Русская философия сложный и многогранный процесс, который включает в себя многие направления как идеалистической, так и материалистической ориентации

Вид материала

Документы

Содержание 3.2. Антропологические проблемы в русской философии. Ф.М. Достоевский. Л.Н. Толстой Ф.М. Достоевского Л.Н. Толстой

Подобный материал:

• Тема 1 Понятие психологии общения, 208.48kb.
• Философское учение платона содержание, 163.53kb.
• Конспект урока литературы в 7 классе, 72.53kb.
• Для студентов ифм общая характеристика, 272.13kb.
• Секция «Менеджмент» Основные функции кадрового менеджмента, 451.56kb.
• Е. Р. Крылова Холодинамика представляет собой си систему новых взглядов на процесс, 41.52kb.
• Уки, полезно и даже необходимо обратиться к истории ее развития, рассмотреть, как шло, 933.09kb.
• Интегральный эффект внедрения альтернативного энергоносителя – биогаза, 69.35kb.
• К вопросу о человеческом и искусственном интеллекте, 75.75kb.
• От лат. «приспособляю» это сложный процесс приспособления организма, который происходит, 75.53kb.

^ 3.2. Антропологические проблемы в русской философии. Ф.М. Достоевский. Л.Н. Толстой


В русской философии практически на всех этапах ее развития рассматриваемые проблемы связывались с попыткой определения сущности человека. Человек как религиозно-этическое существо характеризует философские источники древнерусской культуры. Основательное развитие антропологические проблемы получили в русском Просвещении (см. гл. 2). Н.И. Новиков, определяя человека как «цель всех вещей сего мира», подчеркивал присущую человеческому существу «благородную гордость», проистекающую из разума – источника совершенства. Антропология Радищева основана на безусловном признании человека как существа природного, но в отличие от многих существ окружающего мира обладающего «чудодейственной речью», разумом и способностью к трудовой деятельности.

XIX век – начало оригинальной философской мысли – определил появление новых категорий в русской антропологии, и прежде всего – категории «свободной воли». Теперь характеристика человека неразрывно связывалась с понятием свободы, имеющим ярко выраженный праксиологический смысл. Это, не в последнюю очередь, определяется спецификой русской философии в целом, которая, по словам С. Булгакова, является «жизнеутверждением, а не софистикой». Отсюда реальность «творческого начала в личности» у К.Д. Кавелина, признание «личного принципа свободы» П.Л. Лавровым, утверждение свободы человека «как подлинной и реальной творческой силы» в работах Н.К. Михайловского. Понимание свободы как потенциальной способности человека выбирать, мыслить и поступать в соответствии со своими представлениями и желаниями, а не вследствие внутреннего или внешнего принуждения, подчеркивалось в трудах русских философов и рассматривалось как обретение человеком самого себя.

Проблема человека, его свободы, и «свободной воли» получает определенное осмысление в антропологической проблематике западников и славянофилов. Славянофилы стремились в определенной мере «синтезировать» внешнюю (социальную) и внутреннюю (проявление воли духа) свободы творчества на основании учения о целостности, а также «пропустить» данные категории через призму религиозных проблем.

В человеке, по мнению А.С. Хомякова, постоянно идет борьба двух противоположных начал - свободы и необходимости. Это и есть то «тайное начало, около которого ... сосредотачиваются все мысли человека». Вся история движется под знаком этой борьбы. Но определение необходимости невозможно естественным путем, и искание свободы, полагает Хомяков, еще не раскрывает ее во всей полноте. Только на почве христианства «торжествует дух свободы». Исторический парадокс состоит в том, что люди, одаренные «силой свободы», «призванные к ней», стремятся к такому «строю жизни» и «строю мысли», в котором царит необходимость. Человек уходит из Церкви, чтобы стать рабом природной или социальной необходимости, и в этом - трагизм человеческой жизни.

"Западники основывают свои поиски свободы на плодотворном использовании, с одной стороны, на критике - с другой, западноевропейской философии. А.Герцен, понимающий историю как «свободное необходимое дело человека» обращает внимание на проблемы единства среды и личности, исторических обстоятельств и человеческой воли. Западники отмечают, что человеческая свобода вместе с ее «вольной реальностью» может иметь «непредотвратимые последствия», поэтому основной движущей силой в мире должна быть не свободная воля, а свобода как осознанная необходимость.

У западников со всей очевидностью прослеживается установка: как бы ни была универсальна и всеобъемлюща свобода, она есть, прежде всего, проблема человеческой деятельности. С этих позиций пытается решить антропологические проблемы П.Я. Чаадаев. С одной стороны, по его мнению, свобода заключается лишь в том, что человек не осознает своей зависимости, и само наличие свободы относительно и связано с человеком лишь познавательным процессом. С другой – свобода определяется рамками этики, но тогда она «страшная сила».

Учение о «страшной» силе свободы у Чаадаева стоит в теснейшей связи с учением о поврежденности человек и всей природы. Чаадаев спрашивает: «Может ли человек когда-нибудь, вместо того индивидуального и обособленного сознания, которое он находит в себе теперь, усвоить такое всеобщее сознание, в силу которого он постоянно чувствовал бы себя частью великого духовного целого?». И отвечает на этот вопрос положительно: «Зародыш высшего сознания живет в нас самих явственным образом – оно составляет сущность нашей природы».

Ко II половине XIX века русская интеллектуальная мысль накопила значительный материал для определения человека и с позиций объективного идеализма, и с позиций материалистических воззрений (социально-личностная характеристика потребностей, интересов и целей, данная В.Г. Белинским; антропологический материализм Н.Г. Чернышевского).

Новое звучание эта тема получила в творчестве великих русских писателей-философов – Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого.

В истории русской духовной культуры эти имена по праву стоят рядом, объединенные не столько хронологией, сколько содержательными принципами. И тот и другой со всей полнотой выразили свою эпоху и далеко перешагнули за ее пределы: будучи глубоко национальными, они стали явлениями мировой культуры уже века ХХ. И тот и другой были «титанами» по значимости поднятых общечеловеческих проблем. И тот и другой не были философами в строгом смысле этого слова, но их художественные творения по глубине философских обобщений оставляли позади себя многотомные философские трактаты. Достоевский и Толстой, осознанно либо нет, видели в качестве главной проблему человека, включенного в системы «человек-человек», «человек-Бог».

Творчество ^ Ф.М. Достоевского (1821–1881) сосредоточено вокруг вопросов философии духа – это темы антропологии, философии истории, этики, философии религии. В этой области обилие и глубина идей у Достоевского поразительны, - он принадлежит к тем творческим умам, которые страдают от изобилия, а не от недостатка идей. Не получив систематического философского образования, Достоевский много читал, впитывая в себя чужие идеи и откликаясь на них в своих размышлениях. Как бы он ни пытался выйти за пределы чисто художественного творчества (а в нем, несомненно, был огромный дар и темперамент публициста), он все равно оставался мыслителем и художником одновременно. Его «Дневник писателя», оригинальный по своему стилю, постоянно заполнен чисто художественными зарисовками.

