует заранее запастись похоронными принадлежностями; те, кто име­ет право ходить по городу с палкой (посохом), и т.д. Всего лишь не­сколько образов, обозначаемых как «ки», в общем соответствует ква­зиединичному понятию пожилых людей (т.е. людей в возрасте при­близительно от 60 до 70 лет).

Поэтому китайские слова и предложения носят абсолютно конк­ретный, символический характер⁴⁴.

Подобно китайскому языку (который имеет конкретный и твор­ческий характер), большинство общих идей древнекитайских мыс­лителей тоже были неизменно конкретными, и ни одна из них не срав­нима с нашими абстрактными идеями. Ни время, ни пространство не понимались абстрактно. Время — цикличное и круглое; простран-

⁴⁴ Granet, ^ La Pensee Chinoise, pp. 33—38, 82 и вся гл. 1. — Примеч. автора.

672

ство — квадратное. Земля, которая представляет собой квадрат, дол­жна быть разделена на квадраты; стены городов, поля и военные ла­геря должны иметь форму квадрата. Лагеря, здания и города должны иметь определенную ориентацию, и выбор надлежащей ориентации находится в руках ритуального лидера. Все методы разделения и орга­низации пространства — межевание, градостроительство, архитекту­ра, политическая география, а также предполагаемые ими умозритель­ные геометрические представления — связаны с рядом социальных регуляций. Так как все это в особенности относится к периодичес­ким сборным комплексам, то тем самым вновь подтверждаются и под­крепляются в каждой своей детали те символы, которые представля­ют пространство. Они объясняют его квадратную форму, его гетеро­генность и иерархичность; такая концепция пространства могла воз­никнуть только в феодальном обществе⁴⁵.

Хотя Гране и установил социальные основы конкретных обозна­чений пространства и времени, все же остается неясным, имеет ли он дело с данными, сопоставимыми с западными концепциями. Он рас­сматривает традиционные, или ритуализированные, или магические концепции и подспудно сравнивает их с нашей реальностью, с на­шими техническими или научными представлениями. Но в целом ряде практических действий китайцы не исходят из допущения, что «вре­мя круглое», а «пространство квадратное». Когда рассматриваются соизмеримые сферы деятельности и мышления, то очень сомнитель­но, чтобы происходило подобное расщепление «категориальных си­стем» — расщепление в том смысле, что никаких общих знаменате­лей у мыслей и концепций нет. Гране продемонстрировал качествен­ные различия понятий в определенных контекстах, но не в таких соиз­меримых контекстах, как, например, технико-практический контекст. Его работа свидетельствует о том, что благодаря дифференцированной фокусировке интеллектуальных интересов в этих двух сферах и в риту­альной сфере существуют фундаментальные различия во взглядах, но в других сферах непреодолимых разрывов нет. Заблуждение, наиболее заметное в понятии «предлогичности» первобытного разума, введен­ном Леви — Брюлем, таким образом, проявляется также и в работе Гра­не. Как продемонстрировали Малиновский и Риверс, когда рассмат­риваются сопоставимые сферы мышления и деятельности, подобных несовместимых различий не обнаруживается⁴⁶.

⁴⁵ Ibid., pp. 87—95. — ^ Примеч. автора. Ср. с тем, что говорит Б. Малиновский: «Каждая первобытная община облада-^{ет зна}чительным запасом знаний, базирующихся на опыте и скроенных разумом» (Malinowski В., Magic, Science & Religion (Glencoe: The Free Press, 1948, p. 9). - При-^меч- автора.

Mepron «Социальп. теория»

673

Сорокин развивает ту же самую тенденцию, приписывая своим типам культуры принципиально отличные критерии истины. Факт переключения внимания на определенную часть интеллектуальных элит в различных исторических сообществах он превратил в четкую идиому. В некоторых обществах в центре внимания находятся рели­гиозные концепции и определенные типы метафизики, тогда как в других основной интерес представляет наука. Но в некоторых сферах каждого из этих обществ сосуществует несколько «систем истины»; Католическая церковь не отказалась от своих «идеациональных» кри­териев даже в наш сенсативный век.

До тех пор, пока Сорокин стоит на позициях принципиально раз­личных и обособленных критериев истины, он должен включать в этот контекст и свою собственную работу. Можно сказать (хотя для того, чтобы это подтвердить, потребовалось бы широкое обсуждение), что он никогда не решает эту проблему. Его попытки выбраться из тупика радикального релятивизма довольно разнообразны. Так, в самом на­чале он утверждает, что его концепции должны проверяться точно та­ким же образом, «как любой научный закон. Прежде всего принцип должен быть логическим по своей природе; во-вторых, он должен ус­пешно проходить проверку со стороны относящихся к делу фактов, то есть он должен соответствовать фактам и отражать их»⁴⁷. По термино­логии самого Сорокина, тем самым он занял научную позицию, харак­терную для «сенсативной системы истины». Однако когда он прямо излагает свою собственную эпистемологическую точку зрения, он при­нимает «интегралистскую» концепцию истины, которая стремится ас­симилировать эмпирические и логические критерии, а также «сверх­чувственный, надрациональный, металогический акт интуиции или мистического опыта»⁴⁸. Таким образом, он постулирует интеграцию этих систем. Чтобы оправдать «истину веры» (единственный пункт, который отделяет его от обычных критериев, применяемых в совре­менной научной работе), он указывает на то, что «интуиция» играет важную роль как источник научных открытий. Но разве об этом идет спор? Обсуждается не проблема психологических источников валид­ных умозаключений, но продлемакритериев и методов достижения ва-лидности. Какими критериями мог бы воспользоваться Сорокин, ког­да «сверхчувственная» интуиция не совпадает с эмпирическим наблю­дением? В подобных случаях, насколько можно судить, исходя прежде всего из его работы, а не из его комментариев к ней, он принимает факты и отвергает интуицию. Все это наводит на мысль, что под общим ярлы-

