Хрестоматия
| Вид материала | Документы |
- Хрестоматия, 5453.57kb.
- Т. В. Зуева Б. П. Кирдан русский фольклор учебник, 7686.48kb.
- Социальная психология: Хрестоматия, 4579.03kb.
- Календарно-тематическое планирование уроков литературы в 7-х классах на 2011-2012 учебный, 359.09kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в пятых классах. Учебник «Литература» (учебник-хрестоматия), 93.93kb.
- Пермский государственный национальный исследовательский университет философия техники, 962.93kb.
- Министерство сельского хозяйства РФ фгоу впо «Кубанский государственный аграрный университет», 5466.39kb.
- Бескровный Л. Г. Хрестоматия по русской военной истории, 1376.99kb.
- Хрестоматия к теме практического занятия №1 хрестоматия, 1086.44kb.
- А. А. Радугина хрестоматия по философии под редакцией А. А. Радугина Хрестоматия, 6765.34kb.
Пока читатель пробирается сквозь непростые повороты гус-серлевой мысли, у него с неизбежностью возникает вопрос: как теоретический путь мыслителя-одиночки, ничуть не стремив-шегося изначально к популярности в широких философских кру-гах, мог стать исходным пунктом мощного феноменологиче-ского движения, не только существующего по сию пору, но и давшего начало еще нескольким теоретическим потокам, без которых нельзя представить себе современный западный ин-теллектуальный пейзаж? Дело в том, что феноменологическая переориентация всего интеллектуального поля отвечала живой потребности исторического момента: соединяя воедино несколь-ко, казалось, приведших в тупик традиционных линий научно-го и философского развития -- таких как обоснование знания, в том числе математического, придание научного статуса повсед-невности и при этом объективирование, освобождение науки от психологизма, Гуссерль пытался тем самым реализовать ги-гантский проект переплавки всей западной философской тра-диции. Плохо или хорошо, мысль Гуссерля сумела покончить с представлением о разрозненности человеческого интеллектуаль-ного багажа, рассеянности его по нескольким изолированным ячейкам и слить в один поток неокантианство, неогегельянст-во, философию жизни, интуитивизм, позитивизм и то новое, ставившее в тупик и заставлявшее «серьезных» мыслителей по-жимать плечами теоретизирование, которое, строго говоря, не охватывалось ни одним классическим подходом и о котором речь шла выше. Пользуясь собственной гуссерлевской терми-нологией, можно сказать, что он конституировал в качестве еди-ного предмет, дотоле существовавший в разных мыслительных горизонтах.
Была у этого философствования и еще одна отличительная черта, которая стала видна уже задним числом, но которая при-
23
^ ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX
сутствовала у Гуссерля с самого начала: к своей «закатной» кон-цепции донаучного мира непосредственных очевидностей, «жиз-ненного мира» (знаменитый Lebenswelf), Гуссерль шел издалека. Недаром, узнав от РАрона о существовании в Германии фило-софии, способной сделать своим предметом «вот этот коктейль на столе», молодой Ж.-П.Сартр кинулся в Берлин изучать фено-менологию: миры в воображении, «игралища таинственной игры» народов, исторические события) феноменология тщилась сое-динить с будничной жизнью простых индивидов, с моим воспри-нимающим «Я», идущим к «другому», к интерсубъективности. Недаром и для таких разных, но мощных мыслителей XX века, как М.Шелер, Николай Гартман, М.Хайдеггер, М.Мерло-Пон-ти, П.Рикер — Э.Гуссерль стал поистине духовным отцом.
Феноменологическое движение (а позднее и экзистенциа-лизм), соединившись — отнюдь, впрочем, не органически — с лингвистикой, аналитической и лингвистической философией, создало условия для нового взлета герменевтики, получившей название философской герменевтики и представленной трудами Г.-Г.Гадамера и П.Рикера, а соединившись с социологией, дало начало феноменологически ориентированной социальной тео-рии, «понимающей социологии» А.Шюца.
^ ФИЛОСОФИЯ СУЩЕСТВОВАНИЯ
Если же говорить о преемственной связи не только филосо-фов, но и философских направлений, то феноменологическое движение прямо породило самую плодородную ветвь другого интеллектуального поветрия нашего века — экзистенциализма. Его возникновение — также ответ на мощно выразившую себя социальную потребность. Но если связь феноменологии с чело-веческой ситуацией наших дней нуждается в специальном про-яснении, социальные корни экзистенциализма очевидны до про-зрачности.
