Geum.ru

Вопросы к экзамену по истории русской литературной критики V курс, стационар

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


Далее Б. пишет о романе «Е.О», как о величайшем произведении, создать которое под силу лишь «великому гению» - Пушкину.
Шестидесятые годы
Творения Пушкина, создавшие новую русскую литературу, образовавшие новую русскую поэзию
Пушкин есть явление чрезвычайное
Ответ на поставленный в заглавии статьи вопрос получался такой
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

19Творчество А. С. Пушкина в критике разных эпох. Сравнительный типологический анализ статей В. Г. Белинского (8-я, 9-я, из цикла «Сочинения Александра Пушкина»), Д. И. Писарева («Пушкин и Белинский»), Д. С. Мережковского («Пушкин»).

Творчеству А.С.Пушкина в русской критике отводится большое место. Разные критики по-разному оценивают вклад поэта в русскую литературу. Белинский пишет, что «Пушкин был на Руси полным выразителем своей эпохи». Вообще, творчеству Пушкина Белинский посвящает огромное количество критических статей и сочинений. Обратимся к 8-9 статьям сочинения Александра Пушкина. Статьи посвящены роману А. С. Пушкина “Евгений Онегин”, они были последовательно опубликованы в 1844—1845 годах в журнале “Отечественные записки”. В свое время роман “Евгений Онегин” вызвал многочисленные отклики современников. Все эти отклики, в высшей степени противоречивые, отражали неустойчивость эстетического сознания эпохи. Однако при всех разногласиях их объединяло одно — непонимание гениального новаторства, оригинальности и подлинного смысла пушкинского произведения. Белинский поставил себе цель: “Раскрыть по возможности отношение поэмы к обществу, которое она изображает”,— и весьма преуспел в этом.
Говоря о романе А. С. Пушкина “Евгений Онегин” в целом, Белинский отмечает его историзм в воспроизведенной картине русского общества. Критик считает “Евгения Онегина” поэмой исторической, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица. Глубокое знание обиходной философии, которым обладал Пушкин, сделало “Онегина” произведением оригинальным и чисто русским. “Пушкин взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию...— отмечает Белинский.— “Онегин” есть поэтически верная действительности картина русского общества в известную эпоху”.

Большое место в статье отводится творчеству П. Автор дает оценку его деятельности:

«В ней Пушкин является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания: заслуга безмерная! До Пушкина русская поэзия была не более, как понятливою и переимчивою ученицею европейской музы, - и потому все произведения русской поэзии до Пушкина как-то походили больше на этюды и копии, нежели на свободные произведения самобытного вдохновения».

^ Далее Б. пишет о романе «Е.О», как о величайшем произведении, создать которое под силу лишь «великому гению» - Пушкину.

«Разгадать тайну народной психеи, для поэта, - значит уметь равно быть верным действительности при изображении и низших, и средних, и высших сословий. Кто умеет схватывать резкие оттенки только грубой простонародной жизни, не умея схватывать более тонких и сложных оттенков образованной жизни, тот никогда не будет великим поэтом и еще менее имеет право на громкое титло национального поэта. Великий национальный поэт равно умеет заставить говорить и барина, и мужика их языком….И первым таким национально-художественным произведением был "Евгений Онегин" Пушкина. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что он был и глубоко сознавал себя национальным поэтом.

По мнению Белинского, в лице Онегина, Ленского и Татьяны Пушкин изобразил русское общество в одной из фаз его образования и развития. Критик дал характеристику образам романа. Характеризуя Онегина, он замечает: “Большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видела в нем человека холодного, сухого и эгоиста по натуре. Нельзя ошибочнее и кривее понять человека!.. Светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охолодила к бесплодным страстям и мелочным развлечениям... Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры...”. «Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую, сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину».


