Образ мира

Вид материала

Документы

Содержание 1.2. Динамика освоения мира природы В засýху попы по полям ходили / дожжá вымáливали; Погода будет сейчас такая сухостóйная; Сýхо было / сýхо было / а потом дожж /

Подобный материал:

• Смирнов «Образ Мира» это целостная, многоуровневая система представлений человека, 331.3kb.
• Мир образов и образ мира, 892.04kb.
• Доклад: "Слово. Понятие. Звуко-понятийный аппарат старославянской Азбуки и образ мира., 98.03kb.
• Блинов Аркадий Леонидович § 5; Ладов Всеволод Адольфович гл. 14; Лебедев Максим Владимирович, 19590.61kb.
• Мпгу, Москва Образ «своего» и «чужого» мира у детей современных традиционных культур, 250.46kb.
• Картина мира и образ мира как технологии социогуманитарного исследования, 193.69kb.
• «Об­раз мира», 3119.1kb.
• «Образ кошки в произведениях народов мира», 284.67kb.
• Мотивационная сфера личности, 353.84kb.
• Реферат на тему, 353.48kb.

служка ударит в колокол, и день закончится (Шмелев), …зазвонили к вечерне, солнце опустилось за лесом, и день прошел (Чехов). Как отмечает М.М. Покровский, во временном значении могут быть употреблены такие слова, как Евангелие, Апостол, поскольку чтение этих священных книг происходит во время строго определенного момента обедни, например: Я вышел из церкви до Апостола, я пришел к Евангелию [Покровский 1959, с. 43].

В заключение отметим, что содержащиеся в словарях сведения о территории и времени распространения анализируемых слов свидетельствует о том, что большая их часть входит в пассивный фонд лексики. Однако представляется, что в связи с активным возрождением православной веры в нашей стране, со стремлением реанимировать религиозную составляющую общественного сознания происходит актуализация той информации, которая хранится в проанализированных единицах, а следовательно, необходимо пересмотреть объем и способ подачи сведений, включаемых современными лингвистическими словарями в дефиниции рассмотренной группы единиц.

Исследуемое кумулятивное поле представляет собой непрерывное информационное пространство, концентрирующее национально значимую информацию о суточном круге времени. Задача исследования заключалась в выявлении объема информации, вносимого в общенациональный фонд литературной и диалектной подсистемами, а также в сопоставительном описании характеристик суточных отрезков, значимых для сознания носителей русского литературного языка и диалектов. Был установлен набор из семи признаков, в соответствии с которыми членится суточный круг и оцениваются выделенные суточные отрезки. В семантике единиц поля закрепились представления о тех объектах действительности, которые воспринимаются в неразрывной связи (корреляции) с определенным суточным периодом и потому выступают в качестве основы при ориентации человека в суточном ходе времени. В число этих объектов включены циклические природные явления, некоторые артефакты, а также регулярно чередующиеся в течение суток состояния и виды деятельности человека.

Результаты проведенного исследования позволяют, с одной стороны, подтвердить, что литературная и диалектная форма русского языка репрезентируют единую общенациональную картину мира, так как выявленные направления концептуалиации объекта «суточный цикл» совпадают в рамках обеих подсистем. С другой стороны, результаты сопоставления количества единиц и качественного разнообразия тех вариантов, в которых реализуются общие направления концептуализации, убедительно свидетельствуют о том, что в диалектной подсистеме представлен более дифференцированный образ суточного времени.

^ 1.2. Динамика освоения мира природы

диалектным языковым сознанием

(на материале архангельских говоров XIX–XXI веков)


Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ: проект № 08–04–18033е

«Динамика освоения сферы «человек – природа» диалектным языковым сознанием

(на материале архангельских говоров XIX–XXI веков)»


Как показывают наблюдения, процесс познания мира природы диалектоносителями может быть адекватно представлен только в его становлении (утратах и пополнениях), то есть в его развитии в тех хронологических пределах, достоверность которых менее всего вызывает сомнения благодаря фиксированию языковых фактов в словарях и картотеках. Поэтому считаем, что сопоставительный анализ диалектного материала, извлеченного из лексикографических источников и картотек XIX–XX вв., и материала, записанного в XXI в. в ходе экспедиционных исследований архангельских говоров, позволит проследить развитие семантического пространства «человек – природа» в северных говорах, выявить области расхождения между тем запасом сведений о природных объектах и явлениях, который зафиксирован в значениях словарных единиц, и тем объемом информации, которая актуальна для современных носителей архангельских говоров. Рассмотрение материала исследования в аспекте его исторического формирования определяется вниманием к кумулятивной функции языка и соответствует антропоцентрической парадигме лингвистических исследований.

Антропоцентрический принцип изучения языковых единиц является одним из ведущих в современной лингвистике. Наиболее последовательно он реализуется в различных направлениях когнитивных исследований семантики. К ним относятся: изучение грамматической семантики [Арутюнова 1976; Бондарко 1978; Золотова 1998; Булыгина, Шмелев 1997; Шмелев 2002]; исследование дискурсивных и текстовых данных [Кибрик 1994; Арутюнова 1999]; описание семантических типов предикатов [Степанов 1981; Камалова 1998; Циммерлинг 1999]; выявление и разработка как отдельных концептов [Чернейко, Долинский 1996; Пименова 1999; Вежбицкая 2001; Воркачев 2001; Шмелев 2002; Ашхарава 2002; Урысон 2003], так и различных совокупностей семантических единиц [Яковлева 1994; Кравченко 1996; Симашко 1998] и др.

В самом общем виде задачи разных лингвокогнитивных исследований сводятся к определению роли языка «в получении, обработке, фиксации, хранении, организации, накоплении, использовании и росте информации о мире» [Камалова 1998, с. 68]. С точки зрения подавляющего большинства когнитивистов цель таких исследований – выделение и описание отдельных фрагментов языковой картины мира (Ю.Д. Апресян, Т.И. Вендина, К.И. Демидова, О.А. Корнилов, Е.С. Кубрякова, С.Е. Никитина, М.В. Пименова, Е.В. Урысон, С.В. Хлыбова, А.Д. Шмелев, Е.С. Яковлева и многие др.).

На материале словарей литературного языка и произведений литературы реконструкция фрагментов картины мира осуществляется путем применения разных конкретных методик, однако в разработке актуальной проблемы особенностей концептуализации окружающей действительности в диалектном языковом сознании сделаны лишь первые шаги. Представляется необходимым подчеркнуть, что сама идея отражения в диалектном языке уклада жизни и мироощущения сельских жителей не нова. Так, еще в 1914 г. А.А. Чарушин начинает свой очерк «Народный языкъ» следующим рассуждением: «Внутренній обликъ крестьянина сложился подъ вліяніемъ трудовой, чисто практической обстановки всего домашняго быта. Придавая своеобразный отпечатокъ духовному міру крестьянина, эта обстановка отражается и на самомъ языкѣ народномъ» [Чарушинъ 1914, с. 3].