Отдаленные гулы будущих трагедий человеческого существа, «вброшенного» в чуждый, враждебный ему мир, впервые стали слышны еще в прошлом веке С.Кьеркегору, после чего мотив принципиальной невозможности системно, а значит, научно по-стигнуть главное у человека — его «бытие-в-мире» (Weltsein термин К-Ясперса) становится одним из лейтмотивов многоак-тной драмы абсолютного человеческого одиночества в европей-ской культурной среде. А в период между двумя мировыми вой-
24
^ ФИЛОСОФИЯ — ВЕК XX
нами представления о принципиальной непостижимости-неси-стемности человеческого существования — экзистенции — ма-ло-помалу сами приобретают черты философской системы, — правда, совсем иного рода, чем все предыдущие.
Несмотря на то, что основные звенья этой системы в общих чертах присутствовали уже в работах раннего Ясперса, реальная концептуальная связь экзистенциализма с феноменологией выяс-няется тогда, когда обращают внимание на главные концепты того и другого, тем более, что это легко сделать: хайдеггеров-ский вариант экзистенциализма прямо вырастал из феномено-логических процедур, и поначалу лишь сам Гуссерль единст-венный уловил опасность дальнейшей субъективизации, то есть произвола в исследовательском поле, который таился в посвя-щенной Гуссерлю работе его ученика Хайдеггера «Бытие и время». Интенциональность — уже гипертрофированная субъек-тивность. Но стоит сделать еще шаг в том же направлении, гипертрофировать субъективность еще больше — появится эк-зистенциалистское (хайдеггеровское) Бытие. Оно настолько са-мостоятельно и самодовлеюще, что приобретает онтологические черты, чего, собственно, и добивался автор — создатель «фун-даментальной онтологии». Вопрос о сознании и бытии Хайдег-гером сознательно снимается: единственное, с чем и имеет-то дело человек — это Dasein, человеческое здесь-бытие, от кото-рого отделить сознание нельзя никакой редукцией. Можно, лишь не конструктивно — в категориях, — а описательно, намеками, через экзистенциалы добраться до сути — экзистенции — бытия. А эта суть — в человеческой конечности. Глубинно осознать человеческую конечность — значит уйти от неподлинности че-ловеческого настоящего к раскрытости, истине «бытия-к-смер-ти». Неподлинность же выражается в том, что в настоящем — в «присутствии» человек имеет дело лишь с чем-то нейтрально безликим, некоторым Man, изменить которое нельзя — от него можно только убежать — к смерти, осознав свою конечность и тем самым свободу, неотделимую от экзистенциального стра-ха. Так в хайдеггеровской философии окончательно оформился «онтологический поворот» — на смену традиционному после-кантовскому гносеологизму пришли разнообразные системы так называемой «новой онтологии», в которых от традиционного по-нимания метафизики Бытия остается только название, поскольку само Бытие предельно субъективизируется.
Критики хайдеггеровского экзистенциализма извели море чер-нил, «разоблачая» пессимизм фундаментальной онтологии, и
25
^ ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX
не замечая, что бьют мимо цели: разделяют иллюзии безликого Man (среднего, «усредненного» человека) о «светлом будущем», когда в ответ на любые вопросы перед лицом любой опасности бездумно твердят: «все будет хорошо». Для хайдеггерианца же на деле выход не в «иллюзии индивидуальной бесконечности», а в осознании конечности, введении в сознание отсутствия вы-хода для индивида — и тем его возвышении до бесконечной свободы Ничто. Момент — нет, не пессимизма, а, пожалуй, эпикурейско-материалистической автаркии здесь, действитель-но, есть. Но его ровно столько, чтобы усмотреть глубину в жи-тейской банальности суждения «все умрем». Уже этим гумани-стически ценен хайдеггеровский прорыв к свободе.
Правда, однако, и в том, что от такого бытия-в-мире идти по феноменологическому пути больше некуда, и потому Хайдеггер в дальнейшем окончательно порывает с феноменологичес-кой — и без того весьма проблематичной — научностью, его язык становится все более туманным, особенно когда философ ставит герменевтические проблемы ясности языка.
Хайдеггеру, как некогда Гегелю, всегда были не чужды игры с языком, но с двумя важными отличиями: во-первых, то, что у Гегеля было отдельными неуклюжими попытками сладить с гро-моздкостью системы и перейти от категории к категории с по-мощью игры слов, у Хайдегтера само становится системой, пе-реходит в новое качество; во-вторых, не игра слов для связыва-ния категорий, а раскрытие, развертывание смыслов в языке, жизнь в языке как в «доме Бытия» и доморощенный поэтико-этимолого-герменевтический метод — вот что характеризует взаимоотношения Хайдегтера с языком в отличие от Гегеля (хотя нередко греко-латинские лингвистические штудии Хайдеггера на уровне «народной этимологии» справедливо вызывают ус-мешку специалистов в области классической филологии).