В вышерассмотренных критических статьях Белинский учел и вместе с тем решительно отверг все те мелкие и плоские толкования пушкинского романа, которыми грешила критика с момента появления его первой главы и вплоть до публикаций статей Белинского. Он, напртив подтвердил свое мнение о гениальности Пушкина. Раскрыл основные мотивы художественности романа Е.О. Назвал П. «Истинным отцом нашей поэзии».

^ Шестидесятые годы - самая блестящая эпоха в истории русской критики и литературы XIX века. Победивший в русской литературе критический реализм сложился в мощное направление, которое теоретически и организационно вдохновлялось редакцией «Современника» во главе с Некрасовым, Чернышевским, Добролюбовым и Щедриным. Эту историческую роль вместе с «Современником» разделял другой журнал демократического направления - «Русское слово», издававшийся Г. Е. Благосветловым, в котором главным критиком был Писарев.

Рассмотрев четыре больших статьи Чернышевского об анненковском издании сочинений Пушкина (1855), можно сделать вывод, что Пушкин для него - тема чисто историческая, уже решенная Белинским в его «пушкинских статьях». Чернышевский разделял мнение Белинского о том, что Пушкин - истинный отец нашей поэзии, воспитатель эстетического чувства. В лице Пушкина русское общество впервые признало писателя «великим, историческим деятелем». При этом, может быть, выше, чем Белинский, Чернышевский оценивал ум Пушкина и содержание его поэзии. Пушкин - человек «необыкновенного ума», каждая его страница «кипит умом и жизнью образованной мысли».

"^ Творения Пушкина, создавшие новую русскую литературу, образовавшие новую русскую поэзию", по глубокому убеждению критика, "будут жить вечно". "Не будучи по преимуществу ни мыслителем, ни ученым, Пушкин был человек необыкновенного ума и человек чрезвычайно образованный; не только за тридцать лет, но и ныне в нашем обществе немного найдется людей, равных Пушкину по образованности". "Художнический гений Пушкина так велик и прекрасен, что, хотя эпоха безусловного удовлетворения чистой формой для нас миновала, мы доселе не можем не увлекаться дивной, художественной красотой его созданий. Он - истинный отец нашей поэзии". Пушкин "не был поэтом какого-нибудь определенного воззрения на жизнь, как Байрон, не был даже поэтом мысли вообще, как, например, Гете и Шиллер. Художественная форма "Фауста", "Валленштейна", или "Чайльд-Гарольда" возникла для того, чтобы в ней выразилось глубокое воззрение на жизнь; в произведениях Пушкина мы не найдем этого. У него художественность составляет не одну оболочку, а зерно и оболочку вместе".

Пушкин был для Писарева пройденной ступенью. Он мог ими гордиться, но особо ими не интересовался. Историко-литературная концепция, столь широкая у Белинского, у Писарева уже не захватывала даже «гоголевского» периода. Его уже не волновали проблемы предшествовавшего поколения писателей. Он считал, что современная литература только и может по-настоящему осознать свои боевые задачи, если будет отталкиваться от прошлого, его героев, его эстетики. Только люди с эстетическим чувством, говорил Писарев, зачитываются и знают наизусть сочинения Пушкина, Лермонтова и Гоголя. «Что же касается до большинства, то оно или вовсе не читает их, или прочитывает их один раз, для соблюдения обряда, и потом откладывает в сторону и почти забывает» («Схоластика XIX века»).

Он ставил только один вопрос: следует ли нам читать Пушкина сейчас? И отвечал отрицательно. Пушкина следует сдать в архив вместе с Ломоносовым, Державиным, Карамзиным и Жуковским. Пушкин для Писарева — только «великий стилист», «легкомысленный версификатор». Никакой «энциклопедией русской жизни» и «актом самосознания» для общества роман «Евгений Онегин» не был: «В самом герое, Онегине, ничего передового и симпатичного нет. Татьяна — идеальничающая посредственность».

