Менталитет населения прединдустриального города 60 70 х гг. XIX в. (По материалам тамбова)

Вид материала

Содержание

Отражение эволюции правовых категорий мышления городского населения в деятельности городского самоуправления и общественных орга

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

Глава вторая

^ Отражение эволюции правовых категорий мышления городского населения в деятельности городского самоуправления и общественных организаций

§1. Деятельность органов городского самоуправления и общественных организаций Тамбова 60 – 70-ых годов XIX века в контексте модернизации сознания городского населения

Одним из наиболее важных следствий «Великих реформ», отмечаемых исследователями, стала наметившаяся тенденция общества к внесословной самоорганизации, эволюция от централизации к децентрализации, от государства «механического типа» (бюрократического) к государству «органическому» (самоуправляющемуся)^¹³⁸. Помимо прочего, это предполагало движение пореформенной России по эволюционному пути развития, освобождённому от перспективы острых социальных конфликтов.

Общественная самоорганизация – один из аспектов процесса становления гражданского общества. Она выразилась, прежде всего, в развитии институтов местного самоуправления, с одной стороны, и в широкомасштабном распространении общественных организаций – добровольных, самоорганизующихся и самоуправляющихся, формализованных объединений, занимавшихся решением проблем повседневной жизни граждан^¹³⁹ – с другой. «Они (органы местного самоуправления и общественные организации – С.Л.) на деле ограничивали власть бюрократии не только правотворчески, поскольку многие функции управления перешли к ним, но и самим фактом своего бытия, воплощаясь в “практический либерализм”, образуя – пусть непрочную, но жизнедеятельную – структуру формирующегося правового государства»^¹⁴⁰.

Применительно к России под элементами гражданского общества исследователи обычно имеют в виду те общественные организации и социально-политические институты, которые образовывали обособленную самостоятельную общественную силу, в той или иной степени оппозиционную официальной власти, но в то же время легитимную, то есть признаваемую государством и всем обществом; и которые оказывали влияние на официальную власть разными способами, но главным образом посредством общественного мнения^¹⁴¹.

В этой связи представляет научный интерес исследование не только непосредственно самого процесса формирования институтов местного самоуправления и общественных организаций в контексте становления гражданского общества в России в пореформенный период, но и восприятие и оценка населением деятельности этих институтов. Это связано с тем, что процессы децентрализации и самоорганизации обусловили трансформацию не только политической, социально-экономической и культурной сфер жизни общества, но и изменение господствующих в этом обществе ментальностей. На последнее обстоятельство указывает, помимо прочего, анализ материалов личного характера (мемуары, дневники, эпистолярный жанр и т.д.), который свидетельствует, что уже в 60 – 70-ые годы XIX века (то есть непосредственно во время проведения реформ) самостоятельность и независимость становились ценностями нового модернизированного сознания^¹⁴².

Задачей данного параграфа, таким образом, является выяснение уровня правовой культуры городского общества. Причём, мы попытаемся рассмотреть проявления политической культуры и социальной активности в повседневной жизнедеятельности людей, а не в их отношениях к царю, отечеству, животрепещущим проблемам современности и т. п. Такой подход, как мы полагаем, позволяет сосредоточить внимание не на интеллектуальных исканиях немногих передовых людей своего времени, а на типичных и широко распространенных представлениях о власти и о деятельности, приносящей пользу городскому обществу. Политическая культура и общественное сознание выражались не только и не столько в интеллектуальных дискуссиях, сколько в будничном, конкретно-практическом взаимодействии горожан с органами самоуправления, с местной администрацией, с разного рода общественными организациями.

Предоставление обществу широких полномочий в области местного самоуправления произошло в результате городской реформы 1870 года. Тем самым власть признавала необходимость поддержать общественные институты, чтобы удовлетворять растущие запросы населения.

Губернатор мог вмешиваться в деятельность городских управ в случае неисполнения сборов по основным повинностям и с согласия губернского по городским делам присутствия – органа контроля и разрешения конфликтов. Первое заседание тамбовской городской думы состоялось 19 января 1871 г. под председательством первого головы – коллежского советника А.Н.Чичерина.

Городовое положение 1870 г. явилось шагом вперед по сравнению с дореформенным порядком организации городского управления. В соответствии с потребностями экономического развития городов на смену сословному управлению пришло представительство, основанное на имущественном цензе. Структура городского управления была приведена в большее соответствие с нормами буржуазного права. Городские думы в пределах отведенной им сферы полномочий были наделены определённой самостоятельностью и независимостью от администрации.

Введение общественного самоуправления также соответствовало изменениям, протекавшим в 60 – 70-ые годы XIX века – в период становления независимого общественного мнения, гражданского сознания и стремления к самостоятельной общественной деятельности, на что указывает, в частности, постоянное увеличение числа и разнообразие общественных организаций в это время. Э. Кимбэл отмечает в связи с этим, что «гражданское общество… формировалось вместе с развитием сети разнообразных добровольных объединений. Иными словами, абстрактное понятие “общество” нашло своё конкретное выражение в деятельности сотен отдельных обществ»^¹⁴³.

Участие в деятельности органов местного самоуправления и общественных организаций принимали представители самых разнообразных сословий и социальных групп^¹⁴⁴. Однако степень участия различных социально-профессиональных групп в общественной жизни Тамбова была неодинаковой и зависела от целого ряда факторов социально-экономического, культурного и психологического порядка. Среди этих факторов можно выделить: материальную обеспеченность, образовательный уровень, социальный статус и т. д.

Так, А. К. Семёнов указывает, что избирательная активность в Тамбове второй половины XIX века была крайне низкой. «Большинство мещан и ремесленников, – пишет исследователь, – от участия в выборах уклонялось. Это свидетельствует о том, что они не были готовы к введению местного самоуправления»^¹⁴⁵.

Неудивительно, что наиболее яркий след в деятельности новых социально-политических институтов и общественных организаций оставили представители крупного тамбовского купечества, имевшие длительные традиции общественной (преимущественно благотворительной) деятельности и располагавшие для этого материальными средствами.

