В. П. Алексеев возникновение человека и общества

Вид материала

Содержание

Трудовая теория антропогенеза.
Галечные культуры и начало труда.
Соотношение этапов морфологической эволюции и развития трудовой деятельности.

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

Производительные силы

^ Трудовая теория антропогенеза. После того как было установлено животное происхождение человека и дарвинизм утвердился в теории антропогенеза, в повестку дня встала дотоле никогда не обсуждавшаяся проблема движущих сил процесса происхождения человека, проблема управляющих этим процессом закономерностей. В первых книгах, посвященных доказательству животного происхождения человека, написанных Гексли и Фогтом, вопрос о движущих силах антропогенеза решался перенесением на человека открытой Дарвином фундаментальной закономерности эволюции живой природы — естественного отбора. Вера в него была настолько сильна, что сомнения во всеобщности его действия, в возможности объяснить с его помощью многие особенности развития человеческого общества у первых адептов дарвинизма даже не возникали. Исключение составлял сам Дарвин, сформулировавший оригинальную концепцию антропогенеза, хотя и базировавшуюся на теории естественного отбора, однако не в полной степени.

Исключительная проницательность и глубина мышления Дарвина сказались и в его подходе к происхождению человека: он прозорливо отметил своеобразие человека в сравнении с животным миром и скорее интуитивно почувствовал, чем логически понял то, что осталось скрытым от его последователей: невозможность объяснить происхождение человека только естественным отбором, всесильным в мире животных. Им был призван на помощь половой отбор — та своеобразная форма естественного отбора, которую он принимает и в мире животных, но которая, по его мысли, достигла наибольшего развития у человека. Этим в учение о происхождении человека вводился психологический фактор и намечалось отличие антропогенетического процесса от всех предшествовавших ему процессов в животном мире^¹.

Однако, будучи новаторской по существу, в своей конкретной форме дарвиновская концепция антропогенеза не была свободна от недостатков. Половой отбор, как и естественный, не был в состоянии объяснить появление и формирование многих специфически человеческих качеств. В частности, появление и эволюцию всех элементов гоминидной триады невозможно ни понять, ни объяснить, если пользоваться только гипотезой полового отбора: ни совершенная рука, ни крупный мозг не обеспечивали никакого преимущества в процессе размножения, ибо они не фиксируются визуально. Исключение составляло, может быть, ортоградное передвижение, но и здесь неясно, почему оно должно было служить предметом предпочтения у особей противоположного пола.

Таким образом, концепция Дарвина наметила путь отхода от объяснения происхождения человека сугубо и только биологическими причинами, но сам он не продвинулся далеко по этому пути. Принципиально новой была трудовая теория антропогенеза, сформулированная и развитая Ф. Энгельсом в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», подготовленной им для книги «Диалектика природы». Работа эта была написана Энгельсом в 1873—1876 гг. на основе всего накопленного к тому времени материала, в основном сравнительно-анатомического характера: известные тогда ископаемые находки были слишком фрагментарны, чтобы дать какую-то информацию, и не были использованы для анализа процесса антропогенеза ни Дарвином, ни Энгельсом. К сравнительно-анатомическому материалу был применен диалектический метод, обогащенный произведенной в те годы Энгельсом в связи с «Диалектикой природы» критической ревизией философских основ естествознания. Это и предопределило концептуальную силу энгельсовской теории.

Энгельс показал, что ни естественный, ни половой отбор не в состоянии объяснить формирование человека как существа социального, что социальные институты общества не могли быть вызваны к жизни биологическими закономерностями. Их место занял труд, совместное производство материальных благ и средств существования. Простой поиск предоставляемой естественной средой пищи, как ни велика была его роль на ранних этапах истории первобытного общества, не мог обеспечить интенсивно прогрессирующий вид предшественников человека достаточным количеством необходимой энергии, и это закономерно подводило к переходу на более высокую ступень освоения природной среды, к переходу к труду. Вместе с тем уже в процессе собирательства могло спорадически осуществляться перераспределение добытого, что создавало предпосылки возникновения общественных форм социальной организации и быта.