Судьба героев прошлого определяется Писаревым так: с Онегиным мы не связаны решительно ничем; Бельтов, Чацкий, Рудин лучше Онегина, без них не могло бы быть и нас, это наши учителя, но их время прошло навсегда с той минуты, как появились Базаровы, Лопуховы и Рахметовы («Пушкин и Белинский»).

В итоге генеалогия героев времени вырисовывалась следующим образом: по прямой линии выстраивались Чацкий, Печорин, Бельтов, Рудин, Базаров, затем Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна и Рахметов. Онегин выпадал из галереи как натура слишком прозаическая и нисколько не альтруистическая.

В своей статье Мережковский использует оценку творчества Пушкина его современниками:

«^ Пушкин есть явление чрезвычайное, - пишет Гоголь в 1832 году, - и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла". В другом месте Гоголь замечает: "в последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всем так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов; но еще замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним еще больше жизнь".

Мережковский стчитает, что авторитет Писарева поколеблен, но не пал. Его отношение к Пушкину кажется теперь варварским; но и для тех, которые говорят явно против Писарева, наивный ребяческий задор демагогического критика все еще сохраняет некоторое обаяние. Грубо утилитарная точка зрения Писарева, в которой чувствуется смелость и раздражение дикаря перед созданиями непонятной ему культуры, теперь анахронизм: эта точка зрения заменилась более умеренной либерально-народнической, с которой Пушкина, пожалуй, можно оправдать в недостатке политической выдержки и прямоты. Тем не менее, Писарев, как привычное тяготение и склонность ума, все еще таится в бессознательной глубине многих современных критических суждений о Пушкине. Писарев, Добролюбов, Чернышевский вошли в плоть и кровь некультурной русской критики: это - грехи ее молодости, которые не легко прощаются. Писарев, как представитель русского варварства в литературе, не менее национален, чем Пушкин, как представитель высшего цвета русской культуры.

Все говорят о народности, о простоте и ясности Пушкина, но до сих пор никто, кроме Достоевского, не делал даже попытки найти в поэзии Пушкина стройное миросозерцание, великую мысль

Его не сравнивают ни со Львом Толстым, ни с Достоевским: ведь те - пророки, учители или хотят быть учителями, а Пушкин только поэт, только художник

Пушкин подобно Гёте, рассуждающий о мировой поэзии, о философии, о религии, о судьбах России, о прошлом и будущем человечества, - это было так ново, так странно и чуждо заранее составленному мнению

Трудность обнаружить миросозерцание Пушкина заключается в том, что нет одного, главного произведения, в котором поэт сосредоточил бы свой гений, сказал миру все, что имел сказать, как Данте - в "Божественной комедии", как Гёте - в "Фаусте".

«Сочинения Пушкина, - говорит Гоголь, - где дышит у него русская природа, так же тихи и беспорывны, как русская природа. Их только может совершенно понимать тот, чья душа так нежно организована и развилась в чувствах, что способна понять неблестящие с виду русские песни и русский дух; потому что чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина»

Достоевский отметил удивительную способность Пушкина приобщаться ко всяким, даже самым отдаленным культурным формам, чувствовать себя как дома у всякого народа и времени

Способность Пушкина перевоплощаться, переноситься во все века и народы свидетельствует о могуществе его культурного гения

Ни Гоголь, ни Достоевский не отметили в творчестве Пушкина одной характерной особенности, которая, однако, отразилась на всей последующей русской литературе: Пушкин первый из мировых поэтов с такою силою и страстностью выразил вечную противоположность культурного и первобытного человека

Поэзия Пушкина представляет собою редкое во всемирной литературе, а в русской единственное, явление гармонического сочетания, равновесия двух начал - сочетания, правда, бессознательного, по сравнению, напр., с Гёте.

Пушкин, как галилеянин, противополагает первобытного человека современной культуре. Той же современной культуре, основанной на власти черни, на демократическом понятии равенства и большинства голосов, противополагает он, как язычник, самовластную волю единого - творца или разрушителя, пророка или героя. Полубог и укрощенная им стихия - таков второй главный мотив пушкинской поэзии.

