Менталитет населения прединдустриального города 60 70 х гг. XIX в. (По материалам тамбова)
| Вид материала | Диссертация |
- С. М. Кирова Кафедра истории России Миграция сельского населения России XVIII iпол., 598.08kb.
- Предписание №269/10, 26.06kb.
- Акт о результатах проведения в Ростовской области плановой выездной проверки полноты, 2587.14kb.
- Новая профессия шанс для безработных граждан и незанятого населения, 178.35kb.
- Крестьянский менталитет и проблемы собственности на землю / Сборник, 268.07kb.
- Акт о результатах проведения в Приморском крае плановой выездной проверки полноты, 1994.2kb.
- Акт о результатах проведения в Тамбовской области плановой выездной проверки полноты, 713.49kb.
- Акт о результатах проведения в Курской области плановой выездной проверки полноты, 1753.11kb.
- Лекция Менталитет интеллигенции 40-х 50-х годов xix-го века. «Литературное обособление», 152.23kb.
- Российская Федерация Амурская область, 53.34kb.
Отмена крепостного права, изменение судебной системы, введение внесословного общественного самоуправления и другие либеральные преобразования 60 – 70-х годов XIX века способствовали формированию новых условий развития правового сознания населения России. Эволюция правосознания выразилась, прежде всего, в метаморфозах такой категории мышления как законность199. Именно представления о законности во многом содействовали становлению как гражданского общества, так и гражданского сознания.
Безусловно, доиндустриальное общество не было лишено правовых представлений, но они значительно отличались от модернизированного правосознания. Для них было характерно: приоритет обычного права, обусловленность прав и обязанностей человека его социальным статусом, корпоративный характер реализации права, примат властных решений над законодательными положениями. Поэтому задачей данного параграфа является выяснение того, в какой мере понимание городскими слоями правовых норм соответствовало тем принципам права, на которых основывались судебная и городская реформы.
Наиболее рельефно процесс ломки традиционного сознания в правовой сфере обнаруживает себя именно в той новой среде общественных отношений, которая сформировалась после реформы 1870 года. Речь идёт, прежде всего, об институтах городского самоуправления (городская дума и городская управа), а также об общественных организациях, появлявшихся в изучаемый период. Анализ взаимодействий между людьми в рамках этих институтов позволяет отследить особенности формирования правосознания у жителей провинциального города 1860 – 1870-х годов.
Становление правового сознания у городского населения во многом обусловило смену жизненных ценностей и приоритетов, внесло изменения в повседневную жизнь и поведение людей. Так, если в «среднем обществе» 50 х гг. XIX века, по воспоминаниям Н.С. Лескова, было принято «жарко спорить о чувствах высокого и прекрасного» или о «дилетантизме в науке»200, то в пореформенный период наблюдается возрастание интереса к проблемам социального и политического характера.
Сегодня между исследователями ведутся споры о том, насколько эффективность реформ зависела от традиционного характера социальной структуры и менталитета подавляющего большинства населения России201. Смогли ли преобразования 1860 – 1870-х годов стимулировать модернизацию сознания или же они вступили в резкое противоречие с господствующим традиционным менталитетом, что во многом определило характер контрреформ 80-х годов? Насколько прочно усваивалось и как интерпретировалось традиционным сознанием такое понятие как законность?
Источником закона в традиционном обществе выступает власть – «усмотрение начальства», тогда как для буржуазного сознания власть есть лишь инструмент реализации закона, который одинаково господствует как над гражданами, так и над административно-политическими институтами. Краеугольным камнем буржуазной законности является равенство всех членов общества перед законом. Традиционное общество, напротив, обуславливает применение закона по отношению к тому или иному лицу местом последнего в социальной иерархии. Так, П.П. Карцов в своих воспоминаниях отмечал стремление некоторых офицеров его полка скрывать правду от начальника дивизии, боясь навлечь на себя гнев вышестоящего202.
Население прединдустриальных городов, происходившие значительной частью из среды традиционных социальных групп, оказались под влиянием аграрного, традиционного менталитета, для которого было характерно противопоставление свободы и порядка как альтернативных категорий. Свобода в этом случае понималась как «воля» – возможность действовать вне закона и любых социальных норм. Буржуазная трактовка понятия «свобода» – как обладание правами и соразмерными им обязанностями в рамках закона – не была свойственна традиционному образу мышления.
