В. П. Алексеев возникновение человека и общества

Вид материала

Содержание

Стадная жизнь приматов.
Первобытное стадо.
Возникновение и развитие родового строя

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

Производственные отношения

^ Стадная жизнь приматов. Очень долго стадную жизнь приматов считали упорядоченной в крайне малой степени. Такой подход, выражавший общее весьма отрицательное отношение к упорядоченности в стадных сообществах животных, частично находил подтверждение в прямых наблюдениях, прежде всего в известных наблюдениях С. Цукермана над стадной жизнью павианов^¹. Однако Н. Ю. Войтонис совершенно справедливо указал на то, что эти наблюдения проводились в весьма специфических условиях, преимущественно в вольерах Лондонского зоопарка и других зоопарков Европы^². Отношения между самцами в зоопарках были обострены из-за недостатка самок, что и привело Цукермана к выделению сексуального фактора как основного в регулировании взаимоотношений внутри обезьяньего стада. Между тем на основании всех последующих наблюдений и особенно превосходных по глубине и тщательности опытов и наблюдений Войтониса можно говорить еще минимум о двух регулирующих стадные взаимоотношения приматов моментах: а) взаимном тяготении матери и детеныша; б) взаимном тяготении однополых особей друг к другу. Таким образом, регулирующие механизмы внутри обезьяньего стада достаточно многочисленны, что позволяет говорить о его относительно высокой упорядоченности.

Этот вывод умаляет роль широко распространенной в историко-этнографической литературе концепции, согласно которой обуздание зоологического индивидуализма предков человека было основой складывания социальных отношений в первобытном обществе^³. Спору нет, зоологический индивидуализм довольно бурно проявлял себя в истории первобытного общества, о чем свидетельствуют следы искусственных механических повреждений на скелетах ископаемых людей^⁴. Однако и в этом случае можно предполагать, что он не был свойствен предкам человека изначально и усилился, скажем, у палеоантропов по каким-то нам неясным историческим причинам. Во всяком случае, роль ограничивающих его сил в возникновении социальной организации выглядит в свете данных о стадных взаимоотношениях приматов гораздо более скромной, чем обычно считается.

Последние годы обогатили нас детальным знанием экологии многих видов обезьян, в том числе наиболее близких человеку — шимпанзе и гориллы^⁵. Многочисленные наблюдения за поведением обезьян в естественных условиях позволили сделать несколько выводов, важных для реконструкции древнейших этапов развития социальной организации. Первый из них-—крайняя лабильность стадной структуры человекообразных обезьян, текучесть, неустойчивость стада как в отношении числа его членов, так и его состава. Отдельные особи свободно покидают стадо и так же свободно присоединяются к нему, не вызывая внутри него никаких столкновений. В принципе такая текучесть стада и неустойчивость стадных взаимоотношений способствуют свободной перекомбинации генов и, следовательно, создают благоприятную предпосылку для дальнейшей эволюции. Второй вывод, который может быть сформулирован на основании работ по экологии человекообразных обезьян, касается структуры их стадных коллективов. Во главе стада обычно стоит вожак — крупный и сильный самец. Кроме него в стаде могут быть еще два-три самца помоложе. Несколько самок с детенышами разного возраста дополняют стадо. Таким образом, его численность колеблется в широких пределах, от 5 до 20 индивидуумов. Третий и последний вывод заключается в том, что в обезьяньем стаде на воле стычки между особями редки и разрешаются относительно мирным путем: конфликтные ситуации редко доходят до настоящей драки.

Современные данные по экологии животных показывают, что даже очень близкие виды могут значительно отличаться друг от друга поведением в зависимости от условий жизни и обусловленных ими эволюционных адаптации. Таким образом, перенос на древнейших предков человека сведений, почерпнутых из экологии человекообразных обезьян, не должен осуществляться механически. Однако пользовавшаяся широким хождением в историко-этнографической литературе концепция о промискуитете как о исходном состоянии для развития семьи также не опиралась на прямые наблюдения и основывалась на неправомерной экстраполяции данных, относящихся к более поздним эпохам человеческой истории^¹. Нельзя не признать в связи с этим, что наблюдения над экологией высших приматов свидетельствуют, во всяком случае, против наличия периода промискуитета: стадные взаимоотношения человекообразных обезьян организованы по тому типу, который обычно называется гаремной семьей.