Все его произведения можно считать автобиографическими, поскольку их герои решают проблемы, мучившие самого Достоевского, и переживают в жизни те же страстные чувства, ужасы и надежды, которые так хорошо были знакомы ему самому. А себя Достоевский настолько хорошо изучил, что романы его, подобно классической греческой трагедии, навсегда запечатлели вечную драму человеческого духа.

Ф.М. Достоевский родился в семье военного врача, жившего в Москве. Детство его протекало в благоприятной обстановке, он писал: «Я происходил из семейства русского и благочестивого… Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть ли не с первого года; мне было всего лишь десять лет, когда я знал почти все главные эпизоды русской истории». По окончании «подготовительного» училища Достоевский, вместе со старшим братом, поступил в Военно-инженерное училище в Петербурге. В годы учебы Достоевский свел дружбу с неким И.Н. Шидловским, «романтиком, обратившимся его позже на путь религиозных исканий» и имевшим несомненное влияние на Достоевского. «Читая с ним Шиллера, - писал Достоевский брату, - я примерял на нем и благородного, пламенного Дон-Карлоса, и маркиза Позу… имя Шиллера стало мне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний…». В эти годы Достоевский жадно впитывает в себя влияния романтической поэзии.

В 1843 году Достоевский кончил офицерские классы Инженерного училища, получил место в инженерном ведомстве, но недолго оставался на службе и скоро вышел в отставку. В 1845 году он печатает свое первое произведение «Бедные люди», сразу выдвинувшее его в первоклассные писатели. С этого времени Достоевский с упоением отдается литературной деятельности. Но следующий роман «Двойник» подвергся острой критике. Некрасов и Белинский, прежние друзья Достоевского, изменили свое отношение к нему, и Достоевскому пришлось пережить тяжелые времена разочарования и безденежья. Тем не менее, он продолжал писать, хотя его произведения того периода уже не пользовались успехом. В самый разгар испытаний, выпавших на его долю, работа Достоевского неожиданно прерывается: 23 апреля 1849 года его арестовывают по подозрению в политическом заговоре и привлекают к суду.

Последние годы правления Николая 1 были отмечены невиданным наступлением политической реакции. Правительство подавляло любые попытки свободомыслия в России, считая независимые суждения причиной всех беспорядков и политической нестабильности. Принимались специальные меры для ограждения русских от проникновения революционных идей из Европы, и прежде всего из Франции. Однако ничего не смогло предотвратить увлечения русской молодежи социалистическими теориями Фурье и Сен-Симона. Их произведения читались и обсуждались в различных кружках, Достоевский принимал участие в одном из них, организованным Петрашевским. На членов кружка донесли, и все они предстали перед судом. Двадцать человек, включая Достоевского, были приговорены к смертной казни. 22 декабря 1849 года их доставили к месту казни, но в последний момент пришел указ о помиловании. Достоевскому казнь заменили четырехлетними каторжными работами в Сибири. Каторга дала Достоевскому ни с чем несравнимый материал будущих философских исследований. Здесь оттачивается умение Достоевского видеть «чужие души».

После своего освобождения Достоевский занимается журналистской деятельностью, много пишет, зачастую живет в тяжелой нужде. Обычно жизнь Достоевского после каторги делят на три периода.

Первый – с 1859 по 1865 год. Достоевский восстанавливал свою литературную репутацию и был занят
главным образом журналистикой. В 1861 году, вместе с братом Михаилом, он основал периодический журнал «Время»; журнал пользовался значительным успехом. Особенно шумный успех выпал на долю «Записок из
мертвого дома». К нему стала возвращаться слава талантливого писателя, и братья с оптимизмом смотрели в будущее. Но все их надежды неожиданно рухнули: правительству не понравилась одна из статей, и в 1863 году журнал был запрещен.

Второй период – 1865 – 1871 год. Достоевский вынужден подолгу жить за границей, спасаясь от тюрьмы за неуплату долгов - своих и брата. Он постоянно просит друзей слать ему деньги и тем спасти его от голода, но и сам напряженно работает. В этот период увидели свет его лучшие романы — «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1868), «Бесы» (1870), «Подросток» (1871).
В последний период его жизни, с 1872 по 1881 год, слава Достоевского уже распространилась по всей России, многочисленные трудности остались позади. Начиная с 1873 года и с перерывами до самой смерти, Достоевский издает «Дневник писателя», где он излагает свои политические и философские взгляды.

Последний и лучший из своих романов — «Братья Карамазовы» - он опубликовал в 1879—1880 годах, и роман сразу был признан гениальным произведением. Достоевский уже почитается не просто как романист, а как учитель жизни. Его знаменитая Пушкинская речь, произнесенная в 1880 году, за шесть месяцев до смерти, вознесла его на самую вершину общественного признания. Речь оценивалась друзьями и противниками Достоевского как пророческое описание будущего России. К тому же периоду относится его дружба с Владимиром Соловьевым, который произвел на Достоевского глубочайшее впечатление; в большой степени и сам Соловьев испытал влияние Достоевского.

Ф.М. Достоевский умер 28 января 1881 года. Похороны его вылились во всенародное горе: ни одного русского писателя не оплакивали так, как Достоевского.

А. Ремизов, известный в свое время русский писатель, выразил отношение к Достоевскому и его творчеству в словах: «Достоевский – это Россия. И нет России без Достоевского».

Понимание разных философских проблем имеет у Достоевского разную глубину. Ширина интереса при этом огромна. Его интересует общая проблема бытия: «Бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие. Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». Его волнует проблема материализма. В записных книжках и художественных произведениях можно увидеть размышле­ния Достоевского над зависимостью общих понятий от явлений жизни, он касается и проблемы отрицания: «Отрицание необходимо, иначе человек так бы и заключился на земле, как клоп. Отрицание земли нужно, чтобы быть бесконечным. Христос, величайший положи­тельный идеал человека, нес в себе отрицание земли, ибо повторе­ние его оказалось невозможным». Некоторые герои писателя живут по закону отрицания отрицания: нормальная жизнь - падение - воскре­сение .

Диалектичность подхода Достоевского к миру обнаруживается во всех его художественных произведениях. Все эти «вдруг», так часто встречаемые, все катастрофы героев суть проявление диалектическо­го подхода писателя. Выражение диалектичности прослеживается и в сократовском принципе иронии, пронизывающей его романы.

Однозначно решить вопрос о материализме или идеализме Досто­евского трудно. Для художника-философа основной вопрос философии - это вопрос «нижнего этажа» ее, из которого нельзя механически вывести вопросы «этажа высшего». А высший этаж - это человек. Он и есть для писателя предмет философии. Философия Достоевского - философия человека. Вместе со всей русской мыслью Достоевский - антропоцентричен, а его философское мировоззрение есть, прежде всего, персонализм, окрашенный и достигающий в этой окраске необычайной силы и глубины. Нет для Достоевского ничего дороже и значительнее человека, хотя, быть может, нет и ничего страшнее человека. Человек загадочен, соткан из противоречий, но он является в то же время - в лице самого даже ничтожного человека - абсолютной ценностью.

