Антология мировой философии: Антич­ность

Вид материала

Документы

Содержание Слава тебе, Аполлон Делиец с сестрой Артемидой! Некогда молвил Эзоп обитателям града Коринфа Сгубили, сгубили вы Соловья Аонид, премудрого, не преступного. Пейу Зевса, в чертоге, Сократ! Ты назван от Бога Ксенофонт о сократе 185 Разговор сАристиппом об умеренности. Рассказ Продика о Геркулесе Плут, в бгюгр. Тезея, гл.. 8

Подобный материал:

• Антология мировой философии в четырех томах том, 13429.06kb.
• Антология мировой детской литературы., 509.42kb.
• Философское Наследие антология мировой философии в четырех томах том, 11944.29kb.
• Греческая литература Вопрос Антич рабовлад общ. Полис, 1659.97kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Источники и материалы для подготовки к интернет-тестированию по философии, 412.96kb.
• Антология сочинений по философии. Спб., «Пневма», 1999. 480, 818.42kb.
• Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология, 6335.43kb.
• Раздаточный материал к лекции, 165.9kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины «философия», 512.67kb.

178

пять драхм (а Евбулид говорит, что даже сто). Судьи зашумели, а он сказал: «По заслугам моим я бы себе назначил вместо всякого наказания обед в Прита-нее».

Его приговорили к смерти, и теперь за осуждение было подано еще на 80 голосов больше. И через не­сколько дней в тюрьме он выпил цикуту. Перед этим он произнес много прекрасных и благородных рас­суждений (которые Платон приводит в «Федоне»), а по мнению некоторых, сочинил и пеан, который начинается таю

^ Слава тебе, Аполлон Делиец с сестрой Артемидой!

(Впрочем, Дионисодор утверждает, что пеан при­надлежит не ему.) Сочинил он и эзоповскую басню, не очень складную, которая начинается так:

^ Некогда молвил Эзоп обитателям града Коринфа:

Кто добродетелен, тот выше людского суда. -'

Так расстался он с людьми. Но очень скоро афиня­не раскаялись: они закрыли палестры и гимнасии, Мелета осудили на смерть, остальных — на изгнание, а в честь Сократа воздвигли бронзовую статую рабо­ты Лисиппа, поместив ее в хранилище утвари для тор­жественных шествий; а когда Анит приехал в Герак-лею, гераклейцы в тот же день выслали его вон. И не только за Сократа, но и за многих других приходи­лось раскаиваться афинянам: с Гомера они (по сло­вам Гераклида) взяли 50 драхм пени, как с сумасшед­шего; Тиртея называли помешанным; и из всех Эсхи­ловых товарищей первым воздвигли бронзовую статую Астидаманту. Недаром Еврипид укоряет их в своем «Паламеде»:

^ ...Сгубили, сгубили вы Соловья Аонид, премудрого, не преступного.

Вот как об этом пишут; впрочем, Филохор ут­верждает, что Еврипид умер раньше Сократа.

Родился он (как сообщает Аполлодор в «Хроно-

179

логии») при архонте Апсефионе, в четвертый год 77-й олимпиады, шестого фаргелиона, когда афиняне совершают очищение города, а делосцы отмечают рож­дение Артемиды. Скончался он в первый год 95-й олим­пиады в возрасте 70 лет. Так пишет Деметрий Фалер-ский; но некоторые считают, что при кончине ему бы­ло шестьдесят лет. Слушателем Анаксагора он был вместе с Еврипидом, который родился в первый год 75-й олимпиады, при архонте Каллиаде.

Я полагаю, что Сократ вел беседы и о физике — во всяком случае даже Ксенофонт хоть и утверждает, буд­то беседы его были только об этике, но признает, что он рассуждал и о провидении; и Платон хоть и упоми­нает в «Апологии», как Сократ отрекается от Анаксаго­ра и прочих физиков, но сам же рассуждает об их пред­метах, приписывая все свои речи Сократу.

По словам Аристотеля, некий маг, пришедший из Сирии в Афины, заранее предсказал Сократу в числе других бедствий и его насильственную смерть.

Вот и мои о нем стихи:

^ Пейу Зевса, в чертоге, Сократ! Ты назван от Бога ;, Мудрым, а мудрость сама — разве не истинный Бог? Ты смертоносную принял, цикуту от судей афинских — Но не тебе, а себе смерть обрели они в ней.

