Хранитель

Вид материалаДокументы

Содержание


Исследовательские методики и процедуры
Примеч. пер.
Подобный материал:
1   ...   46   47   48   49   50   51   52   53   ...   67
op. cit., p. 224. — Примеч. автора.

635

наибольший интерес. Европеец высоко поднимает знамя с девизом, который провозглашает необходимость изучения именнотех проблем, которые его больше всего интересуют, даже если они носят чисто спе­кулятивный характер; американец высоко поднимает стяг с девизом, утверждающим адекватность эмпирических исследований во что бы то ни стало, даже ценой отказа от проблемы, которая вызвала к жиз­ни данное исследование.

Эмпирическая строгость американской концепции приводит ее к закономерному самоотрицанию, когда значительные долгосрочные изменения идей, связанные с изменениями социальной структуры, очень часто не считаются подходящим объектом для исследования; спекулятивные наклонности европейской концепции приводят к са­мооправданию всех ее прегрешений и позволяют принимать за фак­ты свои впечатления о массовых процессах, так что немногие нару­шают неписаное правило — избегать «трудных» вопросов о том, ка­кие доказательства в конечном итоге подтверждают эти мнимые фак­ты, относящиеся к массовому поведению или вере.

Именно поэтому европейский вариант говорит о серьезных воп­росах, но без достаточных эмпирических доказательств, тогда как американский вариант говорит о возможно более тривиальных воп­росах, но соблюдает при этом эмпирическую строгость. Европейский вариант пользуется воображением, американский — анализирует и исследует; американский вариант исследует краткосрочные пробле­мы, европейский умозрительно рассматривает долгосрочные.

Сначала, повторяю, следует рассмотреть, по каким вопросам стро­гость одной из этих концепций и широта другой неизбежно приходят в противоречие друг с другом, а потом разработать средства, позволя­ющие их совместить.

^ Исследовательские методики и процедуры

Оба варианта проявляют характерные отличия в своем отноше­нии к исследовательским методикам по сбору данных и их последую­щему анализу.

Для представителя европейской социологии познания сам этот термин — «исследовательская методика» — звучит отчужденно и не­дружелюбно. Считалось интеллектуально унизительным четко выде­лять прозаические детали того, каким образом проводился анализ в социологии познания. Европейский социолог испытывает такое чув­ство, как будто прослеживать свои корни в истории, дискурсивной философии и гуманитарных науках — значит выставлять напоказ все

636

вспомогательные конструкции, делающие возможным его анализ, и, что еще хуже, проявлять чрезмерную заботу именно об этих вспомо­гательных конструкциях, тогда как ее следовало бы уделить только конечной структуре. В этой традиции роль исследовательской мето­дики не заслуживает ни высокой оценки, ни осмысления. Разумеет­ся, существуют установленные и тщательно разработанные методи­ки для проверки подлинности исторических документов, определе­ния их вероятной даты и т.п. Но методики для анализа данных, а не для установления подлинности документов не привлекают почти ни­какого внимания.

Совсем по-другому обстоит дело с американским исследователем массовых коммуникаций. На протяжении последних десятилетий, когда предпринимались систематические исследования в этой обла­сти, был продемонстрирован широкий круг методик. Бесчисленное множество самых разнообразных методик интервьюирования (интер­вьюирование групповое и индивидуальное, не содержащее определен­ных установок и структурированное, поисковое, ведущее поиск во многих направлениях и сфокусированное на чем-либо одном, еди­ничное, профилированное и повторяющееся социально-групповое); опросники; тесты по определению мнений и установок; шкалы уста­новок (шкалы Терстона, Гутмана и Лазарсфельда); контролируемый эксперимент и контролируемое наблюдение; контент-анализ во всех его разновидностях (знаково-символический, предметно-пунктуаль­ный, тематический, структурный и оперативный); программный анализатор Лазарсфельда — Стентона — вот лишь немногие приме­ры разнообразных процедур, созданных для исследования массовых коммуникаций1. Само изобилие американских методик по контра­сту только подчеркивает скудость европейского списка методик. Этот контраст наверняка поможет обнаружить другие грани различия меж­ду двумя ориентациями социологического исследования коммуника­ций. Критерием, по которому можно судить о более общей методоло­гической ориентации европейского и американского вариантов, явля­ется их отношение к проблеме надежности наблюдений. Для европей-

1 См., например, методики, представленные в следующих публикациях. Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета: Lazarsfeld P.E. and Stanton F (editors). Radio Research, 1941 (New York: Duel, Sloan and Pierce, 1941); Radio Research, 1942—1943 (New York: Duell, Sloan and Pierce, 1944); Communications Research, 1948—1949 (New York: Harper and Broothers, 1949); а также текущий том, излагающий исследования Исследовательского подотдела армейского отдела инфор­мации и образования: Hovland C.I., Lumsdaine A.A., Sheffield F.D., Experiments on Mass """nun/cations (PrincetonUniversity Press, 1949); и том, содержащий проект исследо-ания военных коммуникаций: Lasswell H.D., Leites N. and Associates, Langnage of poliucs (New York: George W. Stewart, 1949). — Примеч. автора.

