Антология мировой философии: Антич­ность

Вид материала

Документы

Содержание Гиппий. j(a. Завтра, принесши Зевесу и всем небожителям жертвы, Я корабли наружу и спущу их ни волны морские. Е9у теперь же во Фтию! Гораздо приятней вернуться Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким Гиппий Нарочно. Сократ. Гиппий. )\л. JJJH имеете? Ведь необходимо, чтобы она была чем-то Гиппий. №. Аристотель о сократе Бог огня, поспеши: ты надобен нынче Платону! 241 За это Платом чуть не поплатился жизнью, но благодаря уговорам Диона и Аристомена Диони­сий отказался от намерения казнить П IlllOllh IMIUiniil уГрОМ

Подобный материал:

• Антология мировой философии в четырех томах том, 13429.06kb.
• Антология мировой детской литературы., 509.42kb.
• Философское Наследие антология мировой философии в четырех томах том, 11944.29kb.
• Греческая литература Вопрос Антич рабовлад общ. Полис, 1659.97kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Источники и материалы для подготовки к интернет-тестированию по философии, 412.96kb.
• Антология сочинений по философии. Спб., «Пневма», 1999. 480, 818.42kb.
• Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология, 6335.43kb.
• Раздаточный материал к лекции, 165.9kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины «философия», 512.67kb.

aii

собны и мудры в одном и том же, ты разумеешь, что они способны лгать, когда им угодно (относительно того, в чем они лгут), или что они не способны на то, в чем они лгут?

Гиппий. Я утверждаю, что они на это способны. ^;f

Сократ. Итак, если это обобщить, можно сказать^ что лжецы — люди способные и мудрые в лжи. а

Гиппий. Да. k

Сократ. А человек невежественный и неспособ-* ный лгать, значит, не будет лжецом?

Гиппий. Конечно же. ^;*

Сократ. Следовательно, способный человек —Я это каждый, кто может делать то, что ему угодно, если это ему угодно? Я не говорю об избавлении себя от болезни или о других подобных вещах, но о том, что ты, например, способен, когда захочешь, написать мое имя. Разве не такого рода людей называешь ты способными?

Гиппий. Да, таких. «

Сократ. Скажи же мне, Гиппий, разве ты не опьм тен в вычислениях и искусстве счета? if

Гиппий. И даже очень опытен, Сократ. '.У

Сократ. Значит, если кто спросит тебя, сколько будет трижды семьсот, ты, если пожелаешь, быстрее и лучше всех дашь правильный ответ?

Гиппий. Конечно.

Сократ. Потому, следовательно, что ты в этом де­ле самый способный и мудрый?

Гиппий. Да.

Сократ. Ты только самый мудрый и способный или и наиболее достойный человек в том, в чем ты способ-нейший и мудрейший, — в искусстве счета?

Гиппий. Конечно же, Сократ, и наиболее до­стойный.

Сократ. Значит, именно тебе легче всех промол­вить истину в этом деле? Ведь так?

Гиппий. Я полагаю, да.

Сократ. Ну а как же относительно лжи в том же самом деле? Ответь мне, как и раньше, Гиппий, чест­но и откровенно: если кто спросил бы тебя, сколько будет трижды семьсот, а ты пожелал бы лгать и ни за

217

что т ic отпсч.111, правду, ты ли солгал бы лучше других и продолжен obi постоянно лгать насчет этого, если желал бы лг.гп. и ни в коем случае не отвечать правду, или же невежда в искусстве счета сумел бы солгать лучше тебя, намеренно лгущего? И не выйдет ли слу­чайно, что часто невежда, желая солгать, невольно выскажет истину благодаря своему невежеству, — ты же, мудрец, собираясь лгать, всегда будешь лгать на один манер?

Гиппий. Да, п< мучится так, как ты говоришь.

Сок/ят, Ну а лжс!; является лжсг кэм во всем прочем, кроме числи, и не лжет, i« и-да си i ведет подсчет?

Гиппий. 11ст, клянусь Зевсом, лжет и в подсчете.

Сократ. Значит, мы допустим, Гиппий, что быва­ет лжс! ^ и и деле подсчета чисел?

Гиппий. Да, это так.

Сократ. 11о кто же это будет такой? Коль скоро он Х< )чет явиться лжецом, не должна ли ему по необходи­мости быть присуща и способность лгать, как ты это недавно признал? Если ты припоминаешь, согласно твоим же словам, человек, не способный лгать, вроде бы и не может оказания лжецом.

Гиппий, Д*, припоминаю, я так сказал.

Сократ. А разве не оказался ты недавно самым способным на ложь при подсчетах?

Гиппий. Да, скапал я т;жжс и это.

Сократ, Но, следовательно, ты и больше других способен говорить правду при вычислениях?

Гиппий. Конечно.

Сократ. Значит, один и тот же человек способен лгать и говорить правду при вычислениях? И таким человеком является тот, кто силен в подсчетах — зна-ТОК итого дела.

^ Гиппий. j(a.

Сократ. Так кто же иной, Гиппий, оказывается Лжецом при ik >дечетах, если не тот, кто в этом досто­ин и силен? ()п же является и способным, и он же — правдивым.

Гиппий. ;-)тс > < )ченид] ю.

Сократ. Нот ты и видишь, что правдивый человек и лжец — это и деле вычисления одно и то же, и пер-

218

вый из них ничуть не лучше второго. Ведь это один и тот же человек, и нет тут такой противоположнос­ти, как ты думал недавно.

Гиппий. В этом деле, как видно, нет.

Сократ. Хочешь, рассмотрим это для дел и иного рода?

Гиппий. Что ж, если тебе угодно.

Сократ. Ведь ты, конечно, сведущ и в геометрии?

Гиппий. Да, разумеется.

Сократ. Ну что ж, не так ли все обстоит и в геоме­трии? Разве не один и тот же человек способнее всех и на ложь и на правду относительно чертежей, а именно знаток геометрии?

Гиппий. Да, это так.

Сократ. А достойным человеком в этом деле яв-ляегся он или кто-то другой?

Гиппий. 11ет, именно он.

Сократ. Следовательно, достойный и мудрый гео­метр — способнейший из всех и на ложь и на правду? И уж если кто лжет относительно чертежей, это ведь будет он — тот, кто является достойным геометром? Ведь он же способен, а плохой геометр не способен лгать, а кто не способен лгать, тот не окажется лжецом, как мы уже согласились.