Поносителями Сократа были Антилох Лемнос-ский и гадатель Антифонт (так пишет Аристотель в III книге «Поэтики»); так и Пифагора поносил Ки-лон Кротонский, Гомера — Сиагр при жизни и Ксе-нофан Колофонский посмертно, Гесиода — Керкоп при жизни и тот же Ксенофан посмертно, Пинда-ра — Амфимен Косский, Фалеса — Ферекид, Биан-та — Салар Приенский, Питтака — Антименид и Ал­кей, Анаксагора — Сосибий, Симонида — Тимокре-онт.

Преемниками его были так называемые сократи-ки, из которых главные — Платон, Ксенофонт, Анти-сфен, а из десяти основателей школы — четверо изве­стнейших: Эсхин, Федон, Евклид и Аристипп...

Был и другой Сократ, историк, сочинивший опи-

180

сание Аргоса; третий — перипатетик из Вифинии; четвертый — сочинитель эпиграмм и пятый — с ост­рова Коса, писавший о прозвищах богов.

^ КСЕНОФОНТ О СОКРАТЕ

«ВОСПОМИНАНИЯ О СОКРАТЕ»

Сократ внушал своим ученикам самообладание

Если самообладание со своей стороны составля­ет для человека прекрасное приобретение, то по­смотрите, внушал ли его Сократ, когда говорил сле­дующее: «Друзья! Если бы в случае иойны мы желали выбрать такого человека, от которого наиболее мог­ли ожидать для себя защиты и для врагов поражения, то выбрали бы мы того, о котором слышали как о пре­данном или желудку, или вину, или половой страсти, или изнурению, или сну? Да и как мы могли бы ожи­дать от такого человека, что он нас защитит или что он победит врагов? Точно так же, если бы мы, при конце жизни, желали поручить кому-либо воспита­ние мальчиков, или присмотр за незамужними до­черьми, или охрану имущества, то считали б мы бо­лее надежным человека невоздержанного? И пору­чили бы мы невоздержанному рабу стада, кладовые, присмотр над полевыми работами? Согласились ли бы мы даже даром держать такого слугу или такого покупателя припасов на базаре? Теперь, если мы не станем держать невоздержанного раба, то не следует ли остерегаться, чтобы самому не быть таким? Тем более что человек невоздержанный даже не в таком виде другим вреден и себе полезен, как корыстолю­бец, который считает себя обогащающимся, если от­нимает имущество у других. Невоздержанный чело­век вреден для других, но еще более вреден для себя,

181

а что особенно вредно, так это то, что он разрушает не только свой дом, но и свою душу и свое тело. Да и в обществе для кого будет приятнее такой человек, для которого кушанья и вино дороже друзей или ко­торый более думает о публичных женщинах, чем о товарищах? Не следует ли всякому человеку, кото­рый пришел к убеждению, что в самообладании ос­нова добродетели, прежде всего утвердить в своей душе эту добродетель? Кто без этой добродетели изучит что-либо основательно или достигнет навы­ка? Какой человек, будучи рабом удовольствий, не развратит своего тела и своей души? Положительно говорю, по моему мнению, человек свободный дол­жен желать, чтобы не иметь такого раба, а человек, преданный подобным удовольствиям, должен мо­лить богов, чтобы получить хороших господ. Только в таком случае подобный человек может спастись». При таких рассуждениях Сократ еще более держал себя сдержанно на деле, чем на словах. Он не только владел теми страстями, которые возбуждаются в ор­ганизме, но и теми, которые возбуждаются деньга­ми: он полагал, что человек, получивший у кого бы то ни было денег, создает над собой господина и от­дается в такое рабство, которое не менее унизитель­но, чем всякое другое.

Сократ опровергает софиста Антифонта

Нельзя также обойти молчанием его разговор с со­фистом Антифонтом.

