Geum.ru

История изучения наследия С

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   20
1 (I, 139). Как видим, никаких негативных значений черный цвет не нес, да и не мог нести в силу своего прямого значения. И даже употребление в «Пугачеве» слова «чернь» по отношению к народу имеет под собой реальную историческую основу. Сгущение красок, преобладание черных тонов не как реального цвета, а как негативной характеристики: «черная горсть» — «Я последний поэт деревни», 1920 г.; «черная жуть» — «Хулиган», 1919 г.; «черная жаба» — «Мне осталась одна забава…», 1923 г.; «черная гибель» — «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921 г.; «черная лужа» — «Сторона ль ты моя, сторона…», 1921 г.; «черная дорога» — «Вижу сон. Дорога черная…», 1925 г.; «вечер черные брови насопил…» — «Вечер черные брови насопил…», 1923 г. характерно для периода, близкого к «Москве кабацкой», когда усиливается давний интерес к балладному началу: «…Дорога черная. Белый конь» («Вижу сон. Дорога черная…», 1925 г.; I, 249), которое затем выльется в «Черного человека» с его знаковым противопоставлением черное — белое. Таким образом, С. Есенин подводит нас к той антитезе, которая должна определить композицию поэмы.

В 1993 году издательством «Терра» выпущена в свет книга «Черный человек»1. Художественное оформление издания, выполненное художником В. Рогановым, требует пристального внимания. Книга выдержана в определенной цветовой гамме: основными цветами являются красный, черный, серый, желтый, белый. Символично, что оформлением обложки издания стало дерево, береза в огне. Книгу открывает изображение расколотой земли: дом — город, причем «город» усеян красными флагами2. Огненный конь танцует перед земным разломом. В. Роганов строит художественную композицию в соответствии с композицией поэмы — по зеркальному принципу: если начальные строки произведения напечатаны на черно-красном развороте, то вторую часть «Черного человека» открывают красно-черные страницы. Особое значение имеет для В. Роганова образ дерева. Строки поэмы «Голова моя машет ушами…» до «Спать не дает мне всю ночь…» проиллюстрированы образом распятого на неестественном горящем дереве человека с неимоверно длинными руками — центром чернильных брызг-ветвей.

Образ черного человека заполняет всю страницу, он и по горизонтали, и по вертикали, возникает ощущение того, что черный состоит из старых, мерзко пахнущих чернил, он скользкий, с него стекает слизь. Лирический герой (судя по внешнему сходству, сам поэт, Сергей Есенин) — загнан в нижний левый угол. Ночной гость доминирует над ним в отблесках костра.

Строфа «Слушай, слушай, — // Бормочет он мне…» до «Веселые прялки…» напечатана на черно-белом развороте, что создает иллюзию зимы. И далее вновь расколотость: желто-красный дом, пожар — и город в слизи черни, на фоне которого женщина, соединяющаяся с домом.

Иллюстрируя строфу «Счастье, говорил он, — // Есть ловкость ума и рук…», художник в очередной раз обращается к образу дерева, но теперь это деревья-руки карточного шулера, связанные в узел — все в грязи.

Далее в грязном море две руки в судорожной схватке. Сгущает картину мерзкий гнилой дождь, стекающий с неба и превращающийся на руках в кровь.

Строфа «В грозы, в бури, // В житейскую стынь…» вызвала у В. Роганова страшную ассоциацию: на черном грозовом фоне в огненном пятне — безмятежная безликая маска.

Во второй части поэмы-книги особо следует отметить значимый для понимания «Черного человека» и точно подмеченный художником образ окна, как бы уходящего в мир. Этот образ, а визуально это особенно заметно, подчеркивает и романтические надежды поэмы, и прорыв в рассвет нового дня. Краски сгущаются, усиливается гнетущее ощущение: склизкое зеркало отражает образ женщины, мальчик перед домом в пожаре осенних деревьев. И… свет разрывает помойную гладь зеркала.

Финал выдержан В. Рогановым в предыдущей логике — измученное до боли лицо поэта.