Антагонизм порядка и свободы воспринимался носителями традиционного менталитета, прежде всего, как конфликт между обществом и индивидом. Считалось, что бунт всегда незаконен, а свобода сама по себе нарушает общественный порядок. Причём, корпорация (будь то сельская община или городское общество) здесь выступала как воплощение абсолютной справедливости и источник закона.203.
Вот почему А. А. Карелин отмечал крайнее недоумение крестьян, когда им не удавалось выиграть дело, связанное с захватом общинных земель отдельными лицами: «“Как же это так, – говорят они, – уряднику верят, а всё общество против одного человека ничего сделать не может”»204. Такая общинность сознания не допускала возможности развития у крестьян буржуазного правосознания и индивидуализма.
Степень законопослушности личности зависела от соответствия деятельности человека не столько формальной букве закона, сколько общепринятым поведенческим правилам и нормам морали. Поэтому, процесс ломки традиционных представлений крестьян современники во многом связывали с общим падением уровня нравственности и дисциплины (семейные раздоры, пьянство, неуважение к церкви и старшему поколению)205. Традиционный механизм поддержания социально приемлемого поведения постепенно разрушался, но заменялся новым – характерным для индустриального общества – далеко не сразу. Тем не менее, как указывалось ранее, община оказалась способна реагировать на модернизационные влияния ужесточением внутрикорпоративных норм. Община стремилась к консервации и неприкосновенности существующего «издревле» образа мышления и поведения.
Было бы, безусловно, преувеличением утверждать, что менталитет горожан 1860 – 1870-х гг. был точной копией крестьянского общинного менталитета. Данные источников указывают на появление в пореформенный период у городского населения российской провинции – как, впрочем, и в среде крестьянства – характерных для буржуазного сознания представлений о законности, которые нашли своё отражение в практической деятельности людей.
После запрещения в 1871 г. губернатором исполнения музыки и пения в питейных заведениях Тамбова, в связи с многочисленными жалобами о нарушении общественного спокойствия, в 1873 г. группа владельцев питейных заведений в своём прошении писала следующее: «…Если бы и действительно были беспорядки, то в одно и то же время немыслимо даже предположить о беспорядках во всех безусловно трактирах. Следовательно, если у меня существуют беспорядки – в чём виновен мой сосед?»206.
В 1875 г. другая группа мещан – содержателей подобного рода заведений – просила городскую Думу ходатайствовать перед начальником губернии о возвращении им права «содержать у себя музыку и пение». По мнению мещан, необходимо по каждому факту бесчинств и безнравственного поведения в кабаках разбираться в отдельности и накладывать ограничения на виновных, а не наказывать всех без разбора путём «лишения трактиров музыки и пения»207.
Таким образом, можно говорить о том, что владельцы трактиров апеллировали к идее равенства всех перед законом и отрицали принцип круговой поруки. Именно коллективная ответственность, будучи одним из краеугольных камней аграрного общества, оказалась неприемлема в тех экономических условиях, которые сформировались в пореформенной России в связи с бурным развитием буржуазного хозяйственного уклада. Неудивительно, что купеческое общество в рассматриваемый период было избавлено от круговой поруки, которая представляла собой серьёзное препятствие не только для проявления личной инициативы, но и просто для нормального функционирования любого коммерческого предприятия.
Нельзя не заметить, что владельцы трактиров, обращаясь к буржуазным принципам законности, преследовали чисто утилитарную цель, а именно – повышение (или сохранение) доходности своих заведений. Действительно, нормы правосознания гражданского общества генетически и функционально неразрывно связанны с буржуазными экономическими отношениями. И именно в экономической сфере традиционные представления о законности подвергались наибольшей эрозии в изучаемый период.
