Хранитель

Вид материала

Документы

Содержание Xvii. наука и социальный порядок Примеч. автора. Social andCultural Dynamics

Подобный материал:

• Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
• Г. Н. Кондакова Главный хранитель музейных фондов, 4056.71kb.
• Елене Георгиевне Боннэр исполнилось 85 лет. Елена Боннэр является одним из основателей, 1282.61kb.
• Реферат: Семья хранитель и носитель духовности, 174.32kb.
• Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
• Обзор книжных коллекций фонда редких книг библиотеки музея-заповедника «Бородинское, 86kb.
• Т. Белина Посвящается Джин Флорес, сотруднице Организации Объединенных Наций, которая, 2693.54kb.
• Правила игры 6 Что такое пкм? 10 Волшебный компот, 2407.26kb.
• «Здесь люди подтверждают судьбы, стажи, Порою даже даты позабыв, Решить проблемы позволяет, 23.52kb.
• Творческие коллективы показали программы в номинациях: «Российская деревня хранитель, 759.95kb.

н

5

S 93

л 5

CQ S

° а

^{ч g}

<sub>^ i

ss</sub>

О

с


Введение

Часть IV состоит из пяти статей, относящихся к социологии на­уки¹. Это специализированная область исследования, которую мож­но рассматривать как подраздел социологии знания, занимающийся социальной средой того особого рода знания, который проистекает из контролируемого эксперимента, или контролируемого наблюде­ния, и постоянно к нему возвращается.

Предметом социологии науки в самом широком смысле является динамическая взаимозависимость между наукой как постоянной соци­альной деятельностью, в которой рождаются культурные и цивилиза-ционные продукты, и окружающей социальной структурой. Объек­том изучения для нее служат взаимные связи между наукой и обществом, и те, кто всерьез посвятил себя исследованиям в области социологии науки, были вынуждены это признать. Однако вплоть до самого пос­леднего времени взаимности этих связей уделялось неравномерное внимание: если влиянию науки на общество его уделялось много, то влиянию общества на науку — мало.

Влияние, оказываемое наукой на социальную структуру, особен­но через ее технологические побочные продукты, совершенно оче­видно, и, возможно, именно поэтому оно издавна было объектом если уж не систематического исследования, то, во всяком случае, по­стоянного интереса. Ясно видно, что наука является динамической силой социальных изменений, пусть даже не всегда предвиденных и желанных. На протяжении последнего столетия даже те ученые, ко­торые занимались естественными науками, время от времени вы­рывались из плена своих лабораторий, дабы с гордостью и восхище­нием признать социальные последствия своей работы либо с ужа­сом и стыдом от них отмежеваться. Атомный взрыв над Хиросимой

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

' Подробнейший обзор этой области исследования см. в: Bernard Barber, Science and the Social Order (Glencoe, 111.: The Free Press, 1952); см. также Bernard Barber, R.K. Merton, «Brief Bibliography for the Sociology of Science», Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences, May 1952, Vol. 80, p. 140—154. — Примеч. автора.

743

лишь подтвердил то, что уже знал каждый. Наука имеет социальные последствия.

Но если последствия науки для общества были уже давно замече­ны, то последствия различных социальных структур для науки — нет. Лишь очень немногие из ученых-естественников и ненамного боль­ше социальных ученых уделяли внимание различным влияниям со­циальной структуры на темпы развития науки, центры сосредоточе­ния ее интересов и, возможно, само ее содержание. Трудно сказать, откуда берется это нежелание изучать воздействие, оказываемое на науку ее социальной средой. Возможно, это нежелание идет от оши­бочного мнения, будто признать данный социологический факт зна­чило бы поставить под угрозу автономию науки. Возможно, считает­ся, что объективность — ценность, занимающая столь важное место в этосе науки, — подвергается опасности тем фактом, что наука есть организованная социальная деятельность, что она предполагает под­держку со стороны общества, что степень этой поддержки и типы ис­следований, которым она оказывается, в разных социальных струк­турах различны, равно как и рекрутирование научных талантов. Воз­можно, здесь замешано и некое чувство, будто наука остается более чистой и незапятнанной, если имплицитно понимать ее как нечто, развивающееся в социальном вакууме. Как слово «политика» в на­стоящее время несет в себе для многих коннотацию с низменной кор­рупцией, так, возможно, и выражение «социальные контексты науки» коннотирует для некоторых ученых-естественников с привнесением в науку интересов, чуждых ей как таковой.