637

ского исследователя проблемы надежности (под которой понимается со­гласованность независимых наблюдений одного и того же материала) не существует. В общем, каждый, кто изучает социологию познания, по-своему пользуется своими способностями, чтобы установить содер­жание и смысл своих документов. Предположение о том, что документ, который он уже проанализировал, должен быть независимо от него про­анализирован другими, чтобы установить степень надежности, то есть степень согласия между несколькими наблюдателями одного и того же материала, будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное честности или достоинству исследователя. Оскорбление станет толь­ко менее вызывающим, если исследователь далее заявит, что боль­шие расхождения между подобными независимыми анализами дол­жны вызвать сомнение в адекватности того или иного из них. Само понятие надежной категоризации (то есть того, в какой мере совпа­дают две независимые категоризации одного и того же эмпирическо­го материала) очень редко получало свое выражение в исследователь­ских целях представителя социологии познания.

Это систематическое пренебрежение проблемой надежности, воз­можно, было унаследовано представителем социологии познания от историков, входящих в число его интеллектуальных предшественни­ков. Ибо в работах историков разнообразие интерпретаций обычно считается не проблемой, которую нужно разрешить, а роком. Оно признается (если признается вообще) с покорностью судьбе, смешан­ной с некоторой гордостью за артистическое и, следовательно, ин­дивидуализированное многообразие наблюдений и интерпретаций. Так, в своем введении к первому, основополагающему тому заду­манного им четырехтомника, посвященного Томасу Джефферсону, Дюма Мэлон делает следующее заявление, довольно точно характе­ризующее также позиции других историков относительно их соб­ственной работы: «Другие исследователи будут интерпретировать того же самого человека и те же самые события по-другому: это практи­чески неизбежно, так как он был центральной фигурой исторических дискуссий, эхо которых все еще доносится до нас»*.

Эта доктрина различных интерпретаций одних и тех же событий настолько широко распространилась среди историков, что в той или иной форме она почти наверняка присутствует в предисловиях к боль­шинству исторических трудов. Если история укладывается в тради­ции гуманитарных дисциплин, литературы и искусства, эта концеп­ция сразу же становится понятной. В контексте искусства это про­возглашение возможности любой конечной интерпретации (хотя бы и чисто условное) в одно и то же время служит и выражением професси-

* Слова выделены Р. Мертоном. — ^ Примеч. пер.

638

ональной скромности, и описанием постоянно повторяющегося опыта: историки обычно многократно пересматривают интерпретации людей, событий и социальных движений. Именно по этой причине ученые тоже не ожидают «конечной» интерпретации, хотя их отношение к много­образию интерпретаций совсем другое.

Чтобы понять эту подспудную установку по отношению к надеж­ности, выраженную историками и представителями социологии по­знания, нам не требуется порывать с доктриной неизбежного много­образия интерпретаций. Но мы лучше поймем эту доктрину, если со­поставим ее с точкой зрения, обычно встречающейся в трудах ученых, особенно физиков, и в меньшей степени — в трудах социологов. Там, где историк спокойно и даже с какой-то веселой покорностью судьбе ожидает появления различных интерпретаций одних и тех же данных, его коллеги-ученые считают это признаком временной неустойчиво­сти, порождающей сомнения как в надежности наблюдения, так и в адекватности интерпретации. Как странно звучало бы предисловие в работе по химии, где утверждалось бы (как это делают историки), что «другие будут по-другому интерпретировать те же самые данные, ка­сающиеся окисления; это практически неизбежно...». Действитель­но, в науке могут существовать и часто существуют различные теоре­тические интерпретации; это не является предметом спора. Однако эти различия рассматриваются как свидетельство неадекватности кон­цептуальной схемы, а возможно, и исходных наблюдений, и исследо­вание предназначено именно для того, чтобы устранить эти разли­чия. Действительно, именно потому, что все усилия концентрируют­ся на успешном устранении из науки различных интерпретаций, а консенсус призван заменить многообразие мнений, мы справедливо можем говорить о кумулятивной природе науки. Кумулятивность тре­бует, помимо всего прочего, исходных наблюдений. К тому же искус­ство — именно потому,- что оно концентрирует свое внимание на раз­личиях, которые служат выражением индивидуальности и личности художника, если не на его частных восприятиях, — в этом смысле не является кумулятивным. Труды по искусству кумулятивны в некото­ром ограниченном смысле — в том смысле, что они делают доступ­ными для людей все больше произведений искусства; все они могут быть рядоположены. Тогда как научные труды как бы надстраивают­ся один над другим, образуя при этом структуру, состоящую из взаи­мосвязанных, подтверждающих друг друга теорий, и обеспечивающую понимание многочисленных наблюдений. Если иметь в виду эту цель, то, разумеется, надежность наблюдения совершенно необходима.