Однажды Антифонт, желая отнять у Сократа уче­ников, пришел к Сократу и в их присутствии сказал следующее:

«Сократ! Я был того мнения, что лица, занимаю­щиеся философией, должны бы более или менее пользоваться благополучием; между тем я нахожу, что ты от философии получаешь совершенно про­тивоположное. Ты живешь так, что при подобном образе жизни не стал бы жить ни один раб у своего господина: пищу и питье ты употребляешь бедные;

182

а одежду носишь не только бедную, но и одну и ту же как летом, так и зимой; всегда ты без обуви и без хитона. Денег ты тоже не берешь, тогда как деньги доставляют удовольствие получателю, а тому, кто их имеет, дают возможность жить более или менее независимо и приятно. Таким образом, если ты, по­добно тому как учителя прочих предметов делают своих учеников подражателями, так же настроишь и своих учеников, то знай, что ты учитель злополу­чия».

На это Сократ отвечал следующее

«Антифонт! Кажется, ты представляешь себе мою жизнь такою плачевною, что я убежден, что ты пред­почел бы скорее умереть, чем жить так, как я живу. Так вот мы рассмотрим, что ты заметил неприятно­го в моей жизни: то ли, что человеку, получающему деньги, необходимо отработать то, за что он полу­чил их, тогда как мне, не получающему платы, нет надобности вести беседы, с кем я не желаю; или же ты порицаешь мой образ жизни, потому что будто бы я употребляю пищу, менее здоровую, чем ты, и менее укрепляющую? Или потому, что будто бы мою пищу труднее достать, чем твою, потому что твоя пища реже и дороже? Или же потому, что, быть может, твои приправы для тебя приятнее, чем мои для меня? Известно ли тебе, что чем более приятно естся, тем менее надобности в приправах и чем бо­лее приятно пьется, тем менее хочется того напитка, которого нет? Относительно же платья ты знаешь, что люди переменяют его ради холода и жары, а обувь надевают для того, чтобы, ввиду тех предме­тов, о которые спотыкаются ноги, не затрудняться на ходу. Но слышал ли ты когда, чтобы я вследствие холода более чем кто другой оставался дома или вследствие жары ссорился с кем-либо за тень, или вследствие боли в ногах не шел туда, куда мне надо? Разве ты не знаешь, что люди со слабым организ­мом, если только станут упражняться, оказываются в предметах своих упражнений сильнее людей креп­ких, но с запущенными организмами и гораздо бо­лее выносливы? И неужели ты уверен в том, что я,

183

приучивши себя твердо переносить все, чему под­вергается мой организм, перенесу это труднее, чем ты, который не приучил себя к этому? Другое ли что ты считаешь главной причиной моей неподатливос­ти желудку, сну и половой страсти, а не то, что у меня есть нечто иное, приятнее всего этого, что не только доставляет мне удовольствие, когда я ощущаю по­требность, но и заставляет меня надеяться, что все­гда будет полезно? Тем более когда ты знаешь, что человек, не уверенный в том, что он хорошо делает, остается недоволен, тогда как человек, уверенный в счастливом исходе, занимается ли он земледелием или судоходством, остается доволен, потому что чувствует благополучие. Видишь ли ты теперь, что от всего этого бывает такое же удовольствие, какое бывает от сознания, что делаешься лучше и приоб­ретаешь лучших друзей? Я, по крайней мере, всегда так думаю. И если бы пришлось оказать помощь дру­зьям или государству, то у кого будет больше досуга на заботы: у того ли, кто живет, как я, или у того, кто благоденствует, как ты? Кому удобнее предводитель­ствовать на войне: тому ли, кто не может жить без роскошной обстановки, или тому, для кого доста­точно того, что есть? И наоборот, кто из них может быть скорее доведен до сдачи: тот ли, кто нуждается в предметах, которые очень трудно достать, или тот, кто довольствуется употреблением предметов, легко попадающихся? По всему видно, что ты, Антифонт, убежден, будто счастье заключается в неге и в роско­ши; но я полагаю, что ни в чем не нуждаться свойст­венно богам, нуждаться же как можно в меньшем есть качество наиболее близкое к первому; и первое есть самое высокое, а последнее есть наиболее близ­кое к самому высокому».