^ Первобытное стадо. Учение о первобытном стаде в советской историко-этнографической, археологической и антропологической литературе ведет свое начало с указаний В. И. Ленина, содержащихся в его книге «Государство и революция» и письмах к А. М. Горькому^². Первобытное стадо составило важный этап в эволюции социальных форм жизни древнейших и древних людей и сыграло настолько большую роль в формировании многих человеческих институтов, что некоторые исследователи даже противопоставляют эпоху первобытного стада всей последующей человеческой истории^³.

Подавляющее большинство ученых разделяют концепцию реального существования первобытного стада, хотя вокруг самого понятия и вокруг места первобытного стада в истории древнего общества не прекращается дискуссия. Две крайние точки зрения отрицают реальность первобытного стада как исторической категории, исходя из прямо противоположных посылок: согласно одной из них родовые отношения и специфические человеческие формы коллективизма возникли вместе с появлением древнейших представителей семейства гоминид и первых орудий труда^⁴, согласно другой так называемая инстинктивная форма труда, характерная для многих животных (даже сравнительно низко организованных, например насекомых), сохраняется до появления человека современного вида, и, следовательно, даже непосредственные предшественники современного человека больше животные, чем люди^⁵. Обе эти крайности встретили довольно резкие возражения как теоретического, так и фактического порядка^⁶.

С теоретической точки зрения первобытное стадо было закономерным промежуточным этапом между стадными сообществами животных, в том числе и человекообразных обезьян, и подлинно человеческим обществом. С чего бы ни начинать историю последнего, нельзя не видеть огромного разрыва между ним и стадными формами жизни животных. Между тем и гипотеза возникновения - рода и других социальных институтов вместе с появлением орудий труда, и концепция сохранения инстинктивных стадных форм жизни почти до появления современного человека создают почву для отрицания этого промежуточного этапа в истории древнейшего человечества и тем вызывают огромную теоретическую трудность — необходимость объяснить в обоих случаях внезапное появление сугубо человеческих институтов. Трудность эта так и не была преодолена ни в одной из отмеченных крайних концепций.

Но помимо теоретических соображений существование первобытного стада находит подтверждение и в фактических данных о нижнем и среднем палеолите. Эволюция каменной индустрии, освоение огня, изобретение жилищ и одежды (о чем косвенно свидетельствует чрезвычайно широкое расселение неандертальцев), обряд погребения — все это не может не рассматриваться как доказательство сложных форм общественной жизни, простейшей ячейкой которой могло быть только первобытное стадо — общественное образование более сложное, чем сообщество животных, но и более примитивное, чем родовой коллектив первых современных людей.

О внутренней структуре первобытного стада и организации внутри него семейно-брачных отношений судить чрезвычайно трудно, так как для этого нет никаких прямых данных. Можно предполагать, что при малой продолжительности жизни древнейших людей период совместной жизни разных поколений был невелик и, может быть, в этом коренится причина перешедшего во многих обществах в запрет обычая не заключать браки между представителями разных поколений. Первобытное стадо могло состоять, по-видимому, как из одной, так и из нескольких гаремных семей. Увеличение численности стада диктовалось необходимостью защиты от врагов, ограничение — возможностями пропитания. Известные к настоящему времени нижнепалеолитические стойбища с большим количеством найденных в их культурном слое останков крупных животных (Торральба, Амброна) свидетельствуют скорее о долговечности обитания на них человека, чем о многочисленности первобытных коллективов^¹. Большим коллективам было трудно прокормиться, трудно было и передвигаться, сохраняя единство. Можно думать поэтому, что численность первобытного стада не превышала численности стадных сообществ человекообразных обезьян или превышала их лишь в малой степени, т. е. колебалась в пределах 10—25 индивидуумов. При многочисленности гаремной семьи она одна составляла стадо, малочисленные семьи могли объединяться по две и по три внутри одного стада. Так как древнейшие люди были вооружены лучше, чем человекообразные обезьяны, то конфликты внутри первобытного стада часто могли иметь трагический исход, что подрывало саму жизненную основу стада. На этом рассуждении и основано предположительное заключение о том, что стадо не могло объединять больше двух-трех семей.

Априори совершенно очевидно, что организация первобытного стада не стояла на месте, а постепенно развивалась. Не исключено, что конкуренция между стадами, внутри которых преодолевался антагонизм, и стадами, где он разрешался лишь смертельными исходами и тяжелыми травмами, была одним из внешних проявлений этого развития и приводила к постепенной и медленной, но неуклонной, повторяющейся в каждом поколении замене животных инстинктов человеческими формами поведения. Однако проследить такую замену исторически пока невозможно.