За этим стоит огромной важности культурная проблема: всей философии XX века свойственно особое внимание к языку как, по сути, единственной твердой реальности, из которой можно сделать опору для познания и которая, вместе с тем, выступает перед исследователем как непосредственная данность, опосре-дующая, однако же, обыденный опыт и научную эмпирию, с одной стороны, и теоретико-идеологические построения, с другой. Эта идея предстанет во всей своей глубине в аналитиче-ской философии. Но весь круг этой проблематики уже и экзис-тенциализмом очерчен впечатляюще четко и, вдобавок, с поэ-тической силой, тяготеющей к изначальному мирочеловеческо-
26
^ ФИЛОСОФИЯ — ВЕК XX
му синкретизму. Без «абсолютизаций», конечно, при этом не обошлось, но шелуха, спадая, обнажает строгие контуры таких граней действительного человеческого бытия, за знакомство с которыми философия может только благодарить экзистенциа-лизм с его иррационализмом. И она именно так и поступает:
схлынувшая было в 60-е годы мода на экзистенциализм возвра-щается — чего никогда не бывает с философскими однодневками.
Всех экзистенциалистов роднит странная онтологизация... не-объективируемого, которому придается статус Бытия. Особым в этом отношении был путь К-Ясперса. Внятность и четкость его мышления и языка были с максимальной силой использованы в полемике с идеализмом и позитивизмом. Экзистенция — необьективируемая реальность, по Ясперсу, тождественна сво-боде. Это находится в полном соответствии с существенным различием в позициях немецких экзистенциалистов — религи-озный экзистенциалист Ясперс в гораздо большей мере рацио-налист, чем многие другие; между тем дать основу для разума в самой экзистенции — значит, в большой мере ослабить перво-начальный экзистенциалистский иррационалистический пафос (что особенно легко видеть при сравнении ясперсовской тео-рии истины с его философией истории). По прошествии вре-мен становится особенно заметной разница в ориентациях двух немецких мэтров экзистенциализма: недавняя западная дискус-сия о «нацистских грехах» Хайдеггера показала неслучайность разницы позиций: пассивного сопротивления нацизму у Яспер-са и его официального приятия у Хайдеггера.
С самого начала и до сих пор речь здесь шла по большей части не о лицах, а о движениях, о динамических характеристи-ках философского процесса, и может показаться, что вступая на почву феноменологии и экзистенциализма, мы тем самым отвлекаемся от этой темы. Такое впечатление ошибочно. И Гус-серль, и Хайдеггер, и Сартр — флагманы огромных философ-ских флотилий, которые — то следуя течению, то повинуясь ветрам эпохи — движутся в направлениях, не всегда совпадаю-щих, часто схлестывающихся в схватках не на жизнь, а на смерть, но всегда обогащающих общую историческую панораму фило-софского развития.
Правда, в отличие от феноменологического движения экзи-стенциализм, не уступая феноменологии, а превосходя ее по влиятельности, так и не смог превратиться в движение: его пред-ставители то и дело «отмежевывались» друг от друга, «раскалы-вая ряды», что особенно ярко заметно на примере французского
27
^ ФИЛОСОФИЯ — ВЕК XX
экзистенциализма. Здесь то же, что и в немецком, распределе-ние ролей: Г.Марсель — религиозный экзистенциалист, аналог Ясперса; роль «антитеиста» Хайдеггера как бы разделяется между М.Мерло-Понти и Ж.-П.Сартром. При более детальном ис-торическом изучении во французской версии этого учения об-наруживается, однако, много оригинального до неповторимо-сти, так что легко понять, в частности, протесты Сартра против отождествления его позиций с хайдеггеровскими и такой же протест Хайдеггера по адресу Сартра. Сартр никогда не был ничьим учеником и сам никогда не хотел иметь учеников — сама позиция ученика, от которой он отказывался, предполага-ет подчинение мысли другого, а не бесконечное исследование универсалий, которые могут раскрыться только в единичном сознании.
Prima facie обнаруживается тождественность используемых понятий у Сартра и Хайдеггера. В действительности они не-сходны, во многом даже контрастны. Так, в «Бытии и Ничто» Сартра различаются две области Бытия — бытие-в-себе, то есть бытие любого феномена, и бытие сознания, которое есть бытие-для-себя. О бытии-в-себе ничего нельзя сказать — оно просто есть; зато бытие сознания неотделимо от того, что сознается:
в-себе оно — ничто. Реальный человек, для которого сознание как раз специфично, творит свою сущность в этих действиях;
сущность эта всегда в становлении. Тем не менее человеческая деятельность всегда раскрываема и проверяема. Любая мысль, любое практическое действие, всякая поведенческая акция вклю-чают связь с Истиной. Но где гарантия Истины, если, как это происходит в сартровском экзистенциализме, она не сообщает-ся божественным откровением, божественным даром понима-ния истины?