В другой раз Антифонт, рассуждая с Сократом, сказал: «Сократ! Я могу назвать тебя человеком справедливым, но умным ни в каком случае. Да, ка­жется, ты и сам это сознаешь. Ты, например, ни с ко­го не берешь денег за собеседование, между тем как ты же не отдал бы никому даром своего платья, дома или чего-нибудь другого из имущества, что только

184

считаешь стоящим денег. Очевидно, что если бы ты считал свое собеседование чего-нибудь стоящим, то ты брал бы за него деньги не менее стоимости. Ты можешь быть справедливым, потому что никого не обманываешь из-за любостяжания, но не можешь быть умным, потому что ты знаешь то, что ничего не стоит». На это Сократ отвечал: «Антифонт! У нас существует мнение, что как красоту, так и знание можно направить в хорошую сторону и в дурную. Если кто продает свою красоту желающему за день­ги, того называют публичным мужчиной, но, если кто, познакомившись с любителем прекрасного, сделает его своим другом, того мы считаем благо­нравным. Точно так же и тех людей, которые прода­ют за деньги свою мудрость желающему, называют софистами (как и публичных мужчин), тогда как от­носительно того, кто, познакомившись с человеком даровитым, учит его по возможности прекрасному, мы говорим, что он занимается делом, приличным вполне образованному гражданину. Я сам, Анти­фонт, гораздо более рад добрым друзьям, чем иной рад хорошей лошади, или собаке, или птице; даже представляю их другим людям, которые, по моему соображению, могут помочь им в добродетели. Вме­сте с такими друзьями я просматриваю сокровища древних мудрых мужей, которые оставили нам по­следние в своих сочинениях; и если мы встретим что-либо хорошее, то заимствуем и считаем вели­кой для себя прибылью, если бываем полезны друг другу». Когда я слышал подобные слова, то мне этот человек казался счастливцем, ведущим своих слушателей к истинному добру и красоте. Еще раз как-то Сократ на вопрос Антифонта, каким обра­зом он, Сократ, надеется сделать других государст­венными деятелями, сам не занимаясь государст­венными делами, хотя бы и знал их, отвечал: «Ан­тифонт! В каком случае я мог бы более выполнить политических дел: тогда ли, когда бы сам ими за­нимался, или же тогда, когда занялся бы тем, чтобы доставить как можно более лиц, способных взять­ся за это дело?»

^ 185

Разговор сАристиппом об умеренности. Рассказ Продика о Геркулесе

Еще и такой беседой, казалось мне, Сократ внушал своим друзьям желание развивать в себе умеренность в еде, питье, сладострастии, сне и выносливость в пе­ренесении холода, жара и труда.

Узнав, что один из его собеседников в этом отно­шении отличается довольно большой невоздержнос­тью, он обратился к нему с такими словами: «Скажи мне, Аристипп, если бы тебе пришлось взять двух мо­лодых людей на воспитание, — одного воспитывать для власти, а другого так, чтобы он и не мечтал о вла­сти, — как стал бы ты воспитывать каждого из них? Хочешь, рассмотрим этот вопрос, начиная с пищи, как будто с азбуки?» Аристипп отвечал: «Да, действи­тельно, пища — это начало воспитания, как мне ка­жется: нельзя и жить, если не будешь есть». «Значит, желание вкушать пищу, когда настанет время, долж­но являться у них обоих?» — «Да, должно», — отвечал он. «Так вот, которого из них будем мы приучать ста­вить выше исполнение дела настоятельной надоб­ности, чем удовлетворение желудка?» — «Само собой разумеется, — отвечал Аристипп, — того, который воспитывается для власти, чтобы в его управлении не оказывалось неоконченных государственных дел». — «Значит, и тогда, когда они захотят пить, то тому же нужно сообщить умение удержаться при жажде?» — «Да», — отвечал Аристипп. «И его же сле­дует научить быть воздержным в отношении сна, чтобы быть в состоянии поздно заснуть и рано встать, и в случае надобности вовсе не спать?» — «И это тоже», — отвечал Аристипп. «Дальше, воз­держность в половой страсти, так чтобы он в случае надобности и здесь не встречал помехи для своей деятельности?» — «Тому же», — отвечал Аристипп. «Дальше, не уклоняться от труда и охотно выносить его?» — «И это воспитываемому для власти», — отве­чал Аристипп. «Еще. Изучение соответствующих знаний для победы над противниками, которому на­иболее прилично внушить?» — «Разумеется, воспи-