Эти черты общественных форм жизни значительно усилились, как только древнейшие предки человека перешли к изготовлению простейших орудий труда. Энгельс специально подчеркнул то обстоятельство, что они трудились совместно, что первоначальный труд был общественным трудом и, следовательно, не только совершенствовал биологическую природу человека, но и создавал общество. В процессе такого совместного, или общественного, труда возникли и развились первые, самые примитивные формы общественной организации и люди* были приведены к необходимости, по выражению Энгельса, «что-то сказать друг другу». Таким образом, принципиальное усовершенствование коммуникации, так резко отличающее человеческое общество от сообществ животных, также явилось результатом и следствием трудовой деятельности. Одновременно язык явился мощным стимулом дальнейшего развития самой трудовой деятельности, так как он значительно усилил циркуляцию информации как между членами коллектива, так и между поколениями. Вместе с переходом к звуковой речи человечество в процессе труда освоило огонь, что изменило характер пищи, а с нею и обмен веществ. Одним словом, совместный труд повлек за собою такие кардинальные изменения во всех сферах жизни, что Энгельс с полным правом мог сказать: «Труд создал самого человека». Эта формулировка явилась конкретным выражением материалистического понимания истории применительно к первобытному обществу.

Как и вся «Диалектика природы», глава, посвященная антропогенезу, не была своевременно опубликована и потому не оказала на развитие антропологической мысли в этой области того влияния, какое она могла бы оказать^¹. Разработка и дальнейшее развитие трудовой теории антропогенеза падают на начало второй четверти нашего века и целиком связаны с советской антропологической литературой, и в частности с освоением ею теоретического наследства Энгельса, в первую очередь того богатства идей, которое заключено в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Теория Энгельса получила конкретное подтверждение в процессе новых открытий ископаемых предков человека. Так, знаменитые по своим замечательным результатам раскопки в Чжоукоудяне подтвердили мысль Энгельса о том, что древний человек рано овладел огнем^². Особое внимание было обращено в связи с развитием трудовой деятельности на эволюцию руки^³. Концепция Энгельса, сформулированная в связи с состоянием науки его времени в очень общей форме, дала объяснение многим конкретным наблюдениям и стала теоретической основой советской антропологической науки в области происхождения человека. К признанию исключительной роли труда в происхождении человека приходят сейчас и многие зарубежные ученые — немарксисты^⁴.

Использование концепции Энгельса в конкретных исследованиях породило, однако, на первых порах некоторую теоретическую трудность, которую лишь сейчас можно считать преодоленной. Вопрос о наследовании приобретенных признаков очень активно волновал науку во второй половине прошлого века, но для его решения не было достаточного количества эмпирических наблюдений и фактов. Сам Дарвин, сначала довольно активно отрицавший наследование приобретенных признаков, в конце жизни изменил свои взгляды и писал о недооценке им ламаркизма^⁵. В работе Энгельса, посвященной антропогенезу, употреблены формулировки, дающие повод считать, что Энгельс вслед за многими крупнейшими исследователями своего времени разделял веру в наследование приобретенных признаков. В годы преобладания в советской биологической науке догматических взглядов это обстоятельство привело ко многим спекуляциям и позволило догматикам даже трактовать мысли Энгельса в поддержку своих теорий, хотя для этого не было и нет достаточных оснований. Энгельс, несомненно, разделял концепцию естественного отбора как движущей силы развития органического мира. Это видно как из соответствующих мест «Диалектики природы», так и из его переписки с Марксом по поводу книги Дарвина «Происхождение видов». При этом всеобщность естественного отбора как основного закона эволюции органических форм во второй половине прошлого века не была так ясна, как теперь, когда она получила бесчисленные доказательства из самых разнообразных областей биологии. В то же время наследование приобретенных признаков опровергается всеми экспериментами, проведенными до сих пор, и играет в эволюции весьма ограниченную роль. В этих условиях есть все основания трактовать отдельные выражения в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» как метафорические и полагать, что влияние труда на биологическую эволюцию осуществлялось не прямо, а через посредство естественного отбора. Такое понимание роли труда тем более оправданно, что естественный отбор как биологическая закономерность не мог быть снят сразу же в преддверии человеческой истории и действовал так же сильно и почти в тех же формах, что и в мире животных. Так практически и понимается трудовая теория антропогенеза подавляющим большинством советских антропологов^⁶.

