Хранитель

Вид материала

Документы

Содержание Социальная организация исследования Дальнейшие вопросы и проблемы Xiv. социология познания Ideology and Utopia

Подобный материал:

• Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
• Г. Н. Кондакова Главный хранитель музейных фондов, 4056.71kb.
• Елене Георгиевне Боннэр исполнилось 85 лет. Елена Боннэр является одним из основателей, 1282.61kb.
• Реферат: Семья хранитель и носитель духовности, 174.32kb.
• Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
• Обзор книжных коллекций фонда редких книг библиотеки музея-заповедника «Бородинское, 86kb.
• Т. Белина Посвящается Джин Флорес, сотруднице Организации Объединенных Наций, которая, 2693.54kb.
• Правила игры 6 Что такое пкм? 10 Волшебный компот, 2407.26kb.
• «Здесь люди подтверждают судьбы, стажи, Порою даже даты позабыв, Решить проблемы позволяет, 23.52kb.
• Творческие коллективы показали программы в номинациях: «Российская деревня хранитель, 759.95kb.

непос­редственных рыночных или военных целей. Непосредственная зада­ча прикладного исследования иногда затеняет долгосрочные задачи Фундаментальных исследований. Динамические категории, не име­ющие прямого отношения к коммерческим интересам, например, категория «ложного сознания» (операционально определяемая, напри­мер, явным расхождением между объективно низким экономическим статусом и идеологической идентификацией с высшими экономичес­кими стратами), или различные типологии экономически мобильных индивидов пока еще играют незначительную роль в описании ауди­тории.

643

В то время как европейский вариант (социология познания) для получения различных интеллектуальных и культурных результатов редко обращался к исследованию аудитории, американский вариант (исследование массовых коммуникаций) делал это очень часто, и ка­тегории этого исследования до недавнего прошлого формировались не столько потребностями социологической или психологической теории, сколько практическими потребностями тех групп и агентств, которым требовалось исследовать аудиторию. Под прямым давлением рынка и в силу военных надобностей были созданы точные методики иссле­дования, которые первоначально несли на себе отпечаток своего про­исхождения; в большой мере они обусловлены практическими целя­ми, для которых они первоначально были предназначены.

Вопрос о том, становится ли впоследствии эта процедура иссле­дования независимой от своего социального происхождения, сам по себе представляет интерес для социологии познания. При каких ус­ловиях исследования, вызванные к жизни рыночными и военными интересами, добиваются функциональной автономии, которая позво­ляет включить их методики и открытия в общую сферу социологии? Возможно, здесь имеется параллель (настолько самоочевидная, что мы вообще ее не замечаем) с тем, что происходило в физике в семнад­цатом столетии. Вспомним, что в это время не старые университеты, а новые научные общества стимулировали экспериментальный про­гресс науки, и сам этот импульс был связан с практическими потреб­ностями, обусловившими развитие физических дисциплин. Точнотак же в настоящее время индустрия и правительство вкладывают в ис­следование массовых коммуникаций большие капиталы, чтобы под­держать социологические исследования, необходимые для их соб­ственных целей, — поддержать там и тогда, где и когда университеты не хотят или не могут оказать такую поддержку. Со временем были созданы методики, обучен персонал, получены результаты. По-види­мому, в наши дни этот процесс продолжается, и по мере того как про­явления действительной и потенциальной ценности исследования привлекают внимание университетов, те обеспечивают необходимые для исследований (фундаментальных и прикладных) ресурсы — как в этой, так и в других отраслях социологии. В дальнейшем было бы интересно проследить: не слишком ли исследования, ориентирован­ные на потребности правительства и индустрии, подвержены давле­нию проблем, требующих немедленного решения и почти не дающих повода обратиться к более фундаментальным проблемам социологии? Не находим ли мы, что социология еще недостаточно продвинута, а индустрия и правительство еще недостаточно созрели, чтобы оказать такую же широкомасштабную поддержку социологии, какую они ока-

644

зывают физике? Эти вопросы вытекают непосредственно из социаль­ной истории исследований в области массовых коммуникаций, но они имеют прямой интерес для представителей социологии познания.