Гиппий. Это правда.

Сократ. Давай же рассмотрим и третьего знато­ка — астронома: ведь в этом искусстве ты считаешь себя еще более сведущим, чем в двух предыдущих, не так ли, Гиппий?

Гиппий. Да.

Сократ. Значит, и в астрономии дело обстоит та­ким же образом, как и там?

Гиппий. Похоже, что так.

Сократ. И в астрономии, следовательно, если кто вообще лжив, он-то и будет хорошим лжецом как зна­ток астрономии, раз он способен лгать; не способ­ный же — не сможет: ведь он невежда.

Гиппий. Это очевидно.

Сократ. Значит, и в области астрономии правди­вый человек и лжец будет одним и тем же.

Гиппий. Очевидно, да.

219

Сократ. Так вот, Гиппий, рассмотри таким же об­разом, бс:» оби! 1яков, все науки и убедись в том, что ни » од| к >й и:> них дело не обстоит иначе. Ты ведь вооб­ще мудрейший из всех людей в большей части ис­кусств: слыхал я однажды, как ты рассыпался у лавок на площади, похваляясь своей достойной зависти многомудростыо. Ты говорил, что, когда однажды прибыл в Олимпию, все твое тело было украшено из­делиями тпоих собстиснных рук, и прежде всего на­чал ты с' перстня, сказан, что это вещь твоей работы, поскольку п,1 владеешь искусством резьбы по камню; и другая печатка оказалась твоим изделием, а также скребок и ((иикомчикдля масла — будто ты сработал их сам; iKxroM ты сказал, что свои сандалии на ремнях ты собственноручно вырезал из кожи, а также скроил гной плащ и короткий хитон. Но что уж всем показа­лось весьма необычным и знаком высокой мудрости, так это твое заявление, будто ты сам сплел свой по­ясок для хитона, хотя такие пояса обычно носят бога­тые персы. Вдобавок ты заявил, что принес с собою поэмы, эпические стихи, трагедии и дифирамбы и много нестихотнорных, на разнообразный лад со-чинс! it 1ых речей. И i ю части тех искусств, о которых я только что говорил, ты явился превосходящим всех Остальных споим знанием, да и самым искусным в на-уне о ритмах и гармониях, а также в правописании; |ЦХ) же самое но многих других искусствах, насколь-ЮМогу я припомнить... Да! Я совсем было позабыл о твоей преискусной памяти: ты ведь считаешь себя в этом самым блистательным из людей. Возможно, я забыл и о многом другом. Однако я повторяю: попро­буй, бросив взгляд на свои собственные искусства — их ведь немало, — а также на умения других людей, гканать mi ic, найдешь ли ты, исходя из того, в чем мы г чх >Г« >й согласились, хоть одно, где бы правдивый че­ловек и лжец подвизались отдельно друг от друга и не были бы од! 1им и тем же лицом? Ищи это в любом ви­де мудрости, хитрости или как тебе это еще будет угодно назвать — не найдешь, мой друг! Ведь этого не бывает. А коли найдешь, скажи сам.

Гиппий. Да нет, Сократ, сейчас не найдусь, что сказать.

220

Сократ. Ну так не найдешься и впредь, как я пола­гаю. Если я прав, припомни, Гиппий, что вытекает из нашего рассуждения. >

Гиппий. Не очень-то я могу уразуметь, Сократ, о чем!: ты толкуешь. •?

Сократ. Быть может, именно сейчас ты забыл о своей изобретательной памяти: видно, ты считаешь, что это здесь неуместно. Но я напомню тебе: ты же знаешь, что ты сказал об Ахилле, будто он правдив, об Одиссее же, что он лжив и многолик. •>

Л/шшйДа. t

Сократ. Теперь же, как ты сам чувствуешь, выяви-' лось, что правдивый и лжец — это одно и то же лицо, так что если Одиссей был лжецом, то он же и выходит правдивым, а если Ахилл был правдивым, то он же оказывается лжецом, и эти мужи не различны между собой и не противоположны друг другу, но одина­ковы.

Гиппий. Ну, Сократ, вечно ты сплетаешь какие-то странные рассуждения и, выбирая в них самое труд­ное, цепляешься к мелочам, а не опровергаешь в целом положение, о котором идет речь. Вот и сейчас, если же­лаешь, я приведу тебе достаточно веское доказательст­во, подкрепленное множеством доводов, в пользу того, что Гомер изобразил Ахилла как человека лучшего, чем Одиссей: он не умеет лгать, Одиссей же — хитер, без конца лжет и как человек гораздо хуже, чем Ахилл. Если же хочешь, противопоставь свою речь моей и докажи, что Одиссей более достойный человек, чем Ахилл; тог­да все вокруг скорее поймут, кто из нас двоих красно­речивей.

Сократ. Гипний, я ведь не сражаюсь с тобой и не оспариваю того, что ты мудрее меня; но по всегдаш­ней своей привычке я, когда кто что-либо говорит, стараюсь вдуматься в это, особенно если говорящий кажется мне мудрецом; стремясь понять, что он гово­рит, я исследую, пересматриваю и сопоставляю его слова с целью познания. Если же говорящий кажется мне невеждой, я не переспрашиваю его, и нет мне де­ла до того, что он говорит. Из этого ты поймешь, ка­ких людей я считаю мудрыми. Ты увидишь, что я бы-

221

ваю очень дотошен в отношении речей подобного человека и пыснрашиваю его, чтобы извлечь таким Обрй:к >м полезное знание. Вот и теперь, слушая тебя, МОДумал насчет прочтенных тобою недавно сти-ЯвЖ которые должны были показать, что Ахилл по­рицает Одиссея как пустого бахвала (если только ты верно это толкуешь): странно, но мне кажется, что как раз изворотливый Одиссей всегда правдив, Ахилл же н:ии>ротлив — и твоем понимании: ведь именно он лжет. 11|>ои:шсся сперва те слова, которые ты недавно npiiiuvi:

И90 не менее врат Аида мне тот ненавистен, 1 Кто на сердце таит одно, говорит же другое,

(Илиада IX 312—313, пер.Вл. Соловьева)

ОН немного погодя заявляет, что Одиссею и Агамем­нону его не убедить и что он не намерен оставаться у Трои, но

^ Завтра, принесши Зевесу и всем небожителям жертвы, Я корабли наружу и спущу их ни волны морские. йсам ломаешь и есмл 9о этого есть тебе дело, fitHO e чцмй тыуМшиь, как рыбным они Геллеспонтом 10М» т tin/там побтут под ударами сильными весел. ttMt ФчипппбмпмЛанье даст мне земли колсбатель, I НфвГПЮ! уж 01Н* ч ирчоуду (I мою плодородную Фтию.