Среди таких представителей тамбовского купечества можно выделить Василия Михайловича Аносова (Около 1830 – 1905 годы), который являлся казначеем общества попечения о раненых и больных воинах, а также членом правления общества «для пособия нуждающимся воспитанникам тамбовской гимназии». Иван Иванович Волокитин (около 1846 – после 1917 года) состоял председателем Тамбовского общества пчеловодов, членом Тамбовского местного управления Российского общества Красного Креста, членом правления отделения Вольного пожарного общества. Также активное участие в общественных организациях города и губернии принимали купцы Николай Константинович (около 1841-1898 годы) и Иван Константинович Крюченковы, Сергей Матвеевич (около 1839 – не позднее 1912 года) и Федот Матвеевич (около 1841 – не позднее 1912 года) Патутины и др^¹⁴⁶.

В деятельность общественных организаций Тамбова в указанный период также значителен вклад и богатого мещанства, среди которого особенно выделяется род Толмачёвых. Многие представители этого рода принимали самое живое участие в деятельности общественных организаций. Так, Александр Иванович Толмачёв (20 ноября 1837 – после 1917 года) являлся казначеем Общества охотников конного бега, казначеем окружного правления Императорского Российского общества спасания на водах.

Не меньшее участие принимали представители крупного тамбовского купечества в жизни органов городского самоуправления. Фёдор Фёдорович Гнусов (около 1805 – 1880 годы), Фёдор Васильевич Затонский (около 1824 – 1886 годы) в разные годы возглавляли городскую думу в качестве городских голов. При последнем в 80-ых годах XIX века существенно улучшилось состояние городских финансов, был построен водопровод в губернской земской больнице, открылось ремесленное училище.

Гласными городской думы и городской управы являлись такие представители крупного купечества, как купец 2 гильдии Сергей Матвеевич (около 1839 – не позднее 1912 года) и Фёдор Матвеевич (около 1841 – не позднее 1912 года) Патутины, Николай Константинович и Иван Константинович Крюченковы (около 1841 – 1898 годы), а также мещане Иван Александрович (около 1832 – после 1882 года), Степан Федорович и Александр Иванович (20 ноября 1837 – после 1917года) Толмачёвы и др. Иван Александрович Толмачёв за свою деятельность на посту гласного городской думы, а также торгового депутата и члена сиротского суда в 1882 г. был награжден серебряной медалью «за усердную службу и особые труды»^¹⁴⁷.

Процесс формирования и функционирования органов городского самоуправления и общественных организаций во многом носил противоречивый характер. Ряд исследователей полагают, что в целом реформа 1870 года во многом носила половинчатый характер. Круг прав и обязанностей органов городского самоуправления не был очерчен чётко какими-либо законоположениями или уставами, что позволяло администрации произвольно вторгаться в область деятельности дум.

Хотя контроль со стороны губернской администрации формально ограничивался только надзором за тем, чтобы деятельность общественного управления не выходила за рамки, определенные законом, тем не менее, на практике такой контроль оказывался весьма обременителен для городского самоуправления, порождал многочисленные конфликты, создавал дополнительные осложнения в работе дум.

В таких условиях функционирование органов местного самоуправления, направленность и характер их деятельности в 60 – 70-ые гг. XIX века в значительной мере находились в непосредственной зависимости от их отношений с местной властью.

Утверждению губернской администрацией или, в некоторых случаях, министерством внутренних дел подлежали наиболее важные постановления думы: например, решение о займе, отчуждение или продажа недвижимых городских имуществ, повышение налогов и т.п. Также городское самоуправление должно было согласовывать некоторые принимаемые решения о «общественном благоустройстве и благосостояние» с городским полицейским управлением^¹⁴⁸.

Тем не менее, большинство дел, в том числе и годовые сметы, определялись думой окончательно и не нуждались ни в чьем утверждении.

На губернатора возлагался надзор за законностью действий органов городского самоуправления. В случае несоблюдения или нарушения закона губернатор приостанавливал принятое думой или управой постановление и передавал его на обсуждение губернского по городским делам присутствия, которое рассматривало опротестованное постановление исключительно с точки зрения его законности, не входя в обсуждение его по существу. На решение присутствия могли подаваться жалобы в Сенат^¹⁴⁹.

Дореволюционные исследователи, занимавшиеся проблемами взаимоотношения Сената и органов местного самоуправления, в целом достаточно низко оценивали деятельность губернских по городским делам присутствий. В своём очерке И.А. Блинов писал: «Конечно, деятельность губернского по городским делам присутствия могла быть удовлетворительной лишь тогда, когда губернатор не получал в нём исключительного преобладания, как то наблюдается, например, в губернском правлении… [Губернаторам] неоднократно напоминали, что они не должны ни прямо, ни косвенно оказывать давление на присутствие»^¹⁵⁰.

Таким образом, губернское присутствие по городским делам оказалось в ситуации, когда личное влияние отдельных лиц и чиновников имело приоритет перед формальной буквой закона. Присутствие, призванное разрешать конфликты между администрацией и самоуправлением в правовой сфере, было вовлечено в борьбу личных интересов и амбиций. Механизм взаимодействия администрации и самоуправления, в котором присутствие играло роль третейского судьи, был, таким образом, подвержен воздействию системы личных связей

Если в функции присутствий по городским делам вмешивался губернатор, то в не меньшей степени деятельность органов городского самоуправления находилась под влиянием некоторых авторитетных представителей городской общественности.

В декабре 1884 года в Тамбовских губернских ведомостях появилась статья анонимного автора, который выступал с критикой попечительского комитета тамбовской богадельни. Объектом критики стал порядок выбора попечителя, который «избирается Думой не по собственному её усмотрению, а по указанию извне (выделено мной – С. Л.), и богадельней заведуют, таким образом, не два, а один попечитель, получающий и расходующий деньги без участия попечительного совета. За городской Думой осталось, на самом деле, право, или лучше сказать принудительная обязанность вознаграждать этого попечителя из скудных городских средств»^¹⁵¹.

Необходимо отметить, что подобные выплаты наносили серьёзный удар по другим бюджетным статьям города. Так, в заседании 19 мая 1883 года городская дума была вынуждена отказать в обязательной для неё выдачи 880 рублей на содержание параллельных классов женской гимназии, чтобы назначить 1886 рублей 45 копеек на вознаграждение попечителя богадельни^¹⁵².