Ощущение глубокого трагизма не покидает нас с первых до последних страниц книги — она, как и поэма, пропитана болью. Кажется, выхода нет, а отблески света вновь застилает тьма. Образы дерева, ребенка, окна и черной слизи, переплетаясь, создают неповторимый гнетуще-трагический рисунок. По нашему мнению, В. Роганов смог визуализировать умозаключения очень многих исследователей творчества С. Есенина. Художник иллюстрирует поэму построчно, что создает иллюзию перетекания из одного кадра в другой. Это — кинохроника той ночи. Впрочем, такой подход скорее недостаток — фрагментарность не дает целостного представления о переживаниях поэта.

Символика цветов, подмеченных В. Рогановым, по-нашему мнению, результат эмоционального смешения всех красок поэмы, причем красный не только цвет революционных преобразований, это цвет начала — цвет крови.

Связь поэмы С. Есенин «Черный человек» с циклом стихов «Москва кабацкая», драматическими поэмами «Пугачев», «Страна негодяев», лиро-эпической поэмой «Анна Снегина», а также рядом лирических стихотворений, отмеченная на текстуальном уровне, безусловно, значима, однако, утверждение их общности, основываясь преимущественно на установлении идентичной лексики, и даже символики, чрезвычайно опрометчивое. Напряженная лирическая исповедь, глубина обобщений и сила положительного идеала, изначально заложенного и со всей полнотой проявившегося в критический момент схватки с черным человеком, придает поэме не только значение публичного покаяния, но и являет пример разрешения онтологических проблем: устройства окружающего человека мира, места человека в этом мире, предназначения человека, выбора своего жизненного пути. Темы по своему масштабу, а равно и способам воплощения, традиционно эпические (эпичность, в данном случае не следует идентифицировать с эпосом, то есть с исключительно жанровой категорией, хотя игнорировать эпос как жанр применительно к «Черному человеку» также неправомерно). Естественно, что тема подобного масштаба возникла у поэта не спонтанно и была не только результатом каких-либо, пусть даже значительных, потрясений и психологического дискомфорта, но логическим результатом многолетнего творческого процесса. Стремление к эпическому осмыслению мира заметно уже в период становления поэтического мастерства С. Есенина, когда поэта привлекает историческая тема, что можно объяснить отсутствием личного жизненного опыта, способности к масштабным обобщениям и выводам из современных ему событий или литературной (предмет эпоса — значительные события отдаленного прошлого) традицией. Затем С. Есенин отходит от исторической темы, полностью концентрируясь на настоящем, либо проецирует исторические события на современность, эпоху великого передела, когда история делает новый виток, выходя на совершенно иную орбиту. Событийный ряд уступает только революции в сознании. Мир расколот на два лагеря, борьба между которыми должна определить будущее. Человековедческое содержание революции — основа эпичности наиболее характерного с этой точки зрения произведения — лиро-эпической поэмы «Анна Снегина». Однако это, по нашему мнению, фон, подготавливающий почву для главной темы, — раскрытия человеческих характеров в их отношении (экстремальность времени играет роль катализатора) к России. Любовь к родине, национальное (в высшем значении) сознание — призма, сквозь которую лирический герой смотрит на мир и на себя, соответственно, разделяя галерею образов на близкий (свой) ему и чужой миры (в духовном, нравственном, социальном и других аспектах), основываясь исключительно на нравственных категориях, которые определяют эмоционально-художественный строй поэмы1. Соответственно этому, роль главного композиционного приема приобретает диалог (в узком и широком понимании слова), который, по нашему мнению, в целом характерен творческой манере поэта и который в зрелый период творчества становится ведущим жанрово-композиционным приемом. Можно выделить прямой и опосредованный диалоги: диалог периодов творчества поэта, диалог циклов, отдельных произведений внутри цикла, в том числе «мини-циклов» — диалогов: «Письмо матери» — «Письмо от матери», «Метель» — «Весна» и других, диалог в отдельно взятом произведении. Это придает творчеству поэта значение диалога истинного и ложного начал в человеке и искусстве.

