С. Б. Адоньева (Санкт-Петербург)
| Вид материала | Документы |
- 1. Обязательно ознакомиться с пакетом заранее. Все вопросы можно обсудить с редакторами, 215.48kb.
- Д. С. Лихачева 2011 год Общие положения Первые Краеведческие чтения (далее Чтения),, 80.63kb.
- Редактор: Наталья Кудряшова (Санкт-Петербург), 173.55kb.
- «Незабываемый Санкт-Петербург» (осенние каникулы), 29.11kb.
- Экскурсионная программа 1 Санкт-Петербург Регистрация на борту теплохода. Ужин., 52.86kb.
- Темы диссертаций "Социальная политика в условиях перехода к рыночной экономике", 1994,Ленинградский, 90.57kb.
- Е. В. Пичугина (Санкт-Петербург), 425.47kb.
- Русские группы, 162.56kb.
- Н. Т. Ашимбаева (Санкт Петербург), 84.77kb.
- Государственный заказчик Санкт-Петербурга второго уровня, адрес: 193230, Санкт-Петербург,, 219.92kb.
^ Мужские и женские стратегии поведения
в изменяющихся социальных условиях
Изменение социальных условий различно влияет на поведение женщин и мужчин, что обусловлено изначально различными функциями полов в природе. Корни различий полов гораздо глубже, чем видимые отличия в поведении женщин и мужчин. Речь идет о том, что создает основы развертывания и семьи, и родовой системы, и в итоге всего биологического вида в пространстве биосферы.
Первичное отличие женщин и мужчин в организации деятельности связано с распределением их субъектных функций. В первичной родовой системе женщина выполняет роль субъекта-потребителя, определяя векторы направленности деятельности на центральные моменты развития рода (рождение и воспитание детей). Мужчина выполняет функции субъекта-исполнителя, добывая необходимые продукты и другие предметы, обеспечивающие жизнедеятельность. Поэтому мужчинам более свойственна мобильность и внешняя активность в охвате окружающего пространства. Женщина же отвечает, с одной стороны, за правильность подбора необходимых для жизнедеятельности компонентов и условий, а с другой стороны, обеспечивает мотивацию за счет особых форм взаимодействия с мужчинами. На ранних этапах развития родовых систем женщинам были свойственны функции «магической» деятельности.
Корень различий функций женщин и мужчин определяется двумя разными векторами развертывания родовой системы. Если мужчина обеспечивает развертывание активности рода в пространстве окружающих ситуаций (является рыбаком, охотником, воином), то женщина обеспечивает развертывание вида в системе его биосферных функций.
Как любая функциональная система, человеческий вид получает энергию своего развертывания, только будучи включенным в некие уровни биосферного напряжения, определяющие его функции в биосфере.
От точности и правильности учета этих биосферных напряжений зависит жизненная активность биологического вида. Женщина, восстанавливающая в течение девяти месяцев для развивающегося организма всю историю эволюции биосферы, определившей движение вида от одноклеточных организмов к современным, является наиболее непосредственным представителем биосферной логики развития в человеческом обществе. С одной стороны, это определяет особую ответственность в ощущении векторов развития, а с другой — особую консервативность позиций женщин, что не позволяет человеческому виду уйти в сторону от выполнения его биосферных функций и тем самым потерять связь с детерминирующими энергиями природы.
Указанные нами особенности природных функций определяют и характер поведения современного человека в изменяющихся социальных условиях.