Далее автор статьи указывает, что «делая или завещая вклады, жертвователи, без сомнения, имели ввиду устав богадельни, по которому она должна состоять в ведении городского общества или городской думы. Не иначе, как на доверии ко всему городскому обществу или городской думе и основаны были сделанные пожертвования; а потому, в отношении ведения ими надзора за содержанием и управлением богадельни обязанности городской думы не могут подлежать никакому ограничению или изменению доколе богадельня содержится на проценты или доходы с упомянутых пожертвований такого рода, ибо, если раз будет допущено какое-либо изменение в уставе богадельни в ущерб самостоятельности ведения или надзора городской думы за богадельнею, условия при которых сделаны пожертвования, могут считаться нарушенными. И независимо от обязанностей по отношению к жертвователям, учреждение общественное может жить и развиваться только под контролем общественным»^¹⁵³.

Автор статьи, таким образом, противопоставляет интересы частных лиц и городского общества и настаивает на том, что дума должна выражать волю всех горожан. Органы самоуправления рассматриваются здесь как инструмент общественного контроля, а их авторитет связывается с самостоятельностью и чётким выполнением установленных правил, равно применимых ко всем членам «городского общества» вне зависимости от их влиятельности.

Взаимоотношение попечительского комитета тамбовской богадельни и городской думы, однако, указывают на недостаточную степень независимости общественного самоуправления Тамбова в пореформенный период. В конечном итоге, городские думы не приобретали необходимую независимость как от местной администрации, так и от влиятельной верхушки городского общества.

Необходимо подчеркнуть, что давление, оказываемое на думу «снизу» (со стороны крупных купцов), было не менее опасным и разрушительным, чем давление «сверху» (со стороны администрации). В обоих случаях дискредитировался сам принцип самоуправления как общественно-политического института, представляющего общие интересы жителей города.

Безусловно, современники предпочитали обращать внимание, прежде всего, на противостояние думы и администрации, несмотря на то, что самоуправление столкнулось с реальной угрозой быть ангажированным купеческой верхушкой. Такое положение городской думы было, как мы полагаем, обусловлено узостью социальной базы самоуправления, которое формировалось в соответствии со статьями городового положения.

Нередко городские думы протестовали, когда администрация посягала на права общественного управления, которые были закреплены в Городовом положении. Этот протест не всегда был пассивным и не всегда сводился лишь к обращению с жалобой в Сенат. Он выливался и в такие формы, как повторные выборы лиц, не утвержденных правительством, демонстративный срыв выборов и т.п.

Для современников, наблюдавших становление института земского и городского самоуправления в Тамбовской губернии, не остались не замеченными трения, возникающие между самоуправлением и администрацией. П.П. Карцов в своих мемуарах отмечает: «При всём этом, я заметил, что начальствовать частью там, где нет земства и нет городовых положений, гораздо легче, менее столкновений, меньше отношения к всевозможным учреждениям»^¹⁵⁴.

В 1869 году дивизия, которой командовал П.П. Карцов, должна была собраться в лагере под Тамбовом. Для этого необходимо было выбрать подходящее, обширное место. На устройство лагеря существовало специальное распоряжение за подписью царя. Однако губернатор, направляя эту бумагу городскому голове, прибавил фразу: «О чем сообщаю для отвода места, если на это не встретится законных препятствий».

Благодаря этой фразе в письме губернатора городскому голове организация лагеря затянулась, поскольку городская дума постоянно под разными предлогами откладывала решение вопроса о выделения места под лагерь. «Предоставляю читателю судить, – пишет Карцов, – каково положение военного начальника, обязанного выполнить Высочайшую волю, когда со стороны представителя гражданской администрации не только нет содействия, но делаются всевозможные препятствия»^¹⁵⁵.

П.П. Карцов с раздражением воспринимает такое поведение городского головы. Однако именно в этих поступках находило своё выражения самосознание головы городской думы, как руководителя общественной власти, независимой от губернской администрации.

В. А. Нардова отмечает по этому поводу: «Все эти, нередко мелкие по своим масштабам, стычки чрезвычайно показательны. Во-первых, они свидетельствуют о том, что вопреки существующему мнению думы иногда позволяли себе «фрондировать», а во-вторых (и это, наверное, самое важное), в ходе конфликтов обнаруживались зачатки самосознания разнородных элементов, объединенных званием гласных, их готовность противостоять бюрократическому аппарату монархии»^¹⁵⁶.

Со стороны администрации проявлялась настороженность и по отношению к органам местного самоуправления^¹⁵⁷. «Деятельность городских дум вызвала у правительства опасение, что общественные учреждения вряд ли удовлетворятся той мерой самостоятельности, которую предполагалось им предоставить»^¹⁵⁸.

Необходимо обратить внимание на тактику городской думы в её противостоянии с администрацией. Дума предпочитала не вступать в открытый конфликт, но, вместе с тем, использовала проволочки, требовала разнообразных уточнений, медлила с ответами на официальные запросы, откладывала принятие решений. Такое «тихое сопротивление» лишь изредка и ненадолго сменялось демонстрацией непокорности. Тем не менее, такое поведение указывает на наличие элементов гражданского сознания в городах, хотя и свидетельствует об их слабости перед лицом административной машины. Представители государственной власти, безусловно, не раз выражали раздражение по поводу подобного поведения думы. Однако надо заметить, что самоуправление было поставлено в такие условия, когда диалог на равных между ним и администрацией был невозможен. Именно поэтому, на наш взгляд, отношения между указанными властными субъектами носили зачастую неконструктивный характер.

Отстаивая свои интересы, дума, по существу, принимала на вооружение традиционную, крестьянскую тактику сопротивления власти. Н.Н. Козлова так описывает эту тактику: «Повседневное крестьянское сопротивление более мощно, чем восстания… Каковы техники сопротивления?… Волокита, симуляция, … мнимое неведение, саботаж, … и другие способы, позволяющие избежать явного столкновения с властями.<…> Родившись в сельских общинах, техники проскальзывания и ускользания (курсив Н. Н. Козловой – С. Л.) продолжают жить в городе»^¹⁵⁹.

В этих условиях конфликты, возникающие между властью и обществом, не разрешаются, а подавляются, консервируются. В психологическом плане это ведёт к росту напряжённости и взаимного недоверия в отношениях между представителями администрации и общественности.

Государственные бюрократические учреждения осуществляли всесторонний контроль за деятельностью возникающих общественных организаций. Конечно же, в сравнении с дореформенным периодом в 60 – 70-ые гг. упростился процесс легализации общественных объединений. Если в начале XIX века для открытия обществ в Тамбове требовалось утверждение их устава царём, то в пореформенный период достаточно было резолюции соответствующих министров.