Ответ на вопрос «Что есть человек?» Достоевский начал искать с попыток понять человека, изгнанного обществом, осужденного за утрату требуемых обществом качеств,
«урезанного» в своих человеческих правах. Исследование его началось не с лучших образцов человеческого рода, не с носителей высших проявлений духовности и
нравственности и даже не с обычных людей в обычных условиях жизни. Это - люди из «мертвого дома». Исходный тезис его исследования есть одновременно вывод, к которому он приходит: каторжник тоже человек, требующий понимания его человеческой сути, более того, понимание каторжника - необходимое условие раскрытия человеческой природы вообще, ведь каторжник живет на грани человеческого существования. Достоевский пишет о каторге: «... шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменные лица, лоскутные платья, всеобруганное, ошельмованное ... да, живуч человек! Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение».

Интерес к постижению природы человека у Достоевского проявился рано. В 1839 году семнадцатилетний Достоевский писал брату: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной ибо хочу быть человеком».

Он ведет свое исследование в двух тесно связанных планах: изучает самого себя (главным образом через позицию героя повествования) и пытается понять других посредством своего Я. Этот анализ, по своей природе не лишенный субъективизма, и Достоевский этого не скрывает. Познание становится у него самопознанием, а самопознание – предпосылкой познания. Один из самых основательных исследователей творчества Достоевского – В.Ф. Кирпотин пишет о гениальности писателя как знатока человеческой психики: «Достоевский обладал способностью как бы прямого видения чужой психики. Он заглядывал в чужую душу, вооруженный оптическим стеклом, позволявшим ему улавливать самые тонкие нюансы, следить за самыми незаметными переливами и переходами внутренней жизни человека. Достоевский, как бы минуя внешние преграды, непосредственно наблюдает психологические процессы, совершающиеся в человеке, и фиксирует их на бумаге».

Другими словами, у Достоевского был только один всепоглощающий интерес, только одна тема, которой он отдал

все свои творческие силы. Тема эта – человек и его судьба. Человек, по утверждению Н.А. Бердяева, мучил писателя всю жизнь. Не может не поражать исключительный антропологизм и антропоцентризм Достоевского. Человек у Достоевского явление природного мира, но не есть одно из явлений в ряду других, хотя бы и высшее. Человек – микрокосм, центр бытия, солнце, вокруг которого все вращается, в нем – загадка мировой жизни. Решить вопрос о человеке – значит решить вопрос и о Боге. Существует только дух человеческий, и только он интересен, он исследуется. Н. Страхов, близко знавший Достоевского, говорит о нем: «Все внимание его было устремлено на людей, и он схватывал только их природу и характер. Его интересовали люди, исключительно люди, с их душевным складом и образом их жизни, их чувства и мысли». И даже город есть лишь атмосфера человека, момент его трагической судьбы, он пронизан человеком, но не имеет самостоятельного существовании. Человек отпал от природы, оторвался от органических корней и попал в отвратительные городские трущобы, где корчится в муках. Петербург, который так изумительно чувствовал и описывал Достоевский, есть призрак, порожденный человеком в его одиночестве. В атмосфере туманов этого призрачного города зарождаются безумные мысли, созревают замыслы преступлений, в которых преступаются границы человеческой природы. Все сконцентрировано и сгущено вокруг человека, оторвавшегося от божественных первооснов. Все внешнее, — город и его особая атмосфера, комнаты и их уродливая обстановка, трактиры, с их вонью и грязью, все это, по мнению Н. Бердяева, лишь знаки, символы внутреннего, духовного человеческого мира, лишь отображения внутренней человеческой судьбы.

Произведения писателя объединены стремлением отыскать чело­веческое в человеке. Но в каждом произведении есть какая-то глав­ная проблема. «Бедные люди» - психология униженного человека, «Двойник» - сложность человека, «Униженные и оскорбленные» - «быть» и «иметь» как ценностные ориентации личности, «Скверный анекдот» - нравственные качества человека, «Записки из подполья» - смысл человеческого существования; «Преступление и наказание» - цель, средство, результат человеческой деятельности; «Игрок» - разум и чувства человека; «Идиот» - идеал человека; «Бесы» - лжеидеал человека; «Подросток» - сложность человека, «иметь» как жизненная ориентация, «Братья Карамазовы» – человек отпадший от Бога.

Достоевский говорит о забвении современной общественной мыслью человека и проблем его существования. Если о человеке го­ворят, то создают образ «человека-механика». Все это происходит из-за подмены одного вопроса другим. Спрашивают, что такое человек, а отвечают на другой вопрос - под влиянием каких факторов он фор­мируется. Достоевский не забывает о роли среды в формировании че­ловека, но интересует его другое - человек сформировавшийся. Глав­ная для него проблема - человек, каков он есть, он всегда в центре повествования. Достоевский понимает, что современный ему человек далек от совершенства. В нем есть «бриллианты», но много и «грязи».

Достоевский не торопится с провозглашением величия человека. В человеке должно преобладать величие. Но пока не преобладает. И провозглашать в этих условиях величие значило бы воздвигнуть на пьедестал низкое, увековечить эту сбитую школу ценностей.

Не величие человека видит Достоевский, а его сложность. Сложность человека – это исходная позиция философии человека. Сложен всякий человек. Простых людей нет, простыми они только кажутся.

Разгадка «тайны» человека привела Достоевского к постижению двойственности его природы. Большинство героев писателя постоянно противоречивы, они хотят ссор – и уходя от них, хотят делать добро – и делают зло. Если герой говорит: «сию минуту уйду», то ясно, что он никуда не уйдет. Замечая свою двойственность, думает переделаться, считая двой­ственность аномалией. Но затем понимает, что это есть норма, что «на самом деле и переделываться-то, может быть, не во что».

Двойственность и сложность человека заставляет Достоевского поднять проблему, во многом традиционную для антропологических взглядов русских мыслителей – проблему свободы.

Уже у Чаадаева просматривается связь свободы со «вседозволенностью» морально-нравственного действия, получившая определенное выражение в известной фразе Достоевского: «если Бога нет, значит все дозволено». Но только вера в Бога не дает однозначной характеристики человека. «Нет ничего святого» - это положение Достоевского, определяющее позицию «подполья», определяет и трагизм человека с «разорванным» сознанием. При всей трагичности и противоречивости человек, даже
самый униженный и оскорбленный - абсолютная ценность. Его включенность в порядок природы несомненна, но абсолютизация этой зависимости приводит к забвению главного: «люди все еще люди, а не фортепианные клавиши, на которых ... играют сами законы природы собственноручно». Подлинная суть человека - в независимости его духа, в свободе выбора между добром и злом. Онтология человека, по Достоевскому, определяется, «жаждой свободы» это и есть «жажда быть самим собой». Свобода - основа противоречий человека, она - «сокровенная суть человека», но именно она раскрывает темные и низшие силы человеческого поведения. Вот почему свобода не есть «последняя правда о человеке», эта правда определяется тем путем, который выбирает человек в своей свободе - путем добра или зла. Свобода как форма выражения человеческой деятельности глубоко противоречива: есть диалектика зла в движениях свободы, но человек в состоянии выявить и диалектику «естественного и возможного» добра.