Или, возможно, это нежелание проистекает из не менее ошибоч­ного мнения, будто признать эти связи науки с обществом значило бы поставить под сомнение бескорыстные мотивы ученого. Может казаться, будто признание этих связей предполагает, что ученый стре­мится в первую очередь и прежде всего не к развитию знания, а к воз­величению самого себя. Мы уже несколько раз указывали на протя­жении книги на этот известный тип ошибки: суть ее — в ошибочном принятии уровня институционального анализа за уровень мотиваци-онного анализа. Как показано в некоторых далее следующих главах, ученые могут быть мотивированы самым разным образом: бескорыс­тной страстью к познанию, надеждой на извлечение экономической выгоды, активной (или, как называет ее Веблен, праздной) любозна­тельностью, агрессией или конкуренцией, эгоизмом или альтруизмом. Однако в разных институциональных обстановках одни и те же мо­тивы находят разное социальное выражение, равно как и в некоторой данной институциональной обстановке могут принимать приблизи­тельно одинаковое социальное выражение разные мотивации. В од-

744

ном институциональном контексте эгоизм может заставить ученого развивать отрасль науки, полезную для военного дела; в другом ин­ституциональном контексте эгоизм может привести его к работе над исследованиями, не имеющими никакого видимого военного приме­нения. Делать предметом рассмотрения то, каким образом и в какой степени социальные структуры определяют направление научных исследований, не значит обвинять ученого в его мотивах.

Однако где исследования и работы социальных ученых потерпе­ли неудачу, там за них постарались события истории. Ход недавней истории делал все более затруднительным — даже для ученых, уеди­нившихся в тиши своих лабораторий и редко выбирающихся в более широкое гражданское и политическое общество — дальнейшее пре­небрежение тем фактом, что сама наука различным образом зависит от социальной структуры. Если отобрать лишь некоторые из этих со­бытий, то в первую очередь следует назвать появление нацистской Германии с ее драматическим воздействием на природу, качество и направленность науки, культивируемой в этой стране. Вместо того чтобы признать это крайним и, следовательно, показательным слу­чаем некоторой более общей связи и вместо того чтобы увидеть в этом свидетельство того факта, что наука для полного воплощения своего духа требует особых форм социальной структуры, некоторые ученые-естественники преподносят это как случай исключительный и пато­логический, из которого ровным счетом ничего не следует примени­тельно к более общей ситуации. Между тем командование силами науки во время войны умножило число ученых, признающих взаимо­действие между наукой и социальной структурой. А совсем недавно политизация науки в Советской России привела еще и других к тому же запоздалому заключению.

С проявлением этих процессов, которые следуют по пятам одно за другим настолько настойчиво, что кажутся едва ли не одним не­прерывным событием, к признанию связей между наукой и социаль­ной структурой пришли многие из тех, кто раньше думал об этих свя­зях, если думал о них вообще, как о выдумке марксистской социоло­гии. (Например, Джеймс Б. Конант в своей превосходной книжке «О понимании науки» все еще говорит о «взаимосвязи между наукой и обществом» как о предмете, «по поводу которого очень много было сказано в последние годы нашими друзьями-марксистами».) Как мы достаточно подробно увидели в главе XIV, Маркс и Энгельс действи­тельно предложили общую концепцию этих взаимосвязей и осудили практику такого написания «истории наук, как будто бы они свали­лись на нас с неба». Однако со времен Маркса и Энгельса было про­ведено обидно мало эмпирических исследований отношений между

745

наукой и социальной структурой. Все те же старые исторические при­меры, постаревшие от времени и поизносившиеся от частого приме­нения, периодически извлекались наружу с тем, чтобы показать, что технологическая потребность иногда приводит ученых к сосредото­чению внимания на тех или иных исследовательских проблемах. В такой гипертрофированной верности ранним концепциям Маркса и Энгельса находил выражение пиетет, но сдерживалось развитие со­циальной науки. Либо ошибочно принимались за исследование ста­рые цитаты, снабженные новыми иллюстрациями. Сформировался даже некоторый образец мышления и письма, который, возможно, подошел бы религиозной группе, где неизменная традиция самое глав­ное, адревнее откровение должно оставаться неприкосновенным. Од­нако такой образец вряд ли подходит для науки, в том числе социаль­ной науки, где отцов-основателей почитают не ревностным повторе­нием их древних открытий, но расширением, модификацией, а доволь­но часто и отвержением некоторых их идей и открытий. В социологии науки, как и в других областях, нам было бы полезно вернуться к муд­рости, заключенной в апофегме Уайтхеда: «Наука, которая не реша­ется забыть своих основателей, — потерянная наука».