Трагизм русской литературы заключается в том, что, с каждым шагом все более и более удаляясь от Пушкина, она вместе с тем считает себя верною хранительницею пушкинских заветов.

Тургенев и Гончаров делают добросовестные попытки вернуться к спокойствию и равновесию Пушкина. Если не сердцем, то умом понимают они героическое дело Петра, чужды славянофильской гордости Достоевского, и сознательно, подобно Пушкину, преклоняются перед западной культурой. Тургенев является в некоторой мере законным наследником пушкинской гармонии и по совершенной ясности архитектуры и по нежной прелести языка.

Но это сходство поверхностно и обманчиво. Попытка не удалась ни Тургеневу, ни Гончарову. Чувство усталости и пресыщения всеми культурными формами, буддийская нирвана Шопенгауэра, художественный нигилизм Флобера гораздо ближе сердцу Тургенева, чем героическая мудрость Пушкина

Гончаров пошел еще дальше по этому опасному пути. Критики видели в "Обломове" сатиру, поучение. Но роман Гончарова страшнее всякой сатиры. Для самого поэта 'в этом художественном синтезе русского бессилия и "неделания" нет ни похвалы, ни порицания, а есть только полная правдивость, изображение русской действительности. В свои лучшие минуты Обломов, книжный мечтатель, неспособный к слишком грубой человеческой жизни, с младенческой ясностью и целомудрием своего глубокого и простого сердца, окружен таким же ореолом тихой поэзии, как "живые мощи" Тургенева. Гончаров, может быть, и хотел бы, но не умеет быть несправедливым к Обломову, потому что он его любит, он, наверное, хочет, но не умеет быть справедливым к Штольцу, потому что он втайне его ненавидит. Немец-герой (создать русского героя он и не пытается - до такой степени подобное явление кажется ему противоестественным) выходит мертвым и холодным.

Достоевский не скрывает своей дисгармонии, не обманывает ни себя, ни читателя, не делает тщетных попыток восстановить нарушенное равновесие пушкинской формы. А между тем он ценит и понимает гармонию Пушкина проникновеннее, чем Тургенев и Гончаров, - он любит Пушкина, как самое недостижимое, самое противоположное своей природе, как смертельно больной - здоровье, - любит и уж более не стремится к нему.

Лев Толстой есть антипод, совершенная противоположность и отрицание Пушкина в русской литературе. И, как это часто бывает, противоположности обманывают поверхностных наблюдателей внешними сходствами. И у Пушкина, и у теперешнего Льва Толстого - единство, равновесие, примирение. Но единство Пушкина основано на гармоническом соединении двух миров; единство Льва Толстого - на полном разъединении, разрыве, насилии, совершенном над одной из двух равно великих, равно божественных стихий. Спокойствие и тишина Пушкина свидетельствуют о полноте жизни; спокойствие и тишина Льва Толстого - об окаменелой неподвижности, омертвении целого мира. В Пушкине мыслитель и художник сливаются в одно существо; у Льва Толстого мыслитель презирает художника, художнику дела нет до мыслителя. Целомудрие Пушкина предполагает сладострастие, подчиненное чувству красоты и меры; целомудрие Льва Толстого вытекает из безумного аскетического отрицания любви к женщине.

20. Литературно-критическое тв-во Н.В.Гоголя. Типологический анализ одной из статей.

Статья Плетнева «Чичиков, или «Мертвые души» Гоголя», опубликованная в июль­ском номере «Современника» за 1842 г., содержала установку на цело­стный эстетический разбор поэмы, которого так ждал от критика сам автор. Вступая в спор с Н.Гречем, Ф. Булгариным, О. Сенковским. Плетнев, как и Белинский, ставил Гоголя в первый ряд среди совре­менных писателей, отмечая удивительную верность автора действи­тельности. Критик безого­ворочно принимает жанровое обозначение «Мертвых душ» как по­эмы, обращая внимание на естественность ее построения, «внутрен­нюю эстетику» автора.