В «Дневнике писателя» есть одна удивительная картина будущего общества. Живут в нем Шекспир, Кант, Кеплер, а за ними прибирают, их обихаживают обыкновенные люди. Словно бы и не изменилось ничего, но только на первый взгляд. Один из служащих говорит Шекспиру: «Ты выше меня своим гением, и придя к тебе служить, я именно этим сознанием моим и доказал, что по нравственному достоинству я не ниже тебя нисколько и, как человек, тебе равен».

Итак, люди равны. Но равны не только «в добре».

Критерием выбора, как постоянно подчеркивает Достоевский, является нравственность. На что способен человек с этой точки зрения? На все способен: один делает добро, другой зло. И неред­ко один и другой в одном лице. Человек безграничен, зло и добро уживаются, и что-то абсолютизировать нельзя. Когда это делают, то мало думают об истине и больше о прагматике, ибо наука и по сей день фактически не ответила на вопрос о доброй и злой приро­де человека.

Основная тайна человека в том и состоит, по Достоевскому, что он неизменно и непобедимо стоит перед дилеммой добра и зла, от которой он не может никуда уйти: кто не идет путем добра, тот необходимо становится на путь зла.

Человек способен любить и ненавидеть. Это не вызывает сомнений. Но у Достоевского могут любить и ненавидеть в одно время и одного и того же. Поступки героев - это постоянный переход «за черту». Человек склонен поступать алогично, и «черту», разумом установленную, не признает.

Человек выше логики. Человек выше сознания, он есть и бессознательное: не только ум, но и сердце. Бессознательное проявляется через чувство тоски, так часто владеющее героями Достоевского. Раскольников, когда ему тошно, лю­бит ходить по неприглядном улицам, чтоб «еще тошнее было». И это не есть тоска по чему-то определенному, а тоска вообще, казалось бы, беспричинная. Бессознательное, кроме того, выражается через страх. Страх не есть боязнь чего-то конкретного, это боязнь неопределенного, боязнь вообще.

Таким образом, бессознательное в человеке проявляется через различные чувст­ва и состояния. Познать его весьма трудно, особенно рассудком.

Рассудок не может познать всего человека. И он не является представителем всего человека. Как говорил герой «Записок из под­полья», рассудок есть лишь одна двадцатая часть человека. «Рассудок знает только то, что успел узнать (иного, пожалуй, и никогда не узнает; это хоть и не утешение, но отчего же этого и не выска­зать?), а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно...». Это тезис не только ге­роя, но и автора.

Обращение Достоевского к бессознательному дает повод говорить о том, что русский писатель в ряде положений предвосхитил Зигмунда Фрейда. В романах Достоевского очень часто встречаются галлюцинации - символ проявления бессознательного. Причем галлюцинации помога­ют и самому человеку познать себя. Они концентрируют то, что чело­века мучает, раскрывают саму суть человека.

Большое внимание Достоевский уделяет снам, они проявляют бес­сознательное. В них отчеканивается еще не оформленное на уровне сознания, но уже существующее в подсознании.

Таким образом, по Достоевскому, глубинное, бессознательное в человеке существует и проявляется. Но природа его не мистическая, это естественная способность, заключающаяся в организме челове­ка. Бессознательное не мистично, а просто труднодоступно и пока еще труднообъяснимо.

Достоевский задолго до знакомства с работами Фридриха Ницше, в действиях и размышлениях своих героев попытался выразить и волю к жизни, и волю к власти как основания поступков, опровергающих нравственность.

Жизненная воля отдельного человека, по Достоевскому, не что-то абсолютно надындивидуальное, самостоятельное, она связана с жизненной волей других. Воля к жизни одновременно есть вызов и ответ, жажда и натиск. Развитие людей под действием воли к жизни мыслится не, механистически, не теологически. Воля к жизни не понуждается внешними для нее причинами, она изначально не направляется осознанными целями. Но она жаждет удовлетворенности. Даже самый потерянный человек, который во всем отчаялся и хочет себя уничтожить, подспудно сохраняет несокрушимую веру в осмысленность существования и любовь к жизни. Любовь человеческая обращена не только к Богу и к исполненности воли к
жизни, она распространяется также на всех страждущих и ищущих Бога. В земном существовании человек оказывается способным к высшей любви, только связанной со страданием.

Но Бог не обнаруживает себя в творении непосредственно, он пребывает незримо в сердцах людей. Человек зовет Бога, но Бог не отвечает ему. И творение в своей наличности кажется бессмысленным или, по крайней мере, его полный смысл — непостижимым для человеческой мысли. Это, однако, значит, что человек должен прочно стоять на ногах, только собственными силами он должен преодолевать свое отчаяние.

Отсюда – один шаг до особого понимания Достоевским «воли к власти».

Каким образом рассматривал Достоевский «волю к власти»? Мы знаем его утверждение, что индивидуальное или коллективное стремление к выгоде ведет к насилию, если обычные средства «не работают». В этом случае слабейшие в состоянии объединиться против сильных мира сего и в борьбе осуществить свою цель. Когда принцип пользы получает всеобщее признание, должна появиться и философия, которая представляет идею власти. Еще до создания Раскольниковым его теории другие герои романов Достоевского вели себя в соответствии с ее принципами.

Власть всегда является властью над кем-то или чем-то. Воля к власти есть стремление к господству над человеком. Следовательно, кто хочет власти, должен стать враждебным к тем, кого он хочет подчинить во имя каких-то интересов – просвещения, расы, сословия и всего остального. Обоснование власти силой, считал Достоевский, является наиболее примитивным случаем. Более глубокими и основательными выступают попытки обосновать власть высшими ценностями. Если исходят из различения ценностей (все равно, как это обосновывается), то, в конце концов, приходят к разделению людей на господ и рабов. Последним отказывают в праве на достойное существование, властители рассматривают себя как «сверхчеловеков» и шельмуют подданных как нелюдей или животных.

В теории Раскольникова следует различать несколько уровней. Сначала он выступает с притязанием на сверхчеловечность через силу, затем связывает это понятие с прогрессивным историческим развитием и, наконец, с глубокой проницательностью — единственно и только с освобождением от нравственного закона.

Рассмотрим сначала его обоснование насилия. «Я узнал... что если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет... Потом я еще узнал, что никогда этого и не будет, что не переменятся люди и не переделать их никому, и труда не стоит тратить! Да, это так! Это их закон...». Подобная мысль представлена и в «Братьях Карамазовых»: «Ввиду закоренелой глупости человеческой это, пожалуй, еще и в тысячу лет не устроится, то всякому, сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах». Дальнейшая аргументация Раскольникова такова: «Я теперь знаю, что кто крепок и силен умом и духом, тот над ними и властелин!». Сила понимается здесь не биологически, не как свойство расы или породы, а исключительно как природная сила воли и рассудка.