^ А.А. Шайкин (Орел)
«Мужское дело творите…»
(древнерусский князь по произведениям XI – XIII веков)
В древнерусской письменности есть только две мужских фигуры, обрисованных с относительной полнотой, — это фигуры князя и монаха. «Мужское», естественно, с большей определенностью прорисовывается в князе. «Поучение» Владимира Мономаха является компактным кодексом княжеского идеала. Древнерусский князь — прежде всего христианин, и первое, о чем говорит Мономах, — о необходимости всегда помнить о Боге, возносить молитвы и избегать греха. Второе — проявлять милость к убогим, сиротам и вдовам, не позволять «силным погубити человека». Особо предупреждает Мономах о грехе гордыни: «Паче всего гордости не имейте в сердци и въ уме…». Переходя к темам более приземленным, Мономах в первую очередь говорит о необходимости для князя не перепоручать своих дел своим помощникам, не лениться: «На войну вышедъ, не ленитеся, не зрите на воеводы…», более того «еже было творити отроку моему, то сам есмь створилъ… ночь и день, на зною и на зиме, не дая собе упокоя». Бросается в глаза одно качество жизни древнерусского князя — непрерывные перемещения. Владимир всегда в пути, и большей частью это дороги войны: «Азъ шедъ с черниговци и с половци, на Десне изьимахом князи Асадука и Саука, и дружину ихъ избиша. И на заутрее за Новымъ Городом разгнахомъ силны вои Белкатгина, а семечи и полонъ весь отяхом. А въ вятичи ходихом по две зиме на Ходоту и на сына его, и ко Корьдну, ходихъ 1-ю зиму», — и т.д. на многих страницах.
Была ли у русского князя обыденная жизнь, развлекался ли он? Развлекался. Например, вот так: «А се в Чернигове деялъ есмъ: конь диких своима рукама связалъ есмь въ пушах 10 и 20 живых конь, а кроме того же по ровни ездя ималъ есмъ своима рукама те же кони дикие. Тура мя 2 метала на розех и с конемъ, олень мя одинъ болъ, а 2 лоси, одинь ногами топталъ, а другый рогома болъ, вепрь ми на бедре мечь оттялъ, медведь ми у колена подъклада укусилъ, лютый зверь скочилъ ко мне на бедры и конь со мною поверже. И Богъ неврежена мя съблюде». Ясно, что такие развлечения требовали от князя не меньшей доблести, нежели ратные дела. Последнее его наставление в Дневнике — не бояться смерти, точнее, не уклоняться из-за страха перед нею от тех дел и забот, какие надлежит выполнять князю: «Смерти бо ся, дети, не боячи ни рати, ни от звери, но мужьское дело творите, како вы Богъ подасть. ... А иже от Бога будеть смерть, то ни отець, ни мати, ни братья не могуть отъяти, но аче добро есть блюсти, Божие блюденье леплее есть человечьскаго».
^ Ш.Р. Шакурова (Уфа)
Этноконфессиональная специфика формирования
образа мужчин и женщин в башкирском обществе
В докладе планируется представить анализ формирования образа мужчин и женщин в условиях этнического и конфессионального возрождения на материале биографических и экспертных интервью*.
Исследования показали, что на современном этапе на формирование гендерной идентичности этнических мусульман и на осознание ими собственных прав большое влияние имеют процессы поиска нациями собственной идентичности. Иначе говоря, воспроизводство традиционных гендерных ролей имеет дополнительное идеологическое обоснование в «целях возрождения нации», что оказывается важным для этнических меньшинств, в особенности для мусульманских народов России. При этом речь идет не о латентных этноконфессиональных гендерных стереотипах, а о включении гендерных ролевых различий на нормативном уровне. Религия в данном случае оказывается тем идеологическим конструктом, на основе которого решаются проблемы этнического ренессанса.
В российских условиях процессам реанимации патриархатных ценностей в обществе способствуют как процессы реисламизации, так и процессы рехристианизации. Эксперты полагают, что «в условиях доминирования одной религии, которая де-факто является уже государственной, объективно возникает ситуация обостренного самоощущения других».
Как известно, исламский образ жизни предполагает коллективизм, есть понимание мусульманской Уммы — мусульманской общины, которая не имеет границ ни между национальностями, ни между странами, ни между континентами. При этом необходимо отметить специфическую особенность российского Ислама — для мусульманских народов нашей страны он выступает как важный ресурс этничности.