Однако, издавая типовые уставы общественных организаций и осуществляя регулярную проверку их деятельности, государство продолжало сохранять настороженность в отношении общественных объединений. «Исторически обладавшее в России правом всеобъемлющей регламентации жизни своих подданных и выражения их интересов оно (государство – С.Л.) увидело в возникающих общественных организациях, прежде всего, грозного конкурента»^¹⁶⁰.

В Тамбове второй половины XIX века губернатор владел большим объёмом полномочий в области контроля над общественностью. В его компетенции находились практически все вопросы жизнедеятельности общественных организаций с момента подачи заявления об их образовании. Начальник губернии имел право проведения предварительного дознания в отношении подобного рода объединений, мог приостанавливать их деятельность или принудительно закрывать их. Губернатор оказывал непосредственное воздействие на образование добровольных организаций, осуществлял текущий надзор за обществом или союзом^¹⁶¹.

П.П. Карцов, вспоминая о своём участии в организации благотворительных спектаклей в Тамбове конца 60-х годов, указывал на всесилие губернаторской власти. «Во всех городах разрешение к печатанию афиш лежит на обязанности полицмейстера, но в Тамбове, в отношении только любительских представлений, взял этот труд на себя начальник губернии и делал затруднения, лишь бы показать своё влияние»^¹⁶².

Власть стремилась использовать любой повод, чтобы продемонстрировать свои возможности контроля над общественной активностью. Довольно часто этот контроль перерастал в бессмысленную мелочную опеку. Проводя подобную политику, губернская администрация исходила, по существу, из двух главных принципов. Первый можно сформулировать как «презумпция виновности» общественных организаций, само существование которых зачастую рассматривалось как потенциальная угроза государственному строю. Второй принцип хорошо известен: всё что не разрешено, то запрещено. Всё это создавало негативную психологическую атмосферу для деятельности общественных организаций. Вне подозрения администрации оставались лишь благотворительные, научные общества и дамские комитеты.

Таким образом, важнейшим фактором благополучного существования и эффективного функционирования той или иной общественной организации являлись её взаимоотношения с местной администрацией. Эти отношения опять-таки выстраивались на базе личного знакомства губернатора, его окружения, полицейских чинов с деятелями тех или иных общественных организаций

Наиболее тесные взаимоотношения были установлены между властью и научными организациями, деятельность которых в меньшей мере затрагивала острые социальные и политические проблемы. Так, в ноябре 1871 г. Тамбовский губернский врачебный инспектор обратился в тамбовское медицинское общество с предложением выработать «проект устава о правильной организации присмотра за проституцией». Также он обратился в городскую управу с просьбой поддержать его инициативу перед медицинским обществом^¹⁶³. Медицинское общество изъявило готовность взять на себя разработку проекта организации надзора за проституцией в городе Тамбове, а также создать особую комиссию, куда вошёл бы один из представителей управы «для обсуждения хозяйственной стороны проекта, так как обществу неизвестно, какой денежной суммой управа может и желает располагать при устройстве врачебно-полицейского надзора за проституцией»^¹⁶⁴.

В другом случае городская дума организовывала денежные пожертвования с населения города в пользу тамбовского медицинского общества. Так, в 1874 году городской думой было собрано двести рублей^¹⁶⁵. Приведённые факты являются показательным примером взаимодействия губернских властей, органов городского самоуправления и общественных организаций.

Таким образом, политика местной администрации в отношении органов местного самоуправления и общественных организаций являлась важнейшим фактором их формирования и развития. В основе противоречий между администрацией, с одной стороны, и органами местного самоуправления и общественными организациями – с другой, по мнению некоторых российских исследователей, лежала борьба за власть.

Б.Н. Миронов в своём исследовании отмечает, что «благодаря развитию общественного самоуправления после великих реформ 1860-х годов роль коронной администрации в государственном управлении серьёзно уменьшилась; параллельно с этим усиливался контроль за её деятельностью со стороны общественного мнения. Изменение сил в пользу общественности вызывало недовольство и опасение в правительственных кругах потерять своё доминирующие положение в управлении государством, с одной стороны, и желание общественности, чтобы император и правительство поделились с нею властью на паритетных началах, пропорционально фактическому соотношению сил»^¹⁶⁶.

Необходимо добавить, что конфликтогенная ситуация формировалась также вследствие неразвитости политической культуры достижения компромисса и продуктивного диалога между властными субъектами. Глубинной причиной подобного рода явлений, на наш взгляд, является то обстоятельство, что модернизированные социально-политические институты функционировали и взаимодействовали друг с другом в среде, по преимуществу, традиционных представлений.

Ни думу, ни управу, ни губернскую администрацию, ни общественные организации нельзя, конечно же, рассматривать как некие механизмы, произвольно сконструированные по западным образцам и, соответственно, могущие бесперебойно воспроизводить эти образцы в своей деятельности. Действительно, все эти учреждения не могли работать как замкнутые и самодостаточные, сколь бы модернизированы они не были. Их деятельность осуществлялась в повседневном взаимодействие людей. Однако, взаимоотношения людей, интерпретация ими законодательной и нормативной базы, цели и задачи, которые люди ставили перед собой, участвуя в работе всех указанных органов, – всё это несло на себе отпечаток традиционного мышления. Успешное функционирование модернизированных административных и общественно-политических институтов было невозможно без, условно говоря, модернизированных навыков людей работы с такими институтами. А для развития подобных навыков, культуры и традиций требовалось много больше времени, чем для разработки какого-либо реформационного мероприятия, – например, Городового положения. В этом смысле губернские власти и провинциальная общественность оказались в положении ребёнка, получившего незнакомую красивую игрушку и приспосабливающего её в соответствии со своими представлениями к своим надобностям.

Таким образом, многие конфликты, возникающие между органами местного самоуправления и губернской администрацией, имели своим источником те недостатки, которые являлись неизбежными спутниками либеральных реформ 1860 – 1870-ых годов.