На втором уровне обоснования выделяются люди «необыкновенные», способные «сказать новое, слово», провозгласить спасительную идею и исполнить ее, сделать открытие, добиться успеха в труде и творчестве, они движутся впереди всех к великой цели. «Обыкновенные» же люди для того только и существуют на свете, чтобы стать материалом для истории, «поднатужиться и породить наконец на свет ну хоть из тысячи одного хотя сколько-нибудь самостоятельного человека». «Обыкновенные» люди — «консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными». Короче, они подчиняются нравственному закону и радостно ему следуют. Если же они его нарушают, то воспринимают свой поступок как преступление. «Необыкновенный» же человек подчиняет их своей воле и требует от них повиновения. Если обыкновенные люди, лишь поднатужившись, соединенными усилиями способны породить человека «необыкновенного», одного из тысячи, то гениальные люди рождаются один на миллион, а великие гении — по истечении многих поколений на Земле.

И если у гения-сверхчеловека достаточно силы воли и власти, его коронуют и объявляют благодетелем человечества.

«Необыкновенные» люди вовсе не всегда и совсем не обязательно творят всякие бесчинства и преступают закон, как им понравится. Еще неправильнее было бы сказать, что они должны или даже обязаны это делать. «Необыкновенный» человек просто имеет право разрешить своей совести переступить через иные препятствия единственно в том случае, если исполнение его идеи того потребует.

Масштаб права на преступление измеряется масштабами обновления, которые осуществляются при этом. Выходящие из колеи люди, способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками. Они не только обновители, но и разрушители, уничтожающие какую-то часть настоящего во имя будущего. Они говорят людям новое слово, они двигают мир и ведут его к цели. «Необыкновенный» человек — господин будущего. Но когда эти люди добиваются власти, возведя свою волю в закон, они судят и казнят идущих им на смену обновителей. В этих размышлениях не различаются поведение и нравственный закон. Преступление оправдывается творческой деятельностью, в конечном счете, обеспечивающей историческое развитие. Все оправдывается высшей объективной волей - истории ли, человечества, объективным ли законом или самим Богом.

Через Раскольникова Достоевский выявляет, однако, еще один фундаментальный уровень. Обоснование идеи сверхчеловека на этом уровне свидетельствует о гениальной проницательности русского писателя. Он был единственным, кто отбросил оправдание псевдонравственной целью и показал другую, более глубокую основу подобных притязаний. Достоевский последовательно продумал до конца идеи Макиавелли и Наполеона: «Мне надо было узнать... смогу ли я переступить или не смогу!». Нравственность нельзя оправдать ничем, так как нравственного закона нет вообще. «Вот они снуют все по улице взад и вперед, и ведь всякий-то из них подлец и разбойник уже по натуре своей; хуже того — идиот!». Кроме власти, нет иного побуждающего волю принципа, и подлинная жизнь есть только борьба между людьми мощных волений.

Сверхчеловеку не нужны ни сострадания, ни нравственные раздумья. Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут только одно — стоит только посметь! Речь идет об овладении властью не ради освобождения человека. «У меня тогда одна мысль выдумалась, в первый раз в жизни, которую никто и никогда до меня не выдумывал! Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту! Я... я захотел осмелиться... Вот вся причина!», говорит Раскольников. Речь идет не о получении власти, чтобы облагодетельствовать человечество, Раскольников убил для себя одного. «Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?.. Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею?».

Всю свою жизнь Достоевский посвятил поискам ответа на вопрос: «Что такое человек?». В этом смысле Достоевский занимает достойное место в русской философии. Она – персоналистична, и Ф.М. Достоевский – один из выдающихся её представителей, тонкий знаток человеческой души, талантливый писатель. Его считают символом справедливого мироустройства. Центральная мысль его философии дополняется рассуждениями о трагедии человеческого бытия, обществе, природе, Боге и душе. Восхищает способность разрешать сложнейшие нравственные проблемы, сама
постановка вопросов, и вряд ли существует какой-либо аспект внутренней жизни человека, который бы остался не исследован Достоевским. Творчество его общепризнано и ассоциируется мировой культурой и общественностью
с «русской идеей».

В истории русской философии ^ Л.Н. Толстой (1828-1910) занимает особое место. Гениальный художник, до конца дней продолжавший заниматься художественным творчеством, он был в то же время глубоким мыслителем. Никто не мог и не может сравняться с Толстым в том, с какой силой и выразительностью он умел развивать свои идеи. Толстой все подчиняет морали, но это уже не «примат практического разума» (как у И. Канта), это – настоящий «панморализм». Толстой жестоко расправляется со всем тем, что не укладывается в его идеи, но самые острые его формулировки свидетельствуют о том, как его самого жгла и терзала правда, которую он выражал в своих произведениях. Непревзойденным и неповторимым считается страстное искание Толстым «смысла жизни». Толстой как борец вступает в борьбу с «духом века сего», - и в этом смысле он уже принадлежит не только России и ее проблемам, но и всему миру. Толстой был решительно и во всем типично русским человеком, немыслимым, непонятным вне русской жизни, но в тоже время он был «мировым явлением». XIX век ни в России, ни в Европе не знал другого такого замечательного человека, такого могучего, страстного и горячего «искателя правды». Величие его личности отразилось на его мысли и именно поэтому жизненный путь Толстого дает ответы на многие его философские поиски.

Основные вопросы философии Толстого – что есть человек и в чем раскрывается его сущность, что есть жизнь и что представляет собой смерть – рассматриваются во многих философско-публицистических работах великого мыслителя. Главными считаются «Исповедь» (1879-1881), «В чем моя вера» (1884), «Что такое религия и в чем сущность ее?» (1884), «Царство Божие внутри нас» (1890-1893), «О жизни» (1895), «Так что же нам делать» (1897), «Закон насилия и закон любви» (1908). Философскими проблемами «нагружены» художественные произведения Толстого.

Л.Н. Толстой родился в семье графа Н.И. Толстого. Рано оставшись сиротой, он воспитывался в доме бабушки, получил неплохое домашнее образование. Разочаровавшись и в университетской учебе и в чиновничьей карьере, Толстой в 1851 поступает на военную службу, уезжает на Кавказ, затем – в Севастополь. В 1852 году выходит его первый рассказ «Детство», но писательскую славу Толстому приносят «Севастопольские рассказы», написанные во время войны в осажденном городе.

В 1855 году Лев Николаевич выходит в отставку и переезжает в Петербург, где его восторженно встречают литературные круги столицы. В 1856 году Толстой совершает
поездку за границу, но «блага цивилизации» не производят на него большого впечатления - писателя тянет в Россию. Вернувшись в деревню, Толстой пережил несколько увлечений
(музыкой, лесоводством и т.д.) и особенно сильно увлекся школьным делом, устроив в своей
деревне образцовую школу. Он стал издавать специальный педагогический журнал, где печатал свои оригинальные статьи, вызвавшие позже целое течение «толстовской педагогики» в разных странах, но позже всех - в России.