Опираясь не на внутреннюю структуру первобытного стада, а на внешнее выражение его жизни, т. е. эволюцию техники, форм быта и до какой-то степени идеологических представлений, можно наметить два этапа в его развитии. Первый этап был характерен для австралопитеков и представителей рода питекантропов. Их полубродячие стада с еще очень примитивными формами общественной жизни лишь изредка и в особо благоприятных условиях оседали на долговечное поселение, хотя, надо думать, имели все же свою определенную достаточно обширную охотничью территорию. На втором этапе появляются идеологические представления, усложняются формы трудовой деятельности и общественной жизни, регламентируются взаимоотношения между отдельными стадами. Это коллективы неандертальцев. Можно высказать предположение, что между структурой первобытного стада на двух этапах его развития вообще невозможно провести отчетливую грань, что общественные отношения у древнейших и древних гоминид изменялись очень медленно и появление новых форм этих общественных отношений осуществлялось постепенно. Такое предположение гармонирует со всем комплексом наших знаний о медленной эволюции семейства гоминид на протяжении нижнего и среднего плейстоцена. Разумеется, оно остается пока не более доказуемым, чем противоположное предположение о наличии между двумя этапами развития первобытного стада четкой границы, которую мы просто не можем уловить из-за фрагментарности информации. Решить эту задачу должны будущие исследования.

Популяционная структура общества древнейших и древних гоминид. Первый вопрос, который встает в связи с предшествующим изложением, может быть сформулирован так: представляло ли собою единичное первобытное стадо популяцию, т. е. такой замкнутый коллектив, внутри которого осуществлялось свободное скрещивание и который был отделен от других аналогичных коллективов генетическими барьерами? На первый взгляд кажется правомерным отождествление единичного стада с популяцией, так как внутри стад действительно осуществлялось скрещивание и между стадами проходили генетические барьеры. Однако при более внимательном рассмотрении от этого отождествления приходится отказаться или, во всяком случае, принимать его в ограниченном смысле.

Начать с того, что генетические барьеры между стадами,, судя даже по структуре обезьяньих стад, не носили абсолютного характера. Отдельные особи уходили из стад и присоединялись к другим, стада встречались между собой, и поэтому постоянно имел место обмен особями, хотя и небольшой, но непрерывный, а с ним и обмен генами. Лабильность структуры стада, его подвижность, отсутствие строгой регламентации взаимоотношений между особями, свобода и лабильность в организации новых связей — все это способствовало пробиванию генетических барьеров, их текучести, изменению в пространстве и времени. Таким образом, не говоря уже о малочисленности первобытного стада, оно не могло превратиться в популяцию из-за нестабильности во времени, из-за постоянного оттока свойственной именно данной совокупности индивидуумов генетической информации и притока новой. Единичное стадо не успевало стать популяцией, коль скоро оно уже меняло свою структуру и принимало новых членов. При существовавшей динамике стада ему просто не хватало времени, чтобы образовать популяцию.

Структура первобытных человеческих коллективов на заре истории была, вероятно, настолько подвижной и неопределенной, что они вообще не образовывали популяций в строгом смысле слова. В принципе такая ситуация существует и в современную эпоху на некоторых территориях, например на Новой Гвинее, где невозможно провести отчетливую этнографическую и лингвистическую границу между соседними деревнями, хотя она совершенно четко видна при сравнении отдаленных деревень^¹. (Для нашей темы важно, что именно на Новой Гвинее сохранились чрезвычайно архаические формы культуры.) Однако полный отказ от популяционного принципа применительно к ранним этапам первобытного общества был бы все же неоправданным, так как существуют факты, заведомо необъяснимые без него. К числу этих фактов относятся наличие локальных вариантов в нижнепалеолитической культуре и четко выраженные типологические особенности местных форм ископаемых людей нижнего и среднего палеолита. Ни то, ни другое не могло бы образоваться, не объединяйся отдельные стада в более крупные группы, достаточно стабильные и характеризовавшиеся замкнутыми брачными кругами. Только такой замкнутостью можно объяснить появление в результате локальных концентраций генов расовых признаков местных вариантов ископаемых гоминид и образование свойственных населению отдельных материков и их крупных географических подразделений культурных традиций.