П.П. Карцов рассказывает историю, как ему пришлось прибегнуть к помощи крестьян, чтобы переправить военный обоз через водоём, так как мост был разрушен. Крестьяне попросили его, чтобы он в Тамбове выхлопотал для них разрешение самим исправить мост без участия земских чиновников, которые из-за бюрократической волокиты никак не могли починить мост. «По этому поводу был у меня разговор с губернатором, – продолжает Карцов, – “Что же мне делать? – говорил губернатор. – Я уже два раза писал в Земскую управу об этом, а она, как видите, и не думает приступать к исправлению”. “Неужели, – спрашиваю я, – нет никаких средств заставить управу выполнять ваше законное требование?”. “Есть средство, да перебегать к нему неудобно. Я мог бы произвести исправление, чтобы оно не стоило, на счёт управы, и донести о моём распоряжении сенату. Раз я так и сделал, но вслед за тем получил указание, что к подобным мерам следует прибегать только в крайних случаях. Согласитесь, что после этого получить вторичное наставление не захочешь”»^¹⁶⁷.

Иначе говоря, разграничение сфер полномочий между губернской администрацией и земской управой (равно как и между администрацией и городским самоуправлением) не всегда на практике означало повышение эффективности их деятельности. Напротив, вызванная засилием разнообразных формальных делопроизводственных процедур волокита создавала значительные трудности в принятии тех или иных решений, а также вызывала недоверие к органам самоуправления со стороны населения.

В подобных условиях некоторой правовой и административной неупорядоченности, естественно возникшей в процессе реформ, властные субъекты не могли не поддаться соблазну перекладывать друг на друга все провалы в ведении городских дел. Это опять-таки вело к формированию атмосферы тотального недоверия и подозрительности в отношениях общественно-политических и административных институтов. Кроме того, как было показано, смежные и пересекающиеся сферы полномочий являлись источником постоянных конфликтов и жалоб на то, что противная сторона пытается ущемить законные права жалобщика. Причём, не только государство смотрело на самоуправление и общественные организации сквозь призму принципа «презумпции виновности», но и общественность в таком же духе рассматривала многие (порой совершенно невинные) мероприятия губернских властей.

Традиционный уклад жизни большинства провинциальных городов и господство традиционного менталитета среди их жителей не являлись благоприятной средой формирования и функционирования как органов самоуправления, так и общественных организаций. Общественная жизнь в городе, судя по характеристики современников, была достаточно «вялая». Актёр В.Н. Давыдов, вспоминая Тамбов 60-х годов XIX века, так характеризует городское общество: «Грустное впечатление произвёл на меня Тамбов. Скука в городе стояла невообразимая…. Домашние вечеринки устраивались редко, и всё свободное время, все вечера тамбовцы проводили за картами в сплетнях. Библиотеки не было, постоянного театра тоже и только “благотворительные спектакли”, устраиваемые жёнами губернатора и предводителя дворянства с благотворительной целью, вносили незначительную дозу оживления в тамбовское общество… Нигде я не замечал такой скуки и апатии, как в этом чернозёмном городишке. Соблюдали посты, ходили в баню, не пропускали не одной церковной службы, флиртовали с офицерами квартировавшего полка, франтили по провинциальному, жирно ели, сладко и спокойно спали, много пили, дулись в карты до раннего утра и без конца колотырили на базаре»^¹⁶⁸. Характерно, что, вернувшись в Тамбов несколько лет спустя в 1876 году, В. Н. Давыдов не обнаружил почти никаких изменений^¹⁶⁹.

В этой связи ценные сведения о характере тамбовских общественных организаций и о специфике их функционирования предоставляют мемуары П.П. Карцова, который, судя по его воспоминаниям, лично принимал активное участие в деятельности некоторых из организаций. Любительские благотворительные спектакли, которые ставились при поддержке П.П. Карцова, принесли, по его словам, за шесть лет 13 тысяч рублей, которые шли «…в пользу обеих гимназий – мужской и женской, в пользу публичной библиотеки, приютов, в пользу бедных города, на устройство общины сестёр милосердия и т.д.»^¹⁷⁰.

В конце 1860-х – начале 1870-х годов П. П. Карцов застал в Тамбове существование клубов – Английского и Коммерческого, – а также общества Красного креста. Английский клуб, по выражению П. П. Карцова «только два года влачил своё существование», а Коммерческий, «то упадая, то немного возвышаясь, говорят, до сих пор коротает свои дни»^¹⁷¹.

Ещё более показательна приводимая П. П. Карцовым характеристика деятельности местного управления общества Красного креста. «Осенью 1872 года мы случайно узнали (выделено мной – С. Л.), что в Тамбове существует местное управление общества Красного Креста под предводительством губернатора; но кто его члены, где оно заседает, как идут его дела, – всё это было как бы тайною для публики и вообще для жителей города...»^¹⁷². Из контекста воспоминаний видно, что П.П. Карцов связывает плохую работу местного управления общества Красного креста с личностью губернатора, с которым у П.П. Карцова были крайне натянутые отношения. Однако, на наш взгляд, сведения, содержащиеся в этих мемуарах, скорее свидетельствуют о низкой модернизированности тамбовского общества и о сильной инерции традиционного сознания его членов.

Этот тезис находит своё подтверждение, когда П.П. Карцов рассказывает о возникшей среди некоторых представителей тамбовского общества идеи создания общины сестёр милосердия. «В то время в провинции не имели ещё ясного понятия о том, что такое сёстры милосердия. Кое-кто, конечно, читал о существовании их в столицах, но масса была совершенна чужда их деятельности. Поэтому мысль об основании общины долго казалась странною, даже для интеллигенции, и надо было почти в каждом доме объяснять её цель и пользу»^¹⁷³.

Безразличие к общественным делам, свидетельствует вовсе не об апатии горожан, как то полагал П. П. Карцов. Дело в том, что, в соответствии с нормами традиционного общества, не всесословные добровольные общественные организации, а корпорация была инструментом коллективной защиты интересов той или иной социальной группы или отдельного её представителя. Корпорации, конечно же, не только подчиняли личность, но и защищали её. Социальная активность (включая проведение досуга) развивалась в корпоративных рамках.