Несмотря на это до конца XX в. приоритетными для русской диалектологии оставались несколько задач:

1) лингвогеографическое описание русских говоров – как в целом, так и отдельных местностей; для решения этой задачи 21 января 1904 г. была учреждена Комиссия по составлению диалектологической карты русского языка, самым значительным достижением деятельности которой стал «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением очерка русской диалектологии», составленный и опубликованный в 1915 г. Н.Н. Дурново, Д.Н. Ушаковым, Н.Н. Соколовым. Однако и сегодня работу по диалектному членению русского языка нельзя признать полностью завершенной: многие вопросы лингвистической географии разными исследователями трактуются неодинаково. Это относится прежде всего к определению предмета картографирования, способов картографирования; спорным остается понятие диалект, а также способы выделения диалекта и др. Подробнее см.: [Аванесов 1949; Захарова, Орлова 2004; Пшеничнова 2008 и др.];

2) изучение, систематизация, описание диалектных единиц всех языковых уровней; при этом фонетические и морфологические особенности говоров активно описываются начиная с XIX в., в то время как диалектный синтаксис и лексика долгое время остаются на периферии научных интересов, что не раз отмечалось в различных публикациях: «…справедливо утверждение о том, что диалектная лексикология вплоть до 30-х годов XX века развивалась сравнительно слабо, была по существу в зачаточном состоянии. <…> Русские диалектологи традиционно сосредоточивали свое основное внимание на изучении фонетики и морфологии; наблюдения по лексике ограничивались большей частью собиранием материалов и исследованиями этимологии, а иногда и истории отдельных диалектных слов (или небольших групп слов). Чаще же всего диалектные слова привлекались в исследования в качестве примеров, иллюстрирующих проявления фонетических и морфологических закономерностей» [Сороколетов 1978, с. 4–5]; см. также: [Аванесов 1949; Кузнецов 1949 и др.];

3) этимологическое описание лексики русских говоров и связанная с этим задача определения степени иноязычного влияния на формирование и состав диалектного словаря; эта задача успешно решается в исследованиях: [Варбот 2000, Горячева 1986, Кожеватова 1997, Матвеев 1997, Мызников 2003 и др.].

В настоящее время внимание все большего числа диалектологов привлекает проблема отражения окружающего мира диалектным языковым сознанием. Отмечается насущная необходимость описания современных говоров как «хранителей своеобразия национально-языковых картин мира», фиксирующих крестьянское видение и понимание действительности [Гольдин 1997, с. 3]. Справедливо подчеркивается, что «говор… способен в полной мере аккумулировать и экстраполировать в вербальном коде выработанную сотнями поколений членов крестьянской общины картину мира» [Серебренникова 2005, с. 9].

Более исследованной в указанном направлении является этнографическая лексика, анализ и описание которой осуществляется, как правило, с точки зрения семантических и словообразовательных моделей и принципов наименования реалий [Чернетских 2000; Журавская 2002; Демидова 2003; Ростов 2006]. Немногие работы последних лет посвящены изучению особенностей фрагментации внеязыкового универсума диалектным языковым сознанием на основе анализа как отдельных концептов, так и разных лексико-фразеологических совокупностей [Вендина 2002; Демидова 2003; Смолякова 2006; Яговцева 2006]. Активизируются исследования, направленные на изучение структуры диалектной языковой личности [Никитина 1993; Пауфошима 1989; Лютикова 2000; Ростова 2000; Иванцова 2002; Нефедова 2003; Волкова 2004 и др.]. На наш взгляд, особый интерес представляет проблема динамики освоения окружающего мира диалектным языковым сознанием, остающаяся практически неисследованной.

Своевременность и актуальность изучения диалектной лексики в указанном аспекте несомненны, поскольку под влиянием различных факторов социального развития (всеобщая грамотность, миграция населения, постоянные контакты с городом, исчезновение населенных пунктов, переселение и физическое уничтожение носителей диалекта в истории нашей страны) происходят существенные изменения русских народных говоров, несомненна их внутренняя эволюция, результаты которой не ясны.

Диалектологи достаточно давно обратили внимание на необходимость изучения динамики говоров на разных уровнях. Одним из первых о проблеме сохранности русских говоров писал А.А. Чарушин: «...въ наше время происходитъ уже процессъ выравниванія, сглаживанія всѣхъ этихъ вѣками развивав-шихся особенностей народнаго языка… Теряется чистота мѣстныхъ говоровъ, въ нихъ внедряются чуждые элементы; литературная рѣчь также прививается въ разныхъ концахъ страны…» [Чарушинъ 1914, с. 10]. Однако, по справедливому замечанию П.С. Кузнецова, долгое время исследователи «…наблюдали лишь традиционный слой говора и не ставили перед собой вопроса о развитии русских диалектов… о качественных сдвигах в них, обусловленных коренным переустройством русской деревни» [Кузнецов 1949, с. 3].

В научной литературе конца XX в. обсуждаются результаты эволюции русских народных говоров. По мнению ряда лингвистов, для современной языковой ситуации характерно сближение сельских говоров с городским просторечием, выполнение диалектами функций сельского просторечия [Колесов 1995, с. 17], появление полудиалектной речи как переходного состояния от архаических говоров к литературному языку [Герд 2000, с. 47]. Другие лингвисты придерживаются более радикальной точки зрения: «современные говоры в традиционном понимании разрушены» [Попов 1984, с. 121], русские диалекты «как цельные речевые единицы со своей особой системной организацией… теперь уже почти не существуют» [Филин 1980, с. 140]. Высказывается и противоположное мнение: «...русские диалекты проявили большую устойчивость и сохраняются как нормально функционирующие системы» [Калнынь 1997, с. 120]. Это объясняется наличием «психолингвистических факторов, сдерживающих наступление литературного языка на говоры» [Коготкова 1979, с. 8], а также причинами социолингвистического характера: говоры как нельзя лучше «приспособлены к функционированию в коммуникативной среде традиционного русского деревенского общения», поэтому «диалектами… продолжает пользоваться значительное количество русскоязычных говорящих» [Гольдин 1997, с. 4].

Однако больший интерес, на наш взгляд, представляют более дифференцированные подходы к обсуждаемой проблеме, основанные на учете следующих групп факторов:

1) экономическое и культурно-историческое развитие территорий распространения русских говоров;

2) степень устойчивости к разрушению разных уровней диалектного языка;

3) социальная стратификация населения русской деревни.

Как известно, интенсивность процессов разрушения русских говоров на разных территориях их распространения неодинакова: особенно активно их «размывание» протекает в тех районах, которые имеют тесные экономические и историко-культурные связи с административными, экономическими и культурными центрами. Это говоры центральных и южных районов нашей страны, расположенные на исконных для носителей русского языка землях. По мнению большинства диалектологов, говоры названных территорий в настоящее время не обладают структурной целостностью.

Вместе с тем имеются такие районы, на территориях которых разрушение диалектных черт происходит значительно медленнее: «...в ряде мест на севере и востоке нашей страны до сих пор бытуют народные говоры, достаточно устойчиво сохраняющие… структурную целостность, внутреннюю соотносительность языковых элементов» [Яговцева 2006, с. 39]. При этом архангельские говоры характеризуют как «совершенно уникальные языковые явления, хорошо сохранившие… древнейшие диалектные черты» [Кобелева 1988, с. 6].

С другой стороны, лингвисты отмечают неодинаковую степень устойчивости единиц разных уровней диалектного языка; мнения по этому вопросу не совпадают. Изучение архангельских говоров, расположенных по берегам р. Пинеги и р. Верхней Тоймы, приводит П.С. Кузнецова к убеждению, что «звуковой и грамматический (в особенности морфологический) строй на протяжении весьма длительного времени обладает достаточной устойчивостью» [Кузнецов 1949, с. 9]. Другие исследователи выдвигают мнение о меньшей устойчивости именно фонетических и морфологических норм. В. Мансикка указывает, что в первую очередь влияние литературного языка заметно в фонетике и морфологии, в то время как словарь более устойчив [Мансикка 1912, с. 89]. По наблюдениям О.А. Яговцевой, «относительную устойчивость демонстрирует лексико-фразеологический уровень говоров, что объясняется его теснейшей связью с народной культурой и ментальностью» [Яговцева 2006, с. 45].