Есть масса институциональных данных, свидетельствующих о том, что многочисленные, ныне широко признанные проблемы, касающи­еся связей между наукой и социальной структурой, так и не были до конца изучены в эмпирических исследованиях: ни в одном из универ­ситетов нашей страны до сих пор нет института изучения социальных связей науки.

Этим связям между наукой и ее социальной средой посвящены последние пять глав этой книги. Написанные в разное время на протя­жении нескольких лет, эти статьи преследуют две основные цели. Во-первых, в них предпринимается попытка проследить различные спо­собы взаимозависимости между наукой и социальной структурой, а сама наука трактуется как социальный институт, различными спосо­бами связанный с другими институтами эпохи. И во-вторых, в них предпринимается функциональный анализ этой взаимозависимости, в ходе которого особое внимание уделяется аспектам интеграции и дезинтеграции (malintegration).

В главе XVII устанавливаются четыре типа связи между социаль­ной структурой и развитием науки; особое внимание уделяется об­ществам, в которых имеется высокоцентрализованное политическое ядро. Прослеживаются точки напряжения между институциональны­ми нормами науки и институциональными нормами политической диктатуры. Кроме того, в ней показываются напряжения, которые развиваются в менее централизованных обществах, таких, как наше,

746

между высокой оценкой науки и ее текущей утилизацией в военных целях, а также в целях создания нового производительного оборудо­вания, внедрение которого иногда приводит к безработице. В этой главе развивается гипотеза, что такие социальные последствия теку­щего использования науки закладывают основы для бунта против науки, сколь бы ошибочным в выборе своей цели этот бунт ни был. Среди причин этой враждебности в отношении науки есть одна, на­шедшая выражение в приговоре, который еще совсем недавно казал­ся подозрительно метафорическим, а ныне воспринимается уже по­чти буквально: «На науке в значительной степени лежит ответствен­ность за обеспечение человека теми механизмами разрушения, кото­рые, как говорится, могут погрузить нашу цивилизацию в вечную ночь и хаос».

Главу XVIII составляет статья, дополняющая главу XVII. Она по­священа отношениям между наукой и демократическим социальным порядком. В ней утверждается, что этос социального института на­уки включает универсалистские критерии научной достоверности и научной ценности, а тем самым предполагает такие ценности, кото­рые легко интегрируются с ценностями свободного общества, в ко­тором значение имеют не происхождение людей или предоставлен­ный им от рождения статус, а их способности и достижения. Еще од­ним компонентом этоса науки является «коммунизм», в том особом смысле, согласно которому институциональные нормы науки дела­ют производимые ею продукты частью общественной сферы, кото­рая является общей для всех и которой никто не владеет единолично. Коротко прослеживаются напряжения, возникающие между этим эле­ментом этоса — с его требованием, чтобы знание делалось доступным для всех, кто достаточно оснащен, чтобы это знание воспринять, — и требованием секретности, часто исходящим от военных и иногда от экономических инстанций. Здесь опять-таки ход недавней истории сделал эти институциональные анализы чем угодно, но только не ака­демическими штудиями, далекими от проблем повседневной жизни. Напротив, эти напряжения нарастают и становятся видимыми для всех. Так, например, Карл Т. Комптон, выступая в 1949 году с речью по случаю установления в Лаборатории военно-морской артиллерии нового исследовательского оборудования, счел необходимым напом­нить своим слушателям: «К сожалению, секретность и прогресс —две вещи несовместимые. Это всегда верно применительно к науке, неза­висимо от того, работает ли она над военными задачами или какими-то другими. Наука достигает расцвета, а ученые добиваются прогресса там, где есть атмосфера свободного исследования и свободного обме­на идеями, где происходит постоянное взаимное стимулирование ищу-

747

щих умов, работающих в одних и тех же или родственных областях. Всякое насаждение секретности в науке сродни применению тормо­за для движения вперед».