В 1881 г. проживающему в Тамбове крестьянину С.Д. Дмитриеву удалось отстоять своё право торговать хлебом в собственной лавке, расположенной в мясных рядах, несмотря на запрещение городской Управы. Решающее значение в этом деле имели собранные и предоставленные в Управу Дмитриевым прецеденты других несоответствий между характером товара и местом его продажи208. Во всех вышеописанных случаях речь идёт о попытке противопоставить распоряжения городских властей некоторой норме, которая воспринимается более законной, чем воля начальства. Таким образом, власть здесь воспринимается не как источник закона, но как инструмент его реализации.
В 1869 году, когда было необходимо организовать под Тамбовом лагерь для расположения военной дивизии, городские власти, тем не менее, долго изучали, не противоречит ли поступившее на этот счёт распоряжение Городовому положению. И это несмотря на то, что указанное распоряжение исходило непосредственно от царя209.
Однако, несмотря на подобные факты, представления о законности носили значительный отпечаток традиционного мышления. Данные мемуарных источников указывают на то, что нововведения в судопроизводстве и сфере самоуправления воспринимались городскими обывателями крайне насторожено. П. П. Карцов, вспоминая об одной из горожанок – Анне Ивановне Казаковой, – писал: «Много анекдотов ходило про неё, особенно за время эмансипации, введения земства и новых судов. Всё это она ненавидела, а между тем всегда заседала на хорах при земских выборах и в первом ряду – при всех интересных процессах»210.
Очевидно, что носители традиционного сознания, по большей части, воспринимали буржуазную законность как собрание пустых формальностей, которые не соответствуют реальной жизни. Если новые правовые нормы благоприятствовали хозяйственным интересам того или иного человека, он становился (на некоторое время) их горячим защитником; если не соответствовали – человек обращался к традиционным нормам, к «здравому смыслу». Внешне это могло выглядеть как следование известной поговорке: «Закон, что дышло – куда повернул, туда и вышло». В действительности же, как мы считаем, можно предположить, что правовые представления горожан в рассматриваемый период носили эклектичный – двойственный – характер. Люди, по существу, ссылались то на «модернизированное», то на традиционное право – в зависимости от того, какое из них было более удобно для реализации их личных задач.
13 января 1870 года мещанин Иван Прокопьевич Игнатов «взял в содержание» место на базарной площади для торговли рыбой с платою 18 рублей в год. По договору с думой Игнатов внёс авансом 9 рублей. Через полтора года Игнатов обратился в городскую думу с просьбой вернуть ему 9 рублей, поскольку «местом этим до сих пор он не пользовался и пользоваться далее не желает»211.
В данном случае мещанин демонстрирует характерное для традиционного мышления понимание «владения» как «пользования». В восприятии И. П. Игнатова место, арендованное им на базарной площади полтора года назад, всё это время не являлась его владением, поскольку он им не пользовался. А значит и деньги, заплаченные им городской думе должны быть возвращены.
Однако наиболее репрезентативно традиционный характер мышления проявлялся в деятельности органов местного самоуправления, созданных в результате «Великих реформ». Плохая ориентация служащих различных городских учреждений в Городовом положении 1870 года, других законах и нормативных документах нередко приводила к делопроизводственным казусам.
Так, например, в 1871 городская управа обратилась за помощью в Тамбовское городское полицейское управление, чтобы вернуть деньги из страховой суммы, отданные группе тамбовских мещан в долг, срок выплаты которого уже истёк. На взгляд управы, полиция должна была взыскать задолжаемые деньги или, в противном случае, приступить к описи залогового имущества. Однако городское полицейское управление отказалось это делать, ссылаясь на то, что подобные вопросы находятся в компетенции мировых судов. Завязалась переписка между ведомствами с целью выяснения полномочий полицейского управления. Дело дошло до угрозы жалобой губернскому начальнику212. Городская управа, таким образом, попыталась наказать, на её взгляд, виновных лиц без обращения в суд. Конфискация собственности без судебного приговора – немыслимый, с точки зрения буржуазного права и правосознания, акт.
Нередко органы местного самоуправления воспринимали закон как средство давления на отдельных людей. В 1874 году тамбовская городская дума рассматривала прошение почётного гражданина Василия Ивановича Степанова, который более 10 лет являлся опекуном одного из дворянских имений. Поскольку в течение длительного срока наследников на имение не отыскалось, оно поступило из ведения Тамбовской дворянской опеки во владение города. В своём прошении Василий Иванович Степанов просил думу возместить ему денежные затраты, сделанные им в течении десяти лет на поддержание имения213.