В 1860 году за границей скончался старший брат Толстого - Николай. Смерть брата произвела огромное впечатление на Толстого («страшно оторвало меня от жизни это событие...» - писал он в «Дневнике».В «Исповеди», где проблема смерти имеет решающее значение для духовных исканий Толстого, он признается: «Николай страдал более года и мучительно умер, не понимая, зачем он жил, и еще менее понимая, зачем он умирает... Никакие теории ничего не могли ответить на эти вопросы ни мне, ни ему во время его медленного мучительного умирания».

Осенью 1862 года Лев Николаевич женился на Софье Андреевне Берс. В первые годы семейной жизни он пишет «Войну и мир» - это произведение навсегда вошло в мировую литературу. Несколько позже была написана «Анна Коренина». В конце 70-х годов у Толстого начался тяжелый духовный кризис, с такой силой описанный им в «Исповеди». Толстой давно стал задумываться над общим смыслом жизни, соотношении жизни и смерти. Однако раньше это была «боковая» тема, теперь она стала основной. Встав перед необходимостью выяснить личное отношение к смерти, Толстой обнаружил, что его жизнь, его ценности не выдерживают проверки смертью. «Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале. Все это так давно всем известно. Не нынче завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся - раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать?». Эти слова Толстого из «Исповеди» раскрывают природу, и непосредственный источник его духовного недуга, который можно было бы обозначить как панику перед смертью. Он ясно понял, что только такая жизнь может считаться осмысленной, которая способна утверждать себя перед лицом неизбежной смерти, выдержать проверку вопросом: «Из чего же хлопотать, ради чего вообще жить, если все будет поглощено смертью?». Толстой поставил перед собой цель - найти то, что не подвластно смерти. Он стремится разорвать с тем миром, в котором жил, и обращается к простым людям. У простых людей Толстой нашел веру, которая осмысливала для них их жизнь, он, вслед за народом, обращается к Церкви. Все трудности, которые вставали перед сознанием Толстого на этом пути, он преодолевал с помощью «самоуничижения и смирения». Но не долго пробыл Толстой в мире с церковным пониманием христианства. Оставаясь (как он думал) на почве христианства, Толстой разрывает с церковным истолкованием учения Христа. Его отталкивает все то, что трудно принять разумом. Богословский рационализм , в довольно упрощенной форме, овладевает его сознанием. Толстой создает свою собственную метафизику на основе некоторых положений христианства. Он отрицает Божество Христа, отрицает его воскресение. Он решает по-своему переделывать текст Евангелия, чтобы удержать в нем то, что, по его мнению, возвестил миру Христос. Толстой пишет четырехтомную «Критику догматического богословия», большой труд «В чем моя вера», трактат «О жизни», усиленно размышляет над философскими проблемами.

Вокруг Толстого и его учения о непротивлении злу насилием стали группироваться последователи. Возникают «толстовские общины». Новые друзья были часто фанатичнее и последовательнее, чем сам Толстой. Их вмешательство в жизнь Толстого, в его собственные все более нараставшие конфликты в семье, стало постепенно вырастать в большую и серьезную трагедию. Стремясь, видимо, быть последовательным до конца, привести ради этого собственный быт в совершенное соответствие с утверждаемой программой жизни, поддержать личным примером призыв «отойти от зла», Толстой ушел на восемьдесят третьем году из Ясной Поляны. Ушел, побуждая людей задуматься и изменить жизнеустройство. На пути Толстой простудился и скоро скончался от воспаления легких.

Философские взгляды Л.Н. Толстого при всей глубокой личностной «окраске» формировались под воздействием многих философских источников. Среди них, пожалуй, первое место занимают работы Руссо. В ранние годы Толстой ставит на первый план этику; «стремление к совершенствованию», постоянное недовольство собой, борьба с «низшими» стремлениями и страстями уже в это время всецело заполняют его внутренний мир. Именно от Руссо Толстой воспринял культ всего «естественного» и недоверчивое отношение к современности, которое впоследствии перешло в критику культуры и негативную характеристику искусства. Многие воззрения Толстого, считает В.В. Зеньковский, до конца его дней основывались на руссоизме.

Другим влиянием, глубоко вошедшим в душу Толстого, было влияние Шопенгауэра. В 1869 году он писал Фету: «Неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которые я никогда не испытывал... Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр - гениальнейший из людей». Знакомство с творчеством Шопенгауэра помогло разрешить главную для Толстого проблему - проблему смерти. Совершенно в духе немецкого философа Лев Николаевич считает, что «как ни желательно бессмертие души, его нет и не может быть, потому что нет души, есть только сознание Вечного (Бога). Смерть есть прекращение, изменение той формы сознания, которая выражалась в моем человеческом существе. Прекращается сознание, но то, что сознавало, неизменно, потому что вне времени и пространства... Если есть бессмертие, то только в безличности... Божеское начало опять проявится в личности, но это будет уже не та личность».

Основные темы, которыми всегда были заняты мысли Толстого, сводятся к его этическим исканиям, которые, как уже указывалось, характеризуются системой «панморализма». У Толстого этика не растворяется в учении о бытии, она стремится преобразовать науку и философию, подчинив их. Это господство этики «настоящая тирания духовного начала» в отношении исключительного влияния, какое имел Толстой во всем мире. В. Зеньковский писал: «Его проповедь потрясла весь мир, влекла к себе, - конечно, не в силу самих идей (которые редко кем разделялись), не в силу исключительной искренности и редкой выразительности его писаний, - а в силу того обаяния, которое исходило от его морального пафоса, от той жажды подлинного и безусловного добра, которая ни в ком не выступала с такой глубиной, как у Толстого».

Толстой был религиозным человеком в своих моральных исканиях – он жаждал безусловного абсолютного добра. Без такого «вечного добра» жизнь становится для него лишенной смысла. В свете исканий «безусловного блага» раскрылась перед Толстым вся бессмысленность той безрелигиозной, не связанной с абсолютом жизни, какой жил и живет мир.

Как считает Л.Н. Толстой, суть нравственного идеала наиболее полно выражена в учении Иисуса Христа. Для русского писателя Иисус Христос не является богом или сыном Бога, он считает его реформатором, разрушающим старые и дающим новые основы жизни. Толстой видит принципиальную границу между подлинными взглядами Иисуса, изложенными в Евангелии, и их извращением в догмах православия и других христианских церквей. «То, что любовь его необходимое и благое условие жизни человеческой, было признаваемо всеми религиозными учениями древности. Во всех учениях: египетских мудрецов, браминов, стоиков, буддистов, даосистов и др., дружелюбие, жалость, милосердие, благотворительность и вообще любовь признавались одною из главных добродетелей». Но только Христос возвысил любовь до уровня основополагающего, высшего закона жизни.

Как высший, основополагающий закон жизни, любовь является единственным нравственным законом. Закон любви – не заповедь, а выражение самой сущности христианства, вечный идеал, к которому люди будут бесконечно стремиться. Иисус Христос не ограничивается прокламацией идеала, он дает заповеди, в толстовской интерпретации их пять:

- не гневайся;

- не оставляй жену;

- не присягай никогда никому и ни в чем;

- не противься злому силой;

- не считай людей других народов своими врагами.