Кроме того, сохранность говоров определяется возрастными и гендерными характеристиками их носителей, а также их образованностью. В оценке этих факторов диалектологи единодушны: «чистый народный языкъ… можно встрѣтить сейчас въ устахъ стариковъ; женщины, какъ домосѣдки по преимуществу, также придерживаются своей родной рѣчи; молодежь же… старается приблизиться къ “образованной” рѣчи» [Чарушинъ 1914, с. 11]; «часто в деревняхъ старики цокаютъ, а молодежь нѣтъ, или цокаютъ только бабы, какъ болѣе консервативная часть насѣленія» [Дурново 1914, с. 13]; «процесс разрушения старой системы говора в большей части захватывает мужское население… у женщин прочнее и отчетливее сохраняются языковые черты, характеризующие старую систему говора. Достаточно ярки эти черты и у детей, остающихся дома, с женщинами… Впрочем… говор женской молодежи уже значительно приближается к мужскому… молодые женщины уже в большинстве грамотны» [Кузнецов 1949, с. 10].

Думается, однако, что особенности современной языковой ситуации требуют учитывать не только перечисленные социолингвистические факторы, но и ряд дополнительных. Это серьезный малоизученный вопрос, требующий отдельного исследования. Поэтому в настоящей работе поделимся лишь некоторыми наблюдениями, имевшими место во время диалектологических экспедиций в населенные пункты Архангельской области в период с 2000 по 2008 гг.

В процессе работы с информантами неоднократно приходилось убеждаться: длительное проживание диалектоносителя совместно с родственниками старших поколений способствует сохранности в его речи фонетических, морфологических, синтаксических особенностей говора, а также предопределяет активное использование диалектных слов. Высказанное мнение подтверждается наличием среди опрошенных сельских жителей 1960-х гг. рождения, оказавшихся ценными информантами еще и благодаря психобиологическим особенностям (хорошая память): Обросков В.А., 1965 г.р., д. Целегора Мезенского р-на Архангельской обл., образование средне-специальное техническое (до 16 лет воспитывался бабушкой, до сих пор живет со своей мамой, Обросковой Ф.Я., 1929 г.р.); Океанов С.А., 1964 г.р., д. Красная горка (на карте – д. Данковская) Шенкурского р-на Архангельской обл., образование средне-специальное техническое (до 17 лет воспитывался своей прабабушкой, о которой сохранил самые теплые воспоминания) и др.

И наоборот: нередко встречались «идеальные» по всем социолингвистическим характеристикам диалектоносители (неграмотные одинокие женщины старше 80 лет, никуда не выезжавшие дальше районного центра, а иногда и соседних деревень), которые не помнят и не употребляют местных слов и выражений. Речь таких информантов практически лишена диалектных особенностей; они не способны рассказать о местных обычаях, деревенских праздниках и т.п. Сами информанты объясняют это, как правило, тем, что рано потеряли родителей, надо было растить младших братьев и сестер, или рано появились собственные дети; приходилось много работать, нередко – вдали от дома, на сено- или лесозаготовках, не было ни сил, ни времени, ни желания перенимать опыт старшего поколения. Такие информанты – иллюстрация того, как рвутся связи поколений, уходит в небытие богатейшая народная культура Русского Севера.

Другой дополнительный фактор, который приходится учитывать, – личная жизненная позиция носителя говора. Более ценными информантами неизменно оказываются те из них, кто характеризуется ярко выраженной привязанностью к родной деревне, стремится следовать традиционному укладу семейного и общественного быта, ориентирован на сохранение народных обрядов, обычаев, этико-эстетических и морально-нравственных ценностей. Такие «хранители древностей», независимо от их возраста и наличия образования, не только прекрасно помнят и охотно используют диалектную лексику в собственной речи, но и нередко составляют словарики местных слов и выражений. Так, при обследовании говора с. Пурнема Онежского р-на Архангельской обл. источником бесценной информации оказалась супружеская пара, учителя местной школы – Ипатовы Николай Иванович (1946 г.р.) и Вера Петровна (1944 г.р.) – люди, искренне заинтересованные в сохранении и передаче традиционной культуры Поморского Севера.

Таким образом, сохранность говора определяется факторами как лингвистическими (разная степень устойчивости к разрушению единиц разных уровней диалектного языка), так и экстралингвистическими (экономическое и культурно-историческое развитие населенных пунктов, на территории которых бытует говор, степень их удаленности от административных центров и дорог федерального значения; социолингвистические и личностные характеристики носителей говора).

В последние годы предпринимаются единичные исследования с целью установить сохранность диалектного словарного фонда. Интересное наблюдение отражено в статье А.С. Герда: «...не раз, проверяя словники старых словарей Г. Куликовского, А. Подвысоцкого, многих чисто диалектных слов мы уже не услышали, что само по себе свидетельствует о временнóй неустойчивости многих диалектных, в особенности непредметных слов» [Герд 2004, с. 47]. Сопоставительное изучение тверских суффиксальных субстантивов со значением лица периода XIX в. и современного периода приводит другого исследователя к выводу о сокращении количества этих производных наименований на современном этапе за счет снижения продуктивности словообразовательных типов [Щербакова 2006, с. 6].

Имеющиеся немногочисленные исследования позволяют судить о некоторых закономерностях происходящих изменений, однако требуются все новые и новые факты, почерпнутые путем непосредственного наблюдения над живой народной речью для всестороннего описания этой динамики, особенно в сфере чрезвычайно обширного и пока еще недостаточно изученного словарного состава. Вместе с тем думается, что главным в решении этой задачи является сегодня не только накопление новых материалов, но и поиск новых методов и подходов к ее исследованию.

Изложенные выше размышления свидетельствуют, что современные русские народные говоры представляют собой сложное динамическое образование, а характер их изменений в отечественной науке однозначно не определен. Каждое десятилетие существенно меняет языковую ситуацию, и многое, к сожалению, безвозвратно утрачивается. В связи с этим безусловная актуальность предпринятого исследования связана с необходимостью описать современное состояние территориальных диалектов, определить степень их сохранности, динамику и направление их развития.

Методологической основой настоящего исследования служит концепция систематизации и описания семантических единиц на основе понятия «денотативный класс», предложенная профессором Т.В. Симашко [Симашко 1999]. Изучение денотативного класса позволяет эксплицировать тот запас знаний человека об определенных объектах природы, который получил объективацию средствами языка. В денотативный класс включаются разнообразные по структуре и семантике языковые единицы. В каждой из них отражаются в различных комбинациях увиденные и оцененные человеком отдельные свойства природного явления, закрепляются разные способы приспособления к данному объекту или способы борьбы с ним. Так, например, денотативный класс <дождь> содержит разнообразные наименования дождя (бус, бýсенец – ‘мелкий дождь’; веснá – ‘первый весенний дождь’; грибник – ‘теплый дождь, после которого начинают расти грибы’; Ивáновские (ивáньские, ивáнские) дожди – ‘дождь, идущий 7 июля, в день Рождества Иоанна Крестителя (Ивана Купалы)’). Кроме того, в данный денотативный класс включены единицы, обозначающие дождевые тучи различной формы (волосáн, бýка, бурачóк); сено, испорченное дождем (верхотúна, вершéнье); деревянный желоб на крыше дома для стока воды (водопýсок, потóк); а также устойчивые выражения, приметы, заклички (об очень сильном дожде говорят: жёлоб не дёржит; закликают радугу: Рáдуга-дугá, не давáй Бог дожжá, дай Бог сóлнышка, высокóлнышка; примечают: Ивáнски дожжú золоты, Петрóвски дожжú серéбряны). Обобщение разнообразных сведений об объекте приводит к моделированию совокупного знания о нем. Изложенная концепция денотативного описания языковой семантики послужила основой разработки методики, по которой собирался, а затем анализировался материал исследования.