⁴⁷ Sorokin, ^ Social and Cultural Dynamics, I, p. 36; cf. II, 11—12n. — Примеч. автора.

⁴⁸ Ibid., IV, Chap. 16; Sociocultural Causality..., Chap. 5. — Примеч. автора.

674

ком «истины» Сорокин обсуждает абсолютно разные и несопостави­мые типы суждений. Подобно тому, как химический анализ масляной живописи несопоставим и не несопоставим с ее эстетической оцен­кой, так и сорокинские системы истины относятся к совершенно раз­ным типам суждений. И действительно, когда в конечном итоге он за­мечает, что «каждая из систем истины в пределах своей легитимной области компетенции дает нам подлинное знание соответствующих ас­пектов реальности»⁴⁹, то это говорит о многом. Но каково бы ни было его личное мнение по поводу интуиции, он не может ввести ее в свою социологию в качестве критерия (а не источника) валидных умозак­лючений.

Отношение познания к экзистенциальному базису

Несмотря на то что эта проблема, очевидно, составляет ядро лю­бой теории в сфере социологии познания, она часто скорее подразу­мевалась, чем разрабатывалась непосредственно. Однако любой тип предполагаемого отношения между познанием и обществом предпо­лагает целую теорию социологического метода и социальной причин­ности. Преобладающие в этой области теории имеют дело с одним из двух главных типов отношений (или с ними обоими): причинным, или функциональным, и символическим, или организмическим (или отношением значений)⁵⁰.

Маркс и Энгельс, разумеется, имеют дело только с одним из ви­дов причинного отношения между экономическим базисом и идея­ми, обозначая это отношение с помощью самых разнообразных тер­минов — таких, как «детерминация, соответствие, отражение, пере­растание, зависимость» и т.д. Кроме того, они вводят отношение «ин­тереса», или «потребности»: если страта на определенной стадии исторического развития имеет (приписываемые ей) потребности, то, считают они, существует определенное давление, обусловливающее возникновение соответствующих идей и знаний. Неадекватность этих разнообразных формулировок — сущее бедствие для тех, кто исходит из марксистской традиции в наши дни⁵¹.

⁴⁹ Sociocultural Causality..., p. 230—In. — ^ Примеч. автора.

⁵⁰ Различия между ними уже давно рассматривались в европейской социологи­
ческой мысли. Наиболее тщательную разработку по этому вопросу см.: Sorokin, Social
and Cultural Dynamics, e.g. I, chapters 1—2. — ^ Примеч. автора.

⁵¹ Ср. с комментариями Ханса Шпейера в: Speier H., «The social determination of
ideas», Social Research, 1938, 5, pp. 182-205; Wright Mills C, «Language, logic and
culture», American Sociological Review, 1939, 4, pp. 670—680. — Примеч. автора.

675

Поскольку Маркс, как мы убедились, не считал мышление про­стым отражением объективного положения класса, то вновь возни­кает проблема его «привязки» к определенному базису. Преоблада­ющие марксистские гипотезы, выдвинутые для решения этой про­блемы, включают в себя концепцию истории, которая служит осно­ванием для того, чтобы решить, действительно ли идеология данного социального слоя «адекватна в ситуационном отношении»: для это­го требуется гипотетическая реконструкция того, что думали бы и что воспринимали бы люди, если бы они могли адекватно постигать историческую ситуацию⁵². Но в действительности такое проникно­вение в ситуацию не обязательно получает широкое распростране­ние в конкретной социальной страте. Тогда, следовательно, появля­ется проблема «ложного сознания»: каким образом идеология, кото­рая не соответствует интересам данного класса и не является ситуа­ционно адекватной, становится преобладающей.

Частичное эмпирическое объяснение ложного сознания, импли­цитно содержащееся в «Манифесте», утверждает, что буржуазия кон­тролирует содержание культуры и, таким образом, содействует рас­пространению доктрин и стандартов, чуждых интересам пролетари­ата⁵³. Или, говоря более обобщенно, «мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями»⁵³². Но это объяснение является только частичным; по большей части оно от­носится к ложному сознанию подчиненного класса. Например, оно могло отчасти объяснить факт, замеченный Марксом: даже там, где собственник-крестьянин «по своему положению принадлежит к про­летариату, он не верит этому». Однако оно совершенно не подходит для объяснения ложного сознания самого правящего класса.

Другая, хотя и не четко сформулированная тема, связанная с про­блемой ложного сознания, красной нитью проходит через всю тео­рию марксизма. Это понимание идеологии