21 августа 1874 года тамбовская городская дума принимает следующее решение: «… Заявление это могло бы быть признанным заслуживающим уважения в таком только случае, если бы на сдаче дома г. Щёголева дом этот оказался в том виде, в котором принял его г. Степанов в своё заведование в 1866 году. А так как дом этот сдан городу из опекунского заведения разрушенным и совершенно не в том виде, как он был принят им в опеку, то через это г. Степанов не только теряет всякое право на возврат сделанных им будто бы на поддержание опекунского имения затрат, но подлежит ещё ответственности за растрату. К какой ответственности городская управа непременно и привлечёт г. Степанова если он позволит себе возобновить и продолжать своё притязание на иск высказываемых им издержек, поэтому и настоящее заявление г. Степанова оставлено управою без уважения»214.
Несмотря на то, что являясь опекуном имения Степанов действительно получал определённую «прибыль» с продажи некоторых вещей, сдачи отдельных участков имения под аренду и т.п., тем не менее, очевидно, что закон для городской думы – это не безусловная авторитетная норма, требующая обязательного исполнения, а всего лишь средство. Такого рода восприятие закона как инструмента, своего рода, шантажа указывает на традиционный по своему характеру образ мышления гласных городской думы.
В пореформенной России многим современникам было очевидно несоответствие между набирающим темпы обновлением общества и спецификой правосознания основной массы населения. Отношения между людьми в гражданском обществе опосредованы законом и формализованы. Поэтому, точное выполнение всех делопроизводственных процедур и строгое следование букве закона, восприятие закона как источника справедливости – качества, характерные для правового гражданского сознания.
В связи с этим весьма показателен следующий «забавный случай», приводимый А.С. Сувориным в его дневнике за 1875 год: «В Новочеркасске прокурор, обвиняя, не нашёл ничего лучше, как сказать: “Господа присяжные, он, ей-богу, виноват”. Защитник возразил: “Несмотря на клятву, произнесённую прокурором, я не вижу никаких доказательств виновности подсудимого и думаю, что нет никакого основания верить прокурорским клятвам”»215. Таким образом, для прокурора апелляция к богу и своей личной внутренней убеждённости оказывалась более значимой, нежели обращение к конкретным фактам.
Примеры пренебрежения формальной стороной дел также встречаются в деятельности городских органов самоуправления. При этом в подобных случаях Тамбовская городская управа руководствовалась соображениями выгодности или не выгодности для города выполнения тех или иных формальных процедур.
В 1874 г. Тамбовская городская дума прекратила процедуру описи имущества мещанина Фёдорова, за которым числилась оброчная недоимка. Причиной послужил отчёт поверенного Слесарёва, который заявил думе, что для интересов думы было бы выгоднее оставить это дело без последствий, поскольку у Фёдорова просто оказалось нечего описывать216.
Городская управа легко отступала от тех или иных установлений при поддержке губернского начальства.
Так, в 1872 году в городскую управу поступила жалоба от купца 2-ой гильдии Дмитрия Николаевича Синельникова на располагавшийся напротив его дома, рядом с базарной площадью, питейный дом Дмитрия Пахомовича Данилова. Автор жалобы перечисляет все те «безобразные сцены», которые он вынужден созерцать из своих окон. При этом Синельников ссылается на соответствующую статью устава питейных заведений, по которой «открытие питейных заведений на рынках с раздробительною продажею крепких напитков запрещена»217.
В постановлении Думы относительно жалобы Синельникова сказано, что с разрешения губернатора и комитета устройства базарной площади «по особо уважительным местным условиям» решено было отступить от соответствующих статей устава218. Таким образом, попытка купца защитить свои интересы посредством закона натолкнулась на противодействие городской думы. Устав питейных заведений действительно предусматривал исключения, когда губернатор мог разрешить открыть трактир на территории базарной площади.