Какие же природные и социальные закономерности действовали в качестве основных факторов, обусловивших популяционную дифференциацию человечества? Представляется оправданным указать на две такие закономерности (одну природную и одну социальную): географическое членение планеты и панойкуменное даже на ранних стадиях человеческой истории расселение человечества. Региональное и зональное расчленение географической среды, особенно при существенной зависимости от нее первобытного человечества, создавало трудности в непосредственном общении населения разных районов и тем способствовало появлению локальных традиций в культуре. Одновременно само расчленение географической среды при локальных традициях в культуре служило генетическим барьером, вызывало объединение стад в какие-то, по-видимому, неосознававшиеся людьми крупные общности, которые и можно рассматривать как популяции. Во всяком случае, стойкость локальных традиций в нижнее и среднепалеолитической технике свидетельствует о довольно продолжительном времени существования таких популяций. Стабильности их во времени явно способствовал и второй из отмеченных факторов — широкое расселение человечества по ойкумене и связанная с ним трудность общения между населением разных частей ойкумены, инерция преодоления расстояния, сама действовавшая как генетический барьер.

При большой площади, которую занимали первобытные популяции, они не могли быть однородными на протяжении всего ареала и членились на субпопуляции^². Что же касается структуры субпопуляций и их иерархического места по отношению к отдельным стадам, их численности, численности самих популяций и всего первобытного человечества на разных этапах первобытной истории, то об этом приходится только гадать. Отдельные попытки определения численности не основаны ни на каких твердых данных и носят интуитивный характер^³.

Возникновение надстроечных явлений. Возникновению разных форм идеологии и ее роли в истории первобытного общества посвящена громадная литература, которую здесь невозможно перечислить. Я коснусь этих вопросов лишь в той мере, в какой они имеют непосредственное отношение к теме данной работы, да и то больше в плане датировки возникновения идеологических явлений, связанных с религией и искусством.

Определение времени возникновения религии породило, как известно, дискуссию, в пределах которой были выдвинуты и аргументированы следующие точки зрения: а) религия изначальна, так как она возникла с первым проблеском сознания в мозгу первобытного человека^⁴; б) религия возникает где-то на поздних стадиях верхнего палеолита, на рубеже перехода к неолиту^¹. Не касаясь археологической и этнографической аргументации обеих сторон, кстати сказать, не всегда объективной^², отмечу лишь бесспорные факты. К ним, во-первых, относится полное отсутствие каких-либо следов религиозного культа в археологических находках, относящихся к эпохе нижнего палеолита, в том числе и в нижнепалеолитических погребениях. Во-вторых, по-видимому, бесспорно наличие целенаправленных культовых погребений в мустьерское время, о чем уже говорилось выше в связи с предложением выделять эпоху среднего палеолита в качестве самостоятельной. Указание С. Н. Замятнина на гигиеническое значение таких погребений^³ не может быть принято, так как они закономерно связаны со сторонами света, а также, как сейчас, по-видимому, можно утверждать, и с ритуальным обкладыванием погребения по кругу частями тела жертвенных животных. Из сопоставления этих двух бесспорных фактов можно сделать вывод, что простейшие магические представления и обряды возникли в среднем палеолите, которым нужно датировать начало религии. На основании опять-таки мустьерских захоронений можно предполагать, что в магических представлениях мустьерцев немалое место занимал культ Солнца.

Обзор гипотез о возникновении первобытного искусства дан в сравнительно недавно вышедшей книге А. П. Окладникова^⁴. Бесспорные памятники верхнепалеолитического искусства датируются, как известно, раннеориньякским временем. Однако в ориньяке искусство расцветает с такой силой, что даже чисто логически необходимо углублять его происхождение как минимум в эпоху мустье. Истоки художественного образа в искусстве можно видеть, как это предлагает А. Д. Столяр, во многих ритуальных памятниках мустьерской культуры^⁵. Повторяющаяся ритмика заметна на некоторых мустьерских поделках и широко распространена в верхнем палеолите^⁶. В очень общих хронологических пределах появление искусства совпадает с появлением первых религиозных представлений, лишь незначительно, может быть, запаздывая по сравнению с ними.

Итак, на рубеже нижнего и среднего палеолита возникают в простейших формах надстроечные явления. Соблазнительно и их связать с трудовой теорией антропогенеза, увидеть в них действия, направленные на развитие и упрочение трудовой деятельности. Во всяком случае, теснейшая связь религии и искусства на первых порах с магией не вызывает сомнений, магия же была как раз призвана обеспечить продолжение рода и всю сумму характерных для него культурных навыков и традиций.