Активное сотрудничество с братьями по вере из других стран приводит зарубежный или «новый» для россиян ислам, который, безусловно, оказывает влияние на традиционные институты и на вектор развития духовной сферы мусульманских народов страны. И как следствие, становятся востребованными «новые» образы мужчин и женщин, соответствующие социокультурному опыту монокультурных стран в условиях мультикультурного сообщества. Процесс возрождения и укрепления мусульманского уклада в сфере семейно-личностных отношений меняет ролевые предписания в отношении мужчин и женщин, начинает подспудно влиять на жизнь мусульманских анклавов в целом. Это выражается как в фоновых текстах, звучащих в СМИ, так и в саморепрезентации в одежде, в стиле поведения, ценностных ориентациях. «Успех» «нового», нетрадиционного для башкир Ислама, обусловлен многими причинами, в том числе отсутствием общероссийской идеологии, экономическими проблемами, войной в Чечне, террористическими актами, в результате которых обострились конфессиональные различия.
^ Ш.Р. Шакурова (Уфа)
Права мужчин в исламе (к постановке проблемы)
В докладе планируется обсуждение специфики положения мужчин в исламе в условиях трансформации российского общества на примере проведенного исследования в Республике Башкортостан.
Российские практики мусульманских анклавов страны имеют свою специфику, основанную на адате и исторических реалиях («народный» ислам). Столкновения «старого», то есть традиционного ислама и «нового», полученного из опыта монокультурных стран в результате активных культурных контактов наших сограждан с собратьями по вере в постсоветский период, включал / включает в себя также элемент межвозрастной напряженности.
Для этнических мобилизаторов постсоветской волны, идеологически обосновавших необходимость легитимизации религиозной традиции, ислам представлялся культурной предопределенностью и важным ресурсом этничности, призванным определять вектор развития наций.
Доклад фокусируется на «новых» башкирских мусульманах, позиционирующихся в исламском обществе в новом качестве («несущих истинный ислам, забытый отцами и дедами») и трактующих право мужчины «решать все». Данное право регламентирует соответственный круг обязанностей перед семьей и обществом. Соответственно, права и обязанности женщин формулируются исходя из основного посыла: «Мужчина должен нести ответственность за все, а иначе он не мужчина».
В Башкортостане, где существуют некоторые межнациональные проблемы между двумя мусульманскими этносами (башкирами и татарами), на низовом уровне наблюдается тенденция к формированию превалирования конфессиональной идентичности / общности над этнической.
^ В.Э. Шарапов (Сыктывкар)
О «мужской» традиции в культуре рассказывания
сновидений у современных коми и хантов
Рассмотрение ранее опубликованных материалов и результатов современных полевых исследований, позволяет предварительно сформулировать некоторые особенности в «мужской» традиции рассказывания сновидений у современных коми и хантов. Есть основания полагать, что мужская традиция, в отличии от женской, ориентирована не столько на интерпретацию сновидческих текстов с целью предсказания вероятного хода будущих событий, сколько на осмысление и мотивирование уже свершившихся событий либо публично вербализованных определенных намерений. Если рассказ женщин о своих снах, как правило, представляет собой диалог с близкими или знакомыми людьми, к которым обращаются с просьбой помочь понять значение сна, либо совершить какие-либо ритуальные действия, направленные на снятие наваждения плохого сна, то мужская традиция в рассказывании сновидений может быть определена как монологическая. В последнем случае пересказы снов могут быть соотнесены с дидактическими рассказами, поясняющими происхождение тех или иных запретов и норм.