Итак, труд как основа и движущая сила развития человеческого общества, труд в его сознательной целенаправленной форме представляет собой основное общественное отличие человека от животных. Преобразуя окружающую человека среду, он и составляет основной элемент активной творческой деятельности людей, образующий столь разительный контраст с пассивным приспособлением животных.

^ Галечные культуры и начало труда. На первых порах исследования древнейших следов трудовой деятельности не было ни чёткой методики раскопок, ни сколько-нибудь полной типологии каменного инвентаря. Поэтому многие местонахождения, считавшиеся древними, на поверку оказались сравнительно поздними, а искусственными орудиями зачастую считались камни с обивкой явно естественного происхождения. Подавляющее большинство древнейших местонахождений, фигурирующих в первых сводных работах об ископаемом человеке, принадлежащих перу Ч. Лайэля, Дж. Леббока и других исследователей^¹, не выдержали проверки временем и сохранились в анналах науки как курьезы.

Трудность разработки объективных критериев выделения древнейших орудий труда из массы необработанных камней не охладила пыла поисков древнейших следов человеческой деятельности. Возникновение проблемы эолитов, т. е. наиболее древних из обработанных рукой человека каменных орудий, как раз и явилось реакцией на эту трудность, стремлением преодолеть ее и найти возможности для реконструкции первых этапов развития материальной культуры. Огромный труд Г. Обермайера дает представление о том, как решалась эта проблема в начале века^². Многочисленные серии эолитов хранились во многих музеях мира, подавляющее большинство их происходило из третичных слоев. Этим автоматически положительно решался вопрос о существовании третичного человека. Критическое изучение геологических обстоятельств находки эолитов привело к выводу об их естественном образовании и о многообразии природных процессов, в результате которых получаются, в конце концов, обитые и даже ретушированные камни, очень похожие на искусственно обработанные^³. Этим проблема эолитов как доказательства существования третичного человека и начала трудовой деятельности еще в конце третичного периода была снята с повестки дня.

После того как была разработана типология каменного инвентаря, шелльская культура на протяжении нескольких десятилетий считалась древнейшим этапом первобытного общества. Очень сильную брешь в этом представлении пробили работы Р. Дарта, потратившего много сил на основательное доказательство орудийной деятельности австралопитеков. Сначала Дарт привел свидетельства использования огня той формой австралопитеков, которую он сам обозначил как Australopithecus prometheus^⁴, затем опубликовал результаты обстоятельного анализа найденной с австралопитеками фауны, подвергнутой искусственной обработке^⁵. Длинные кости и рога антилоп подправлялись австралопитеками и систематически использовались в качестве ударных орудий — на этом основании Дарт выделил специальную «костяную» культуру, предшествовавшую каменной. Правда, на первых порах его выводы вызывали скептическое отношение, в том числе и в советской литературе^⁶, однако следы повреждений при ударах и повторяемость приемов подработки костей мешают разделить этот скептицизм. Весьма возможно, что наряду с костью использовалось и дерево во всяком случае, нижнепалеолитические орудия из него сохранились в благоприятных условиях Юго-Восточной Азии^⁷. Забегая вперед, скажу, что находки последних лет продемонстрировали очень раннее начало орудийной деятельности и, следовательно, подтвердили наблюдения Дарта.

Переходя к этим новейшим находкам, следует подчеркнуть, что речь идет не об одном местонахождении, а об обширной зоне, охватывающей Африку, Центральную и Южную Европу, частично Азию. Это грубые рубящие орудия аморфного вида с одним или несколькими сколами. Датировка их варьирует в абсолютных цифрах от 2 млн. до 1 млн. лет, по геологической периодизации они относятся к позднему виллафранку, который включается теперь в четвертичный период. Именно на основании всех подобных находок выделена так называемая галечная культура, и термин этот укоренился в археологической литературе^⁸. Предложено уже несколько схем типологии галечных орудий, но ни одна из них не может считаться исчерпывающей^¹. Для так называемой кафуанской индустрии приведены доказательства ее естественного происхождения^², однако многие другие находки, очевидно, действительно представляют собой простейшие орудия: на территории Африки их обычно объединяют в олдовэйскую, или олдованскую, культуру, если же они обнаружены в Европе или Азии, их называют просто прешелльскими.