В произведениях Гоголя П.А.Вяземский видел преж­де всего уникальное эстетическое явление, отвергал мысль о тенден­циозности писателя, о сознательном обличении им «недугов общест­венных» (статья 1836 г. о «Ревизоре»). Вяземский решительно проти­вился тому, что именем Гоголя теоретики натуральной школы пыта­лись придать ей идейную и эстетическую целостность. Непредвзято оценивая содержание «Выбранных мест из переписки с друзьями» (ста­тья Языков — Гоголь, 1847), он дальновидно подмечал не только сла­бые, но и сильные стороны позиции автора, подчеркивал гражданскую тревогу писателя о нравственном состоянии современного общества.

Важную роль в формировании русской эстетической и литератур­но-критической мысли XIX в. сыграли выступления Гоголя. Его критика является «преимущественно художественной», поскольку об «искусстве Гоголь рассуждает на языке искусства». Критические раз­мышления писателя отличаются яркой образностью, эмоциональностью стиля, некоторые из них организованы по сюжетному принци­пу и являются в равной мере художественными произведениями (критический этюд «Борис Годунов». Поэма Пушкина «Театральный разъезд»).

Как писатель и критик Гоголь формировался под влиянием роман­тической литературы и эстетики, особенно немецкой. Романтическими являлись и его представления о духовном горении художника и сам подход к художественным произведениям. Отвергая академизм и ра­ционализм, ранний Гоголь приходил к мысли о невозможности анали­за и систематизации произведений искусства.

Романтическое стремление Гоголя к универсальному охвату жиз­ни и уяснению места в нем искусства отразилось в «Арабесках», за­ключавших в себе наряду с художественными произведениями не­сколько «ученых» статей по истории, географии, литературе и искус­ству. В «этюдах-фантазиях» «Об архитектуре нынешнего времени» и «Скульптура, живопись и музыка» звучал романтический гимн ис­кусству, понимаемому как выражение духа народа и эпохи. Эстетиче­ские воззрения Гоголя органично включали в себя и просветитель­скую традицию. Идея самоценности искусства соединялась с понима­нием его как действенного средства нравственного совершенствова­ния человека, пробуждения в нем «живой души».

В статье «Несколько слов о Пушкине» (1832) был обозначен и та­кой важный для Гоголя принцип, как умение открыть глубинный смысл необыкновенного в самых обычных явлениях: «Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него не­обыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, со­вершенная истина».

Главную черту современной литературной эпохи Гоголь видит в стремлении «к самобытности и собственной национальной поэзии» («О малороссийских песнях»), причем высшей формой выражения национального сознания становится для него творчество Пушкина.

В статье «Несколько слов о Пушкине» дана самая высокая оценка художественным открытиям автора «Бориса Годунова» и «Евгения Оне­гина»: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском нацио­нальном поэте». В условиях, когда одни критики пи­сали о «совершенном падении» таланта поэта, а другие упрекали его в «аристократизме», «светскости», Гоголь давал глубокую, прогно­стическую оценку пушкинского творчества, именно с ним связывая будущие судьбы русской литературы.

В статье о Пушкине критик формулировал свое известное положе­ние о том, что «истинная национальность состоит не в описании сара­фана, но в самом духе народа». Следуя традициям романтической эс­тетики, сближающей понятия народного и национального, Гоголь вместе с тем шел дальше романтиков, видя народность искусства пре­жде всего в выражении народной точки зрения: «Поэт даже может быть и тогда национальным, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами...».

