Страницы отечественной истории: 1917-1941 гг. Хрестоматия Ставрополь 2009
| Вид материала | Документы |
- Тростников Знаменитость Остросюжетный роман рассказ, 246.11kb.
- Программа лекционного и семинарского курса для студентов исторического отделения Часть, 113.74kb.
- Ионального образования «воронежский государственный педагогический университет» Хрестоматия, 1230.91kb.
- Рекомендации к подготовке и проведению Викторины по истории Великой Отечественной войны, 86.94kb.
- Самарский Государственный Педагогический Университет Кафедра Отечественной истории, 1671.9kb.
- Программа курса «История отечественной журналистики. Ч. 1-3», 1120.36kb.
- Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», 21.03kb.
- Список использованной литературы: Сборники законодательных актов: Власть и пресса, 161.06kb.
- Редакционная коллегия, 2025.27kb.
- План мероприятий, посвященных празднованию 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной, 735.86kb.
^ «НА БОЙ КРОВАВЫЙ...»
О казни императорской семьи писалось много. Однако по-прежнему остается и немало загадок. На вопросы нашего корреспондента отвечает писатель-драматург Э. Радзинский, который изучает обстоятельства последних дней жизни царской семьи. Беседу вел Д. Гранцев.
^ Эдвард Станиславович, что побудило вас, известного драматурга, прервать работу с театром и взяться за расследование обстоятельств казни императора и его близких?
Случившееся летом 1918 г. с семьей Николая II — это эпиграф ко всему последующему насилию и предостережение... Страшные круги разошлись от 11 убиенных, сброшенных в безымянную шахту в окрестностях Екатеринбурга.
Начав с намерением разобраться в страшном «механизме» казни, уже после первой публикации документов я стал уполномоченным своеобразного «народного расследования». Ко мне приходили тысячи писем со свидетельствами, рассказами, документами. В результате почти 4-годичной работы написана книга — «Царские дневники: Николай II — Жизнь. Смерть».
^ Но до вас были следователи, идущие по «горячим следам»?
Уже вскоре после 25 июля, когда большевики сдали Екатеринбург, началось расследование судьбы царской семьи. Следователь Н.А. Соколов пришел к выводу: царская семья, трое слуг и доктор Е.С. Боткин были расстреляны. Их трупы вывезли за город и недалеко от деревни Коптяки, у заброшенной шахты, облили бензином, серной кислотой и сожгли.
Однако Соколов так и не обнаружил трупов царской семьи. Был найден на дне этой шахты чей-то отрезанный палец, чья-то вставная челюсть. Было и кострище рядом с шахтой, которое он объявил местом сожжения царской семьи... Свои выводы о расстреле Соколов строил на показаниях арестованных красных охранников Ипатьевского дома. Возможно, при допросах к ним «применялись меры»...
— ^ Существует версия о том, что расстрела царской семьи вообще не было. Как она появилась?
— Показания свидетелей, добытые сомнительным путем, так же как отсутствие главной улики — трупов царской семьи, спорное заключение о том, что можно бесследно сжечь 11 тел в костре, — все это породило множество версий.
В 70-х годах в США появляются исследования, доказывающие, что вообще никакого расстрела царской семьи не было: якобы состоялась инсценировка — вместо семьи были расстреляны слуги и доктор Боткин, а семья была вывезена из России. В некоторых публикациях также шла речь и о документах, будто бы хранящихся в Белом доме и описывающих происшедшее. Согласно им, большевики, заключая Брестский мир, подписали, по требованию немцев, секретное соглашение о вывозе царской семьи. Императорская фамилия в свою очередь согласилась на тайное, безвестное проживание вне России. Правда, неясно, как мог не знать об этом второй человек в государстве — Л. Троцкий, уже в изгнании продолжавший утверждать, что царская семья была расстреляна.
^ С чего вы начали свое расследование?
Я ставил перед собой цель — найти добровольные показания участников казни. Мне удалось достать хранившиеся 70 лет в спецхране показания коменданта Ипатьевского дома Я. Юровского, а затем и Верх-Исетского военного комиссара П. Ермакова. Оба они — руководившие расстрелом и захоронением трупов — подробно описали ту ночь.
Так что с утешительными легендами, к сожалению, покончено. Соколов оказался прав. В ночь на 17 июля в полуподвале Ипатьевского дома были бессудно расстреляны 11 человек.
^ Знали ли в Москве о подготовке казни?
72 года существовал миф: решение о расстреле царя и царской семьи было принято в Екатеринбурге местной властью; Ленин и правительство в Москве узнали об этом лишь после свершившегося. Его упорно повторяли сами участники расстрела. Однако Троцкий в «Дневнике» писал о том, что решение было принято в Москве и при непосредственном участии Ленина. Теперь найден и документ - телеграмма. В самом её верху — на кусочке телеграфной ленты адрес: «Москву Ленину». Ниже - отметка карандашом: «Принято 16.7.1918 г. в 21 час. 22 минуты». То есть за несколько часов до расстрела Романовых она была уже в столице. «Москву. Кремль. Свердлову. Копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите <в> Москву, что условленный с Филипповым суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства, ждать не можем. Если ваше мнение противоположно, сейчас же вне всякой очереди сообщите. Голощекин, Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом». И подпись — «Зиновьев».