^ Социальная организация исследования

Как в отношении предмета исследования, определения проблем, понимания эмпирических данных и методологических установок, так и в отношении организации исследовательских кадров европейский и американский варианты также занимают разные позиции. Европей­цы обычно работают как ученые-одиночки, изучая публикации, кото­рые можно получить в библиотеках, и, может быть, пользуясь помо­щью одного-двух сотрудников, постоянно работающих под их прямым наблюдением. Американцы же все больше работают как исследователь­ские команды или как большие исследовательские организации, вклю­чающие несколько команд.

Эти различия в социальной организации исследования подпиты­вают остальные различия, о которых мы говорили выше. Например, они усиливают различие установок относительно процедур исследо­вания и относительно таких методологических проблем, как та, ко­торую мы вкратце рассматривали, — проблема надежности.

Несомненно, европейские ученые-одиночки, работающие в об­ласти социологии познания, абстрактно осознают необходимость надежной категоризации своих эмпирических данных, поскольку их исследования вообще включают в себя систематические эмпиричес­кие данные. Не вызывает сомнений также и то, что обычно они стре­мятся создать, а может быть, и создают логически непротиворечи­вые, последовательные классификации на основе собранных ими материалов, придерживаясь определенных критериев классифика­ции в тех, очевидно, редких случаях, когда они ярко выражены. Но ученый-одиночка не должен именно в силу самой структуры своей рабочей ситуации систематически иметь дело с надежностью как с методологической проблемой. Маловероятно, чтобы какой-нибудь другой ученый, занимающий совсем другое место в академическом сообществе, независимо от него случайно собрал бы точно такой же эмпирический материал, пользуясь точно такими же категориями и критериями их определения, осуществляя те же самые интеллекту­альные операции. Маловероятен и другой, противоположный вари­ант — намеренное точное воспроизведение одного и того же иссле­дования. Следовательно, при организации работы европейского уче­ного вряд ли возникнет ситуация, требующая то него систематичес-

645

ки заниматься трудной проблемой надежности наблюдений или на­дежности анализа.

С другой стороны, совсем другая социальная организация амери­канских исследований в области массовых коммуникаций явочным порядком привлекает внимание ктаким методологическим проблемам, как надежность. Эмпирические исследования в области массовых ком­муникаций обычно требуют систематического охвата большого коли­чества данных. Данных так много, что обычно ученый, работающий в одиночку, не в состоянии их систематизировать, и рутинные операции оборачиваются такой тратой времени, что он не в силах этого возмес­тить. Если эти исследования вообще должны быть выполнены, они требуют совместной работы нескольких исследователей, объединен­ных в команды. Свежие примеры тому дают Лассуеловский проект ис­следования военных коммуникаций в библиотеке Конгресса, Ховлан-довская секция массовых коммуникаций в исследовательском отделе­нии отдела информации и образования армии США и отдел исследо­вания коммуникаций в Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета.

При такой организации исследований проблема надежности на­чинает играть столь важную роль, что ею уже нельзя пренебречь или не заниматься. Потребность в надежности наблюдений и анализа, которая, разумеется, существует во всей области исследований в це­лом, становится более различимой и более настоятельной в миниатюр­ных пределах исследовательской команды. Разные исследователи, работая с одним и тем же эмпирическим материалом и выполняя одни и те же операции, вероятно, должны получить одинаковые результа­ты (в приемлемых границах разброса). Таким образом, сама структу­ра непосредственной рабочей группы, включающей несколько раз­ных сотрудников, усиливает постоянную заботу науки (в том числе и социологии) об ее объективности, то есть межличностной и межгруп­повой надежности данных. Прежде всего, если содержание массовых коммуникаций классифицируется или кодифицируется нескольки­ми кодификаторами, это неизбежно поднимает вопрос, действитель­но ли различными кодификаторами (наблюдателями) получены оди­наковые результаты. Тем самым не только вопрос становится ясным и настоятельным, но и ответ на него можно получить без больших затруднений — путем сравнения нескольких независимых кодифика­ций одного и того же материала. В этом смысле, следовательно, «не случайно» такие исследовательские группы, как Лассуеловский иссле­довательский проект военных коммуникаций, уделяли большое вни­мание надежности контент-анализа, тогда как исследование Маннгей-мом германского консерватизма, тоже основывавшееся на докумен-

646

тальном содержании, но проведенное ученым-одиночкой в чисто ев­ропейской манере, вообще не дает систематической разработки на­дежности как проблемы.