(Шиада IX 357—363, пер. В. В. Вересаева)

А еще pa 11 ьше, браня Агамемнона, он говорил: •

^ Е9у теперь же во Фтию! Гораздо приятней вернуться

* Нл кораблях изогнутых домой. Посрамленный тобою, Нв собираюсь тебе умножать здесь богатств и запасов¹.

(Илиада 1169—171, пер. В. В. Вересаева)

* И, сказав это в первый раз перед лицом всего вой­ска, • затем в кругу своих друзей, он, как это стано-нигея ясным, не делает никаких приготовлений к от-Ш1МТИЮ домой и даже попыток спустить корабли на ИЩу, иыраэмв тем самым великолепнейшее прене-

брежение к необходимости говорить правду. Так вот, Гиппий, я с самого начала спрашивал тебя, пото­му что недоумевал, который из этих двух мужей изо­бражен у поэта достойнейшим, и считал, что оба они в высшей степени достойные люди и трудно различить, кто из них лучше в правде и лжи и в лю­бой способности: ведь оба они во всем этом чрезвы­чайно между собою сходны.

Гиппий. Твой взгляд неверен, Сократ: ведь Ахилл лжет, как это очевидно, не умышленно, но невольно; он вынужден остаться из-за бедственного положе­ния своего войска, чтобы ему помочь. Одиссей же лжет добровольно и с умыслом.

Сократ. Ты вводишь меня в заблуждение, Гиппий, беря тем самым пример с Одиссея.

Гиппий. Вот уж 11ет, Сократ; скажи, в чем и ради чего я тебя обманываю?

Сократ. И том, что уверяешь, будто Ахилл лжет без умысла — это он-то, завзятый обманщик, столь нацеленный на похвальбу (как его изобразил Го­мер), что оказывается гораздо более ловким, чем Одиссей, от которого он легко утаивает свое хвас­товство; он осмеливается прямо противоречить са­мому себе, а Одиссею это и невдомек. По крайней мере слова Одиссея, обращенные к Ахиллу, ничем не выдают понимания Ахилловой лжи.

Гиппий. Что ты имеешь в виду, Сократ?

Сократ. Разве тебе не известно, что после разго­вора с Одиссеем, когда он уверял, что намерен от­плыть на заре, Аяксу он сообщает совсем другое, во­все не подтверждая, что собирается отплывать?

Гиппий. В каком это месте?

Сократ. А там, где он говорит: ;

^ Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше,

с Чем крепкодушным Приамом рожденный божественньш Гектор ч •

К нашему стану придет и к черным судам Мирмидонским,

Смерть аргивянам неся и огнем корабли истребляя.

^ Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким,

Думаю, Гектор от боя удержится, как ни желал бы.

•ник; (Илиада IX 650—б55,пер.В. В. Вересаева)

••'' Так неужели же ТЬг, Гиппий, считаешь сына Фети­ды и воспитанника премудрого Хирона настолько лишенным памяти, что, лишь недавно жестоко вы­бранив лицемеров, он теперь Одиссею говорит, буд­то намерен отплыть, Аяксу же — что он остается, и все это — словно без умысла и вовсе не потому, что он считает Одиссея простаком, а себя — далеко пре­восходящим его но пссх этих штуках, в кознях и лжи?

Гнпнпи. Нет, Сократ, я так не думаю: здесь, пере­убежденный, он простодушно говорит Аяксу не сов­сем то, что до того гонорил Одиссею. А вот Одиссей и принду и ложь произносит исегда с умыслом.

Сократ. Выходит, Одиссей — человек более до­стойный, чем Ахилл.

Гиппий. I ty уж нет, Сократ, отнюдь.

Сократ. Как же так? Разве не выяснилось недавно, что добровольно лгущие лучше, чем обманывающие невольно?

Гиппий. Но каким же образом, Сократ, доброволь­ные нечестивцы, злоумышленники и преступники могут быть достойнее невольных? Ведь этим послед­ним оказывается обычно большое снисхождение, коль скоро они учинят какое-то зло — несправедли­вость или ложь — по неведению? Да и законы куда более суровые существуют для сознательных пре­ступников и лжецов, чем для невольных.

Сократ. Вот видишь, Гиппий, я говорю правду, когда утверждаю, что бываю очень назойлив, рас­спрашивая мудрецов. Это, смею сказать, единствен­ное мое достоинство, ведь прочие мои качества ни­чего не стоят. По существу вопроса я обычно ко­леблюсь, не зная, как оно обстоит на самом деле. Об этом достаточно свидетельствует то, что когда я оказываюсь лицом к лицу с кем-либо из вас, про­славленных мудростью, свидетели которой — все эллины, то кажется, будто я круглый неуч: ведь я ре­шительно ни в чем с вами, скажем прямо, не согла­шаюсь, а какое может быть более сильное доказа­тельство невежества, чем расходиться в мнениях с мудрыми мужами? Но есть у меня и чудесное пре-