Как бы ни были аморфны такие орудия, в повторяемости их форм и сходстве приемов обработки проявляется целевая направленность. Таким образом, они, несомненно, являются выражением целесообразных действий, а постоянство их формы, повторяющейся от поколения к поколению, свидетельствует об осознанности этих целесообразных действий. С этой точки зрения я не вижу базы для сомнений в возможности говорить о культуре в широком смысле слова и выделять специфический дошелльский ее этап, хотя такие сомнения характерны сейчас для многих археологов^³. Ассоциируется эта культура с австралопитеками, и это подтверждается совпадением геологических датировок и прямым сочетанием костных останков австралопитеков и галечных орудий в слоях I и II Олдовэя.

Итак, начало целенаправленного изготовления орудий и их постоянного использования — а это и есть начало труда — нужно датировать очень ранним временем — самое позднее верхним виллафранком, т. е. цифрой, близкой к 2 млн. лет, а может быть, и раньше. Начало труда совпадает в широких пределах с выделением семейства гоминид. Иными словами, антропологический критерий, по-видимому, совпадал с орудийным, хотя каждый из них знаменует, как говорилось выше, разные качественные градации: первый — грань, отделяющую семейство гоминид от других приматов, второй — свойство, противопоставляющее человека всему остальному миру. Первыми орудиями труда можно считать, по-видимому, костяные орудия ранних форм австралопитеков. Очевидна, эти формы были представлены родом Australopithecus, так как находки в Тонгсе и Штеркфонтайне являются более древними, чем найденные в слое I Олдовэя останки презинджантропа^⁴. Следующий этап развития первобытной техники, уже более прогрессивный — галечная культура в разнообразных формах. Так рисуется начало трудовой деятельности человека в свете новых находок. Картина эта далека от полноты, но, по-видимому, верна в своих основных контурах.

^ Соотношение этапов морфологической эволюции и развития трудовой деятельности. Ассоциация примитивных галечных культур с австралопитеками сама по себе позволяет синхронизировать все более поздние культуры палеолитического периода с временем существования и развития подсемейства гоминин, или людей. Впрочем, в настоящее время, после сравнительно длительного и спокойного периода господства типологических концепций, в археологии идут жаркие споры вокруг вопроса о том, можно ли уложить в старую схему последовательности палеолитических культур все многообразие локальных вариантов, вскрытых в пределах каждой стадии. Этим задача сопоставления процесса динамики морфологического типа и каменного инвентаря сводится к очень обобщенному сравнению, без детального анализа возможных совпадений морфологических и культурных вариантов.

Прежде всего несколько слов о том, какова разница между галечными и более поздними палеолитическими культурами, скажем — шелльской, в чем эта разница проявляется и каков ее масштаб в рамках истории палеолитической техники вообще. Много лет предполагалось, что единственным орудием в шелльскую эпоху было ручное рубило, положенное в основу характеристики шелльской каменной индустрии еще Г. Мортилье^⁵. Его функциональное назначение до сих пор остается не очень ясным, но тот факт, что оно действительно было распространено повсеместно и отвечало каким-то очень важным потребностям палеолитического человека, представляется несомненным: иначе не было бы находок рубил по всей ойкумене и не являлись бы они основной формой инвентаря во многих памятниках. Именно эти два обстоятельства и заставили видеть в ручном рубиле основной элемент, характеризующий шелльскую культуру. Стабильность его формы, как и стабильность форм более поздних палеолитических орудий, свидетельствует о какой-то пока лишь констатируемой нами извне функциональной монотонности трудовых процессов, о какой-то уже установившейся, если можно так выразиться, технологии труда, о разработанном режиме и определенных приемах трудовых операций. В этом я и вижу основное отличие палеолитической техники начиная с шелльского периода от предшествующих ей галечных культур. По-видимому, можно говорить о том, что с формированием подсемейства людей совпадает стабилизация трудовой деятельности и, следовательно, прогресс в области морфологии и в данном случае совмещается во времени с прогрессом в развитии материальной культуры.