На первом этапе диалектный материал, снабженный географическими пометами «арх.», «помор.», «северн.», «беломор.», «шенк.», «мез.», «леш.», «онеж.», «холм.» и др., извлекался из источников различного характера: словарей XIX–XX вв., картотек, монографических исследований лексической системы архангельских говоров: 1) Опыт областного великорусского словаря / под ред. А.Х. Востокова [Опыт], а также Дополнения к нему [Доп.]; 2) Словарь областного Архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении А.О. Подвысоцкого [Подвысоцкий]; 3) Толковый словарь живого великорусского языка В.И. Даля [Даль]; 4) Грандилевский А. Родина Михаила Васильевича Ломоносова. Областной крестьянский говор [Грандилевский]; 5) Архангельский областной словарь / под ред. О.Г. Гецовой [АОС]; 6) Словарь русских народных говоров [СРНГ]; 7) Словарь поморских речений К.П. Гемп [Гемп]; 8) Поморьска говоря. Краткий словарь поморского языка И.И. Мосеева [ПГ]; 9) Картотека Архангельского областного словаря Диалектологического кабинета Московского государственного университета (КАОС); 10) Картотека «Лексического атласа Архангельской области» Л.П. Комягиной (КЛАК); 11) Картотека Кабинета истории и диалектологии Поморского государственного университета (КПГУ); 12) Кораблев С.П. Этнографический и географический очерк г. Каргополя Олонецкой губернии, с словарем особенностей тамошнего наречия [Кораблев]; 13) Очерк нравоописательной этнографии г. Онеги Архангельской губернии, с собранием онежских песен и реестром слов, отличающих тамошнее наречие / сост. С.П. Кораблев [Очерк]; 14) Мурзаев Э.М. Словарь народных географических терминов [Мурзаев]; 15) Кожеватова О.А. Заимствования в лексике говоров Русского Севера и проблема общего регионального лексического фонда [Кожеватова]; 16) Профессиональная лексика рыболовства: словарь / сост. Ф.А. Пономарев [Пономарев].

Перечисленные источники неоднородны и неравноценны во всех отношениях. Они составлялись на основе записей, сделанных в разное время разными лицами, характеризующимися различным уровнем филологической подготовки, разным культурным уровнем, неодинаковым знанием ими местной лексики и т.д. Все это не могло не сказаться на качестве семантического описания слов. Считаем, однако, что в обилии привлеченных к исследованию источников – наиболее надежная в данном случае гарантия, во-первых, представления в максимальном объеме словарного состава исследуемых денотативных классов в архангельских говорах; во-вторых, правильности и полноты описания семантического содержания слов (последнее обеспечивается возможностью сопоставления аналогичных материалов).

Для получения информации о функционировании единиц исследуемых денотативных классов в сознании современных диалектоносителей были предприняты экспедиции в Ленский, Пинежский, Верхнетоемский, Виноградовский, Котласский, Красноборский, Плесецкий, Приморский, Устьянский районы Архангельской области; экспедиционные исследования в Мезенском, Лешуконском, Онежском, Шенкурском и Холмогорском районах Архангельской области осуществлены при финансовой поддержке РГНФ в форме гранта (2007 г. – № 07-04-18037е «Концептуализация мира природы в семантике диалектных единиц (на материале архангельских говоров XIX–XXI веков)»; 2008 г. – № 08-04-18033е «Динамика освоения сферы «человек – природа» диалектным языковым сознанием (на материале архангельских говоров XIX–XXI веков)»). По итогам экспедиционных исследований опрошено 529 информантов старшей возрастной группы в 79 населенных пунктах 14 районов Архангельской области; создана картотека, включающая более 6900 разноструктурных диалектных единиц архангельских говоров и их употреблений.

Подчеркнем, что использование источников материала разной временной отнесенности обусловлено задачами настоящего исследования: выявить и описать особенностях языкового отражения тех изменений, которые происходят на протяжении XIX–XXI вв. в укладе жизни и в системе представлений о мире в диалектном языковом сознании.

Затем собранный материал распределялся по денотативным классам (<дождь>, <снег>, <град>, <туман>, <роса>, <иней>, <лед>, <домашнее животноводство>). На этом этапе обнаружилась существенная разница в количественном составе денотативных классов, выявленных на материале архангельских говоров: <снег> – 1248 единиц, <дождь> – 1224 единицы, <иней> – 22 единицы, <роса> – 19 единиц, <туман> – 12 единиц, <град> – 9 единиц; <домашнее животноводство> – 475 единиц. В связи с существенным количественным преобладанием единиц денотативных классов <снег>, <дождь>, <домашнее животноводство> очевидна значимость для диалектного языкового сознания объектов, концептуализируемых единицами этих классов. Наиболее детально исследовалось два денотативных класса: <дождь> и <снег>; единицы других денотативных классов кумулятивого поля «Атмосферные осадки» фиксировались, но подробно не описывались. В рамках данной работы рассматрваются особенности освоения диалектным языковым сознанием объектов дождь и снег.

На следующем этапе на основе единиц каждого из денотативных классов формировались анкеты для опроса информантов, проживающих в разных районах Архангельской области. Общий объем анкет, составленных на материале денотативных классов <дождь> и <снег> для обследования онежского, мезенского, лешуконского, шенкурского и холмогорского говоров, – 2472 единицы.

При разработке анкет соблюдался ряд принципов.

Во-первых, для удобства работы и получения верифицируемых результатов все единицы распределены по группам на основании лингвогеографических характеристик. Использованные источники материала обусловили ряд особенностей: 1) большинство единиц, извлеченных из диалектных словарей XIX в., не имеют строгой географической отнесенности и снабжены пометой «арх.» (как правило, такие единицы извлечены из словаря В.И. Даля, Словаря русских народных говоров со ссылкой на словарь В.И. Даля); 2) более строгой территориальной локализацией отличаются единицы, извлеченные из Опыта областного великорусского языка и Дополнений к нему, словаря А.О. Подвысоцкого, словаря А. Грандилевского, однако в этих словарях, как правило, единицы отмечаются как бытующие лишь в одном районе (в нашем случае – Онежском, Мезенском, Лешуконском, Шенкурском или Холмогорском); 3) большинство географических помет в словарях XX в. отражают распространение слова в двух и более районах, что связано с более детальной изученностью лингвогеографических характеристик лексики архангельских говоров по сравнению с XIX в.

Таким образом, отдельные группы составили:

1) единицы, отмеченные на территории только одного района и снабженные в словарях и картотеках соответствующей пометой «мез.», «леш.», «шенк.», «холм.», «онеж.»;

2) единицы, встречающиеся на территории не только обследуемых, но и других районов Архангельской области;

3) единицы без точной географии, снабженные в словарях пометами «арх.», «помор.», «северн.», «беломор.».