224

имущество, которое меня выручает: я не стыжусь учиться, я выспрашиваю и выведываю и питаю ве­ликую благодарность к тому, кто мне отвечает, и никто не бывает у меня этой благодарностью обой­ден. Вдобавок я никогда не отрицал, что был чему-то научен, и не делал вид, будто это мое собствен­ное изобретение; наоборот, я всегда прославляю своего учителя как мудреца и объявляю во всеуслы­шание, чему я от него научился. Вот и сейчас я не со­гласен с тем, что ты утверждаешь, и весьма сильно расхожусь с тобою во мнении. Я отлично понимаю, что дело тут во мне самом, ибо я таков, каков я есть, говорю это без всяких преувеличений. Ведь мое представление, Гиппий, прямо противоположно твоему: те, кто вредят людям, чинят несправедли-жкть, лгут, обманывают и совершают проступки по своей ноле, а не Ое:» умысла, — люди более достой­ные, чем тс, кт() не с- i г( > се жершает невольно. Правда, иногда у меня возникает противоположное мнение и я блуждаю вокруг да около, видимо по неведению, но вот сейчас на меня сошло как бы наитие, и мне представляется, что люди, добровольно совершаю­щие какие-либо проступки, лучше, чем те, кто вер­шат их невольно. Виню же я в этом своем состоя­нии наши прежние рассуждения, из-за которых мне теперь кажется, что люди, совершающие все это не­вольно, хуже тех, кто действуют добровольно. Так уж будь столь любезен и не откажи исцелить мою душу; ибо, искоренив невежество моей души, ты со­творишь мне гораздо большее благо, чем если бы ты излечил болеть моего тела. Но если ты собира­ешься произнести длинную речь, предупреждаю тебя — ты меня не исцелишь, ибо я за нею не усле­жу; если же ты, как перед этим, захочешь отвечать на мои вопросы, ты великую принесешь мне пользу, себе же, я полагаю, не повредишь. Честно говоря, должен я обратиться и к тебе, сын Апеманта: ведь это ты подвигнул меня на беседу с Гиппием; и те­перь, если Гиппий не пожелает мне отвечать, засту­пись перед ним за меня.

Евдик. Но, Сократ, я думаю, что Гиппий не нуждает-

8 Античность

225

ся в плиси просьбе: ведь его прежние слова не имели такого смысла, наоборот, он заявил, что не собирает­ся уюк >| шться от чьих бы то ни было вопросов. Послу-inai'i, I'm n шй! Разве не так ты сказал?

Гчппий. Да, именно так. Но, Евдик, ведь Сократ всегда мутит воду при рассуждениях вроде какого-то злоумышленника.

Сократ. Достойнейший Гипиий! Я делаю это без умысла — ведь тогда Г>ы я был мудр и искусен по смыслу твоих утисрждспмй — и невольно, так что будь ко мне снисходителен: ведь ты говоришь, что к невольному злоумышленнику надо иметь снис­хождение.

Ввдик. Да, ни в коем случае не поступай иначе, Гиппий, но и ради нас и ради подтверждения своих прежних ело» отвечай на вопросы Сократа.

/ 'unnuU. >l и буду отвечать, раз ты просишь. Спра-шиний же, что тебе угодно.

Сократ. Я горячо желаю, Гиппий, рассмотреть то, что было сейчас сказано: кто достойнее — те, кто со­вершают проступки добровольно или невольно? И я думаю, что к этому рассмотрению правильнее всего приступить так... Отвечай же: называешь ли ты како­го-либо бесупи хорошим?

lunnuU, Да, конечно.

Сократ, Или же скверным?

Гиппий, Лл

Сократ. Значит, бегущий хорошо — хороший бе­гун, а бегущий плохо — плохой?

Гиппий. ra.

Сократ. И значит, бегущий медленно бежит пло­хо, а бегущий быстро — хорошо?

Гиппий. Да.

Сократ. Следовательно, в беге и в умении бегать быстрой — это благо, а медлительность — зло?

I'utmiiii. Как же иначе?

CoKfxim. 'Гак лучшим бегуном будет тот, кто бежит мсдлс!п ю с умыслом или невольно? ;

Гиппий. Тот, кто с умыслом. .<..

Сократ. А разве бежать не значит что-то делать? ••-.

Гиппий. Конечно, значит. ,и,

226

Сократ. А если делать, то и совершать? Гиппий. Да.

Сократ. Следовательно, тот, кто скверно бежит, совершает в беге дурное и постыдное дело? Гиппий. Конечно, дурное. Как же иначе? Сократ. А тот, кто бежит медленно, бежит скверно?

Сократ. Значит, хороший бегун совершает это скверное и постыдное дело добровольно, а дур­ной — невольно?

Гиппий. Похоже, что так.

Сократ. Следовательно, в беге хуже тот, кто со­вершает скверное дело невольно, чем тот, кто вер­шит его добровольно?

Гиппий. В беге — да.

Сократ. Л как же в борьбе? Кто будет лучший борец: тот, кто падает с умыслом, или тот, кто не­вольно?

Гиппий. 1 1охоже, тот, кто с умыслом. и*

Сократ. А что в борьбе хуже и i к >с тыд) iee — упасть или повергнуть противника? ш

Гиппий. Упасть.

Сократ. И в борьбе, следовательно, тот, кто доб­ровольно совершает дурное и постыдное дело, явля­ется лучшим борцом, чем тот, кто это вершит не­вольно.

Гиппий. Похоже, что так.

Сократ. А как же в любом другом телесном заня­тии? Разве тот, кто крепче телом, не может выпол­нять оба дела — дело сильного и дело слабого, то, что постыдно, и то, что прекрасно? И когда совершается что-то постыдное для тела, тот, кто покрепче телом, совершает это добровольно, а тот, кто хил, — не­вольно?

Гиппий. Как будто и в отношении силы дело об­стоит таким образом.

Сократ. Ну а насчет благообразия как обстоит де­ло, Гиппий? Разве не так, что более красивому телу свойственно добровольно принимать постыдные и безобразные обличья, более же безобразному — не­вольно? Или ты думаешь иначе?

227

Гиппий, Нет, именно так.

( .'oKpatn. Следовательно, умышленное безобразие следует приписать достоинству тела, а невольное — ci't) пороку!*

Гиппий. Это очевидно.

Сократ. А что ты скажешь относительно гол оса? Какой голос ты назовешь лучшим — фальшивящий умышленно или пеиолыю?

Гчипин. Умышленно.

Сократ, А более негодным — тот, что фальшивит

Ну а что бы ты предпочел иметь — хоро­шее или не1ч>дп<>с?

Гиппий. Хорошее.

Сократ. 'Гак ты предпочел бы иметь ноги, хрома­ющие нарочно или же поневоле?

^ Гиппий Нарочно.

Сократ. А хромота — разве это не безобразный порок?

Гиппий. Да.

Сократ. \ 1ойдсм дальше: подслеповатость — раз-М его не порок глаз?

Гннпий, Да.

Cotfpaw, Какие же ты предпочел бы иметь и каки­ми подминаться гла.чими — теми, что умышленно щурнк и и коогг или же ппюлыю?