В главе XIX разрабатывается одно из следствий того, о чем гово­рится в предшествующих главах, суть которого состоит в том, что эко­номические побочные продукты науки, представленные в форме но­вых технологий и производственного оборудования, оказывают об­ратное влияние на социальный статус науки и предположительно на ее дальнейшее развитие. Эта статья частично представляет собой ис­следование источников формирования публичных образов науки, т.е. образов того, что наука кажется делающей с людьми и для людей. Есть признаки того, что для подавляющего большинства людей социальная репутация науки базируется на ее явных и могущественных побочных технологических продуктах. Однако если не суметь спланировать упо­рядоченное внедрение этихтехнологическихдостижений, для многих рабочих это оборачивается вытеснением с рабочих мест, устаревани­ем навыков, перебоями в занятости или потерей постоянной работы. Это тоже может оказать влияние на массовую оценку науки. В то же время инженеры итехнологи, принимая роль технических специали­стов, подчиненных экспертов, получающих инструкции от вышесто­ящих руководителей, находят возможным отречься от всякой заботы о социальных последствиях различных методов внедрения техноло­гического изменения.

Последние главы этой книги, представляющие два типа эмпири­ческих исследований в области социологии знания, были написаны первыми. Глава XX посвящена той форме, которую приняли некото­рые социологические основания поддержки науки как социального института в Англии семнадцатого столетия. В этой главе берется и подвергается проверке интуитивное прозрение, заключенное в гипо­тезе Макса Вебера о связях между ранним аскетическим протестан­тизмом и капитализмом, а именно состоящее в том, что тот же аске­тический протестантизм способствовал мотивации и ориентации де-ятельностей людей в направлении экспериментальной науки. Это историческая форма указанной гипотезы. В более общей и аналити­ческой своей форме она гласит, что наука, как и все другие социальные институты, должна, чтобы развиваться, находить опору в ценностях группы. Не в последнюю очередь, стало быть, обнаруживается тот па­радокс, что даже такая рациональная деятельность, как научное ис­следование, базируется на нерациональных ценностях. Этот ранний экскурс в исследовательскую проблему социологических корней ин­тереса к науке необходимо, разумеется, усложнить, дополнить и под­корректировать другими эмпирическими исследованиями, относящи-

748

мися к другим временам и другим местам. Из таких сравнительных исследований должно сложиться более основательное понимание это­го важного сектора социологии науки.

Какие детерминанты, помимо сугубо научных, определяют точки сосредоточения научного интереса и отбор проблем, когда соци­альный институт науки обретает под собой прочные основания? Этому вопросу посвящена заключительная глава: местом опять-таки выб­рана Англия, а временем — XVII век. С тех пор как эта статья была впервые опубликована, разгорелись жаркие и напряженные споры вокруг бесплодного и вводящего в заблуждение вопроса о том, ока­зывают или не оказывают воздействие на отбор проблем научного исследования практические (экономические и технологические) по­требности эпохи. Именно энтузиастам из двух этих лагерей удалось превратить проблему социологического исследования в политичес­кие лозунги, в которых ответы даются еще до того, как начнется из­нурительная исследовательская работа. Важно, в конце концов, не то, проявлялись ли когда бы то ни было такие практические влияния на ход научного развития и всегда ли они оказывались определяющи­ми. Скорее тут есть целое множество вопросов, каждый из которых требует долгого и кропотливого исследования, а не поспешных не­терпеливых ответов: в какой степени были действенны эти влияния в разное время и в разных местах? при каких социологических усло­виях они оказываются более определяющими, а при каких — менее? обнаруживаются ли они с большей типичностью на ранних стадиях развития научной дисциплины? какие различные последствия — для науки и для социальной структуры — влекут за собой некоторые об­разцы, в соответствии с которыми происходит принятие исследова­тельских проблем?

По мере накопления материала, имеющего отношение к такого рода вопросам, еще один сектор социологии науки будет обретать под собой прочную основу. Последняя глава этой книги нацелена на то, чтобы дать кое-какой материал такого рода, касающийся того небольшого отрезка времени, когда происходило становление на­уки в Англии.