186

тываемому для власти: без этого знания нет никакой пользы и во всем прочем», — отвечал Аристипп. «Значит, ты находишь, что человек, воспитанный та­ким образом, не так легко попадется в руки своих противников, как попадаются животные? Как изве­стно, некоторые из них, влекомые зовом желудка, даже и очень пугливые, но побуждаемые жадностью, попадаются на приманку, а некоторых ловят за пи­тьем». — «Совершенно верно», — отвечал Аристипп. «Не так ли и некоторые сладострастные животные, например перепела и куропатки, под влиянием чув­ства и ожидая половой страсти, идут на голос самки и, забывая об опасности, попадаются в силки?» Арис­типп и с этим согласился. «Не считаешь ли ты теперь низким для человека быть в состоянии тождествен­ном с состоянием безрассудного животного? На­пример, развратник входит в женскую комнату и в то же время знает, что рискует не только подверг­нуться каре закона, но и быть пойманным и опозо­ренным. Но, несмотря на угрожающую опасность и бесчестие, несмотря на то, что есть много средств безопасно удовлетворить любовную страсть, он все-таки идет на риск. Разве это не сумасшествие?» — «И мне так кажется», — сказал Аристипп. «Дальше. При исполнении очень многих и притом самых не­обходимых занятий под открытым небом, каковы: военное искусство, земледелие и другие очень важ­ные занятия, не кажется ли тебе большим недостат­ком то, что многие не приучены к перенесению хо­лода и жары?» И это подтвердил Аристипп. «Так ты согласен с тем, что человеку, который намерен быть начальником, следует упражняться, чтобы легко пе­реносить и эти неудобства?» — «Непременно», — от­вечал Аристипп. «Следовательно, людей воздержных от всего этого мы причислим к способным к власти, а тех, которые не в состоянии этого делать, причис­лим к тем, кому и думать не стоит о власти?» Арис­типп и с этим согласился. «Теперь вот о чем. Так как ты знаешь классы обоих видов людей, то сообразил ли ты, к которому классу ты по справедливости дол­жен себя приписать?» — «Что касается меня, — отве-

187

чал Аристипп, — то я ни в каком случае не причис­ляю себя к классу желающих власти. Даже при боль­шой трудности добывания для себя необходимого, на мой взгляд, только человеку безрассудному свой­ственно не довольствоваться этим и браться за до­ставление другим, чего им надо. И для себя многого недостает из предметов необходимых; между тем, если правитель государства не делает всего, чего хо­чет государство, то подлежит еще за это ответствен­ности; следовательно, не есть ли это полное безу­мие? Государство даже считает себя вправе так обра­щаться с правителями, как я обращаюсь со своими слугами. Я, например, требую, чтобы мои слуги до­ставляли мне, что надо, в полном изобилии, но что­бы сами ничего не касались. Точно так же и государ­ства полагают, что правители должны доставлять им возможно большее благополучие, но чтобы сами со­вершенно чуждались его. Я, по крайней мере, назна­чал бы таких начальников и с таким воспитанием, которые и сами желают иметь много хлопот и дру­гим желают их доставлять; себя же я причисляю к тем, которые желают жить как можно привольнее и приятнее». Сократ на это отвечал: «Так вот, если угод­но, рассмотрим, кто ведет жизнь более приятную, на­чальствующие или подчиненные». — «Хорошо», — отвечал Лристипп. «Так вот, прежде всего, из наро­дов, нам известных, в Азии управляют персы. Им подчинены сирийцы, фригийцы и лидийцы. В Евро­пе управляют скифы; им подчинены меотийцы. В Ливии управляют карфагеняне, а ливийцы им под­чинены. Кто из них, по твоему мнению, ведет более приятную жизнь? Или же из эллинов, к которым ты и сам принадлежишь, чья жизнь кажется тебе более счастливою: управляющих или управляемых?» — «Не в том дело, — отвечал Аристипп, — я не причисляю себя и к рабам. На мой взгляд, есть средний путь, по которому я и стараюсь идти: не путь власти и не путь рабства, а путь свободы, который главным об­разом и ведет к счастью». — «Да, — сказал Сократ, — если бы этот твой путь вел не через людей, подобно тому как он не ведет через власть или через рабство,