Заповеди Христа не более, чем ступень, шаг на пути к совершенству. Они составляют в совокупности такие истины, которые не вызывают сомнений, но еще не освоены практически, истины, по отношению к которым выявляется свобода современного человека. Человек уже смеет так думать, но еще не способен так поступать. Поэтому они, эти возвещенные Иисусом Христом истины, являются испытанием свободы человека.

По мнению Толстого, главной из пяти заповедей является четвертая: «не противься злому», налагающая запрет на насилие. Древний закон, осуждавший зло и насилие в целом, допускал, что в определенных случаях они могут быть использованы во благо - как справедливое возмездие по формуле «око за око». Иисус Христос отменяет этот закон. Он считает, что насилие не может быть благом никогда, ни при каких обстоятельствах. Запрет на насилие является абсолютным. Не только на добро, но на зло надо отвечать добром.

Насилие является противоположностью любви. У Толстого есть три связанных между собой определения насилия. Во-первых, он отождествляет насилие с убийством или угрозой убийства. Необходимость применения штыков, тюрем, виселиц и других средств физического разрушения возникает тогда, когда стоит задача внешнего принуждения человека к чему-либо. Отсюда - второе определение насилия как внешнего воздействия. Необходимость внешнего воздействия, в свою очередь, появляется тогда, когда между людьми нет внутреннего согласия. Так мы подходим к третьему, самому важному определению насилия: «насиловать значит делать то, чего не хочет тот, над которым совершается насилие». В таком понимании насилие совпадает со злом и оно прямо противоположно любви.

Непротивление – больше, чем отказ от закона насилия. Признание жизни каждого человека священной является первым и единственным основанием всякой нравственности. Непротивление злу как раз и означает признание изначальной, безусловной святости человеческой жизни.

Человек играет свою собственную роль только тогда, когда он борется со злом в самом себе. Ставя перед собой задачу бороться со злом в других, он вступает в такую область, которая ему неподконтрольна. Люди, совершающие насилие, как правило, скрывают это. Таково государственное насилие, которое так организованно, что люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности за них. Размытость вины в подобных случаях - не просто результат намеренного стремления спрятать концы. Оно отражает само существо дела: насилие объективно является областью несвободного и безответственного поведения. Люди через сложную систему внешних обязательств оказываются соучастниками преступлений, которые бы ни один из них не совершил, если бы эти преступления зависели только от его индивидуальной воли. Непротивление от насилия отличается тем, что оно является областью индивидуально ответственного поведения. Как ни трудна борьба со злом в самом себе, она зависит только от самого человека. Нет таких сил, которые могли бы помешать тому, кто решился на непротивление.

Толстой считал несостоятельным аргумент в пользу насилия, согласно которому насилие оправдано в тех случаях, когда оно пресекает большее насилие. Насилие имеет тенденцию воспроизводиться в расширяющихся масштабах. Поэтому сама идея ограниченного насилия и ограничения насилия насилием является ложной. Именно эта идея и была отменена законом непротивления. Насилие легко совершить, но его нельзя оправдать. Толстой ведет речь о том, может ли существовать право на насилие, на убийство. Его заключение категорично - такого права не существует. Если мы принимает христианские ценности, и считаем, что люди равны перед богом, то нельзя обосновать насилие человека над человеком, не попирая законы разума и логики. Поэтому Толстой считал смертную казнь формой убийства, которая намного хуже, чем просто убийство из-за страсти или по другим личным поводам. Вполне можно понять, что человек в минутной злобе или раздражении совершает убийство, чтобы защитить себя или близкого человека, можно понять, что он, поддавшись коллективному внушению, участвует в совокупном убийстве на войне. Но нельзя понять, как люди могут совершать убийство спокойно, обдуманно, как они могут считать убийство необходимым. Это было выше толстовского разумения.

Стоит людям поверить учению Христа и исполнять его, и мир будет на земле. Но люди в массе своей не верят и не исполняют учения Христа. По мнению Л.Н.Толстого, есть две основные причины этого: во-первых, инерция предшествующего жизнепонимания и, во-вторых, искажение христианского учения.

До того как Иисус Христос сформулировал заповедь непротивления, в обществе господствовало убеждение, что зло можно истребить злом. Оно воплотилось в соответствующий строй человеческой жизни, вошло в быт, привычку. Самым главным средоточием насилия является государство с его армиями, всеобщей воинской повинностью, присягами, податями, судами, тюрьмами и т.д. Словом, вся цивилизация основана на законе насилия, хотя, не сводится к нему.

«Вместо того, чтобы руководить миром в его жизни, церковь в угоду миру перетолковала метафизическое учение Христа так, что из него не вытекало никаких требований для жизни, так что оно не мешало людям жить так, как они жили... Мир делал все что хотел, предоставляя церкви поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни. Мир учреждал свою, во всем противную учению Христа жизнь, а церковь придумывала иносказания, по которым выходило бы, что люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой, и церковь стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом и состоит учение Христа. Насилие получило продолжение в обмане. «Ложь поддерживает жестокость жизни, жестокость жизни требует все больше и больше лжи, и, как ком снега, неудержимо растет и то, и другое».

И этика, и антропология Толстого базируются на его понимании сущности человека, его свободы и смысла жизни.

По мнению Толстого, человек находится в разногласии, разладе с самим собой. В нем как бы живут два человека - внутренний и внешний, из которых первый недоволен тем, что делает второй, а второй не делает того, чего хочет первый. Эта противоречивость, саморазорванность обнаруживается в разных людях с разной степенью остроты, но она присуща им всем. Противоречивый в себе, раздираемый взаимно отрицающими стремлениями человек обречен на то, чтобы страдать, быть недовольным собой, он постоянно стремится преодолеть себя, стать другим.

Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть недовольным. Его недовольство и страдания удваиваются: к самим страданиям и недовольству добавляется сознание того, что это плохо. Человек не просто стремится стать другим, устранить все, что порождает страдание и чувство недовольства; он стремится стать свободным от страданий. Человек не просто живет, он хочет еще, чтобы его жизнь имела смысл.

Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением внешних форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что человек может освободиться от страдательного положения с помощью науки, искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта т.д. Толстой считает, что этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в этих своих занятиях хотел освободиться.

Словом, материальный и культурный прогресс не затрагивает страданий души. Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в том, что прогресс обессмысливается, если рассматривать его в перспективе смерти человека. К чему деньги, власть и т.п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться, если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. «Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это - только обман, и глупый обман!».

Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с ним согласиться. Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам является порождением жизни. Если жизнь бессмысленна, то, как же жили и живут миллионы людей, все человечество? И раз они живут, радуются жизни и продолжают жить, значит, они находят в ней какой-то важный смысл.

Неудовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным трудом, опыту народа.