Однако органы городского самоуправления не всегда аккуратно выполняли все необходимые для этого формальности. Так, в 1870 – 1874 гг. возник конфликт между городской управой и окружным надзирателем акцизных сборов по поводу открытия на базарной площади питейного заведения мещанина С. Шешаева. Надзиратель акцизных сборов отказывался выдать Шешаеву необходимый для открытия питейного заведения патент, ссылаясь на существующее законодательство.
По мнению управы, постановление городской думы о передаче Шешаеву городского места под питейный дом является законным потому, что «указанное постановление согласовано с господином начальником губернии, которому предоставлено право в виде исключения, по особо уважительным причинам разрешать открытия таковых заведений».
Чиновник, ответственный за акцизные сборы, возражал: «Я не нахожу возможным согласиться с высказанным управой мнением только потому, что не могу считать согласование постановления Думы с губернатором равноценным его разрешению… признание “уважительных местных причин” необходимо должно выразиться в положительном разрешении, а не в отсутствии только протеста со стороны губернатора на постановление Думы…»219.
Во многом пренебрежительное отношение органов городского самоуправления к формальной стороне закона было связано с традиционным характером жизни провинциального города и доминирование в его среде социальных связей личного типа. Именно под влиянием этих условий в менталитете городского обывателя трансформировалась такая категория мышления, как законность. Преобладание личных контактов между людьми в сфере социального взаимодействия препятствовало развитию системы формальных социальных отношений, что во многом тормозило процесс модернизации социальной структуры.
Благопристойность поведения, нравственные качества, соблюдение приличий и хорошие манеры являлись не только необходимым условием социализации личности, её включения в ту или иную корпорацию220, но также были критериями законопослушности человека. Необходимо заметить, что отсутствие чёткого разделения между законом и моралью – один из атрибутов традиционного понимания законности. То, что выглядело в глазах общественного мнения аморальным, то воспринималось как незаконное и наоборот. Нередко городская Дума отказывала своим просителям, несмотря на то, что с точки зрения формальной буквы закона в их прошениях не было ничего криминального.
Так, в 1861 году городская дума отказала купцу Яковлеву в отдаче городского места для строительства торговой бани. В своём постановлении дума отмечала: «Просимое купцом Яковлевым место находится близ почтовой дороги и неподалёку от сада Александрийского института, а также и городского сада, где бывают гулянья. А потому находим иметь на этом месте торговую баню неприличным …»221.
В 1874 году по постановлению городской думы было снесено питейное заведение мещанина Алексея Александровича Малинина, поскольку это заведение располагалось недалеко от часовни, где вскоре должна была быть помещена икона божьей матери. Заверения Малинина прекратить торговлю спиртными напитками и перейти на торговлю каким-либо другим товаром не помогли. Дума признала сам факт существования торгового места недалеко от часовни аморальным222.
Нравственное состояние общества являлась объектом пристального внимания со стороны корпораций, а также губернской администрации и органов местного самоуправления. Во всяком случае, «запрет губернатора игры на музыкальных инструментах, пения и плясок в трактирных заведениях города Тамбова» в 1871 г.223 воспринимался обществом как забота о нравственном состоянии. Это видно из характера прошений, направленных городскому голове гласными городской думы, а также группой купцов и почётных граждан Тамбова224.
В 1875 г. владельцы трактирных заведений мещане В.С. Власов, Е.Н. Максимов, Н.Ф. Югов, обращаясь в городскую Думу с просьбой, чтобы та ходатайствовала перед начальником губернии «о возвращении музыки и пения в трактиры», отмечали: «Если запрещения в трактирных заведениях направлены к нравственной цели, то нельзя не видеть… в этом ошибки. Большинство публики прежде находило развлечение от обыденных трудов в заведениях, слушая музыку и пение, где всё делалось открыто и под надзором полиции, а за лишением этого развлечения ищет удовольствия и развлечений в удалённых от надзора общества и полиции местах…»225. Любопытно, что к заботе о нравственном состоянии апеллируют как запретившая «увеселения» губернская администрация, так и владельцы трактирных заведений, пытающиеся вернуть музыку, пение и пляску в свои трактиры.