^ XVII. НАУКА И СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК¹

Приблизительно на рубеже прошлого и нынешнего веков Макс Вебер обратил внимание на то, что «вера в ценность научной истины не что иное, как продукт определенной культуры, а совсем не данное от природы свойство»². Теперь мы можем добавить: и такая вера лег­ко превращается в сомнение или неверие. Наука неуклонно развива­ется только в обществах с определенным порядком, подчиненных особому комплексу молчаливых допущений и институциональных ограничений. То, что кажется нам нормальным явлением, не требу­ющим объяснения и надежно закрепляющим многие самоочевидные культурные ценности, в другие времена было аномальным и нетипич­ным и во многих местах остается таковым до сих пор. Преемствен­ность науки требует активного участия заинтересованных и талант­ливых людей в научных поисках. А эту поддержку науке обеспечивают только подходящие культурные условия. Поэтому нам важно изучить те регуляторы, которые мотивируют научные карьеры, отбирают и на­деляют престижем одни научные дисциплины и отвергают или диск­редитируют другие. При этом выяснится, что изменения в институ­циональной структуре могут ограничивать, модифицировать научные искания или даже, возможно, им препятствовать³.

Источники враждебного отношения к науке

Враждебное отношение к науке может возникать при наличии по крайней мере двух наборов условий, хотя конкретные системы ценное -

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

¹ Доклад, прочитанный на конференции Американского социологического об­
щества в декабре 1937 г. Автор выражает признательность профессору Риду Бейну,
профессору Толкотту Парсонсу, д-ру Э.Й. Хартшорну и д-ру Э.П, Хатчинсону за по­
лезные предложения. — ^ Примеч. автора.

² Max Weber, Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre, S. 213 (M. Вебер. «Объек­
тивность» социально-научного и социально-политического познания — М. Вебер.
Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 412—413). Ср.: Sorokin, ^ Social and
Cultural Dynamics, особенно том II, глава 2. — Примеч. автора.

¹ Ср.: Merton, Science, Technology and Society in Seventeenth Century England, Chap. XI. — Примеч. автора.

750

тей — гуманистические, экономические, политические, религиоз­ные, — на которых оно базируется, могут значительно различаться. Пер­вый включает в себя логическое, хотя и не обязательно правильное зак­лючение, что получаемые наукой результаты или используемые ею ме­тоды враждебны соблюдению важных ценностей. Второй складывает­ся главным образом из нелогических элементов. В его основе лежит ощущение несовместимости между чувствами, воплощенными в на­учном этосе, и чувствами, которые обнаруживаются в других инсти­тутах. Всякий раз, когда достоверность этого ощущения ставится под сомнение, оно рационализируется. Оба набора условий в той или иной степени лежат в основе нынешних восстаний против науки. Можно добавить, что такого рода рассудочные и аффективные реакции вклю­чаются также в социальное одобрение науки. Однако в данном случае считается, что наука способствует достижению одобренных целей, и базисные культурные ценности ощущаются как совпадающие с цен­ностями науки, а не как эмоционально им противоречащие. Следова­тельно, положение науки в современном мире может быть проанали­зировано как результат действия двух наборов противоположных сил, первый из которых одобряет науку как широкомасштабную соци­альную деятельность, а другой ей противостоит.

Мы ограничим наше исследование лишь несколькими наглядны­ми примерами переоценки социальной роли науки, нисколько не имея при этом в виду, что локализация антинаучного движения ограничи­вается только этими случаями. Многое из того, что будет здесь сказа­но, вероятно, может быть также применено и к другим случаям, от­носящимся к другим временам и другим местам⁴.

Иллюстрацией того, каким образом логические и нелогические процессы сливаются воедино в деле модификации или сокращения научной деятельности, является ситуация в нацистской Германии после 1933 года. Отчасти сдерживание развития науки в этой стране представляет собой непреднамеренный побочный результат измене­ний в политической структуре и националистическом кредо. В соот­ветствии с догмой расовой чистоты практически все лица, не удов­летворяющие политически насаждаемым критериям «арийского» про­исхождения и открытого сочувствия нацистским целям, были изгна­ны из университетов и научных учреждений⁵. Поскольку в число этих

⁴ Безвременная кончина Э.Й. Хартшорна оборвала на полпути намечавшееся
исследование науки в современном мире, которое должно было опираться на анализ,
введенный в этой главе. —