Гиппий. Теми, что умышленно.

Сократ. Значит, ты считаешь лучшим для себя добровольно совершаемое зло, а не то, что вершится невольно?

Гиппий. Да, если это зло такого рода.

Сократ. Но разве все органы чувств — уши, нозд­ри, рог и другие — не подчинены одному и тому же опргук пению, гласящему, что те из них, кои невольно нерп i.i i :»ло, нежелательны, ибо они порочны, те же, что першат его добровольно, желанны, ибо они доб­ре ггпы?

Гиппий. Мне кажется, это так.

Сократ. Ну а какими орудиями лучше действо­вать — теми, с помощью которых можно добровольно

228

I

действовать дурно, или теми, которые толкают на дур­ное поневоле? Например, какое кормило лучше — то, которым приходится дурно править поневоле, или то, с помощью которого неверное направление избирает­ся добровольно?

Гиппий. То, с помощью которого это делается до­бровольно.

Сократ. И разве не так же точно обстоит дело с лу­ком и лирой, с флейтами и со всем остальным?

Гиппий. Ты говоришь правду.

Сократ. Ну а что касается норова лошади — будет ли он лучше, если кто из-за него станет скверно на­ездничать добровольно или же поневоле?

Гиппий. Если добровольно.

Сократ. Значит, такой iюров лошади лучше.

^ Гиппий. )\л.

Сократ. Значит, f лошадью менее норовистой ты дела, заииопцне от ее норова, будешь добровольно совершать дурно, а с лошадью более норовистой — поневоле?

Гиппий. Конечно же.

Сократ. Не так же ли обстоит дело и с нравом со­бак и всех прочих животных?

Гиппий. Так.

Сократ. Ну а у человека — например, у стрелка — какая душа кажется тебе достойнее — та, что добро­вольно не попадает в цель, или та, что невольно?

Гиппий. Та, что не попадает в цель добровольно.

Сократ. Значит, такая душа лучше в стрелковом деле?

Гиппий. Да.

Сократ. А душа, промахивающаяся невольно, ху­же той, что делает это добровольно?

Гиппий. В стрелковом деле — да.

Сократ. А во врачебном? Разве душа, доброволь­но причиняющая телу зло, не более сведуща в искус­стве врачевания?

Гиппий. Да, более.

Сократ. Значит, такая душа более искусна, чем та, что не сведуща?

Гиппий. Да, более искусна.

229

Сокренп. Ну а если душа весьма искушена в игре на кифаре it i|vieftre и во всех других искусствах и науках,

•it > ра: ни и, что искушена в них больше, не доброволь­но погрешает в этом, совершая дурное и постыдное,

•а та, что менее искушена, разве не совершает это не­вольно?

Гиппий. Очевидно.

Сократ. Итак, мы бы, конечно, предпочли, чтобы рабы наши имели души, добровольно погрешающие и исршащпе uk >, а не невольно, ибо души эти более иску­шены и I и >д( и >i )ых делах

Сок/чип ' Гго же, a co6crnei u iyio спою душу разве не желали (>ы мы иметь самую лучшую?

Лшшш.Да.

CohfHiin. И значит, лучше будет, если она добро­вольно будет совершать зло и погрешать, а не не­вольно?

Гиппий. Однако чудно бы это было, Сократ, если

• < бы добровольные злодеи оказались лучшими людь­ми, чем невольные.

Сократ. I То это вытекает из сказанного.

Гиппий, 1 1 о- моему, это неверно.

Сократ. А я думаю, Гиппий, что и тебе это кажет-СЛ верным, Отметь же мне снова: справедливость не 41№ ли некая способность или знание или то и дру-

•^ JJJH имеете? Ведь необходимо, чтобы она была чем-то

Гиппий. №.

t¹' Сократ. А ведь если справедливость — это спо-« СОбность души, то более способная душа будет и бо­лее справедливой: такая душа, милейший, оказалась у нас достойнее.

Гнппий.)\л, оказалась.

Сократ. 1 1у а если справедливость есть знание? Раз-М бшсе мудрая душа — не более справедливая, а более невсжестпс! п ш — не менее справедливая?

'Гиппи(1. :• Vi'o так.

Сократ. I ly а если справедливость — и то и дру­гое? Ранне i ic так обстоит дело, что, обладая и знани­ем и сп< и < )б| юстью, душа бывает более справедли-

230

вой, невежественная же душа — менее? Ведь это же неизбежно.

Гиппий. Да, очевидно.

Сократ. Так ведь душа более способная и мудрая оказывается лучшей и более способной совершать и то и другое — прекрасное и постыдное — в любом деле?

Гиппий. Да.

Сократ. Следовательно, когда она совершает не­что постыдное, она делает это добровольно, с помо­щью способности и искусства? А последние, по-ви­димому, присущи справедливости — оба или каждое порознь?

Гиппий. Похоже, что так.

Сократ. Ведь чинить несправедливость — значит поступать плохо, а не чинить ее — хорошо?

Сократ. Итак, более способная и достойная душа, когда она чинит несирансдлшикть, чинит ее добро­вольно, а недостойная душа — невольно?

Гиппий. Это очевидно.

Сократ. И достойный человек — это тот, кто име­ет достойную душу, скверный же человек имеет душу недостойную?

Гиппий.^.

Сократ. Итак, достойному человеку свойственно чинить несправедливость добровольно, а недостой­ному — невольно, коль скоро достойный человек имеет достойную душу?

Гиппий. Да псдь он же ее имеет.

Сократ. Следовательно, Гипиий, тот, кто добро­вольно погрешает и чинит постыдную несправедли­вость — если только такой человек существует, — бу­дет не кем иным, как человеком достойным.

Гиппий. Трудно мне, Сократ, согласиться с тобою в этом.

Сократ. Да я и сам с собой здесь не согласен, Гип­пий, но все же это с необходимостью вытекает из нашего рассуждения. Однако, как я говорил раньше, я блуждаю в этом вопросе вокруг да около и никогда не имею одинакового мнения на этот счет. Правда,

231

неудивительно, что я или другой какой-либо обыч­ный человек здесь находимся в заблуждении. Но уж если вы, мудрецы, станете тут блуждать, это и для нас ужасно, раз мы даже с вашей помощью не можем из­бавиться от ошибки.