Традиционное представление о том, что основным орудием шелльского человека было ручное рубило, оспорил X. Мовиус, показавший многообразие нижнепалеолитических культур и ограниченное распространение ручных рубил в восточных районах нижнепалеолитической ойкумены^¹. Мовиус выделил, как известно, на востоке культуру чопперов, или рубящих орудий, и полагал на этом основании, что первобытная ойкумена делилась на две обширные области со своими культурными традициями. Противоположная концепция была сформулирована С. Н. Замятниным, доказывавшим единообразие нижнепалеолитической техники по всему ареалу ее распространения и дифференциацию ее на локальные варианты лишь в верхнепалеолитическое время^². В качестве доказательства Замятнин указывал на распространение культур с ручными рубилами и на востоке ойкумены, например на паджитанскую культуру на Яве. В добавление в его аргументации можно было бы упомянуть про более поздние и довольно многочисленные находки ручных рубил на горе До во Вьетнаме, сделанные П. И. Борисковским^³. Однако и они не меняют принципиального положения Мовиуса, так как процентное соотношение ручных рубил и грубых рубящих орудий на западе и востоке ойкумены в нижнепалеолитическую эпоху, очевидно, в самом деле было различным, а следовательно, различными были и культурные традиции в западной и восточной провинциях нижнего палеолита.

Традиции эти в общем продолжаются и в ашёле, хотя локальное многообразие ашёльской культуры значительно больше, чем шелльской. Особенно велико оно в Африке, где синхронные с европейскими памятники обнаруживают значительное отличие в технике обработки камня и где представлены многочисленные локальные варианты, не находящие аналогий за пределами Африканского материка^⁴. Европейский ашёль сохраняет традицию ручных рубил в качестве основной или одной из основных форм, однако на других территориях рубила теряют свое первенствующее положение.

Таким образом, род питекантропов и со стороны трудовой деятельности может быть охарактеризован как чрезвычайно продвинутая вперед группа гоминид, во многом превосходящая австралопитеков. Орудия труда у них приобрели стабильные формы и определенное функциональное назначение, в культуре на разных территориях сложились собственные технические традиции, отражающие глубокую географическую и историческую дифференциацию общества и противопоставление западных и восточных областей ойкумены. Каменная индустрия позволяет говорить о несопоставимо большем разнообразии трудовых операций, чем у австралопитеков. Огонь, очевидно, перестал использоваться случайно, и искусственное добывание огня вошло в культуру; об этом свидетельствует толща золы в Чжоукоудяне. Нижнепалеолитический человек, по-видимому, начал использовать пещеры в качестве постоянных жилищ^⁵. Одним словом, и питекантропы, выделяемые в самостоятельный род, могут быть охарактеризованы с культурной стороны рядом признаков, специфических только для них. Налицо, следовательно, опять определенное совпадение уровней морфологического и культурного развития.

Следующий род, Homo, представленный сначала неандертальцами, формируется на рубеже среднего и верхнего плейстоцена, и вместе с ним появляется мустьерская культура. Многие неандертальские формы найдены вместе с культурой ашёльского типа^⁶, но это не должно нас удивлять: бесчисленные примеры говорят о том, что формирование не только новых родов, но даже видов происходит на протяжении длительного времени. В целом, однако, неандертальский вид падает на мустьерскую культуру, которая по традиции чаще всего объединяется с шелльской и ашёльской и включается в нижний палеолит. Правомерно ли такое включение и не выделяется ли мустьерская культура значительно более высоким уровнем технического развития, чем предшествующие ей культуры нижнего палеолита?

Начнем с того, что сейчас для характеристики мустьерской культуры имеется гораздо больше данных, чем два-три десятилетия назад, и она предстает перед нами исключительно сложным общественно-культурным явлением. Активная дискуссия вокруг проблемы неандертальских погребений в конце концов закончилась их признанием, так как факты, свидетельствующие об этом, слишком демонстративны: правильно ориентированное по странам света положение погребенного, следы погребальных ям, обкладка трупа черепами животных и т. д.^⁷. Неандертальцы сделали дальнейший шаг на пути приспособления внешней среды к своим нуждам и изобрели жилище, что позволило им оторваться от районов с пещерами и значительно расширить ареал обитания^¹. Наконец, в мустьерских памятниках найдено несколько предметов, которые можно истолковать как свидетельство образования первых, самых примитивных эстетических представлений^². Всем этим мустьерская культура резко отличается от шелльской и ашёльской. Но ее сравнительно высокий уровень не исчерпывается этим: для мустье, как теперь выясняется, характерно огромное разнообразие локальных вариантов со своими традициями в обработке кремня^³. Опираясь на все эти данные, исходя также из своеобразия неандертальского вида человека и окончательного формирования нового рода с наступлением эпохи мустье, я и предлагал вернуться к старым, когда-то распространенным в нашей литературе представлениям и выделить мустье как самостоятельную ступень в истории палеолитического времени — средний палеолит^⁴, длительность которого приблизительно совпадает с временем бытования неандертальца.