Это краткое отступление по поводу возможного источника без­различного отношения европейского варианта к надежности как ме-

639

тодологическои проблеме может пролить свет на основания его бо­лее общего безразличия к методам исследования. В социологии по­знания сохраняется в качестве самой основной ориентация познания на гуманитарные науки, а вместе с ней — антипатия к стандартиза­ции данных наблюдения и их интерпретаций.

Напротив, в американском варианте интерес к методологии уси­ливает систематическое обращение к таким проблемам, как пробле­ма достоверности. Как только этим проблемам начинают уделять си­стематическое внимание, их природа становится все более понятной. Например, такие открытия, как открытие американского исследова­теля массовых коммуникаций, который утверждает, что с точки зре­ния контент-анализа высказывание «чем сложнее категория, тем ниже надежность» относится к такому типу, который просто не встреча­ется в европейской социологии познания. Этот пример показывает также, какова цена, заплаченная за методологическую точность на этой ранней стадии развития социологии. Ибо с тех пор как было установлено (без всяких исключений), что надежность уменьшает­ся по мере того, как возрастает сложность системы категорий, про­изводилось заметное давление в пользу работы с самыми простыми, одномерными категориями, чтобы достичь высокой надежности. В своем крайнем пределе контент-анализ будет иметь дело с такими абстрактными категориями, как «благоприятный, нейтральный, не­благоприятный», «положительный, нейтральный, отрицательный». Это часто сводит на нетту самую проблему, которая вызвала кжизни данное исследование, причем ее необходимой замены релеватными в теоретическом отношении фактами не происходит. С точки зрения европейского исследователя, это пиррова победа. Она означает, что надежность была достигнута за счет отказа от теоретической релеват-ности.

Может показаться, что мы слишком серьезно воспринимаем чис­то риторические фигуры и тем самым допускаем, что европейский и американский подвиды в действительности представляют собой от­дельные интеллектуальные виды, не способные к скрещиванию и не имеющие общего потомства. Конечно же, это не так. Приведем кон­кретный пример: в последней главе этой книги говорится о возмож­ном использовании метода контент-анализа в социологии познания; этот метод предназначен для того, чтобы исследователь мог систе­матически (а отнюдь не импрессионистски) концентрировать свое внимание на работе английских ученых семнадцатого века и уста­новить — не окончательно, но объективно, — в какой мере потреб­ности экономики связаны с направлением научных исследований этого периода.

640

Как можно было предположить (это предположение уже выска­зывалось выше, причем имеются указания на то, что оно ни в коей мере не является просто социологическим), признание достоинств каждого варианта следует совместить с отказом от их недостатков. В некоторых случаях так и было сделано. Такое взаимное оплодотворе­ние создает здоровый гибрид, обладающий интересными теоретичес­кими категориями одного из родителей и методами эмпирического исследования другого. Контент-анализ популярных биографий в по­пулярных журналах, выполненный Лео Лоуенталем, представляет собой многообещающий образец того, чего можно ожидать, когда та­кой союз станет более частым2. Прослеживая изменения в содержа­нии этих популярных биографий — переход от «идолов производства» к «идолам потребления», — Лоуенталь пользуется категориями, за­имствованными из важной европейской традиции в социальной тео­рии. А чтобы определить, является ли это изменение действительным или мнимым, он заменяет импрессионизм европейского варианта си­стематическим контент-анализом американского. Гибрид явно пре­восходит каждую из двух чисть1х пород.

Другой областью исследований, в которой интерес к методикам у представителей европейского варианта полностью отсутствует, а у представителей американского варианта чрезвычайно высок, явля­ется проблема аудитории, то есть проблема потребителей культуры. Европейский вариант отнюдь не игнорирует то обстоятельство, что доктринам, если они хотят быть эффективными, требуется аудито­рия; однако он не занимается этим сколько-нибудь систематически и серьезно. Он пользуется случайными, неполными и непроверенны­ми данными. Если книга имела громкий успех, если число изда­ний можно установить, если в некоторых случаях можно опреде­лить также число распространенных экземпляров, то по условиям европейской традиции можно предположить, что все это говорит об аудитории нечто значимое. Рецензии, выдержки из случайных дневниковых записей отдельных читателей, импрессионистские до­гадки и предположения современников также считаются впечатляю­щими и значительными свидетельствами о размере, природе и соста­ве аудитории и о ее реакциях.