Человек, конечно же, имеет изначальную общую .склонность к Истине, рассуждает Сартр. Но если всякие отношения чело-века с тем, что по ту сторону от него, должны быть исключены, то нельзя обосновать нравственную истину человека. Когда я публично выражаю то, что считаю истиной, — спрашивал Сартр, — то для кого эта истина, и надолго ли она — истина? Моя истина — это одновременно откровение для меня и дар — для другого. Она просвещает того, кто ее получает, однако же только сообразно с его собственной субъективностью, с исто-рическими обстоятельствами, над которыми мы не властны. Тог-да абсолютное ли благо — просвещение Бытия, или я должен беспокоиться о значимости и последствиях очевидного для ме-
28
^ ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX
ня, и тем делать себя ответственным за то, что я чего-то не знаю? Идти к самим себе надо по твердой почве. Такая почва — неустранимые из явлений оппозиции: относительное и абсо-лютное, конечное и бесконечное, единое и многое, отдельное и всеобщее. Ясно, что Сартру не чужд традиционно-классический категориальный строй — этот строй легко вписывается в сарт-ровский проект. Сартр отнюдь не разделяет хайдеггеровскую концепцию «бытия-к-смерти»; для Сартра конечность есть дан-ность, которая, как и любое тело, относится к фактичности;
она не может быть принята на себя, ибо смерть есть некое «ир-реализующее» для сознания, она ускользает от человеческого времени. Следовательно, нет возможной мысли о моей собст-венной смерти, как нет возможной мысли о Боге, поскольку всякая мысль развивается во времени.
«Недобросовестность» (mauvaise foi) состоит в бегстве от сво-боды и страха при полагании ценностей в мире как видов бы-тия-в-себе, с уклонением от ответственности, внутренне свой-ственной свободе. Единый фундамент ценностей, свобода не может быть своим собственным фундаментом, поскольку она есть случайность («Бог, если он существует, — случаен», — блистает Сартр эпатирующим парадоксом), и поскольку она не может предпочесть быть другой, чем то, что она есть, то есть свободной. В этом смысле свобода есть также абсолютная не-обходимость: «Человек осужден быть свободным», его «сущест-вование предшествует сущности» — формула, которая для после-военной читающей публики резюмировала сартровский экзи-стенциализм и отличала его от христианских экзистенциализ-мов (Кьеркегора, Ясперса, Марселя).
Нет, не после Хайдеггера, а после Сартра (а также и А. Камю с принципиальным абсурдом его отнюдь не абсурдного бунта самоубийцы) свобода стала осмысленной и выстроенной: это Сартр показал на основе знакомого уже «метафизического пес-симизма», что «человеческая жизнь начинается по ту сторону от безнадежности». Именно этот принцип активной надежды по сей день привлекает внимание к спору о свободе, который происходил в экзистенциалистской атмосфера 40—70-х годов, когда экзистенциализм был низложен ударами со стороны струк-турализма. Но еще до того, как можно будет обозначить смысл структуралистской позиции в этом споре, необходимо просле-дить за истоками этой позиции. Один такой исток — конечно, неорационализм Г.Башляра — неординарное явление, пополня-ющее список философских «нео-» нашего века. Другой исток
29
^ ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX
связан с аналитической, лингвистической, и — шире — с нео-позитивистской и постпозитивистской философской традицией.