Эти выводы сделаны на основе материалов, собранных в ходе полевых этнографических исследований 1990-х годов на территории Коми республики и Тюменской области (Шурышкарский район — ареал совместного проживания коми и хантов) проводился сбор материалов о культуре рассказывания сновидений у современных коми и хантов в плане изучения механизмов трансляции традиционного мировоззрения. В ходе интервьюирования внимание акцентировалось на следующих темах: традиционные представления о природе сна; запреты, связанные с местом и временем сна; представления о возможности избавления и защиты от «дурного» сна; запреты, связанные с рассказыванием сновидений; регламентация контактов со спящим; ритуальные и «календарные» сны. Было опрошено около 200 информантов разных возрастов (от 25 до 80 лет, при этом респонденты в возрасте от 50 до 70 лет составляют 90 %). Среди них: мужчин — 20%, женщин — 80%.
^ А.В. Шашкин (Казань)
Конструирование уличных маскулинностей:
власть и насилие в молодежных группировках
В докладе приводится анализ и теоретическая интерпретация результатов исследования, проведенного автором в рамках международного исследовательского проекта «Маскулинность и насилие в подростковых микро-культурах». Исследование осуществлялось совместно с Финской группой исследователей молодежи и Стокгольмским университетом при поддержке фонда NorFa (Совет Министров Северных стран). Научным руководителем проекта с российской стороны выступал профессор Салагаев А.Л.
Для многостороннего изучения процесса формирования маскулинности в подростково-молодежных группировках, широко распространенных в Поволжском регионе России, было проведено 52 неформализованных глубинных интервью с активными их членами в естественных условиях улицы. Исследование проводилось в Казани, Набережных Челнах, Нижнекамске, Азнакаево, Ульяновске и Димитровграде.
В ходе исследования был собран значительный материал о нормах и ценностях членов группировок, их гендерных отношениях, маскулинных репрезентациях, восприятии группировок другими локальными акторами и т.п. В настоящем докладе будет подробно рассмотрен процесс конструирования маскулинности членами молодежных группировок за счет насильственной виктимизации сверстников, не входящих в группировки. Насилие и виктимизация в молодежной среде, с одной стороны, рассматриваются как отражение присутствующих там властных отношений, а с другой — действенный инструмент установления и поддержания иерархий среди подростков, а также регулирования гендерного порядка уличного сообщества группами, репрезентирующими доминантную маскулинность (в нашем случае — молодежными группировками).
Отдельно в докладе будут рассмотрены вербальные техники членов группировок, используемые для создания отношений власти-подчинения. Здесь в фокусе внимания оказывается «процесс живого конструирования гендера» в «диалоге маскулинностей» — феномен «загрузки» — диалога члена молодежной преступной группировки с потенциальной жертвой (часто предшествующего драке или вымогательству). По итогам анализа будут даны рекомендации по снижению риска насилия и виктимизаци со стороны членов подростково-молодежных группировок.
^ И.Я. Шевцова (Иркутск)
Агрессия и насилие в мужском сознании и бессознательном
В настоящее время в литературе имеется большое количество информации о гендерных различиях в агрессии. Их обычно относят на счет биологических или социальных факторов. Сторонники гипотезы социального происхождения гендерных различий в агрессивном поведении утверждают, что от природы мужчины и женщины агрессивны в равной степени, но ведут себя по-разному. Женщины рассматривают агрессию как экспрессию, т.е. как средство выражения гнева и снятия стресса, а мужчины относятся к ней как к инструменту, к которому прибегают для получения различного социального и материального вознаграждения (Р. Бэрон, Д. Ричардсон, 1997).
На основании проведенного в Иркутске телефонного опроса 278 респондентов-мужчин изучено их отношение к агрессии и насилию. Показано, что 33,0% мужчин считают себя способными использовать насилие в достижении цели и 67,0% мужчин считают это для себя неприемлемым. Сознательное отрицание большинством мужчин возможности применения агрессии, по-видимому, связано с ее социальным неодобрением.