Проблемы нового искусства более явственно выступают в крити­ческих статьях Гоголя середины 1830-х годов. Крупным фактом литера­турной жизни стала гоголевская статья «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», которая содержала смелую характери­стику русской периодики и отличалась «резким и благородным то­ном» (В. Г. Белинский). Выступление Гоголя отличала ярко выраженная просвети­тельская установка. Журналы, по Гоголю, являются выразителя­ми «мнений целой эпохи и века». Особую миссию при этом писатель возлагал на литературную критику: «Критика, основанная на глубо­ком вкуса и уме, критика высокого таланта имеет равное достоинство со всяким оригинальным творением; в ней виден разбираемый писа­тель, в ней виден еще более сам разбирающий».

Оценивая с этих позиций состояние отечественной журналистики за последние два года. Гоголь выносит ей суровый приговор, отмечая лишь весьма немногие положительные явления. Главным объектом его критики становится «торговое» направление в журнальной лите­ратуре, которое утвердилось благодаря изданию «Библиотеки для чте­ния» Сенковского и «Северной пчелы» Булгарина и явилось ярким вы­ражением усиливающихся буржуазных тенденций в русской жизни. Следует заметить, что негативную оценку Гоголя получает не сам факт проникновения в литературное дело торговых отношений, спо­собствовавших профессионализации литературного труда, а появле­ние ловких литературных дельцов, издания которых предлагали пуб­лике «худой товар».

Статья Гоголя, по свидетельству И. И.Панаева, «наделала большо­го шуму в литературе и произвела очень благоприятное впечатление на публику». К1836 г. относятся и первые редакции программных выступлений Гоголя по вопросам драматургии и театра, которые в переработанной виде будут опубликованы в конце 1830—начале 1840-х годов («Петербургские записки 1836 года», «Отрывок из письма, писанного авто­ром вскоре после первого представления «Ревизорам к одному литера­тору», «Театральный разъезд»). В гротескных образах «почтенных» и «приличных» господ и лите­раторов, воссозданных в «Театральном разъезде», угадываются черты реальных «ценителей искусства» 1830-х годов. Вместе с тем Гоголь стремился придать своему труду более общее значение, чтобы его можно было применить «ко всякой пьесе, задирающей общественные злоупотребления». Автором пьесы и ее персонажами здесь высказаны принципиально важные для Гоголя мысли о театре и его обществен­ной роли. Во всех критических выступлениях Гоголь исходил из неиз­менного убеждения в громадной общественной значимости искусст­ва, и прежде всего — театра. Oт драматических произведений он требует жизненной правды, зло­бодневного звучания, национальной самобытности, типических ха­рактеров. Он призывает к созданию национально-самобытной драматургии, правдиво воссоздающей дейст­вительность, современные характеры.

Страстным требованием гуманистической сущности и обществен­ного служения литературы пронизаны и выступления Гоголя-критика в 40-е годы. Эстетические и литературно-критические размышления Гоголя этого периода гораздо более явственно, чем в 30-е годы, обна­руживают их религиозную, христианскую основу. Все работы поздне­го Гоголя устремлены к тому, чтобы указать современным писателям и читателям на огромные возможности, открываемые перед русским искусством христианством.

До недавнего времени в работах о Гоголе-критике преобладали две тенденции; стремление охарактеризовать эстетические и литера­турно-критические взгляды писателя суммарно, обобщенно, макси­мально приближал их к теории реализма, или же стремление показать движение критика от романтизма к реализму. В обоих случаях недос­таточно учитывалась эстетическая позиция Гоголя, заявленная в его «Выбранных местах...». Автора «Выбранных мест из переписки с друзьями» волновал ши­рокий круг не только социальных, но и эстетических проблем: слово как основа литературного творчества, «поприще» писателя и его долг, влияние великого художественного произведения на публику и усло­вия создания такого произведения, отличие русской литературы от других национальных литератур и т. д. По мысли Гоголя, искусство ив сводится к задачам социального и исторического изображения дейст­вительности. Универсальное по своей сущности, оно, наряду с этим, решает онтологические проблемы. Именно в религии в полной мере открывается поэту целостность земного бытия я его высший смысл.