Во-вторых, характер источников материала обусловил следующую особенность анкет: они включают единицы разной хронологической отнесенности, извлеченные из толковых словарей и картотек XIX и XX вв. Так, в анкетах-опросниках, составленных для обследования Мезенского и Лешуконского районов, содержатся следующие группы единиц, выделенные с учетом их хронологических особенностей: 1) 94 единицы денотативного класса <снег> (21,5%) и 58 единиц денотативного класса <дождь> (17%), зафиксированных только в словарях XIX в. и не отмеченные в словарях и картотеках XX в.; 2) 61 единица денотативного класса <снег> (14%) и 13 единиц денотативного класса <дождь> (4%), отмеченных как в словарях XIX в., так и в словарях и картотеках XX в.; 3) 281 единица денотативного класса <снег> (64,5%) и 277 единиц денотативного класса <дождь> (79%), зафиксированных только в словарях и картотеках XX в.

В-третьих, все единицы классифицированы в соответствии с семантической доминантой, в результате чего выделены группы слов, связанных с одним и тем же направлением опроса. Например, единицы анкеты, посвященной объекту <дождь>, распределены по двум большим группам: 1) физические характеристики дождя; 2) взаимодействие дождя с другими объектами. Каждая из групп содержит несколько подгрупп: «мелкий дождь», «крупный дождь», «интенсивность выпадения дождя»; «характеристика погоды по наличию / отсутствию дождя», «смоченное дождем сено» и др.

Разработанные анкеты-опросники включают разное количество единиц, что обусловлено рядом объективных факторов:

1) «наполняемость» денотативного класса (а значит и анкет, включающих единицы данного класса) зависит от степени детализации языкового понятия о природном объекте в диалектном сознании;

2) «глубина» языковой концептуализации объекта предопределяется его актуальностью, востребованностью, практической значимостью для носителей архангельских говоров;

3) избирательный характер языковой концептуализации объектов природы выражается, например, в более детальной фиксации негативных свойств и качеств по сравнению с положительно оцениваемыми признаками объектов; последние воспринимаются языковым сознанием как норма.

Общий объем материала, включенного в анкеты, является репрезентативным и дает объективное представление о традиционном фонде знаний носителей архангельских говоров об изучаемых природных явлениях.

Как показала практика общения с диалектоносителями, денотативный принцип классификации языковых единиц органичен для языкового сознания, так как соответствует способу хранения в нем информации об окружающем мире. Имена денотативных классов актуализируют в сознании диалектоносителя целый блок сведений об интересующем нас объекте мира, смысловые группы и подгруппы, выделенные в составе денотативного класса, задают схему целенаправленного ведения опроса путем уточнения запаса знаний информанта об отдельных признаках объекта. Это создает атмосферу непринужденной беседы, одновременно не позволяя информанту переключаться на другие темы.

Кроме того, в процессе беседы с информантом использовался прием непосредственного наблюдения и прием прямого опроса, активизирующий языковое чутье диалектоносителя. Для получения необходимых сведений предлагались вопросы типа: Что означает это слово? Как говорили раньше, как говорят теперь? Все ли употребляют это слово? Почему так говорят? Какое из слов употребляется чаще? (Возможности использования показаний метаязыкового сознания носителей говоров с целью получения необходимых собирателю сведений подробно описаны в [Ростова 2000].)

При анализе данных основополагающим принципом выступает учет соотнесенности материала с различными временными периодами. Это позволяет обращаться к проблеме описания процесса освоения окружающего мира языковым сознанием, выявлять те изменения образа мира в сознании диалектоносителей, которые происходят под влиянием факторов социального, культурного, технического, экономического развития.

Первый хронологический срез представлен единицами, извлеченными из словарей А.Х. Востокова, В.И. Даля, А.О. Подвысоцкого, А. Грандилевского (XIX в.). XX в., прежде всего его вторая половина, характеризуется появлением особенно большого количества работ по диалектологии, в том числе работ, посвященных исследованию диалектной лексики. Материалы многочисленных исследований состояния лексической системы архангельских говоров фиксируются в целом ряде словарей и картотек: Словарь русских народных говоров, Архангельский областной словарь, Картотека АОС Диалектологического кабинета Московского государственного университета, Картотеки Кабинета истории и диалектологии Поморского государственного университета и др. Данные источники позволяют судить об изменениях, произошедших в составе денотативных классов на протяжении XX в. Те лексические и фразеологические материалы, которые получены в ходе диалектологических экспедиций рубежа XX–XXI вв., дают информацию о состоянии современных архангельских говоров.

Обратимся к характеристике наиболее значимых результатов обработки анкет, заполненных на основании обследования говора Шенкурского района (июнь–июль 2008 г.). Общий объем анкет составил 358 единиц; анкеты, сформированные на основе единиц денотативного класса <дождь>, включают 154 единицы, денотативного класса <снег> – 204. Из 358 единиц современным носителям шенкурского говора не известно 60 слов (16,8%). Анализ полученных результатов с учетом лингвогеографических и хронологических характеристик слов, а также в соответствии с основными направлениями опроса позволяет выявить существенные различия в стратификации как утраченных говором, так и функционирующих в составе его лексико-фразеологической системы семантических единиц.

Во-первых, установлено, что чаще подтверждаются единицы, имеющие точную географическую закрепленность. 76 единиц (49,3%) включены в анкету денотативного класса <дождь> на том основании, что в обследованных словарях они приводятся с пометой Шенк. Из них не получили подтверждение 4 слова (2,6% общего объема анкеты): кáпочка – ‘капля дождя’ (КАОС); чингá – ‘мелкий дождь’ (КЛАК), одóньё – ‘испорченное дождем сено внизу стога’ (КЛАК), [Опыт, с. 138]; од¸нок – ‘подстилка под стог сена, чтобы дождь не мочил его’ (КЛАК). Обращает на себя внимание тот факт, что все слова извлечены из картотек (Картотеки Архангельского областного словаря и Картотеки Лексического атласа Архангельской области Л.П. Комягиной), существительное одóньё, кроме того, фиксируется в Опыте областного великорусского языка.

Анкеты обсуждаемого денотативного класса содержат 78 слов (50,7%), отмеченных в словарях с неточной географией их распространения (Арх., Беломор., Север.). Объем не подтвердившейся лексики в этой группе существенно больше: информантам не известны 26 слов (17%): жмучь – ‘мелкий дождик’ [СРНГ, вып. 9, с. 207]; цынега – ‘мелкий осенний, моросящий дождик в тихую погоду’ [Мурзаев, с. 603]; чит – ‘мелкий с изморозью дождь при тумане’ [Даль, т. 4, с. 589]; налúвка – ‘ливень, проливной дождь’ [Подвысоцкий, с. 97; Даль, т. 2, с. 434; Опыт, с. 122] и др.

Сходные данные получены и в результате анализа анкет денотативного класса <снег>. 90 (44%) из включенных в анкету единиц приводятся в словарях с пометой Шенк. Из них в современном говоре не отмечено 5 слов (2,5%): комýля – ‘ком, кусок (снегу, глины)’ [СРНГ, вып. 14, с. 239]; корёха – ‘снегоочиститель’ [Фасмер, т. 2, с. 325]; слúще – ‘место, покрытое снегом, куда в апреле и мае расстилается холст для беления’ [Опыт, с. 207]; пýрго – ‘убитая зверем в пургу скотина’, пýрго – ‘охота на зверя в пургу’ [СРНГ, вып. 33, с. 136].

В анкеты анализируемого денотативного класса вошло также 114 слов (56%), география распространения которых в словарях отмечена пометой Арх. Из них 25 слов (12,6%) носителям шенкурского говора не знакомы: вóрозь – ‘мелкая снежная пыль’ [СРНГ, вып. 5, с. 100]; чамрá – ‘мокрый снег, иногда с туманом’ [Даль, т. 4, с. 581; Опыт, с. 254]; колтýжник – ‘мелкий плавучий лед и обмерзшие комья снега’ [Даль, т. 2, с. 143; СРНГ, вып. 15, с. 196; Подвысоцкий, с. 69; Опыт, с. 88; Мурзаев, с. 286] и др.