Лирический герой начинает свой путь (тема дороги занимает не последнее место в творческой иерархии поэта) с детства2 как естественного состояния человека. Коль скоро поэма «Черный человек» является квинтэссенцией всего творчества С. Есенина, она представляет несколько фаз развития лирического героя. Свой мир, или детство, с присущими ему религиозностью, народностью, национальной ориентацией (время абсолютной гармонии и самодостаточности), который, впрочем, постепенно становится тесен лирическому герою. Следующий шаг в логике литературы странствий — уход в иной мир, когда человек перестает быть органичной частью традиции, определяющей его жизнь, и возлагает ответственность за сделанный шаг на себя. Стадия, которая не может характеризоваться абсолютными категориями, это период исканий. Поэт, сталкиваясь с новым порядком, не находит для себя места (ложь и грязь, космополитизм, бесприютность, упадок культуры, диктатура, подавление национального и личностного начал), в метагосударстве1 — стране негодяев — соприкасается с чужим (чуждым) бездуховным и безбожным миром. Достигается точка наивысшего напряжения. Лирический герой, покинувший сущее ради существующего, совершил акт самоотчуждения, соответственно, возникает феномен «раздвоения личностного сознания»2, когда болезненное (лирический герой в кризисе, истоки которого он не всегда может понять до конца) состояние, психодрама3, персонифицируется в образе двойника, который, однако, не следует понимать исключительно как синоним черного человека. Двойник — взгляд извне, попытка отделить себя от alter ego и через столкновение двух начал вернуть сущностное начало. Откуда логичен вывод: восстановление моноформизма (естественно, мы оперируем духовными, нравственными и психологическими, а не физическими категориями) человека возможно только через уничтожение двойника — возвращение в исконное природное состояние (цена этому может быть жизнь, так как убийство двойника может фактически стать самоубийством, то есть совершится слияние духовной и физической категорий). Второй путь — трансформация в сущность двойника, то есть контрсущность человека (тогда, сохраняя жизнь, он теряет душу).

Поступки героев обусловлены развитием конфликта между сущностью и контрсущностью. Неоднократно задаваемый вопрос о пассивности лирического героя, который не стремится молниеносно и жестко пресечь агрессию черного человека, более того он сам произносит то, что не договаривает черный (характеристика поэта как жулика и вора), а делает это лишь после странного упоминания о мальчике. Мы видим, как черный человек, вначале агрессивный и напористый, явно негативный и антагоничный лирическому герою, постепенно сближается с ним: в речи преобладают элегически-исповедальные ноты, язык и рифмовка финальных слов «прескверного гостя» сближаются с авторскими1. Это момент выбора, а выбор — известен. Определение черного человека и освобождение от него — есть не что иное, как самоочищение от «дурной веры»: двоедушия, лицедейства, самообольщения, стремления «казаться», а «не быть»1, а также от давления внешних сил, породивших этот конфликт. Лирический герой совершает поступок, в основе которого доброкачественная деструкция — естественный ответ на разрушение привычных человеку условий бытия, то есть ответ на деструктивные действия внешней среды — злокачественную деструкцию черного человека. Различая «доброкачественную» и «злокачественную» агрессию, Э. Фромм пишет: «Первая отчасти восходит к миру человеческих инстинктов, вторая коренится в человеческом характере, в человеческих страстях, за которыми стоят побуждения отнюдь не природного, но экзистенциального свойства»2. Впрочем, и сам лирический герой не свят, деструктивность — это природный грех в себе.

Пройдя крестный путь от своего мира через иной мир и соприкоснувшись с чужим миром, лирический герой, чтобы сохранить себя, должен вернуться в свой мир, то есть стремиться к чистоте образа ребенка, потому что «единственный путь к тому, чтобы стать большим, — сделаться маленьким. Не ребенок должен учиться у взрослых — взрослые должны учиться у детей, уподобиться детям, „обратиться”, повернуться к тому, от чего они отвернулись, выходя из детства. Образ дитяти — норма человеческого существования как такового»3. Поэма «Черный человек» — призыв к такому обращению, в нем потенция оборванного на взлете творчества С. Есенина.

Следовательно, известная бесконечность поэмы подразумевает продолжение конфликта на более совершенном витке спирали, модель которой уже построена поэтом. Размышляют о правильности своего пути Пугачев, герои «Анны Снегиной», эта проблема тревожит Номаха. Пройдя испытание черным человеком, лирический герой поэмы «Черный человек» приходит к окончательному утверждению своего мира — точке зарождения сущего. Обнаженная лиричность поэмы, поиск героем и автором своего пути, включенность в давний диалог сознаний (своего рода, внешняя и внутренняя интертекстуальность) со своим голосом истории придают поэме масштабность, то есть — эпичность. Так существующее смыкается с сущим, личностное с бытийным, лирика и драма с эпосом.