В американском варианте, разумеется, многое обстоит по-друго-МУ- То, что является большим пробелом в исследовательской страте­гии европейской социологии познания, становится основным пред­метом интереса в американских исследованиях массовых коммуни-

Lowcnthal L., «Biographies in popular magazines». — Lazarsfeld P. Fand Stanton F. (editors), Radio Research, 1942-1943 (New York: Duel), Sloan and Pearce, 1944). - При-МеЧ- автора.

ертон «Социальи. теория»

641

каций. Были разработаны продуманные и точные методики измере­ния не только размера аудитории некоторых массмедиа, но также ее состава, предпочтений и, до некоторой степени, даже ее реакции.

Одной из причин того, что изучению аудитории уделяется не оди­наковое внимание, является различие центральных проблем в двух областях социологии. Представитель социологии познания прежде всего ищет социальные детерминанты, определяющие перспективы интеллектуала, то, как он пришел к своим идеям. Следовательно, ауди­тория обычно интересует его только в том случае, когда она оказыва­ет воздействие на интеллектуала; для него достаточно принимать ее во внимание только тогда, когда ее принимает во внимание интел­лектуал. С другой стороны, исследователь массовых коммуникаций почти с самого начала интересуется прежде всего воздействием mass media на аудиторию. Европейский вариант обращает внимание глав­ным образом на структурные детерминанты мышления; американ­ский — на социально-психологические последствия распростране­ния того или иного мнения. Один сосредоточивается на источнике, другой — на результате. Европейский вариант задается вопросом, каким образом вообще появились именно эти идеи; американский вариант — вопросом о том, каким образом эти идеи, возникнув, воз­действуют на поведение.

Поняв эти различия интеллектуальной ориентации, легко понять, почему европейский вариант пренебрегал исследованием аудитории и почему американский вариант был так привержен этому. Можно также задаться вопросом, не определяются ли эти центры интеллек­туальной сосредоточенности, в свою очередь, структурным контек­стом, в котором они возникают. Существуют указания на то, что дело обстоит именно таким образом. Как отмечали Лазарсфельд и другие авторы, исследования в области массовой коммуникации получили широкое распространение в ответ на требования рынка. Жесткая кон­куренция между некоторыми mass media и некоторыми агентствами в каждом из mass media вызвала экономический спрос на объективное измерение размера, состава и реакций аудитории (тех или иных га­зет, журналов, радио и телевидения). В своей погоне за максималь­ной отдачей от каждого доллара, вложенного в рекламу, каждое сред­ство массовой коммуникации, каждое агентство начинает очень хо­рошо улавливать возможные изъяны в критериях оценки аудитории, применяемых их конкурентами, оказывая тем самым большое влия­ние на развитие точных и объективных методов измерения, нелегко уязвимых для критики. В добавление к подобному рыночному давле­нию, большое внимание количественным методам оценки аудитории стали уделять современные военные в связи с их заинтересованнос-

642

тью в пропаганде, так как спонсоры хотят знать, достигает ли пропа­ганда (также как и реклама) той аудитории, для которой она предназ­начена, и приносит ли она ожидаемые результаты. В академическом сообществе, где широкомасштабное развитие получила социология познания, не было ни такого же сильного и интенсивного экономи­ческого давления на методики объективного измерения аудитории, ни (что случалось довольно часто) соответствующего исследовательского персонала, необходимого для того, чтобы проверить эти измерения, как только они (в предварительном порядке) были проведены. Это разли­чие социальных контекстов двух областей привело к тому, что в них сложились различные (и хорошо различимые) центры проявления ис­следовательского интереса.

Эти рыночные и военные требования не только содействовали возникновению большого интереса к методам измерения аудитории утех, кто изучает массовые коммуникации; они также помогли сфор­мулировать категории, с помощью которых аудиторию описывают и измеряют. Но больше всего помогает определить категории и идеи исследования его цель. Соответственно, первоначально категориями измерения аудитории были категории стратификации дохода (такого рода данные, очевидно, важны для тех, кто в конечном итоге заин­тересован в продаже и маркетинге своих товаров), пола, возраста и образования (это, очевидно, очень важно для тех, кто хочет нала­дить выпуск рекламы, лучше всего подходящий для того, чтобы до­стичь конкретных групп). Однако поскольку такие категории, как пол, возраст, образование и доход, обычно соответствуют некото­рым из основных статусов социальной структуры, то процедуры, со­зданные для измерения аудитории исследователями массовых ком­муникаций, представляют большой интерес также и для социолога.

Здесь мы снова заметим, что социально обусловленное выделе­ние определенных интеллектуальных проблем может отвлечь внима­ние исследователей от других проблем, представляющих такой же или еще больший интерес, но считающихся менее ценными для