^ АРИСТОТЕЛЬ О СОКРАТЕ

«ПОЛИТИКА»

^; ' if. :

Книга вторая

(I) <...> И что лучше для стремящегося к наилуч­шему устройству государства: чтобы граждане име­ли сообща по возможности всё или одно имели со­обща, а другое — нет? Ведь можно представить общ­ность детей, жен, имущества, как это мы находим и «Государстве» Платона, где, по утверждению Со­крата, и дети, и жены, и собственность должны быть общими, KaKofi порядок предпочтительнее: тот ли, который гущестиуст теперь, или же тот, который предписан н •Государстве»!'

J. Что касается <><>щ|ккти жен у всех, то эта тео­рия встречает много различного рода затрудне­ний, да и то основание, которое приводит Сократ в защиту такого закона, по-видимому, не вытекает из хода его рассуждений. Сверх того, положение это не может быть согласовано и с той конечной це­лью, осуществление которой он, поскольку это сле­дует n:i его слов, считает необходимым для государ­ства. Л как точнее понять высказываемое им сужде­ние, на этот счет не дано никаких определенных указаний. Я имею в виду мысль Сократа: лучше все­го дли всякого государства, чтобы оно по мере воз­можности представляло собой единство; эту имен­но предпосылку Сократ ставит в основу своего по­ложения^* '.? ;

232

I

4. Ясно, что государство при постоянно усили­вающемся единстве перестанет быть государством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством. Если же оно стремится к единст­ву, то в таком случае из государства образуется семья, а из семьи — отдельный человек: семья, как всякий согласится, отличается большим единством, нежели государство, а один человек — нежели семья. Таким образом, если бы кто-нибудь и оказался в состоя­нии осуществить это, то все же этого не следовало бы делать, так как он тогда уничтожил бы государство. Далее, в состав государства не только входят отдель­ные многочисленные люди, но они еще и различа­ются между собой по своим качествам (eidei), ведь элементы, образующие государство, не могут быть одинаковы. Государство — не то же, что военный союз: в военном союзе имеет значение лишь коли­чество членом, х(ггя бы псе они были тождественны­ми по качествам; такой союз ведь составляется в це­лях оказания помощи и напоминает собой весы, в которых перетягивает та чаша, которая i сгружена больше.

5. Точно так же государство будет отличаться и со­племенного союза, если допустить, что составляю­щие его люди, как бы многочисленны они ни были, живут не отдельно по своим селениям, но так, как, на­пример, живут аркадяне. То, из чего составляется единство, заключает в себе различие по качеству. По­этому, как об этом ранее сказано в «Этике», принцип взаимного воздаяния является спасительным для го­сударств; этот принцип должен существовать в отно­шениях между свободными и равными, так как они не могут все властвовать одновременно, но либо по году, либо в каком-нибудь ином порядке, либо вооб­ще периодически. Таким образом оказывается, что правят все, как если бы сапожники и плотники стали меняться своими ремеслами и одни и те же ремес­ленники не оставались бы постоянно сапожниками и плотниками.

6. Но так как... такой порядок оказывается более совершенным и в приложении к государственному

233

общению, и, очспидно, было бы лучше, если бы пра­вили, нисколько это возможно, одни и те же люди. Нрнд ли, однако, это возможно осуществить во всех бс i исключения случаях: с одной стороны, все по и | > 111 юдс своей равны, с другой — и справедливость т| нч >ует, чтобы в управлении — есть ли управление нечто хорошее или плохое — все принимали учас­тие. При таком порядке получается некоторое подо­бие того, что р.тмыг уступают но очереди свое мес­то раипым, iv.ik п\ ню они подобии друг другу и по­мимо ранги, им и<> lui.uTii; одни иластвуют, другие подчини к >и и, и< ю-к | к дно с-1.n [опись как бы други­ми, При i.ikom яа порядке относительно должнос­тей раяныг люди нанимают не одни и те же долж­ности.

7. Из ска: ia 111 юго ясно, что государство не может быть по сноси i фироде до такой степени единым, как того требуй л¹1 [екоторые; и то, что для государств вы-станляется как высшее благо, ведет к их уничтоже­нию, хотя благо, присущее каждой вещи, служит к ее coxpai 1ению. Можно и другим способом доказать, что стремление сделать государство чрезмерно единым не иилнстся чем-то лучшим: семья — нечто более са-Mi »д< миюющее, нежели отдельный человек, государст­во игжсли семья, а осуществляется государство и том случае, когда МИОЖССТ1Ю, объединенное госу-дирстпом и с щ||о целое, будет самодовлеющим. И если более самодовлеющее сосгоянис предпочтительнее, то и меньшая степень единства предпочтительнее, чем ббльшая.

8. По если даже согласиться с тем, что высшим бл;м ом общения оказывается его единство, доведен-Ц| ><• до крайних пределов, все равно о таком единст-нс не- будет свидетельствовать положение, когда все им< < те будут говорить: «Это мое» и «Это не мое», тог-ди iu к имс! к к) :-»то Сократ считает признаком совер­шенного еди! 1ства гскударства. На самом деле [выра­жение) «все» двусмысленно. Если [понимать выраже­ние «псе» в смысле) «каждый в отдельности», тогда, пожалуй, то, осуществление чего желает видеть Со­крат, будет достигнуто скорее; каждый, имея в виду

234

одного и того же сына или одну и ту же женщину, бу­дет говорить: «Это мой сын», «Это моя жена», и точно также он будет рассуждать о собственности и о каж­дом предмете вообще.

9- Но в действительности имеющие общих жен и детей уже не будут говорить «Это мое», а каждый из них скажет: «Это наше»; точно так же и собствен­ность все будут считать своей, общей, а не принадле­жащей каждому в отдельности. Таким образом, вы­ражение «все» явно заключает в себе некоторое лож­ное заключение: такие слова, как «все», «оба», «чет», «нечет», вследствие их двусмысленности и в рассуж­дениях ведут к спорным умозаключениям. Поэтому если все будут говорить одинаково, то в одном смыс­ле это хотя хорошо, но неосуществимо, а в другом смысле никоим образом не говорило бы о едино­мыслии.