Суть эстетической концепции Гоголя наиболее полно раскрывает статья «О картине А. Иванова». Потрясшая писателя картина «Явле­ние Христа народу» стала как бы реализацией его эстетических требо­ваний, синтезировав глубокий психологизм и символико-мифологи­ческую монументальность.

Историко-литературная концепция позднего Гоголя нашла отра­жение в его письмах «О лиризме наших поэтов», «Предметы для лири­ческого поэта в нынешнее время» и «В чем же, наконец, существо рус­ской поэзии и в чем ее особенность». С одной стороны, Гоголь, как и Белинский, видит движение отечественной литературы к националь­ной самобытности, ценит в фольклоре «самородный ключ» для разви­тия поэзии. С другой стороны, он считает, что русская литература еще не выполнила задач, возложенных на нее историей. Делая исключение лишь для Пушкина, Гоголь замечал, что русские писатели не смогли пока ни правдиво показать жизнь, ни выразить с достаточной глуби­ной стремление к идеалу. Послепушкинский период в развитии рус­ской литературы он связывал не с натуральной школой, а с расшире­нием границ словесности в связи с христианизацией литературы. Творчество современных мастеров слова, по его убеждению, должно оплодотворяться мыслью о «внутреннем построении человека».

Внимательный анализ «Выбранных мест из переписки с друзья­ми» позволяет уточнить представление об эволюции литератур­но-критических взглядов Гоголя: в 1840-е годы писатель стремился обогатить отечественную литературу и эстетику христианскими идея­ми, придать ей не критический, а позитивный, утверждающий и про­светляющий характер.

Анализ: Гоголя-критика живо волновала проблема национальной специфики русской литературы. Этому он посвятил специальную большую статью «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». В самом заглавии выражается некоторое раздражение автора по поводу все еще бытующей неопределенности в этом вопросе. В самом начале статьи Гоголь говорит: « Несмотря на внешние признаки подражания, в нашей поэзии есть очень много своего». «Самородный ключ» нашей поэзии проявляется и в наших народных песнях, и в пословицах, «в которых видна необыкновенная полнота народного ума», и «в самом слове церковных пастырей - слове простом, некрасноречивом, но замечательном по стремлению стать на высоту того святого бесстрастия, на которую определено взойти христианину». Но наша «сладкозвучная поэзия» проистекает не только из этих трех источников. На нее повлияли и реформы Петра I, как и на развитие нашего государства. «Крутой поворот был нужен русскому народу, и европейское