Обработка анкет, заполненных в результате обследования говоров других районов Архангельской области, также показывает зависимость полученных результатов от точности фиксации в словарях территории распространения слов. Подтверждение носителями разных говоров слов, приводимых в словарях с широкой географией, ведет к уточнению ареала их бытования.

Во-вторых, полученные данные в значительной степени зависят от хронологической отнесенности слов. Обратимся к характеристике результатов анализа анкеты денотативного класса <дождь>.

Учет хронологического признака показывает, что из 56 слов (36,4%), отмечаемых в словарях XIX в., не подтвердилось 28 слов (18,2%), например: полúва – ‘ливень, проливной дождь’ [СРНГ, вып. 29, с. 68; Опыт, с. 167; Даль, т. 3, с. 260]; намитусúть – ‘о мелком дожде, наморосить’; бéздожь – ‘сорная трава при плохих всходах, от засухи’ [Даль, т. 2, с. 440; т. 1, с. 61]; устрóйный – ‘о погоде: хороший, теплый, солнечный, без дождя’ [Опыт, с. 241] и др.

Из 28 знакомых носителям шенкурского говора слов 20 единиц (13%) подтверждает не более 5 информантов. Следовательно, только 8 слов (3,9%), бытующих в говоре с XIX в., имеют достаточно широкое распространение: толкунцû – ‘появляющаяся после дождя мошка и другие насекомые’ [Опыт, с. 229; Подвысоцкий, с. 173]: Толкунцû-то / говорÿт / комарû ов¸с толкýт // Когдá тол­кунцû толкýтся / дак к в¸дру (22 информанта в 8 деревнях); пробрûзгивать – ‘начинать идти или идти непостоянно, время от времени (о дожде)’ [Опыт, с. 179] (25 информантов в 7 деревнях); бусúть – ‘идти (о мелком дожде)’ [Подвысоцкий, с. 132; Опыт, с. 18]: Мéлконькой дожж идёт / бусúт (21 информант в 7 деревнях); пéнус / п¸нус – ‘болото, с которого собирают сено во время засухи’ [Опыт, с. 154]: В сухостóй косúли на пенусáх (10 информантов в 3 деревнях) и др.

Дальнейшие наблюдения показывают, что из 98 слов (63,6%) анкеты денотативного класса <дождь>, отмечаемых словарями и картотеками не ранее XX в., не подтвердилось 2 слова (1,3%): оклáдник – ‘обложной дождь, дождь при сплошной облачности’ [СРНГ, вып. 23, с. 121]; од¸нок – ‘подстилка под стог сена, чтобы дождь не мочил его’ (КЛАК). 45 слов (29%) известно 5 и менее информантам, как правило, проживающим в одной или соседних деревнях. Следовательно, 51 слово (33%) имеет достаточно широкое распространение в Шенкурском районе. Например: вéдряной – ‘солнечный, ясный и сухой, без дождя’ [АОС, вып. 3, с. 78]: Сегóдня день вéдряной / хорóшой / пéрво слóво ýтром (22 информанта в 6 деревнях); ни дожжúнки – ‘об отсутствии дождя’ [АОС, вып. 11, с. 265]: Ведь ни дожжúнки не упад¸т (23 информанта в 6 деревнях); залéвной дождь – ‘очень сильный, продолжительный дождь’ (КАОС): На недéлю зарядúло нам дожжá / вот залéвной дожж (30 информантов в 9 деревнях); сéять – ‘идти (о мелком дожде)’ (КАОС): Дóжжик идёт / сéит как из решетá (16 информантов в 8 деревнях).

Несколько иные результаты показывает анализ анкет денотативного класса <снег>. Из 97 слов (47,5%), отмечаемых в словарях с XIX в., не подтвердилось 26 слов (12,7%): чит – ‘подмерзший снег’ [Подвысоцкий, с. 189]; почúр – ‘заледеневшая корка снега’ [СРНГ, вып. 31, с. 15; Даль, т. 3, с. 371; Доп., с. 208]; гýзно – ‘площадка на снежных горах, с которой спускаются катающиеся’ [Доп., с. 319]; гýстега – ‘плотный (густой), в виде снега, иней на деревьях’ [СРНГ, вып. 7, с. 246; Подвысоцкий, с. 35] и др.

Объем подтвердившихся семантических единиц этого денотативного класса выше: 47 слов (23%) известно не более чем 5 информантам. Следовательно, 24 слова (11,8%) имеют достаточно широкое распространение: затрусúть – ‘засыпать, припорошить снегом’: О верховóм снéге говорÿт затрусúл (19 человек в 8 деревнях); сумёт – ‘сугроб’ [Подвысоцкий, с. 54, 168]: На чúстом мéсте сумётов нéту (29 информантов в 8 деревнях); пúхало – ‘инструмент для разгребания снега (доска, в середине которой палка в виде рукоятки)’ [Подвысоцкий, с. 122; Опыт, с. 158]: И сейчáс есть пúхало // срóют в однó мéсто / потóм лопáтами скúдывают (25 информантов в 8 деревнях); куревá – ‘метель с падающим снегом’ [Опыт, с. 97]: О, какáя куревá! (19 человек в 9 деревнях) и др.

Из 107 слов (52,5%), отмечаемых словарями и картотеками не ранее XX в., не подтвердилось 1 слово (0,5%) – кóлоть – ‘бугристая обледеневшая поверхность дороги, покрытой снегом и замерзшей после сильной оттепели’ [СРНГ, вып. 14, с. 189; Пономарев, с. 22]; 43 слова (21%) известно не более чем 5 информантам. Следовательно, 63 слова (31%) имеют достаточно широкое распространение в Шенкурском районе: крупá – ‘мелкий зернистый сухой снег’ (КАОС): Снег несёт врóде такúма зёрнышкама / вот крупá (23 человека в 7 деревнях); слÿкоть – ‘мокрый снег’ (КАОС): Осенью или веснóй сырóй снег идёт / вот слÿкоть (31 человек в 9 деревнях); брóдно – ‘труднопроходимо (о снежной дороге)’ [АОС, вып. 2, с. 129]: Снéгу навалúт мнóго на дорóгу / брóдно // иттú брóдно (28 человек в 9 деревнях); нáсто – ‘ледяная корка на снегу’ [СРНГ, вып. 20, с. 192]: Нáсто крéпкое // нáсто просяжáет веснóй / мнóго лосéй гúбнет / нáсто проступáется / нóги рéжут (27 человек в 8 деревнях) и др.

Интересно отметить, что часть слов в современном шенкурском говоре бытует с другим по сравнению с зафиксированным в словарях и картотеках значением, например: слово пáдера – ‘густой мягкий снег, падающий большими хлопьями’ [Опыт, с. 151] теперь известно в значении ‘метель, сильный ветер со снегом’: Пáдера началáсь / ни нéба / ни землú не вúдно // Вéтер со снéгом / пáдера поднялáсь (11 человек в 6 деревнях).

Слово снежнúца – ‘мелкие рыхлые льдинки и обмерзлые комья снега на водоеме перед ледоставом’ (КАОС) известно в трех значениях, не тождественных указанному: 1) ‘большая вода в половодье’: Снежнúца бежúт веснóй / когда рекá располúтся (1 информант: Питьева Р.С., 1935 г.р., д. Марковская); 2) ‘снег, пропитавшийся водой во время оттепели’: В снежнúцу стýпишь / пóлны сапогú зачерпн¸шь (3 информанта в 2 деревнях); 3) ‘талая вода, собираемая c крыш’: Набрáть снежнúцы водû // Снежнúца / водá от растáявшего снéга (3 информанта в 2 деревнях); слово лûва – ‘дождевая лужа’ (КЛАК) помимо отмеченного известно также в значении ‘колодец с водой на болоте’ (3 информанта в 2 деревнях) и др.