Коллективный мозг в процессе антропогенеза и истории человечества. Предшествующий обзор приводит к двум бесспорным выводам, давно ставшим достоянием антропологии и науки о первобытном обществе: 1) наиболее серьезную трансформацию физический тип человека претерпел до эпохи верхнего палеолита; изменения с верхнего палеолита до современности по своему масштабу несопоставимы с изменениями на протяжении плейстоцена, что и нашло отражение в систематике семейства гоминид, в пределах которого человек выделяется в качестве вида; 2) эволюция трудовой деятельности и культуры значительно ускорилась начиная с верхнепалеолитической эпохи, и масштаб культурных преобразований и технического прогресса, как легко понять, несравним на протяжении нижнего и среднего палеолита, с одной стороны, верхнего палеолита и всей последующей истории человечества — с другой. Сравнение этих двух выводов создает большую теоретическую трудность: наибольший масштаб изменений в культуре падает на сравнительно спокойное время биологической микроэволюции человека и, наоборот, интенсивная эволюция предков человека не вызвала быстрого изменения их культуры.

Именно этой теоретической трудностью, возникающей при столкновении выводов из разных наблюдений, и объясняется исключительное внимание, которое всегда вызывала эпоха перелома, эпоха возникновения верхнего палеолита и появления человека современного типа. Наиболее распространена в советской литературе, наиболее теоретически и фактически обоснована гипотеза происхождения современного человека, предложенная Я. Я. Рогинским^⁷. Ничего равного ей нет и в мировой антропологии. В отличие от своих предшественников, указывавших на такие частные факторы, как совершенное противопоставление большого пальца кисти, введение экзогамии и др., Рогинский считает характерным свойством современного человека в сравнении с предшествующими гоминидами его социальность, т. е. способность и приспособленность к коллективной социальной жизни, выражающуюся в первую очередь в подчинении индивидуалистических инстинктов требованиям коллектива. Не останавливаясь на широко известной аргументации в пользу этой гипотезы, основанной на палеоантропологических, морфологических и клинических данных, укажу на ее соответствие трудовой теории антропогенеза, на то, что такая гипотеза происхождения современного человека представляет собой логический вывод из трудовой теории.

Разрешая указанное выше противоречие между масштабом изменений физического типа человека и его культуры, Рогинский полагает, что физический тип человека как раз потому и перестал изменяться, что естественный отбор потерял свою формообразующую роль, а его место заняли социальные закономерности^¹. Логическим выводом из такого подхода является положение о малой вероятности значительной эволюции человека в будущем и замены современного человека другим, более прогрессивным видом — положение, противопоставленное довольно распространенной точке зрения^².

Встает, однако, вопрос о том, что колоссальный объем накопленной на протяжении поколений информации явно несопоставим с объемом и структурой мозга современного человека, несмотря даже на выявленную исследованиями многих лет исключительную сложность этой структуры. Какие причины, какие факторы в антропогенезе повели к созданию структуры, потенциальные способности которой в усвоении и переработке информации пока безграничны? Ответ на этот важнейший вопрос я вижу в гипотезе, которую можно назвать гипотезой коллективного мозга. Она базируется на элементарном и очевидном факте: ограниченной возможности единичного мозга воспринять всю полноту имеющейся информации, невозможности для отдельного человека освоить весь накопленный человечеством опыт. Человечество справляется с этой трудностью только коллективно, воспринимая в каждом поколении всю накопленную информацию лишь суммой относящихся к этому поколению индивидуумов и передавая ее следующему поколению. С увеличением продолжительности жизни и численности человечества информативный багаж каждого поколения, естественно, растет. Иными словами, коллективный мозг имеет не постоянный запас информативной емкости, а непрерывно изменяющийся в сторону увеличения от поколения к поколению. Непрерывный количественный рост человечества и непрерывное нарастание длительности жизни, увеличивая воспринимающие и фиксирующие возможности коллективного мозга, позволяют человечеству справляться со все более мощным потоком информации и создают потенциальную возможность справляться с ним и впредь.

Роль коллективного мозга в ходе антропогенеза и на протяжении истории современного человека была,- очевидно, неодинаковой. Динамика его в антропогенезе от поколения к поколению была, надо думать, интенсивнее, а роль передачи опыта от поколения к поколению меньше: не исключено, что многими навыками, скажем — обработки камня, можно было овладеть самостоятельно, тогда как сейчас полный разрыв между поколениями обернулся бы подлинной трагедией цивилизации, повел бы к ее трагическому концу, так как самостоятельно, без длительного обучения овладеть всем комплексом современной техники совершенно невозможно. Однако разница не только в информативной емкости и динамике, не только в относительной роли связи между поколениями — с развитием цивилизации постоянно расширялись каналы обмена информацией, что делало коллективный мозг за последние 5—б тыс. лет более монолитным. Именно в этих тенденциях и состоит существенное отличие коллективного мозга на протяжении истории современного человека от коллективного мозга в антропогенезе.