Где проходит граница между мустье и верхним палеолитом и в какой мере она соответствует хронологической границе внутри рода Homo? Некоторые старые находки, такие, как находка в Староселье, показывают, что в позднем мустье уже существовали сапиентные формы. В то же время широко распространенное мнение о полном или почти полном прекращении эволюции с появлением современного человека опровергается новейшими исследованиями эндокранов ископаемых людей современного вида^⁵. Таким образом, как и во всех предыдущих случаях, граница между двумя видами людей не носит абсолютного характера и соответствует, по-видимому, нескольким тысячам лет — вероятному времени сосуществования неандертальцев с современными людьми. При всей размытости и нечеткости такой границы можно с уверенностью сказать, что и современный вид человека появился с культурой нового типа, в которой нашли полное воплощение явления, зачаточно представленные в мустье. Исключительное разнообразие каменного инвентаря и локальных вариантов кремневой техники, расцвет первобытного искусства, довольно большие жилища с несколькими очагами — все это знаменует начало того культурного подъема, который продолжается до сих пор.

Соответствие в общих чертах этапов развития каменной индустрии и стадий прогрессивной морфологической перестройки древних предков современного человека является еще одним очень веским доказательством справедливости трудовой теории антропогенеза. Рост производительных сил, выражавшийся, в частности, и в усовершенствовании каменной индустрии, ставил перед морфологией человека, образно выражаясь, задачи, которые она должна была решать. Затруднения в решении этих задач создавали благоприятную почву для действия отбора и элиминации особей и популяций с примитивной морфологией, не справлявшихся с потребностями развивающихся производительных сил. Таким образом, чутко реагируя на прогресс трудовой деятельности и материальной культуры, морфологическая структура изменялась вслед за ними. Труд, следовательно, не только создал человека, но и формировал его на протяжении всего четвертичного периода. Взаимодействие между морфологией и трудовой деятельностью было диалектическим и неравномерным — иногда прогресс трудовой деятельности обгонял прогресс морфологический (галечные культуры австралопитеков), иногда наоборот (появление неандертальского комплекса признаков еще с ашёльской культурой), но при всех этих отступлениях от прямого пути именно развитие труда определяло общее поступательное движение человечества от примитивной предковой обезьяноподобной формы до современного человека.

Трудовая деятельность и обеспечение передачи информации. Трудовой процесс — процесс информативный в самом широком смысле этого слова, ибо он не только постоянно порождает новую информацию, но и сам невозможен без нее и очень зависит от состояния каналов ее передачи и циркуляции. Основным средством передачи информации как от индивидуума к индивидууму, так и от поколения к поколению стала у человека звуковая речь. Информативным функциям языка в настоящее время посвящено много исследований, но информативность языка в первобытном обществе не изучена. Можно только предполагать, что она была не меньшей, а, может быть, даже большей, чем в современную эпоху, так как информативная роль других средств передачи информации, распространенных в современном обществе, сводилась к нулю.

На исключительную роль обучения в овладении новыми техническими навыками указывали многие исследователи^¹. Передача накопленного опыта от старшего поколения к младшему должна была стать одним из важнейших стимулов развития звуковой речи. Не меньшую роль играла, очевидно, и передача информации от одного члена коллектива к другому: взаимодействие на охоте и при длительных передвижениях, выбор маршрутов передвижения и мест охоты, совместная «оборона — все это требовало быстрого обмена информацией, .для чего звуковые сигналы из-за возможности пользоваться ими и ночью наиболее пригодны. Кинетическая речь, которую Н. Я. Марр и его последователи рассматривали как исходное состояние языка^², в этом отношении гораздо менее удобна, о чем свидетельствуют и этнографические примеры: во всех обществах, в которых она распространена, ойа играет подчиненную роль^³.