Итак, семантические единицы, фиксируемые словарями и картотеками XX в., получают наибольший процент подтверждения: из 153 единиц денотативных классов <снег> и <дождь>, содержащихся в словарях XIX в., информантам известно 99 единиц (28%), не знакомы 54 единицы (15,2%); из 205 семантических единиц, отмечаемых в словарях и картотеках не ранее XX в., информантами подтверждаются 202 единицы (57%), не подтверждаются 3 единицы (0,8%).

В-третьих, отметим выявленные закономерности динамики исследуемых денотативных классов по данным шенкурских говоров. Важные данные об актуальной для диалектоносителей информации об объектах <снег> и <дождь> были получены при сравнении количественной представленности единиц в разных тематических группах соответствующих денотативных классов.

Денотативный класс <снег> включает четыре подгруппы, наиболее многочисленную из которых образуют единицы (содержащиеся в анкете и вновь записанные в ходе беседы с информантами), обозначающие снег и процесс его выпадения. Для языкового сознания диалектоносителей актуально различение выпадения снега в безветренную погоду и сопровождающегося ветром (ср.: Неважная погóдушка; Погóдушка плохая; Пáдера поднялáсь / ни нéба / ни землú не вúдно // Вéтер со снéгом / пáдера // и многие др.); размера дискретных частиц падающего снега (ср.: Сéет как из решета; Сéет мелкий снег ли / дождь ли; Колючий мелкий снег морозгá; Морозгá ведь сёдня на улице! Мерюзгá мéлка пойдет; Лúпками такúма большúма летит снег); особенностей движения падающего снега в воздухе (ср.: завивáть – ‘падать, кружась, крутясь (о снеге)’); отмечается количество выпавшего снега (ср.: Говорят, когда очень много снега / Вûнесло снегу много / Вûнесло снегу сколько). Интересно отметить, что функционирование в исследуемых говорах слов куревá, куревúть, куревýшка и однокоренных им поддерживается тем, что эти слова есть в хорошо известной диалектоносителям песне (ср.: Песня есть такая «Куревýха-куревá закутúла, замелá», вот и знаем эти слова). В шенкурских говорах сохраняются приметы, связанные с кýхтой – ‘снег на ветках деревьев’: Деревья без кýхты стоят / плохой год будет (М.П. Польникова, 1935, с. Уколок); ср. также устойчивое выражение: кýхта спала – ‘затаяло, началась оттепель’ (Л.И. Попова, 1932, с. Уколок); приметы, в которых содержатся сведения о тáйке – ‘оттепель’: Сосýльки маленькие – быстрая тáйка будет, а долгие – дак проволóчная весна (С.Н. Котлова, 1926, д. Данковская) и др.

Достаточно разнообразно представлена группа единиц, обозначающих таяние снега и различные ситуации, связанные с этим процессом: весеннее половодье, паводок от таяния снега (Какóе сéйгод водопóлье; В этом году большое водопóлье; Разлúвы / вода большая / дак разливает / вот и топит луга); подтаявший, пропитавшийся водой снег (Осенью или весной сырой снег идёт вот слÿкоть; Зата¸т дак / слÿкоть и бывает; Наводопéл снег уж так дак); участок почвы, освободившийся от снега (Видно уж притáлинку); процесс таяния снега (Обталéло уже; Такима кругами затаёт / дак говорят лёд пятнает); время таяния снега (Потáйка это первая оттепель / только началась). С процессом таяния снега связаны и такие приметы, записанные в ходе экспедиции: Митрóвска талá и Покрóвска голá; Сколько в Благовещенье снегу на крыше / столько на земле будет весной.

Третью по представительности подгруппу, сопоставимую с предыдущей, составляют единицы, называющие снежный покров и различные его виды: наименования различных по форме и по способу образования сугробов (На чистом месте сумётов нету; Забóй это снежный занос), обледеневшей поверхности снега (Нáсто просяжáет весной); актуальны наблюдения о наличии либо отсутствии следов на снегу, дороги по снегу (ср.: Полозовúна сегодня / снегу нанесёт / дак по ей худо сани идут; Человек прошёл / след на снегý оставил / вот пятнúк).

Самая малочисленная группа включает обозначения различных приспособлений (сани, лыжи) и обуви для передвижения по снегу. Единицы этой подгруппы оказались наименее устойчивы к изменениям: из 21 включенной в анкеты единицы с указанным значением треть не нашла подтверждения у информантов, например: кéрéжа, керёжа – ‘сани в виде узкой лодочки на одном полозе, иногда крытые’; кóнда – ‘лыжа, не обитая камасом (шкурой с голени оленя, лося)’ и др. С другой стороны, записаны новые слова этой группы, например: фúнки – ‘лыжи финского производства’: Фúнки / лыжи / в школу ходили / всё по лыжнице дак (С.Н. Котлова, 1926, д. Данковская). По всей видимости, приведенные факты свидетельствуют о том, что слова, обозначающие конкретные предметы быта, выходят из употребления в силу смены уклада жизни, утраты обозначаемых ими объектов материальной культуры крестьян.

Денотативный класс <дождь> также включает четыре подгруппы, самая многочисленная из которых представлена единицами, именующими дождь, его виды, процесс его выпадения. Виды дождя различаются по размеру составляющих его дискретных частиц (ср.: Мéлконькой дожж идёт / бусúт; Худóй дожж / мазгарá; Дóжжик идёт / сéит как из решета), по интенсивности проявления (ср.: Паркóй / большóй / хорóший дожж // Паркúе дожжú пошли), по характеристикам продолжительности выпадения (ср.: Закончился быстро и быстро начался / побрызгáл значит; Дожж идёт обтяжнóй / сёдня идёт и завтре идёт), по количеству осадков (ср.: Дожжá много пойдёт / дак вся картошка замóкла), по соотнесенности с определенным временем выпадения (Если на Трóицу дожж / вода вспûхивать будет). В этой подгруппе отметим утрату наименований дождя, отражающих древние мифологические представления о природе дождя, согласно которым небо воспринималось как сито, через которое просеиваются семена (капли дождя), посылаемые на землю, чтобы оплодотворить ее, дать ей жизнь. Например: ситугá, сúтуха, сúтник, ситóвник и под.; ср. также: Сéит / сéит / а на дороге не растёт.

Вторая группа представлена гораздо меньшим количеством единиц, характеризующих погоду по наличию / отсутствию дождя: ^ В засýху попы по полям ходили / дожжá вымáливали; Погода будет сейчас такая сухостóйная; Сýхо было / сýхо было / а потом дожж / вот / погода разбúлась.

Третья подгруппа включает единицы, в значениях которых отражается информация о воздействии дождя либо его отсутствия на окружающий мир. Выделяются разные объекты воздействия: человек (Вся перемóкла под дожжом / до нúтки); сено (Сено гниёт / вот уж погноéнье; Погнóй сена / дожжú / да дожжú / вот погнóй); почва (Всё промочúло / круговая помóчка; Сколько дожж больших ляг наделал // Пьяный в лÿге искупался) и др.