просвещение было огниво, которым следовало ударить по всей начинавшей дремать нашей массе. <…> Все в молодом государстве пришло в восторг…<…> Восторг этот отразился в нашей поэзии, или лучше - он создал ее». Гоголь отмечает важный вклад Ломоносова в русскую литературу: «Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступление впереди книги. Его поэзия - начинающийся рассвет… <…> С руки Ломоносова оды вошли в обычай». Гоголь говорит о «гиперболическом размахе» речей Державина, «о Державине можно сказать, что он - певец величия». Не оставляет он без внимания и Жуковского: «Жуковский - наша замечательнейшая оригинальность! Чудной, высшей волей вложено было ему в душу от дней младенчества непостижимое ему самому стремление к незримому и таинственному. В душе его, точно как в герое его баллады Вадиме, раздавался небесный звонок, зовущий вдаль. Из-за этого зова бросался он на все неизъяснимое и таинственное повсюду, где оно ни встречалось ему, и стал облекать его в звуки, близкие нашей душе». В конкретных оценках Ломоносова, Державина, Жуковского автор статьи очень близок Пушкину и Белинскому, а в оценке Пушкина («В нем середина. Ни отвлеченной идеальности первого, ни преизобилья сладострастной роскоши второго. Все уравновешено, сжато, сосредоточено, как в русском человеке, который немногоглаголив на передачу ощущенья, но хранит и совокупляет его долго в себе, так что от этого долговременного ношенья оно имеет уже силу взрыва, если выступит наружу») чувствуется отголосок знаменитых статей Белинского о великом поэте. Прослеживая, как постепенно русская поэзия обретала национально-народные черты, Гоголь следит еще за одним ее важным качеством — формами реализма. На этот второй план статьи Гоголя, по нашему мнению, исследователи вовсе еще не обращали внимания. Вслед за Белинским Гоголь особо выделяет сатирическую поэзию, называя ее «другой стороной» поэзии (Белинский называл ее «направлением»). Родоначальником сатиры он, как и Белинский, называет Кантемира, «хлеставшего... глупости едва начинавшегося общества». Потом Гоголь указывает вершины сатиры— «Недоросль» и «Горе от ума», в которых изображены «раны и болезни нашего общества». И у Пушкина Гоголь подчеркивает прогрессирующее развитие черт, прямо характеризующих его как поэта русской действительности: «В последнее время набрался он много русской жизни...»; «Мысль о романе (заметим, уже не о романе в стихах.— В. К.), который бы поведал простую, безыскусственную повесть прямо русской жизни, занимала его в последнее время неотступно».
И у Лермонтова, поэта «первостепенного», субъективно-романтического пафоса, певца «безочарования» (Гоголь говорит, что это слово придумано Жуковским для обозначения поэзии лермонтовского типа по сравнению с шиллеровской поэзией «очарования» и байроновской «разочарования»), Гоголь также выделяет черты «живописца русского быта», роднящие его с основным «натуральным» направлением русской литературы.

^ Ответ на поставленный в заглавии статьи вопрос получался такой: существо русской поэзии и ее особенность заключались в укреплении ее национальной специфики и в развитии реалистического принципа и форм изображения действительности.

Но в статье Гоголя был тезис, гласивший, что, как ни велики, как ни очевидны успехи русской литературы на пути народности и реализма, «поэзия наша не выразила нам нигде русского человека вполне, ни в том идеале, в каком он должен быть (т. е. в его национальной, идеально чистой субстанции), ни в той действительности, в какой он ныне есть» (т. е. каким изображает его критический реализм). Тут Гоголь, так же как и во втором томе «Мертвых душ» и некоторых письмах конца 40-х годов, высказывал свои реакционно-утопические мечтания о возможности и необходимости изображения добродетельных русских помещиков и чиновников, противостоящих тем пошлым людям, которых изображает сатира. Оказывается в этой связи, что «нет, не Пушкин или кто другой должен стать теперь в образец нам: другие уже времена пришли... Христианским, высшим воспитанием должен воспитаться теперь поэт. Другие дела наступают для поэзии». В этих-то задачах, в смиренно-мудрой христианской идеализации жизни Гоголь и готов «наконец» усмотреть существо и особенность русской поэзии. В свете такой задачи становятся понятными попадающиеся в статье Гоголя противоречия, странные оговорки, курьезные, неверные утверждения. «Протей» Пушкин якобы страдал отсутствием личности и нигде ее не выразил, несмотря на свою глубокую национальность. Языков потратил свой талант на малосодержательные мотивы, тогда как для «дифирамба и гимна родился он».

Высказывались Гоголем какие-то надежды на Хомякова, «живущего для какого-то светлого будущего, покуда еще ему самому не разоблачившегося» (и в этой апологии Языкова и Хомякова слышится полемика с Белинским, который в обзоре русской литературы за 1844 год резко критиковал обоих трубадуров славянофильства). Предвзятой тенденциозностью испорчены у Гоголя даже лучшие его формулировки смысла народности Крылова и вообще благородной миссии сатирической поэзии в России.
И все же эта статья — выдающаяся. Недаром Гоголь дорожил ею. Она подытоживала всю его критическую деятельность, свидетельствовала о концептуальности мышления. Мы отчетливо видим, что Гоголь в разработке историко-литературной и эстетической концепции приближался к Белинскому больше, чем обычно принято считать.