Итак, звуковой сигнал возникает как ответ на необходимость передачи информации от одного члена первобытного коллектива к другому. Используется он в этом качестве и животными, которые очень часто издают звуки, предупреждающие об опасности, сигнализирующие об обнаружении корма, и т. д.^⁴. Особенно развиты звуковые сигналы у высших обезьян, в частности у шимпанзе звуковая сигнализация насчитывает свыше 20 различающихся звуковых сигналов с четкой, если можно так выразиться, «смысловой» нагрузкой^⁵. Они делятся на две группы — аффектированные звуки, выражающие чувства угрозы, голода, ярости, и так называемые жизненные шумы, которые животное издает в спокойном состоянии и которые не связаны ни с какой эмоциональной настройкой. В. В. Бунак высказал гипотезу, согласно которой речь возникла на базе именно жизненных шумов, однако в лингвистической литературе приведены возражения против такой постановки вопроса и аргументировано представление о возникновении ее на основе аффектированных звуков^⁶. Мне последняя точка зрения кажется ближе к истине, но окончательный выбор между ними, разумеется, дело будущего.

Первое коренное и принципиальное различие между использованием звуковых сигналов животными и человеческой речью, пусть даже примитивной, заключалось в объеме передаваемой информации. Один из исследователей поведения гориллы писал, что у животных нет представлений ни о прошлом, ни тем более о будущем, они фиксируют только настоящий момент^⁷. У древнейших предков человека представление о прошлом появилось, как только при охоте стало учитываться состояние животного, на которое охота производилась. Такое расширение информации за пределы настоящего момента, включение в нее прошлого резко увеличило ее объем и, следовательно, должно было привести к значительному усложнению звуковой сигнализации. Некоторую косвенную возможность датировать этот процесс дало изучение эндокрана синантропа: заметное на нем разрастание участка между теменной, височной и затылочной долями было использовано» Я- Я. Рогинским как указание на возросшую роль слухового анализатора, а последнее обстоятельство соблазнительно поставить в непосредственную связь с развитием звуковой речи^⁸. В целом это наблюдение свидетельствует о том, что, во всяком случае, на уровне возникновения подсемейства людей звуковые сигналы заняли место основного средства передачи информации.

Фундаментальное увеличение объема информации потребовало выработки наиболее экономных приемов ее кодирования в процессе передачи. Сначала это повело к изобретению фонем — наиболее элементарных структурных единиц; звуковой речи — и способов их соединения в более сложные звуковые сигналы — слова, а затем к установлению наиболее целесообразных приемов группировки слов, появлению грамматических категорий. И то и другое оказалось необходимым, потому что большой объем информации не может быть быстро передан с помощью средств передачи, организованных по принципу аддитивности. Не обеспечивают такие средства и должной избыточности информации. Таким образом, второе (и главное) коренное отличие человеческой речи от звуковых сигналов животных заключалось в ее фонетической организации и грамматической структуре. Окончательно оформилась такая речь, надо думать, вместе с появлением подсемейства людей.

Какую функцию выполняла речь при передаче трудового опыта от поколения к поколению? Прямых наблюдений такой передачи практически почти нет, и существующий пробел: может быть пока восполнен лишь некоторыми в достаточной: мере умозрительными соображениями. В соответствии с первым из них кратковременность встречи поколений при характерной для палеолита малой продолжительности жизни приводила к затруднениям в передаче трудового опыта, что замедляло технический прогресс. Согласно другому теоретическому рассуждению, напротив, необходимость изобретать какие-то технические детали в каждом поколении заново ускоряла технический прогресс, так как над новым поколением не довлел груз традиций. В действительности, вероятно, имели место обе возможности. Четко фиксируемый реальный прогресс в технике обработки камня и локальные различия в культуре, прослеживаемые с нижнего палеолита, свидетельствуют о передаче традиционного опыта, как бы она ни была затруднена малой продолжительностью жизни. В свою очередь это последнее затруднение должно было играть значительную роль. Таким образом, налицо была, по-видимому, диалектическая борьба двух противоположных тенденций, каждая из которых побеждала другую лишь на короткий промежуток времени. В такой ситуации коммуникативная информаторная функция звуковой речи не могла не иметь огромного значения.

Blog

В. П. Алексеев возникновение человека и общества

Содержание