Таким образом, дивергентные тенденции усиливались благодаря различию социальной структуры двух типов исследования: в европей­ской традиции — это исследование, проводимое ученым-одиночкой, чье одиночество смягчается немногочисленными ассистентами; в американской традиции изучения массовых коммуникаций — это команда исследователей, где благодаря общей цели разнообразие пре­вращается в единство.

^ Дальнейшие вопросы и проблемы

Вероятно, было бы очень поучительно продолжить сравнение между двумя этими различными формами исследования коммуникаций. Ка­ково, например, социальное происхождение персонала, проводящего исследование в двух сопоставляемых областях? Различаются ли они в соответствии с различными социальными функциями двух типов ис­следования? Действительно ли представители социологии познания, как предполагает Маннгейм, чаще всего оказываются людьми, мар­гинальными по отношению к различным социальным системам, спо­собными поэтому уловить, если не совместить, различные интеллек­туальные перспективы различных групп, тогда как исследователи массовых коммуникаций чаще всего оказываются людьми, мобиль­ными в рамках экономической или социальной системы, выявляю­щими данные, необходимые для тех, кто управляет организациями, отыскиваетрынки и контролирует множество людей? Связано ли воз­никновение социологии познания в Европе с глубоким расколом принципиально противоположных социальных систем, так что для многих, казалось, не существовало таких сложившихся систем, в ко­торых они могли бы серьезно применить свои навыки и умение, и они прежде всего начали с поисков значимой социальной системы?

Но такие крупномасштабные вопросы лучше рассматривать за пределами этого введения. Наш обзор двух вариантов исследования коммуникаций — европейского (социологии познания) и американ­ского (социологии общественного мнения и массовых коммуника­ций) — может обеспечить контекст для трех последующих глав.

Глава XIV задумана как систематический обзор и оценка некото­рых фундаментальных вкладов в социологию познания. Сразу же за­метим, что эти вклады в основном внесены европейцами и что они по большей части почти ничего не говорят о процедурах анализа и лишь

647

немногим больше — о способе получения систематических эмпи­рических данных. Зато в их интеллектуальных системах можно об­наружить генезис многих важных вопросов социологического иссле­дования.

В следующей главе рассматривается более или менее подробно тот вклад, который внес в социологию познания Карл Маннгейм, и дает­ся более полное исследование некоторых проблем, которые были только упомянуты в более общих дискуссиях, освещенных в главе XIV.

В последней главе части III, посвященной радио- и кинопропа­ганде, обзор текущих исследований почти полностью дается с точки зрения исследовательских процедур. Таким образом, она концентри­рует внимание именно на исследовательских процедурах, необходи­мых для изучения пропаганды, а не на связанных с этим вопросах функциональной роли пропаганды в различных типах общества. Ос­тается еще понять, подходят ли исследовательские методики, рассмот­ренные в этой главе, только для ограниченного круга проблем, выз­ванных к жизни в настоящее время безотлагательными рыночными и военными потребностями, или они подходят также для решения про­блем, неизбежно возникающих в любой крупной социальной струк­туре. Например, действительно ли социалистическое общество в меньшей степени сталкивается с проблемой социальных стимулов и мотиваций, информирования и убеждения большого числа людей относительно целей, к достижению которых нужно стремиться, и необходимости выбрать наиболее быстрый способ достижения этих целей, чем капиталистическое? Можно далее задаться вопросом, дол­жны ли те, кто считает неприемлемым то применение, которое иногда находит социально-методологическое знание, забыть о необходимос­ти такого знания? Кроме того, можно задать вопрос, не означает ли исключительный интерес только к мельчайшим деталям процедуры преждевременного и не слишком продуктивного ограничения социо­логической проблемы, которое приводит к тому, что исследование явно перестает иметь какое-либо отношение к социологии или обществу. Перечисленные вопросы гораздо легче поставить, чем получить на них ответ, хотя содержание главы XVI может по крайней мере обеспечить исходное сырье для тех, кто захочет сформулировать эти ответы.