ПУТИ И СУДЬБЫ НОВЕЙШЕГО ПОЗИТИВИЗМА:
^ ВЗЛЕТ И КАТАСТРОФА
Прежде, чем совершить короткое турне по основным ветвям и течениям, связанным с этой традицией европейской мысли, очень важно иметь в виду следующее. Если вспомнить снова и воспользоваться вполне респектабельными — особенно умест-ными в данном случае — приемами социологии науки и науко-ведческого анализа, — то есть учитывать списочные составы, общие объемы, тиражи, индексы цитирования изданной лите-ратуры, окажется, что по крайней мере три четверти философ-ских трудов, написанных и изданных в нашем столетии в За-падной Европе, Америке и Австралии, относятся к философии науки, философским проблемам науки или, наконец, находят-ся в связи с ней ( в том числе «за» науку и против нее). А это означает, что, рисуя общую панораму философского развития века, в принципе нельзя тогда избежать перекосов: остальные течения мысли по этим количественным показателям окажутся исчезающе малы. Не связанные со сциентизмом (так от латинско-го scientta — знание, наука — стала называться социальная пози-ция, убеждение в том, что наука и только она в состоянии разре-шить все проблемы, стоящие перед человечеством) философские произведения и огромная масса сциентистски ориентирован-ных работ — несопоставимые по численности величины. И, надо сказать, такое положение дел точно отражает реальность, а имен-но, место, принадлежащее науке в жизни современного общества и каждого отдельного человека. Поэтому и в данном вступи-тельном тексте, и в корпусе текстов «Хрестоматии...» неизбежен и неустраним дисбаланс, который тоже следует иметь в виду:
условно говоря, «антропологизм» представлен здесь гораздо ши-ре, чем сциентизм. При знакомстве с современной западной философской литературой эти пропорции необходимо по воз-можности сохранять ради научной объективности. Наконец, еще одно серьезное основание для того, чтобы, имея в виду реаль-ные пропорции, не пытаться точно отразить их здесь — это наличие большого количества реально доступной учащимся ли-тературы по соответствующей проблематике: случилось так, что идеологические инстанции раньше всего открыли отечествен-
30
^ ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX
ным исследователям доступ именно к этим пластам философ-ской мысли Запада.
Противостояние традиционного и новаторского в культуре венчает, бесспорно, главное событие философской жизни в XX веке — блистательный взлет неопозитивизма, или, как его часто называли в первой половине века, «третьего позитивиз-ма» для отличения как от первого, так и от второго — позити-визма Э.Маха, Р.Авенариуса и др. Первоначально неопозити-визм строил опоры на методологическом фундаменте физико-математического естествознания, а в дальнейшем осуществил экспансию в гуманитаристику — лингвистику, историю, этно-логию. Принцип «наука сама себе философия», который испо-ведовали все позитивисты, поставил перед ними заново дилем-му: если вся философия — это «некритическая метафизика», то философия либо не нужна, либо должна заново переопреде-лить свой предмет и обосновать метод овладения этим предме-том. Вокруг этого проблемного поля в первой половине века велись нескончаемые споры, в ходе которых философы неопо-зитивистской ориентации все больше отдалялись от «гуманита-риев», способствуя образованию тех самых «двух культур»...
Постепенно, однако, через множество посредствующих звень-ев, каждое из которых могло бы стать интереснейшей главой в романизированной истории науки (и которые можно предста-вить здесь только грубо, схематично и не без потерь), в русле неопозитивизма сложилось общепринятое представление о пред-мете и методах философского исследования. Это представле-ние многократно корректировалось, но оставалось позитивист-ским по основной интенции и взгляду на предмет познания и аналитическим — по общим представлениям о методах позна-ния предмета.
Началось все с продуктивных попыток (Г.Фреге и Б.Рассела) сведения математики к логике. Положение осложнилось, когда в связи с этим были выявлены логические парадоксы теории множеств, а к началу 30-х годов К-Гедель, исследуя основания математики, доказал знаменитую теорему о неполноте любой непротиворечивой арифметической системы. Тем не менее уже в деятельности знаменитого Венского кружка (М.Шлик, Р.Кар-нап, О.Нейрат, Г.Фейгп и др.) определилась как конкретная зада-ча обеспечения единства научного знания программа построения единого унифицированного на основе физико-математического аппарата языка науки. Эта программа раскрыла свою колоссаль-ную эвристическую ценность в особенности тогда, когда был
31
^ ФИЛОСОФИЯ - ВЕК XX
сформулирован и последовательно применен принцип верифи-кации, согласно которому истинность любого не бессмыслен-ного высказывания может быть надежно установлена сведени-ем его к «протокольным предложениям», описывающим эмпи-рические данные (sens-data). Первыми на этот путь стали Б.Рассел и «ранний» Л.Витгенштейн с их идеей выявления «атомарных фактов» как эмпирического фундамента здания науки, методов анализа границ языка науки и попыток редукции всей филосо-фии к философии языка. Здесь-то и берет начало то мощное интеллектуальное движение, которое позже у К.-О.Апеля полу-чило название «лингвистического поворота» в философии.
Среди действительных и мнимых проблем, которые, как снеж-ный ком, вырастают на этой основе, наибольшее реальное зна-чение получила и сохранила до сего дня проблема синтеза ло-гического и лингвистического анализа — разделяет их принци-пиально разное понимание предмета анализа. Есть, однако, и общая почва: принципиальное неприятие иррационализма и субъективизма. Но тогда возникает задача отделить в знании научное от ненаучного.