Установлено, что 43,9% мужчин считают применение физической силы в воспитании ребенка насилием, а 56,1% так не считают. В этом случае ответы респондентов в большей степени определяются бессознательными тенденциями. Обе категории ответов выявляли допустимость для человека использования инструментальной агрессии, однако в первом случае объекты агрессии не определены и могли интерпретироваться респондентом как равные ему по силе и влиянию, а во втором — указаны объекты агрессии, явно уступающие респондентам по социальному влиянию. Отказ считать насилием физическую агрессию более чем половиной мужчин-респондентов, по-видимому, есть проявление психологических защит — отрицания, рационализации, идентификации с агрессором. Это позволяет сохранять самоуважение в условиях, когда агрессия не является социально одобряемой, но ее проявления могут быть рационализированы как «воспитание» детей или других членов семьи. Сказанное подтверждается тем, что домашние побои были признаны насилием всего 16,6% мужчин-респондентов. Таким образом, внутрисемейная физическая агрессия признается мужчинами насилием в последнюю очередь — реже, чем словесное оскорбление.
^ Т.Б. Щепанская (Санкт-Петербург)
Посвятительные ритуалы в профессиональных традициях
1. Комплекс ритуалов посвящения в профессию и связанных с ними внеритуальных практик мы рассматриваем как часть становления профессионала. В наибольшей степени этот комплекс выражен в тех профессиональных традициях, где профессионализм соотносится с мужскими качествами и противопоставляется женским. Это относится как к профессиям, где большинство составляют мужчины, так и к тем, где достаточно много женщин (иногда наблюдается даже их численный перевес), но на символическом уровне, в фольклоре и повседневном дискурсе своих носителей они характеризуются как «мужские профессии». Женщинам, достигшим в них успеха, приписываются мужские качества. Комплекс «посвящения в профессию» в целом воспроизводит схему мужской возрастной инициации и может рассматриваться, по-видимому, как один из механизмов консервации маскулинизированного понимания феномена профессионализма.
2. Пространственно-временные координаты посвятительных обрядов связаны с первым пребыванием в пространстве будущей профессиональной деятельности, в начальной или срединной точке ее временного цикла (экспедиции, путины, сезона и т.д.). Пространство, в котором проходит подготовительный этап посвящения, маркируется в ритуалах и фольклоре как пространство смерти, а весь комплекс посвящения представлен как прохождение через смерть.
3. Одним из элементов посвятительного цикла является символическая идентификация профессионала с объектом его будущей деятельности. Среди форм такой идентификации — эмпатия (учителя пытаются представить себя на месте ученика), мистическое слияние («синдром третьего курса» у студентов-медиков, когда они подозревают у себя симптомы опасных заболеваний), демонстрация отдельных качеств объекта (учителя используют сленговые словечки и выражения, характерные для учеников; будущие врачи узнают друг друга по запаху формалина, который остается после занятий с препаратами в анатомичке), присвоение отдельных частей объекта (рассказы о косточках, унесенных студентами-медиками из анатомички; о конских черепах, вынесенных археологами с раскопа и т.д.). Во многих случаях идентификация с объектом представлена как маркирование будущего профессионала символами смерти, т.е. как элемент символического «прохождения через смерть».
4. В ходе обрядов посвящения неофит должен доказать свою способность не только выжить, но и действовать в пространстве и с объектами, обмеченными знаками смерти. На завершающей стадии посвятительного комплекса эти знаки должны быть блокированы. Происходит символическое перекодирование пространства — оно «одомашнивается», маркируется знаками «дома»: в нем начинают действовать домашние нормы поведения (нередко выраженные в форме магических табу: не свистеть, не плевать, не ходить в уличной обуви и т.п.) и воспроизводиться домашние практики (чаще всего застолье). Напитки, прежде всего спиртные, потребляемые во время коллективных застолий, играют заметную роль в обрядах посвящения. В их символике заключены, с одной стороны, мотивы идентификации с объектом и атрибутами профессиональной деятельности (подчеркивается, что пьется не просто спиртное, а спирт, выданный «для протирки одонтических поверхностей» и «дезинфекции костяков» у антропологов, «протирки деталей» у инженеров-конструкторов, а студенты-медики вообще пьют во время посвятительного застолья спирт, подкрашенный зеленкой). С другой стороны, коллективное потребление спиртного символизирует приобщение к профессиональному сообществу, а нередко содержит и дополнительный момент испытания (рассказ о начальнике геологической партии, который увольнял из экспедиции тех, кто после вечернего застолья уснул одетым и в обуви).