^ XIV. СОЦИОЛОГИЯ ПОЗНАНИЯ

Нынешнее поколение стало очевидцем возникновения особой области социологического исследования — социологии познания (Wissenssociologie). В действительности термин «познание» следует интерпретировать очень широко, так как в этой области исследова­ния, по существу, охватывают всю гамму продуктов культуры (идеи, идеологии, юридические и этические убеждения, философию, науку, технологию). Но какова бы ни была концепция познания, ориента­ция этой дисциплины в основном остается одной и той же: она в пер­вую очередь интересуется связями между познанием и другими экзи­стенциальными факторами общества или культуры. Несмотря на то что эта формулировка основной цели, может быть, является чересчур общей и даже неясной, более конкретное высказывание не сможет охватить различные подходы, которые в ней развивались.

В таком случае, очевидно, социология познания занимается про­блемами, которые имеют длительную историю. Не случайно эта дис­циплина была основана ее первым историком — Эрнстом Грюнваль-дом¹. Но нас многочисленные предшественники современных тео­рий интересуют далеко не в первую очередь. Действительно, лишь немногие современные наблюдения не нашли своего выражения го­раздо раньше в виде сжатого наводящего на размышления афориз­ма. Королю Генриху IV напоминали: «Твое желание, Гарри, было отцом этой мысли» — только за несколько лет до того, как Бэкон написал: «Человеческий разум не холодный свет, его питают воля и чувства; а это порождает желательное каждому в науке»*. И Ницше

© Перевод. Каганова З.В., 2006 В этой главе ничего не будет сказано об истории этой дисциплины. Эрнст Грюн-вальд дает очерк ранних стадий ее развития, начиная по крайней мере с так называемой ^эРы Просвещения (см.: Gruenwald E., Das Problem derSociologie des Wissens (AVien — Leipzig ""helm Braumueller, 1934». Что касается общего обзора, см.: Dahlke H.O., «The sociology of knowledge», in: Barnes H.E., Howard and F.B. Becker, eds., Contemporary Social Theory (New York: Appleton — Century, 1940), pp. 64—89. — Примеч. автора.

Бэкон Ф. Новый органон. — Ленинград: ОГИЗ — Соцэкгиз, Ленинградское отделение, 1935, с. 120. - Примеч. пер.

649

написал множество афоризмов о том, каким образом потребности определяют перспективы, через призму которых мы интерпретиру­ем мир, так что даже чувственные восприятия пропитываются цен­ностными предпочтениями. Предшественники социологии позна­ния только подтверждают одно замечание Уайтхеда, который счи­тал, что приблизиться к истинной теории и схватить, как она при­меняется, — это две совершенно разные вещи, как учит история науки. Все сколько-нибудь важное уже было сказано раньше — кем-то, кто не открывал этого.

Социальный контекст

Помимо исторического и интеллектуального происхождения, есть еще один вопрос: на чем базируется современный интерес к социо­логии познания? Общеизвестно, что в качестве отдельной дисципли­ны социология познания культивировалась прежде всего в Германии и во Франции. Американские социологи стали проявлять интерес к проблемам в этой области только в последние десятилетия. Рост ко­личества публикаций и — решающее свидетельство академической респектабельности — докторских диссертаций в этой области отчас­ти свидетельствует о возрастающем интересе.

Непосредственное и явно неадекватное объяснение этого разви­тия событий указало бы на постоянно происходящий в настоящее вре­мя перенос европейского социологического мышления в Америку теми социологами, которые недавно приехали в эту страну. Несомненно, эти ученые входили в число носителей и распространителей социологии познания. Однако это обстоятельство просто обеспечивало наличие этих концепций и не больше объясняло их действительное призна­ние, чем сам факт наличия чего-либо в любом другом примере диф­фузии культур. Американское мышление оказалось восприимчивым к социологии познания главным образом потому, что она имела дело с такими проблемами, понятиями и теориями, которые становились все более уместными в нашей современной социальной ситуации, так как наше общество обрело некоторые черты тех европейских обществ, в которых эта дисциплина развивалась первоначально. Социология познания становится уместной в определенных социальных и куль­турных условиях². С углублением социального конфликта различия между групповыми ценностями, установками и образами мыслей до-

² См.: Mannheim К., ^ Ideology and Utopia, pp. 5-12; Sorokin P., Social and Cultural Dynamics, II, pp. 412—413. — Примеч. автора.