188

то ты, быть может, был бы прав; но если ты, живя с людьми, не захочешь ни власти, ни зависимости, ни добровольного уважения начальников, то, пола­гаю, ты собственными глазами видел, как сильней­шие, и в общественной жизни и в частной, умеют до­водить слабейших до слез и обращаются с ними, как с рабами. Да разве тебе не известно, что в то время как одни сеют хлеб и садят деревья, другие собирают его и рубят их и всячески притесняют слабейших и не желающих подчиниться, пока наконец не выну­дят их предпочесть рабство борьбе с сильнейшими? И в частной жизни разве ты не знаешь, что сильные и могущественные порабощают и обирают робких и бессильных?» — «Да я, — отвечал Аристипп, — во избежание этого и не причисляю себя к обществу и повсюду остаюсь иностранцем». — «Положим, это ты ловко придумал. И действительно с тех пор как не стало Синниса, Скиропа и 11рокруста*, никто не на­носит обид иностранцам; тем не менее в паше время люди, заведующие делами отечсхтва, не только изда­ют законы против нанесения им обид, но сверх так называемых «сторонников» запасаются еще други­ми защитниками; возводят по городам укрепления, достают оружие для поражения противников; мало того, в чужих краях приобретают союзников, и, не­смотря на все это, все-таки на них то и дело нападают; а ты, не имея ничего этого и проводя много времени на таких дорогах, где очень многие подвергаются на­падениям, в какое ты отправишься государство, ког­да ты ниже всякого гражданина и когда на подобных тебе людей нападают охотники нападать, между тем как ты не ожидаешь нападения единственно из-за того, что ты иностранец? Или ты надеешься на то,

^ Плут, в бгюгр. Тезея, гл.. 8: «На Коринфском перешейке он (Тезей) наказал Синниса, нагибателя сосен, той же смер­тью, какой Синнис погубил многих». Там же, гл. 10: «Пред вступлением в Мегарскую область он умертвил Скирона, бросив его со скалы за то, что грабил прохожих». Там же, гл. 11: «Умертвил Дамаста, прозванного Прокрустом, срав­нив его с длиною кровати, что Прокруст делал с другими».

189

что государства гарантируют тебе безопасносгь при въезде и при выезде? Или ты считаешь себя таким рабом, который не может быть полезен никакому хозяину? Да в самом деле, кто захочет держать в сво­ем доме такого человека, который вовсе не желает трудиться и думает только о роскошном образе жиз­ни? Кстати, давай рассмотрим, как обращаются хо­зяева с подобными слугами. Не выгоняют ли они по­ловую их страсть посредством голода? Не тем ли не допускают до воровства, что запирают [все места], где что можно взять? Не цепями ли удерживают их от бегства? Не ударами ли выгоняют из них лен-i юстъ? Да ты и сам как поступаешь, если кого-либо из прислуги заметишь в чем-либо подобном?» — «Нака­зываю всякого рода мучениями, — отвечал Арис-типн, — пока не заставлю себе служить. Однако же, Сократ, чем отличаются люди, воспитываемые для науки царствовать, которую ты, как видно, считаешь счастьем, от людей, претерпевающих бедствия в си-лу необходимости, если они добровольно перено­сят голод, жажду, холод, лишаются сна и терпят раз­ного рода неудобства? По крайней мере, я не вижу разницы, добровольно ли или недобровольно одна и та же кожа получает удары, или, говоря вообще, до­бровольно ли или недобровольно один и тот же че­ловек изнуряется всем этим. И есть ли что другое, кроме глупости, в этом добровольном перенесении Hci 1рият1 юстей?»

«Как можно, Аристипп! Разве ты не находишь, что в этом отношении настолько добровольное от­личается от недобровольного, насколько добро­вольно голодающий ест тогда, когда ему угодно, так точно как и добровольно переносящий жажду и т. д.; тогда как человек, переносящий это по принужде­нию, не имеет права перестать [терпеть голод, жаж­ду и т. п.], когда захочет. Кроме того, человек, испы­тывающий невзгоды по собственной воле, ищет удо­вольствие в том, что трудится, с приятной надеждой, вроде того как охотники с удовольствием трудятся в надежде на поимку зверя. Конечно, такая награда за труды ничтожна, но если человек трудится для того,