Самую малочисленную группу образуют единицы, отражающие представления диалектоносителей о причинах выпадения дождя. Сюда относятся: дождевые облака (Морокá низко / к дождю, За реку морокá заходили / дождь будет), радуга (ср.: Ой радуга / дай дожжá / дай сóлнышка / дай в¸дрышка). В приведенной закличке, записанной нами от разных информантов в нескольких вариантах, различающихся компонентным составом, отражается осмысляемая диалектоносителями тесная взаимосвязь дождя и радуги, ср. также: Есть радуга / будет дождь (Е.И. Табанина, 1924, д. Данковская); Радуга в реку упирается / значит / дождь будет (А.А. Плюснина, 1930, д. Одинцовская); Радуга пьёт воду из речки / к залéвному дождю (Т.П. Птицына, 1937, д. Данковская); Дожжевáя радуга / она к дожжý / это хоть где спроси дак (Г.И. Клепикова, 1911, д. Уколок); Рáдуга-дугá пьёт / ещё дожж будет / на этом не остановится (Л.Ф. Хабарова, 1928, д. Одинцовская) и многие др.

В современных архангельских говорах отсутствует целый ряд единиц, зафиксированных словарями XIX в. и отражающих мифологические и религиозные воззрения крестьян на дождь и причины дождя: бáба – ‘мифологическое существо, инициирующее выпадение дождя’; бóжье знáмя, бóжья дугá, знáменье госпóдне – ‘радуга’, вóдка святáя – ‘дождевая вода’. Единичную фиксацию имеет следующее выражение, отсутствующее в материалах анкет: богодáнный дождь – ‘сильный дождь, вымоленный у Бога’: Богодáнные дожжú были, настоÿшшие большúе дожжú, во врéмя были. Вызывáют крестовáнье, попóв, ходят по полÿм, дожжá мóлят. Вûмолят, тажнó и пойдёт, настоÿшшой уж это дожж (Г.И. Клепикова, 1911, д. Уколок).

Итак, анализ результатов опроса информантов позволил распределить все проверяемые слова по трем группам.

Первую из них составили единицы, не названные ни одним из 80 опрошенных информантов старшей возрастной группы: слúще – ‘место, покрытое снегом, куда в апреле и мае расстилается холст для беления’, гýдега и гýстега – ‘плотный (густой), в виде снега, иней на деревьях’; почúр – ‘заледеневшая корка снега’ и др. Думается, что единицы, которые вышли из употребления и отмечаются словарями не позднее начала XX в., следует соотносить с архаическим компонентом тезауруса диалектной личности. Эти слова уже не являются средством общения для широкого круга говорящих. Они представляют собой осколки старой исчезающей диалектной системы. Как таковые, они не все могли бы стать предметом описания, если бы их выявлению в современном говоре не способствовали ранее созданные источники диалектной лексики этого говора.

Во вторую группу включены слова, относящиеся к редко употребляемой жителями Шенкурского района лексике. Эти единицы можно распределить по двум группам с точки зрения их употребительности:

1) слова, которые встречаются в рассказах о прошлом, в воспоминаниях. В рассказах на современные обыденные темы их можно не встретить. Как правило, эти слова известны одному-двум информантам. Например, единичными употреблениями представлены существительные рубежú – ‘ступеньки, вырубленные в обледенелом снегу, по скату берега’: Ступéньки зимóй дéлали / штóбы не кáтко было / рубежú звали / их зарубáли // (А.В. Давыдова, 1928, д. Осиев­ская); бéльник – ‘место, покрытое снегом, куда в апреле и мае расстилается холст для беления’: Отбéливали холст / пóртно / на бéльник слáли (А.П. Шошина, 1921, д. Часовенская) и др.;

2) слова, которые вспоминаются информантами, если их назвать. Вне этой ситуации рассчитывать на их появление в речи сейчас невозможно: они вытеснены литературными синонимами. При этом употребление слова в речи, его семантика не оставляют сомнения в том, что воспроизводится старое диалектное слово. Такие слова постепенно забываются, поэтому часто приходится слышать: Вот если бы вы приехали пораньше / вам старопрежних слов наговорили бы старики / мы не знаем. Приведем примеры: Большой ветер / со снегом / долго / дак рям ранешни-то люди звали // Да / было тако слово (Г.И. Клепикова, 1911, д. Уколок); В кýндах пó снегу / на охóту ходили / штобы взад тормозили / От деда слыхала (С.Н. Котлова, 1926, д. Данковская); Кûча / дорога неходкая / как тормозит сани-то // Не едут ни туда / ни сюда // Вот бабушка бывало скажёт / ну и кûча сёдни (С.Н. Котлова, 1926, д. Данковская) Вероятно, подобные слова относятся к периферии тезауруса диалектоносителя, образуют самую подвижную его часть, близки к исчезновению.

Третью группу образуют слова, распространенные в современных архангельских говорах, употребляемые большинством опрошенных информантов. Например: шугá – ‘мелкий плавучий лед и обмерзшие комья снега’: Шугá идёт по реке. Такá шугá / бельё не выполоскать. Шугý несёт, шугá по реке идёт, зашугýет (28 информантов в 8 деревнях); пúхало – ‘инструмент для разгребания снега’: И сейчас есть пúхало. Пúхалом пихать не забирает, дак я лопатой, в ту да в другу сторону (25 информантов в 8 деревнях); cумёт – ‘сугроб’: Ветер со снегом нанесёт сумёт. На чистом месте сумётов нету (29 информантов в 8 деревнях) и др. Такие единицы, которые получают регулярную фиксацию в различных по времени создания словарях, в картотеках и в записях диалектологических экспедиций последних десятилетий, относятся к традиционному компоненту тезауруса диалектной личности. Это пласт активно функционирующей лексики в современном говоре, являющейся средством коммуникации в повседневной жизни. Такие слова можно услышать во время разговоров сельских жителей между собой, записать во время свободных непринужденных бесед.

Небольшая часть единиц фиксируется в материалах экспедиционных исследований последних десятилетий, что позволяет выделить их в особую группу и отнести к инновационному компоненту тезауруса диалектоносителя. Например, отражением новой и неблагоприятной экологической обстановки можно считать появление устойчивых сочетаний кúслой дождь, красный снег и др.; изменения социокультурных условий жизни в русской деревне – появление слова фúнки – ‘узкие лыжи финского производства’ и др.

Итак, проанализированный материал свидетельствует, что

1) современные архангельские говоры включают незначительное количество единиц, отмеченных словарями XIX в.;

2) утрата архангельскими говорами традиционной лексики, фиксируемой словарями с XIX в., обусловлена рядом экстралингвистических и собственно лингвистических причин, среди которых отметим следующие:

а) утрата слов, обозначающих исчезнувшие из быта сельского жителя реалии, в том числе в связи с социальными изменениями в жизни деревни;

б) утрата видовых названий и замена их родовыми наименованиями;

3) сохранению единиц способствуют следующие факторы:

а) высокая частота употребления слова;

б) наличие эмоциональной окрашенности;

в) сохранение связанного с диалектным словом традиционного культурно-исторического контекста.

Сделанные выводы позволяют утверждать, что сопоставление состава изучаемых денотативных классов, зафиксированного в картотеках и в словарях разной хронологической отнесенности, дает возможность проследить динамику освоения объектов природы, выявить области расхождения между тем запасом сведений о них, который зафиксирован в значениях словарных единиц, и тем объемом информации, которая актуальна для современных носителей архангельских говоров.

Выделение и описание архаического и инновационного компонентов приводит к выводам о наличии особенностей языкового отражения тех изменений, которые происходят на протяжении XIX–XXI вв. в укладе жизни и в системе представлений о мире в диалектном языковом сознании.