650

стигают такого пункта, где ориентация, которая у этих групп раньше была общей, затемняется из-за несовместимых с ней различий. Та­кое развитие событий не только создает различные дискурсивные миры, но существование любого из этих миров бросает вызов валид-ности и легитимности остальных. Сосуществование этих конфликт­ных перспектив и интерпретаций в одном и том же обществе приводит к активному и взаимному недоверию между группами. В контексте не­доверия больше никто не исследует содержание мнений и суждений, чтобы определить, валидны они или нет; больше никто не сопоставля­ет суждения с их релевантным обоснованием; зато вводится совершен­но новый вопрос: как происходит, что придерживаются именно этих взглядов? Мышление становится функционализированным; оно ин­терпретируется с позиций его психологических, экономических, со­циальных или расовых источников и функций. В общем, этот тип фун-кционализации встречается тогда, когда суждения подвергаются со­мнению, когда они кажутся так явно неправдоподобными, абсурд­ными или противоречивыми, что уже не нужно больше исследовать доказательства «за» и «против», а нужно только выяснить, почему это суждение вообще возникло³. Такие «чуждые» утверждения «объясня­ются» особыми интересами, случайными мотивами, разрушенными перспективами, социальным положением и т.д. (или приписываются им). В обыденном мышлении эта позиция влечет за собой взаимные нападки на честность оппонентов; в более систематическом мышле­нии она приводит к взаимному идеологическому анализу. На обоих уровнях она подпитывается за счет нарушений коллективной безо­пасности и подпитывает их.

В этом социальном контексте широкое распространение получа­ет множество интерпретаций человека и культуры, которые имеют некоторые общие исходные предпосылки. Не только идеологический анализ и социология познания, но и психоанализ, марксизм, се-

³ Фрейд наблюдал эту тенденцию скорее для того, чтобы выяснить «происхожде­ние», чем для проверки валидности тех суждений, которые кажутся нам очевидно абсурдными. Предположим, например, что некто утверждает, будто центр Земли сде­лан из джема. «Результатом наших интеллектуальных возражений станет переключе­ние наших интересов; вместо того чтобы заинтересоваться исследованием, действи­тельно ли внутренность Земли сделана из джема или нет, мы начнем интересоваться, каким должен быть человек, у которого в голове имеется такая идея...» (Sigmund Freud, New Introductory Lectures (New York: W.W. Norton, 1933, p. 49). На социальном уровне принципиальное различие воззрений различных социальных групп приводит нетоль-^ко к нападкам ad hominem [букв, применительно к человеку; довод, который имеет ^лью не доказательство правильности выдвигаемого положения, а воздействие на Увства собеседника. — Примеч. пер.], но также и к «функционализированным объяс­нениям». _ Примеч. автора.

651

мантический и пропагандистский анализ, концепция Парето и в ка­кой-то мере функциональный анализ имеют сходные воззрения на роль идей, несмотря на свои различия в других отношениях. С одной стороны, есть область вербализации и идей (идеологии, рационально­сти, способы выражения чувств, искажения, фольклор, словопроиз­водство), каждая из которых считается способом выражения, словоп­роизводства или обмана (себя самого или других людей) и функцио­нально связана с каким-либо субстратом. С другой стороны, имеются ставшие понятными гораздо раньше субстраты (производственные от­ношения, социальное положение, базисные импульсы, психологичес­кий конфликт, интересы и чувства, межличностные отношения и т.п.). Через все это проходит сквозная основополагающая тема — тема спонтанной детерминации идей субстратом, подчеркивающая различие между реальностью и иллюзиями, между реальностью и ви­димостью в сфере человеческого мышления, мнений и поведения. И каковы бы ни были намерения аналитиков, их анализ имеет ярко выраженную тенденцию — обвинить, секуляризировать, ироничес­ки высмеять, сатирически изобразить, сделать чуждым, лишить вся­кой ценности внутреннее содержание любого общепринятого убеж­дения или точки зрения. Рассмотрим только, какие скрытые намеки содержатся в терминах, отобранных в связи с этими контекстами при­менительно к мнениям, идеям и мыслям: ложные жизненные пред­ставления, мифы, иллюзии, словесное творчество, фольклор, рацио­нализация, идеология, вербальный фасад, псевдопричины и т.д. Об­щей для всех этих схем анализа является только практика обесцени­вания