За вопросом о смысле жизни скрыто «сомнение и смятение». Смысл жизни становится вопросом тогда, когда жизнь лишается смысла. По существу, постановка вопроса «зачем жить?» есть мысль о неизбежности смерти человека, в которой существенную роль играют социально-этические и нравственно-гуманистические факторы, проходит красной нитью через все творчество Л.Н. Толстого. Она неразрывно связана вместе с тем с утверждением его нравственного, духовного бессмертия. Все философские и художественные произведения Л.Н. Толстого пронизывает эта идея, согласно которой «про состояние после смерти нельзя сказать, что оно будет. Бессмертия не будет и не было, оно есть». Оно заключено в самой жизни, в том, что составляет ее основу, «особенное отношение к миру каждого существа». Смерть страшна для тех, кто «не видит, как бессмысленная и погибельна его личная одинокая жизнь, и кто думает, что он не умрет. Я умру так же, как и все... но моя жизнь и смерть будет иметь смысл и для меня и для всех».

Таким образом, нравственный смысл жизни Толстого распространяется и на смерть, и поэтому для него «человек умер, но его отношение к миру продолжает действовать на людей, даже не так, как при жизни, а в огромное число раз сильнее, и действие это по мере разумности и любовности увеличивается и растет, как все живое, никогда не прекращаясь и не зная перерывов».

Постоянные размышления героев Толстого о жизни и назначении человека, делают для них и саму смерть явлением в основном духовно-нравственным, связанным со сложнейшими процессами, которые присущи только человеку как личности. Особенно глубоко это отражено в описании действительной смерти Андрея Болконского в «Войне и мире». Сосредотачивая свое внимание на духовно-нравственных признаках смерти Андрея, Толстой писал: «Вдруг это сделалось», появилась «страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что- то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего». Князь Андрей спокойно ожидал «грозное, вечное, неведомое и далекое», и это была смерть. Для Толстого она связана с открытием «начала вечной любви» ко всем и ко всему и желание жертвовать собой во имя этого. Но, проникаясь этим началом, Болконский «отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью». Происходит «последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу... Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер». Смерть по Толстому, есть «пробуждение от жизни», и «это так должно быть», и «это хорошо».

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и беско­нечного в ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничто­жимое значение и если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо бессмертное? Если бы конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе, то не было бы самого этого вопроса. «Для решения этого вопроса одинаково недостаточно приравнивать конечное к конечному и бесконеч­ное к бесконечному», надо выявить отношение одного к другому. Следова­тельно, вопрос о смысле жизни шире охвата логического знания, он требу­ет выхода за рамки той области, которая подвластна разуму. «Нельзя было искать в разумном знании ответа на мой вопрос», - пишет Толстой. Прихо­дилось признать, что «у всего живущего человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное - вера, дающая возможность жить».

То бесконечное, бессмертное начало, в сопряжении с которым жизнь только и обретает смысл, называется Богом. И ничего другого о Боге с достоверностью утверждать нельзя. Разум может знать, что существует Бог, но он не может постичь самого Бога. Для Толстого понятие Бога было человеческим понятием, которое выражает то, что мы, люди, можем чувствовать и знать о Боге. B нем, в этом понятии, как его понимает Толстой, не было ничего таинственного. Знание о Боге Толстой сравнивает со знанием о бесконечности числа. И то, и другое безусловно предполагается, но не поддается определению. «К несомненности знания бесконечного числа я приведен сложением, к несомненности знания Бога я приведен вопросом: откуда я?».

Но как любить Бога и что значит любить Бога, если мы о Боге ничего не знаем и знать не можем, кроме того, что он существует? Да, не известно, что такое Бог, не известны его замыслы, его заповеди. Однако, известно, что, во-первых, в каждом человека есть божественное начало - душа, во-вторых, существуют другие люди, которые находятся в одинаковом отношении к Богу. И если у человека нет возможности непосредственно общаться с Богом, то он может сделать это косвенно, через правильное отношение к другим людям и правильное отношение к самому себе.

Правильное отношение к другим людям определяется тем, что надо любить людей как братьев, любить всех, без каких-либо изъянов, независимо от каких бы то ни было мирских различий между ними. Перед Богом теряют какой бы то ни было смысл все человеческие дистанции между богатством и бедностью, красотой и безобразием, молодостью и дряхлостью, силой и убожеством и т.д. Необходимо ценить в каждом человеке достоинства божественного происхождения. «Царство Бога на земле есть мир всех людей между собой», а мирная разумная и согласная жизнь возможна только тогда, когда люди связаны одинаковым пониманием смысла жизни, единою верою.

Если брать два отношения к Богу - отношение к другим и отношение к себе, - то исходным и основополагающим, с точки зрения Толстого, является отношение к себе. Нравственное отношение к себе как бы автоматически гарантирует нравственное отношение к другим. Человек, сознающий, как бесконечно он далек от идеала, есть человек, свободный от суеверия, будто он может устроить жизнь других людей. Забота человека о чистоте собственной души является источником нравственных обязанностей человека по отношению к другим людям, государству и т.д.

Однако возникает вопрос: «Если нельзя знать, что такое бесконечное и соответственно Бог, свобода, добро, то как можно быть бесконечным, божественным, свободным, добрым?». Задача соединения конечного с бесконечным не имеет решения. Л.Н.Толстой в послесловии к «Крейцеровой сонате» говорит о двух способах ориентации в пути: в одном случае ориентирами правильного направления могут быть конкретные предметы, которые последовательно должны встретиться на пути, во втором случае верность пути контролируется компасом. Точно так же существуют два разных способа нравственного руководства: первый состоит в том, что дается точное описание поступков, которые человек должен делать или которых он должен избегать, второй способ заключается в том, что руководством для человека является недостижимое совершенство идеала. В послесловии к «Крейцеровой сонате» сказано об этом так: «...Идеал только тогда идеал, когда осуществление его возможно только в идее, в мысли, когда он представляется достижимым только в бесконечности и когда поэтому возможность приближения к нему бесконечна. Если бы идеал не только мог быть достигнут, но мы могли бы представить себе его осуществление, он перестал бы быть идеалом». Таким идеалом, достижимость которого представляется только в бесконечности, является идеал слияния личности с другими. Понятие Бога, свободы, добра, раскрывающие бесконечный смысл нашей конечной жизни, и есть тот самый идеал, практическое назначение которого - быть укором человеку, указывать ему на то, чем он не является. Толстой с настойчивостью пророка, которому открылась непосредственное знание истины, высоко поднимает факел, освещающий путь к идеалу. Он призывает к преодолению индивидуалистической настроенности, эгоистических притязаний и к беззаветному служению другим.

Русскими философами конца XIX – начала ХХ века были приняты далеко не все идеи Л.Н. Толстого. Построения толстовского «панморализма» образуют предел, перейти который уже невозможно, и это в значительной степени определило постановку проблемы человека в русской философии в ее дальнейшем развитии. Философская мысль России восприняла главный итог поисков Л.Н. Толстого: добро должно быть абсолютным или оно не есть добро.