Глубоко укоренившееся корпоративное мышление, одним из проявлений которого была сословная гордость, отторгала сам принцип внесословной общественной организации. Отсутствие ярко выраженной иерархии в общественных организациях, ответственность и независимость каждого из участников, добровольность, активная деятельность, отсутствие патриархальности – всё это характерные признаки объединений, свойственных гражданскому обществу. Традиционная корпорация – это также совокупность индивидов, – но по внутреннему устройству она представляет своего рода антипод общественной организации. Иначе говоря, традиционное общество диктует человеку совершенно иные поведенческие программы и ценностные ориентации, касающиеся коллективной деятельности, чем те, которые культивируются гражданским обществом. Поэтому, скопировав «вывеску» общественной организации, люди часто воспроизводили внутри неё некоторые традиционные корпоративные нормы. Однако сам факт существования общественных организаций не может не свидетельствовать о том, что происходил процесс модернизации стереотипов коллективной деятельности.

В этой связи любопытно описание П.П. Карцовым поведения членов дамского комитета, созданного в этот период в Тамбове и занимавшегося, в частности, делами общины сестёр милосердия. Например, желание председательницы комитета выделить дополнительные средства на одежду сёстрам милосердия вызвало гневную реплику одной из участниц комитета: «Помилуйте, – шумела эта госпожа, – вы хотите из них барышень сделать, простых девок обращаете в мамзелей; другая босою бегала, а тут мало ей башмаков, ещё тёплые сапоги заводите»^¹⁷⁴.

С иронией автор рассказывает о трудностях, с которыми столкнулись инициаторы создания дамских комитетов. Эти трудности были вызваны, прежде всего, с доминированием личных, не формализованных связей в городской жизни. «Некоторые из дам, слыша, что во многих городах существуют дамские комитеты, печатающие свои отчёты в газетах, после долгих усилий успели склонить жену начальника губернии разослать приглашения собраться к ней для выбора председательницы. Но и тут не обошлось без промахов. Пригласили только знакомых, обойдя многих известных благотворительниц и влиятельных дам, чем надолго повредили делу. Обойдённые долго игнорировали существование комитета, выбранного не всеми, а только известным кружком»^¹⁷⁵.

Таким образом, в Тамбове 60 – 70-х годов XIX века процесс формирования и деятельность общественных организаций носили значительный отпечаток инерции традиционного сознания горожан. Это выражалось, помимо прочего, в низкой эффективности существовавших организаций, в преобладании внутри этих организаций патриархальных отношений личного типа, характерных для традиционного общества, а также в отсутствии у некоторых членов организаций сопричастности с проблемами общества в целом.

Аналогичная ситуация возникала и в отношении горожан к органам городского самоуправления. Органы самоуправления располагали весьма незначительными материальными возможностями. Думы, по сути дела, были лишены права свободно распоряжаться всеми городскими средствами^¹⁷⁶. Недостаток материальных средств, в свою очередь, отрицательно сказывался на энтузиазме общества и личной инициативе отдельных граждан.

В 70-х годах XIX века тамбовская городская дума неоднократно сталкивалась с нежеланием жителей Тамбова занимать общественные должности и принимать участие в городских делах. Например, в 1872 году тамбовские купцы Степан Иванович Сорокин и Иван Алексеевич Багрянцев просили уволить их от должности членов ярмарочного комитета, так как «нести эту службу не позволяют им коммерческие дела»^¹⁷⁷.

В том же году кандидаты на должность торговых депутатов Михаил Фёдорович Дъяконов и Егор Александрович Селезнёв также отказались от своих должностей «в связи с опасением принести вред своему личному хозяйству»^¹⁷⁸. Городская дума не удовлетворила это ходатайство, ссылаясь на то, что увольнение двух кандидатов грозит прекращением работы торговой депутации. Желающих же занять эту должность не нашлось ни среди гласных думы, ни среди членов мещанского общества^¹⁷⁹.

Таким образом, горожане предпочитали выражать и отстаивать свои интересы и защищать свои права зачастую не через посредство общественных организаций и (или) органов самоуправления, а через корпорации или самостоятельно, опираясь на сеть личных связей. Занятие общественных должностей при этом, рассматривалась не как почётное право, а как разорительная «повинность». Отсутствие оплаты за выполнение разного рода обязанностей на общественных постах являлось своего рода фильтром, который допускал к активной общественной деятельности лишь наиболее состоятельных жителей города.

В отношении горожан к общегородским проблемам, находящемся в ведении органов самоуправления, рельефно проявились типичные представления о соотношении частной и общественной сфер жизни индивида. Одной из наиболее показательных иллюстраций столкновения индивидуальных интересов с интересами общественными может служить история ремонта улиц, прилегающих к Базарной площади.

Решение о необходимости такого ремонта было принято городской думой ещё в конце 1860-х годов. Поскольку средств в бюджете города оказалось недостаточно, то комитетом по благоустройству города было решено предложить домовладельцам отремонтировать тот участок мостовой, который прилегал к их дому за собственные средства.

Среди согласившихся на условия комитета был купец А.М. Лоскутов. Предусматривалось, что первоначально дума потратит свои собственные деньги на ремонт мостовой перед домом Лоскутова, который впоследствии, в течение шести лет, внесёт эти средства в кассу города. За Лоскутовым числилось 442 рубля 67 копеек.

В 1874 году, когда наступил срок уплаты, Лоскутов отказался возвращать долг, мотивируя это тем, что он «принимал участие в мощении улиц вспомогательное, но не обязательное», поэтому выплата суммы в более чем 400 рублей «в деле общественном весьма неблагоприятна в деле одного частного лица»; тем более, что жители других домов примыкающих к этому месту «вообще не обременены ни чем подобным». Более того, Лоскутов указывает, что к этому же месту на улице примыкают «некоторые заведения городского общественного правления», что позволяет ему требовать, чтобы дума также приняла своё «денежное участие» в мощении улиц^¹⁸⁰.

Развитое чувство личной независимости и тесно связанная с ним забота о своём частном интересе являются характерными чертами человека индустриального общества. Открытая демонстрация своих личных приоритетов, конечно же, выделяет личность из безмолвной, пронизанной коллективистским духом традиционной корпорации. Однако в приведенном выше примере, равно как и во множестве других подобных случаях, необходимо обратить внимание на одну важную деталь. Жёсткое противостояние, непримиримость частного и общего интереса – это признак именно традиционного мышления. В рамках гражданского сознания общественный интерес воспринимается как продолжение и инструмент реализации и координации множества частных интересов. В этом случае личная и общественная сферы расцениваются как комплиментарные – взаимоприемлемые и взаимодополняющие. Напротив, в соответствии с традиционной социальной моделью противостояние общественного и частного интересов разрешается посредством минимизации одного из них – чаще всего частного.