10. Сверх того, утнсрждс! ше Сократа заключает в себе и другую отрицательную сторону. К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота. Люди забо­тятся всего более о том, что принадлежит лично им; менее заботятся они о том, что является общим, или заботятся в той мере, в какой это касается каж­дого. Помимо всего прочего, люди проявляют не­брежность в расчете на заботу со стороны другого, как это бывает с домашней прислугой: большое чис­ло слуг иной раз служит хуже, чем если бы слуг было меньше.

11. У каждого гражданина будет тысяча сыновей, и они будут считаться сыновьями, и будут сыновья­ми не каждого в отдельности, но любой в одинако­вой степени будет сыном любого, так что все одина­ково будут пренебрегать отцами. Далее, при таком положении дел каждый будет говорить «мой» о бла­годенствующем или бедствующем гражданине бе­зотносительно к тому, сколько таких граждан будет, например, скажут: «Этот мой» или «Этот такого-то», называя таким образом каждого из тысячи или сколько бы ни было граждан в государстве, да к тому же еще и сомневаясь. Ведь неизвестно будет, от кого

235

то или иное дитя родилось и осталось ли оно жить после рождении.

12. И каком же смысле лучше употреблять выра­жение «мое» но отношению к каждому объекту — от­носить ли это выражение безразлично к двум тыся­чам или десяти тысячам объектов или пользоваться им скорее в том значении, в каком «мое» понимается в современных государствах? Теперь одного и того же один на(минет своим сыном, другой — своим братом, третий - - двоюродным братом или каким-либо иным родственником или но кровному родст­ву, или но свойству, тачали с ним самим, затем с его близкими; сверх того, один другого называет фрато-DOM или филетом. Ведь лучше быть двоюродным бритом в собственном смысле, чем сыном в таком Смысле,

/ J. Как бы то ни было, невозможно было бы из­бежать тех случаев, когда некоторые граждане стали бы все-таки признавать тех или иных своими бра­тьями, детьми, отцами, матерями: физическое сход­ство, существующее между детьми и родителями, неизбежно послужило бы им взаимным доказа­тельством действительного родства. Так бывает и по словим некоторых нанимающихся землеописа­нием Н верхней Линии у некоторых племен суще­ствует общность жен, а новорожденные распреде­ляются между родителями на основании сходств. Даже у некоторых животных, например у лошадей и коров, самки родят детенышей, очень похожих на их производителей; для примера можно со­слаться на фарсальскую кобылицу по кличке Спра­ведливая.

lСверх того, тем, кто проектирует подобную общность, трудно устранить такого рода неприят­ности, как оскорбления действием, умышленные и неумышленные убийства, драки, перебранки; а все это является нечестивым по отношению к отцам, матерям и близким родственникам, не то что по от­ношению к далеким людям. Между тем все это неиз­бежно случается, чаще в том случае, когда не знаешь своих близких, чем когда знаешь их; в случае если

236

J

знаешь, можно по крайней мере искупить содеян­ное установленными искупительными обрядами, а когда не знаешь, не можешь.

15- Нелепо также и то, что в задуманной общнос­ти сыновей исключается лишь плотское сожитель­ство между любящими, самой же любви преград не ставится, равно как допускаются между отцом и сы­ном или между братьями такие отношения, которые являются наиболее неподобающими, хотя бы они основывались исключительно на любовном чувстве. Нелепо было бы исключать плотское общение по той только причине, что при нем наслаждение до­стигает наивысшей степени, и не придавать значе­ния тому, что речь идет об отце и сыне или о брать­ях. Кажется, впрочем, что общность жен и детей под­ходила бы более земледельцам, нежели стражам: при общности детей и жен дружественные чувства будут менее разниты, а :-»тим и должны отличаться подвластные люди, чтобы быть послушными, а не бунтовщиками.

16. Вообще задуманный закон неизбежно ведет к результату, противоположному тому, какой надле­жит иметь законам, правильно установленным, и ради какого Сократ и считает нужным установить именно такое положение женщин и детей. Мы же полагаем, что дружелюбные отношения — величайшее благо для государств (ведь при наличии этих отношений менее всего возможны раздоры), да и Сократ всего бо­лее восхваляет единение государства, а это единение, как он сам, по-видимому, угеерждает, является резуль­татом дружелюбных отношений (об этом, как извест­но, говорит в своей речи о любви Аристофан, а имен­но, что любящие вследствие своей сильной любви стремятся к срастанию, стремятся из двух существ стать одним).

1 7. Таким образом, тут оба существа или одно из них неизбежно приносят себя в жертву; в государстве же проектируемая общность привела бы к созданию дружбы разбавленной, и сын отца и отец сына мог бы называть своим. И подобно тому, как небольшая доза сладкого, будучи смешана с большим количеством

237

воды, делает самую примесь неощутимой на вкус, так точно 6ынаст и с взаимной привязанностью, когда она i ущсстпует только по названию; а при задуман-i к >м п >сударственном строе сын об отце, отец о сыне, брат о братьях будут, конечно, заботиться менее все­го. Люди ведь всего более заботятся о том и любят, во-первых, то, что им принадлежит, и, во-вторых, то, что им дорого; по ни того, ни другого невозможно пред­положить среди людей, имеющих такое государст-iic-HiKM уетропстно,

1,ч \\ и попроще о исрснодс новорожденныхде-тгп и i < i к ik шин земледельце» и ремесленников в со-ок пик . 11 ).1жеЙ и обратно много путаницы. Каким oop.i и >м i >удет осуществляться этот перевод? Даю-|циг п ik |>< мешающие лица должны будут знать, ко­му k.i i- п х детей они дают. При этом неизбежно в еще большей степени будет проявляться то, о чем было сказано ранее, именно бесчинства, ссоры, убийства; ведь переданные в другое сословие не станут назы­вать стражей своими братьями, детьми, отцами, ма­терями, также и находящиеся среди стражей не бу­дут так называть остальных граждан; выйдет то, что перестанут остерегаться совершать такие проступ­ки, недопустимые но отношению к родственникам. Итак, ют наши соображения насчет общности детей

И Ж€Н>

•тг к

X*

ПЛАТОН

Платон (427—М7 до н. э.) — древнегреческий фило­соф один из великих мыслителей античности, родона­чальник идеализма. По происхождению Платон при­надлежал к знатному афинскому роду. Настоящее имя философа, которое ему дали при рождении, — Арис-токл. Платон (от platos — ширина, широта) — это про­звище, которое он ik у|учил :*а широкие плечи и креп­кое телосложение. 11одрушй ис|х'ии, прозвище связано с широким лбом философа.