В 1874 г. в тамбовскую городскую управу поступило заявление «купцов торгующих на Базарной площади в каменном гостином дворе». Купцы требовали закрыть открывшееся рядом с ними питейное заведение, мешающее торговли. В жалобе отмечалось, что «таковое заведение в гостином торговом ряду, кроме неприличия, стесняет торговлю, так как распивающие там производят шум, игры, пение и пляски и пр., а выходя выпивши без меры, дозволяют себе бесчинство, толкают не только покупателей желающих купить, но и торгующих и просто проходящих. Сверх того, так как это заведение не закрывается и ночью до 10-ти и более часов, то употребление огня, на освещение и курение табаку угрожает опасностью пожара» 226.
16 августа 1880 года гласный тамбовской городской Думы А.В. Державин, выступая с уже упоминавшимся докладом о беспорядках в Тамбовском ремесленном училище, обосновывал необходимость закрытия учебного заведения следующим образом: «Я в настоящее время, наслушавшись с разных сторон таких ужасающих рассказов об этом училище, официально заявляю о необходимости немедленного его закрытия не как даже бесполезного, а как положительно вредного, развращающего нравственность молодых людей»227.
После выступления Державина думой были собраны характеристики с мест работы выпускников ремесленного училища. В трёх приложенных к делу характеристиках отмечалось: «Ни в чём дурном мною не замечен… В нравственном отношении отличается полной добропорядочностью» и т.п228. В конечном итоге, дума потребовала от А.В. Державина подкрепить свои суждения о Тамбовском ремесленном училище фактами более серьёзными, чем услышанные им и другими гласными разговоры в бане229.
Таким образом, слухи о «безнравственном образе жизни» отдельных учащихся тамбовского ремесленного училища вполне могли стать для некоторых гласных городской Думы достаточным основанием для закрытия учебного заведения.
В деятельности купеческого и мещанского обществ Тамбова были неоднократные случаи, когда образ жизни человека являлся критерием распределения помощи, предоставляемой обществом своим членам или даже поводом к ограничению их свободы.
В этой связи достаточно вспомнить уже упомянутые в первой главе дело о распределение денежной помощи погорельцам Тамбова в 1861 г. 230, а также «дело о помещении тамбовских мещан П. Абрамова, А. Филиппова, И. Абрамова в работный дом за нетрезвый и праздный образ жизни» 231.
Корпорации, стремясь сохранить корпоративное единство и контроль над своими членами, культивировали, безусловно, традиционные представления о справедливости и морали, а не буржуазные правовые нормы, тесно связанные с индивидуализмом и независимостью личности. Напротив, корпорации как социальные институты традиционного общества стремились препятствовать всем проявлениям индивидуализма232. Кроме того, корпорации претендовали на роль арбитров в вопросах нравственности. Трактовка нравственности, как критерия законопослушности сближала, на наш взгляд, представления горожан с крестьянским отношением к законности.
Таким образом, формирование законности как категории сознания городского населения пореформенной России во многом определялось целым рядом господствующих в этом сознании традиционных представлений. Это нашло своё отражение как в поведении отдельных людей, так и в деятельности административных институтов и органов городского самоуправления, что можно проследить на примере Тамбова.
В настоящее время интерес исследователей привлекают вопросы несоответствия либеральных преобразований объективным условиям существования российского общества. Имел место конфликт между модернизационными нововведениями и российской действительностью. Как мы полагаем, этот конфликт выражался, в частности, в несоответствии представлений горожан о законности той трактовки понятий «закон» и «право», которая характерна для гражданского общества и которая насаждалась «сверху» в ходе реформ 1860 – 1870-х гг.
Так, на существование подобного рода противоречий указывает практика реформированного суда за период 1864 – 1914 гг., особенно в тех областях, где несоответствие между нововведёнными нормами и объективными условиями проявилось особенно четко (суд присяжных, институт мировых посредников). А. Н. Медушевский отмечает: «Энтузиазм первых лет реформы постепенно сменяется неуверенностью в правильности избранного курса и, наконец, завершается всесторонней критикой реформ и созданной ими системы правовых институтов как неэффективных в условиях России»233.