Но возможна и другая ситуация: для человека традиционного общества характерна не только «жертвенность», безусловный приоритет общих целей и интересов, но и, если представиться возможность – всепоглощающее, безоглядное стремление к личной выгоде. Человек традиционного общества или полностью подчинён коллективной воли (выраженной в государстве или корпорации), или же «волен» сам. Причём понятия «воля» нельзя здесь уподоблять модернизированному понятию «свобода». Последняя – это неразрывное сочетание прав и обязанностей людей по отношению друг к другу. Воля – это право без каких-либо обязанностей, вне каких-либо социальных норм, без учёта общего интереса. Таким образом, примат частного интереса далеко не всегда можно назвать признаком модернизированного (буржуазного) сознания.

Также существовал ряд противоречий между городскими органами самоуправления и земствами. Городские избиратели, обложенные сбором «на земские потребности», проявляли равнодушие к земской работе, так как не получали от неё никакой выгоды. «Положение о земских учреждениях, – пишет К.А. Пажитнов, – не обеспечило городским избирателям даже фактически права иметь своих представителей в губернском земском собрании, в уездном же они совершенно подавлялись перевесом голосов крестьянских и землевладельческих, солидарных между собой гораздо более, нежели с городом»^¹⁸¹.

В 1873 г. в Тамбове городской голова, излагая губернатору свои соображения «по вопросу выгодности городским обывателям земских институтов управления», указывал на те колоссальные расходы, которые вынужден нести город по Положению о земских учреждениях. Среди этих расходов значатся: дорожная повинность, подводная повинность, содержание гражданского управления, института мировых посредников, медицинской части и т.д. Голова замечает, что «дорожную повинность город несёт сам, без участия земств; в подводной повинности город никакой надобности не имеет, и она не косвенно, ни прямо никакой пользы приносить ему не может,… гражданское или полицейское управление город содержит своё, отдельное, без участия земств, самостоятельно. Уездное гражданское или полицейское управление ни косвенно, ни прямо до города не относится… Институт мировых посредников ни прямо, ни косвенно никакого касательства города иметь не может… Действия земской управы в одном только случае и касаются города, именно взимание налога с города и его жителей на земские повинности; у города есть своя медицинская часть, а уездная едва ли может оказывать какую-либо помощь жителям города… Сегодня (уездные – С.Л.) школы и училища никакой надобности и пользы для городских обывателей не представляют. У города на содержании два училища; а также ежегодно платится 4000 рублей на содержание женской гимназии, где едва ли не большинство учениц уезда». В итоге голова приходит к выводу: «По крайней мере, надобность в существовании этого учреждения (земства – С.Л.) для города такая же, как для уезда существование городской управы. Между тем уезд или земство на содержание сей последней ничего не отбывает»^¹⁸².

Во многом подобные явления сужали круг возможностей органов местного самоуправления и негативно сказывалось на эффективности их деятельности. Они служили проявлением имеющихся недостатков складывающейся системы местного самоуправления. Наличие регулярных конфликтов между различными институтами и учреждениями местного самоуправления, с одной стороны, и населением или отдельными лицами – с другой, сказывалось негативно как на деятельности органов местного самоуправления в целом, так и на отношении к их деятельности со стороны населения.

Такие конфликты были связаны с неупорядоченностью юридического статуса земства и других институтов самоуправления и, особенно, материальной базы их существования. Всё это приводило к постоянным спорам по вопросам сбора налогов, организации управления и судопроизводства, реализации норм гражданского права.

Ощущая постоянный дефицит денежных средств, органы городского самоуправления часто прибегали к непопулярным среди населения – особенно, той его части, которая занималась торгово-промышленной деятельностью, – мерам: повышение стоимости аренды городских мест и т. п.

Например, в декабре 1873 года тамбовский купец Дмитрий Анисимович Кокушкин был вынужден отказаться от строительства амбара для ссыпки хлеба из-за чрезмерного увеличения тамбовской городской думой арендной платы^¹⁸³.

Подобного рода конфликты могли быть разрешены только на вышестоящем уровне – в губернской администрации или даже в центре – Сенате^¹⁸⁴.

Жители города в основном воспринимали расходы на нужды самоуправления как деньги «потраченные впустую», а не как своего рода выгодное вложение в общее дело, способное принести пользу всему городу и, в том числе, отдельному налогоплательщику. Так возникал хорошо известный порочный круг: новые социально-политические институты не могли приобрести общественное уважение, не продемонстрировав свою конкретно-практическую эффективность, которой не могли достичь без общественной поддержки.

Впрочем, сами органы местного самоуправления не всегда отличались чёткостью следования закону и установленным нормам. Нередко Сенату приходилось охранять некоторые права и интересы граждан от незаконных притязаний городских общественных учреждений. Так, например, Сенат разъяснял, что городские думы не вправе запрещать частным лицам перестройки домов на участках, по которым предполагалось провести улицы, до тех пор, пока эти участки не будут куплены или отчуждены по установленной процедуре^¹⁸⁵. «Несмотря на усилия Сената и существование губернских по городским делам присутствий, положение этого надзора не может быть признано вполне удовлетворительным. Органы городского самоуправления допускают нередко существенные отклонения от точного смысла закона, повторяемые при том из года в год, несмотря на неоднократные разъяснения Сената,… и это замечается даже в такой важной сфере, как собирание и расходование городских средств. Для примера достаточно указать на явно незаконные сборы за места на ярмарках и базарных площадях с сельских обывателей, торгующих сельскохозяйственными продуктами с возов (или лотков), на обложение одиночным сбором движимых имуществ, на установление разъездных денег чинам городской полиции и т.д.»^¹⁸⁶.

Введение после 1870 года органов городского общественного самоуправления происходило на фоне сохранения значительного влияния на социальную жизнь города органов сословного самоуправления – обществ купцов, мещан и ремесленников. Эти институты ещё не пришли в окончательный упадок и ассоциировались у городских обывателей с организациями, представляющими интересы всего общества.

По-видимому, именно с подобными явлениями связана отмеченная А.К. Семёновым в Тамбове второй половины XIX века борьба сословных корпораций в «избирательных собраниях, стремившихся избрать как можно больше гласных из своей среды, что, зачастую, усиливало межсословные антагонизмы и снижало качество муниципального управления»^¹⁸⁷.