Начальное образование Платон, подобно другим афинским детям, получил в школе, в молодые годы увле­кался живописью и поэзией, сочинял дифирамбы и тра­гедии. Значительное влияние на его поэтические заня­тия оказало творчество знаменитого комедиографа из Сицилии пифагорейца Эпихарма (VI—V вв. до н. э.). Со­хранилось 25 эпиграмм, приписываемых Платону.

Источники сообщают, что одна из трагедий моло­дого Платона уже репетировалась для постановки на сцене, когда перед Дионисовым театром он стал сви­детелем одной из уличных бесед «самого мудрого эл­лина», знаменитого философа Сократа. Под сильным впечатлением от этой встречи 11латон отказался от прежних занятий, сжег свои поэтические произведе­ния, примкнул к Сократу и стал одним из его ревност­ных слушателей и учеников. Как истинно поэтичес­кая натура, — а таковой он, несомненно, оставался и после отказа от стихотворчества, — Платон воспел сожжение своих поэтических творений прекрасной поэтической строчкой:

т">•: ^ Бог огня, поспеши: ты надобен нынче Платону!

239

Встреча с Сократом произошла в 407 г. до н. э. Платону тогда было 20 лет. С этого времени и вплоть до казни Сократа в 399 г. до н. э. Платон находится в числе его постоянных собеседников и преданных друзей. Вместе с учителем Платон ходил по афин­ским улицам, постигая секреты «майовтики» — науки отыскания истины. Сократ высоко ценил его способ­ности, называл юношу своим лебедем. Сохранилось предание о том, что накануне их первой встречи фи­лософу приснился лебедь, который, посидев у него на груди, с прекрасным пением взлетел ввысь. Сократ был уверен, что именно Платон достойно продол­жит его дело.

Уже ко времени встречи с Сократом Платон был, видимо, знаком с ведущими течениями тогдашней философской и политической мысли, с воззрениями Гераклита, пифагорейцев, италийских философов, софистов. Первым его учителем философии счита­ется афинянин Кратил, именем которого назван один из платоновских диалогов. Тем не менее фило­софствованию Платон научился именно в сократов­ских беседах, и кружок Сократа — его подлинные университеты.

Философское образование Платона, начавшееся до его встречи с Сократом, продолжалось и после каз! ш учителя. Но Сократ не просто один из тех мыс­лителей, кто повлиял на формирование взглядов Платона. Влияние Сократа было существенным и ре­шающим. Все творчество Платона пронизано сокра­товским стилем поисков истины, сократовской ма­нерой философствования, сократовским понимани­ем смысла и роли философии в человеческой жизни, постоянной ориентацией на воплощенный в Сокра­те масштабный облик человека, гражданина, фило­софа.

В 399 г. до н. э. Сократ выпил по приговору суда ча­шу цикуты, и Платон лишился нравственной опоры. Он покинул Афины и путешествовал в течение 12 лет, посетив за это время Египет, африканскую Кирену, Южную Италию и Сицилию.

В Египте Платон был принят жрецами в Гелиопо-

240

ле и имел с ними беседы. В Кирене он общался с из­вестным математиком Феодором. В Южной Италии он встретился с пифагорейцами и обстоятельно оз­накомился с их воззрениями в области философии, политики, математики, механики и других наук. Здесь он подружился с выдающимся пифагорейцем Архитом из Тарента — центра тогдашнего пифаго­рейства. Архит был известным политиком, филосо­фом, ученым.

После южной Италии Платон посетил Сицилию, где был принят при дворе сиракузского тирана Дио­нисия Старшего. Сиракузы были одним из крупных культурных центров эллинского мира, и Платон, по оценке его биографов, с большой пользой для се­бя познакомился в Сиракузах с творчеством поэтов Софрона и Эпихарма. Дружеские отношения сложи­лись у Платона с молодым аристократом Дионом, шурином тирана.

В Сиракузах 11латон застал обычную для тирани­ческих порядков обстановку интриг, страха, наси­лий, вакханалию обжорства, пьянства и разврата. Критика Платоном пороков тирании и его мысли о справедливом государственном строе нашли оп­ределенный отклик в душе Диона, который, вероят­но, руководствовался при этом не только абстракт­но-идейными мотивами, но и реальными политиче­скими соображениями, в частности возможностями использовать Платона против Дионисия в борьбе за власть.

Дионисий, ловкий и умелый политик, властвовав­ший в Сиракузах ЗН лет, с подозрением относился к Платону и его дружбе с Дно! юм. 11латон к тому же не скрывал своих антитиранических устремлений.

Взаимоотношения философа с тираном обост­рились. Диоген Лаэртский (III, 19) пишет: «Платон его оскорбил своими рассуждениями о тираничес­кой власти, сказав, что не все то к лучшему, что на пользу лишь тирану, если тиран не отличается доб­родетелью. «Ты болтаешь, как старик», — в гневе ска­зал ему Дионисий; «А ты как тиран», — ответил Пла­тон».

^ 241

За это Платом чуть не поплатился жизнью, но благодаря уговорам Диона и Аристомена Диони­сий отказался от намерения казнить Платона, но выдал его спартанцу Поллиду, чтобы последний продал философа в рабство где-то вне пределов Сиракуз.

Полл ид, по сохранившимся сведениям, увез Пла­тона па остров Эгииу и нывсл его на продажу. Когда стало нзнегшо, что Платон афинянин, над ним

^ IlllOllh IMIUiniil уГрОМ СМС|>111 Дело И ТОМ, ЧТО В ЭТО

нрсмн шла Коринфе чан шипи, и которой Эгина и Афины принадлежали к hi и,кдс-оным лагерям. Более Того, но тогдашнему ягинскому закону афинянин, стунииший на Эгину, подлежал казни без суда. Спасло 1 IniTQiia от казни то, что он был философом, — кста­ти шпоря, обстоятельство, лежащее в основе его зло­ключений.

;•)! инцы разрешили продать Платона в рабство Как военнопленного. Выкупил философа (за 20 или J}0 мин) и отправил его в Афины случайно нахо­дившийся на Эгине Анникерид Киренский, видимо липший Платона со времени его посещения Ки-