***

Подводя итог, укажем, прежде всего, что естественным морфологическим критерием семейства гоминид является набор признаков, обозначаемый как гоминидная триада. В соответствии с этим критерием австралопитеки должны быть

включены в семейство гоминид, которое распадается на два подсемейства — австралопитеков и гоминин (людей). В составе каждого из подсемейств выделяются два рода. В подсемействе людей они обнаруживают эволюционную последовательность: род питекантропов падает на нижний и средний плейстоцен, род Homo — на средний и верхний плейстоцен, а также на геологическую современность, голоцен. В роде Homo имеются два вида — неандертальский и современный. Таким образом, современный человек таксономически не занимает высокого систематического положения.

Критерий гоминидной триады в широких пределах совпадает с орудийным. Обнаруживают определенное совпадение также этапы морфологической эволюции предков человека и стадий в развитии культуры. Последнее закономерно в свете трудовой теории антропогенеза, так как трудовая деятельность была основным направляющим моментом эволюции древнейших и древних людей. Имеющиеся знания о палеолитической культуре позволяют говорить о трех стадиях ее развития — нижнем, среднем и верхнем палеолите. Многочисленные наблюдения над стадной жизнью приматов показали, с одной стороны, довольно высокую степень ее организованности, с другой — лабильность. Этим отвергается чрезвычайно сильный зоологический индивидуализм в первобытном стаде. Существование самого первобытного стада как необходимого звена в эволюции социальной организации от стадных сообществ приматов к родовому строю представляется несомненным. Отдельное стадо, по-видимому, не представляло собой популяцию. Популяции были более многочисленными, состояли из многих стад и отделялись одна от другой серьезными географическими барьерами и промежутками незаселенных территорий. Популяционная структура человечества начала, следовательно, формироваться на самых ранних этапах его истории.

Л. А. Файнбер

^ ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ РОДОВОГО СТРОЯ

Исследования последних лет показали, что культура человека эпохи среднего палеолита не была столь примитивной, как считалось ранее. У неандертальцев были разнообразные орудия труда (60 типов по классификации Борда)^¹. Неожиданно высокой оказалась их производительность труда: как было установлено экспериментами С. А. Семенова, мустьерские остроконечники и скребла изготовлялись за 5—10 мин. на изготовление палицы с помощью ашёльского рубила уходило около 30 мин., концевой скребок изготовлялся за минуту или даже за 30 сек.^²

В последнее время была также ясно выявлена преемственность мустьерских и верхнепалеолитических орудий, па крайней мере в Европейской части СССР, и установлено, что между мустьерскими культурами и ранними культурами верхнего палеолита не было резкого перерыва. Эта точка зрения разделяется сейчас большинством советских археологов^³. Так, например, А. А. Формозов отмечает очень большое сходство и преемственность между поздними орудиями из мустьерской стоянки Староселье в Крыму и типичным набором орудий из нижнего слоя верхнепалеолитических стоянок Костенки 1, Стрелецкая II и др.^⁴

Как свидетельствуют данные археологии, основным занятием людей среднего палеолита являлась охота. «Она была надежным источником питания, вполне сложившимся занятием людей того времени»^⁵. Свидетельством развитости и эффективности охотничьего промысла может служить его специализация, о чем говорит преобладание на мустьерских стоянках костей одного или двух-трех видов крупных животных^⁶. Кроме того, существование у людей среднего палеолита постоянных поселений также было возможно лишь при устойчивом и эффективном охотничьем хозяйстве.

У некоторых групп людей мустьерского времени значительного развития достигло собирательство. Найденные в Молодове и других среднепалеолитических памятниках Приднестровья каменные терочники, еще недавно известные только для верхнего палеолита, свидетельствуют об усложнении способов собирательства. А. Н. Рогачев делает из этого вывод, что постепенное развитие жилищ и терочников «опровергает вывод о якобы принципиальном различии мустьерской и верхнепалеолитической культур и о «стадном образе жизни» людей в мустьерскую эпоху»^⁷.

Все это, как и физический тип человека, более близкий к Homo sapiens, чем считалось ранее, сближает людей среднего палеолита с их потомками — людьми верхнего палеолита^⁸. Можно предполагать, что и в их общественных отношениях имелись элементы сходства.

Blog

В. П. Алексеев возникновение человека и общества

Содержание