5. На этом этапе формируются средства символического дистанцирования от объекта профессиональной деятельности. Вступают в силу табу — запреты выступать в роли объекта (например, поверья о том, что у врачей и их детей болезни протекают гораздо тяжелее, т.е. они не годятся на роль больных). В качестве средства символического дистанцирования от объекта деятельности выступают орудия и атрибуты профессии (белый халат у медиков, учительский стол и проч., которым в повседневном дискурсе профессионалов приписывается функция обозначения границы или даже магической защиты от символизируемой объектом опасности). В ходе обрядов посвящения неофиту дарят атрибуты профессии, надевают на него (например, белый халат и шапочку будущим медикам, специальное снаряжение — шахтерам), иногда с помощью атрибутов или орудий наносят ему удары, что также можно рассматривать как средство символической идентификации (моряк-подводник «целует» кувалду, иногда разбивая в кровь лицо; летчика ударяют мягким местом о колесо самолета). Многие профессионалы приобретают и тщательно оберегают от чужих свои личные наборы инструментов (парикмахеры, врачи, архитекторы, музыканты и др.), ощущая к ним подчас мистическую привязанность, иногда давая им имена, приписывая пол — т.е. персонифицируя свои инструменты или орудия. Последнее особенно характерно для музыкантов.
6. В целом посвятительный комплекс, зафиксированный в разных профессиональных средах, обнаруживает сходную структуру, в основе которой сюжет «прохождения через пространство смерти», испытания и последующего утверждения способности выживания в нем.
^ П.П. Щербинин (Тамбов)
Мужские стратегии поведения: повседневная жизнь
детей в России в периоды войн начала ХХ в.
Войны России начала ХХ в. вносили серьезные изменения в повседневность детей. В периоды войн нарушался ритм работы образовательных учреждений, сокращался учебный год.Необходимо учитывать и то глубокое психологическое воздействие, которое оказывала на детей война и все связанное с ней.
Психологическое воздействие Первой мировой войны 1914–1918 гг. было еще более сильным и одним из проявлений его была детская экзальтация.Увидев в газете картинку: «типы немцев», дети нередко начинали бить ее кулаками, приговаривая «противные, противные немцы». Все игры детей становились милитаризованными. Всякая детская комната превращалась в арсенал.Маленькие девочки иногда были даже свирепее мальчиков: «Я бы на поле сражения непременно убила немца. А если он раненый? Добила бы его!».
Одной из характерных черт военного времени было бегство детей на фронт, детское добровольчество. Довольно большое количество детей пыталось бежать в армию уже в 1904 г., чтобы принять непосредственное участие в боях на далеких полях Манчжурии. Однако массовым бегство на фронт стало в период Первой мировой войны.
В очерке «Дети и война», опубликованном в 1915 г., К.Чуковский заметил, в первые месяцы войны «повторился детский Крестовый поход», а в газетах ежедневно мелькали телеграммы о бежавших на войну детях.Зачем они стремились на войну, никто из них не знал. Жажда убежать на край света, жажда приключений и подвигов пробуждалась в детских душах, находя своё утоление на кровавых полях. Подростки на войне рано взрослели, начинали курить, пьянствовать и ругаться. Война калечила подростком физически и морально. Власти стремились регулировать этот процесс, но запреты не мешали подросткам просачиваться на фронт, предлагая военным свои услуги.
Первая мировая война породила и такое явление как беспризорность. Многие тысячи детей становились нищими, уличными побирушками. Развивалась уличная малолетняя преступность, хулиганство и воровство.
В годы войны серьезно деформировалось развитие народного образования и воспитания, а также сама повседневная жизнь школьников.
^ Е.А.Ягафова (Самара)