В январе 1871 года обществом мещан Тамбова в связи с введением в городе городового положения был составлен «приговор», учреждавший тамбовскую мещанскую управу «для заведования делами общества»^¹⁸⁸. Специфика такого феномена как корпоративное самоуправление отчётливо проявилось в дискуссии, возникшей между мещанской и городской управами вскоре после их создания.

Учреждённая мещанская управа, по представлениям членов мещанского общества, должна была размещаться в общественном доме, занимаемом городскими учреждениями^¹⁸⁹. При поддержке губернатора мещанской управе удалось добиться выделения в этом здании временного помещения, где раньше помещалась квартирная комиссия^¹⁹⁰. Однако в связи «с теснотою занимаемого помещения» мещанская управа обратилась с просьбой к городской управе предоставить ей в пользование бывшее помещение женского училища, на что якобы существовала устная договорённость с некоторыми членами городской управы^¹⁹¹.

Управа, отрицая существование каких-либо со своей стороны обещаний, отмечала, что «…при заявлениях членов мещанской управы о неудобстве помещения, неоднократно высказывалось им, что мещанская управа, как учреждение сословное, подобно учреждению управы ремесленников, никакое право не имеет на даровое помещение в доме, приобретенном не на сословные суммы, а на суммы городских доходов, в которых никакого сословного участия нет»^¹⁹². «Что же касается ссылки мещанской управы на приговор свой 30 января 1871 года, где будто бы сказано, чтобы мещанская управа состояла при общественном доме, то приговор этот, постановленный без участия городской думы, как незаконное притязание на чужую собственность ни к чему не может обязывать городскую Думу»^¹⁹³. На взгляд городской управы, мещанскую управу необходимо выселить из здания и «предоставить ей (мещанской управе – С.Л.) возможность поискать помещение вне городского общественного дома. По примеру других городов мещанская управа должна нанимать себе дом на собственные средства»^¹⁹⁴.

Приведённый случай столкновения между городской и мещанской управами указывает, прежде всего, на недостаточную степень модернизации городской социальной структуры к началу 1870-х годов. Вместе с созданием внесословных органов городского самоуправления продолжали существовать и функционировать органы сословного типа (купеческие, мещанские и ремесленные общества), степень влияния которых на повседневную городскую жизнь была ещё высока. Подобные факты указывают на то, что в сознании горожан не утвердилось окончательно представление о городском всесословном обществе вместо отдельных обществ-корпораций.

Вероятно, именно в силу таких обстоятельств, осознавая свою общественную значимость, учреждённая в 1871 году тамбовская мещанская управа считала вполне обоснованными свои претензии на помещение в общественном доме. Городским обывателям не всегда была ясна разница между бывшей городской думой, существовавшей до 1871 года, и новыми органами городского самоуправления, введёнными по Городовому положению.

В 1874 г. Священник Петропавловской кладбищенской церкви Захарий Ястребцов предъявил претензии городской управе, что та не выплачивает ему деньги, необходимые на содержание караула при кладбище. Эти средства были предусмотрены в количестве 50 рублей в год постановлением бывшей городской думы. Управа отказала священнику, мотивируя это тем, что бывшая городская дума состоящая преимущественно из купцов и мещан могла пользоваться лишь средствами мещанского и купеческого обществ, и, таким образом, существующая городская дума, являясь представительством всего общества, никаких денежных обязательств в связи с этим не несёт^¹⁹⁵.

В 1874 году Ястребцов вновь «вошёл в думу» с заявлением, в котором в частности говорил, что «не знает такого закона, который освобождал бы общество от такого священного и прямого долга как содержание кладбища в должном порядке; подобное отклонение общества от этого долга неслыханно». Дума в ответ заметила Ястребцову, что содержание всех церквей и, в том числе, кладбищенских возлагается на прихожан тех церквей. И в связи с этим дума полагает, что не справедливо привлекать к содержанию караула на Петропавловском кладбище всё общество Тамбова^¹⁹⁶.

А.К. Семёнов в своём исследовании отмечает, что большинство городских дум Тамбовской губернии враждебно относились к органам сословного самоуправления, в которых видели конкурента за влияние на хозяйственную жизнь городского общества. Однако Тамбовская городская дума, по замечанию исследователя, сумела наладить продуктивные взаимоотношения с мещанским самоуправлением. «В частности Тамбовская дума, пишет А. К. Семёнов, – оказывала содействие мещанскому обществу, утверждала приговоры мещанского общества, которые после этого приобретали силу нормативного акта, трижды выделяли из городского фонда дома для размещения канцелярии мещанской управы, оказывали финансовую помощь»^¹⁹⁷.

Иными словами, купеческие, мещанские и ремесленные общества пытались найти своё место в системе новых социальных и административных отношений, создаваемой Городовым положением 1870 года. Таким образом, корпоративное сознание переплеталось с гражданским; органы самоуправления вынуждены были и сотрудничать, и конкурировать с корпоративными организациями. Обыватели же, в свою очередь, не всегда на практике видели различие между органами общественного и сословного самоуправления. Исследователи отмечали неоднократные обращения городских корпораций в Правительствующий Сенат с проблемами, возникающими при проведении выборов в управу или по поводу незаконных действий по отношению к корпорации со стороны губернской администрации^¹⁹⁸.

Элементы гражданского общества, органы самоуправления и общественные организации создавались и функционировали в Тамбове преимущественно в среде традиционных представлений о сущности социально-политических отношений и институтов. Как мы полагаем, эта традиционная среда не только сама изменялась под воздействием нововведений, но и значительно трансформировала, приспосабливала к себе новые общественно-политические организации и учреждения. Сколь бы радикальны ни были «Великие реформы», общество в рассматриваемый период развивалось преимущественно по эволюционному пути. Поэтому между традиционным менталитетом и образом мышления индустриальной эпохи существовало множество переходных стадий, каждая из которых представляла собой более или менее органичный сплав традиционных и модернизированных норм, жизненных принципов, стереотипов и т. п.

Необходимо также отметить, что имплантированные в социально-политическую структуру провинциального города институты гражданского общества не вызвали скоротечного отторжения, а, напротив, начали постепенно «вживаться» как в сознание жителей, так и в административно-управленческий механизм.

Blog

Менталитет населения прединдустриального города 60 70 х гг. XIX в. (По материалам тамбова)

Содержание