Телеграмму отправили из Екатеринбурга на адрес «Свердлову, копия Ленину», но шла она кружным путем — через главу Петроградского Совета Зиновьева – ближайшего тогда сподвижника Ленина. (В своей книге я рассказываю о причинах столь сложного пути телеграммы.) И уже Зиновьев из Петрограда на адрес «Москву Ленину» передает Екатеринбургское сообщение. Подписавшие телеграмму: Сафаров — это член президиума Уралсовета, Исай Голощекин – глава уральских большевиков. Партийная же кличка Голощекина была «Филипп». И именовался он Филипп Голощекин или «Товарищ Филипп». Теперь легко понять условный язык этой депеши.
В начале июля 1918 г. «товарищ Филипп» побывал в Москве. Сразу после его возвращения в Екатеринбург было принято решение Уралсовета о казни Романовых. Таким образом, «условленный с Филипповым суд» — это казнь Романовых, о которой сговорился с Москвой «Филипп» во время пребывания в столице. «Военные обстоятельства» — это безнадежное положение Екатеринбурга: со дня на день город должен был пасть.
— ^ А был ли ответ из Кремля?
— В музее завода «Прогресс» в городе Куйбышеве хранится машинописная запись беседы с А. Акимовым, работавшим в 1918 г. в охране Ленина. 19 ноября 1968 г. он рассказал следующее: «Когда Тульский (ошибка в записи — Уральский) губком решил расстрелять семью Николая II, CHK и ВЦИК написали телеграмму с утверждением этого решения. Я.М. Свердлов послал меня отнести эту телеграмму на телеграф, который помещался тогда на Мясницкой улице. И сказал — поосторожней отправляй. Это значило, что обратно надо было принести не только копию телеграммы, но и саму ленту. Когда телеграфист передал мне телеграмму, я потребовал от него копию и ленту. Ленту он мне не отдавал. Тогда я вынул револьвер и стал угрожать телеграфисту. Получив от него ленту, я ушел. Пока шел до Кремля, Ленин уже узнал о моем поступке. Когда пришел, секретарь Ленина мне говорит - тебя вызывает Ильич, иди, он тебе сейчас намоет холку...».
Итак, можно утверждать, вечером 16 июля в Екатеринбург от СНК и ВЦИК (то есть за подписью Ленина и Свердлова) пошла телеграмма о казни царской семьи.
_______
Аргументы и факты. 1990. № 46. С. 6-7.
Тютюкин С.В.
^ ПЕРВЫЙ РУССКИЙ МАРКСИСТ
Г.В. Плеханов (1856—1918) — первый русский марксист и выдающийся мыслитель, как известно, решительно разошелся в 1917 г. с Лениным во взглядах на перспективы социалистической революции в России. Действительно ли Плеханов предвидел деформации социализма, культ личности? Предлагал ли он в 1917 г. какие-то реальные пути выхода для страны, и была ли, спрашивают наши читатели, плехановская альтернатива лучше ленинской, большевистской?
^ Ответить на эти вопросы мы попросили ведущего научного сотрудника Института истории СССР АН СССР, доктора исторических наук С.В. Тютюкина.
Политические взгляды Г.В. Плеханова неоднократно менялись: сначала народник, затем революционный марксист, большевик, меньшевик (хотя далеко не во всем «правоверный»), социал-патриот. На каждом из этих этапов в его отношении к проблеме социалистической революции в России были существенные различия.
Так, в 70-х гг. XIX в. Плеханов-народник видел главную задачу «в создании боевой, народно-революционной организации для осуществления народно-революционного переворота в возможно более близком будущем». При этом он считал, что сельская община послужит в России «исходным пунктом для организации всех сторон экономической жизни народа на социалистических началах».
Плеханов-марксист придерживался иных взглядов. Он уже разделял во времени буржуазно-демократическую и социалистическую революции, подчеркивал идею некапиталистического развития России, связывал её будущее с рабочим классом. Он уже считал, что торжество капитализма будет и России непродолжительным, но предостерегал от скоропалительных социалистических экспериментов. При этом Плеханов довольно красочно описывает в книге «Наши разногласия» (1884) ситуацию, которая может возникнуть в случае преждевременного захвата власти кучкой революционеров и попытки декретирования ими социализма. Тогда, говорит он, «совершившаяся революция может привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перувианской империи, т.е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке».
Разуверившись в изначальных социалистических потенциях крестьянской общины, Плеханов писал, что «от общественной обработки полей немногим ближе до коммунизма, чем от общественной работы на барщине или от «общественных запашек», вводившихся при царе Николае Павловиче с помощью штыков и розог!».
Отвечая тем, кто полагал, что спасение России придет с Запада, где победит социалистическая революция, Плеханов писал: навязывание социалистического строя «с чисто внешней стороны» в таких крестьянских странах, как Россия, не может увенчаться успехом. «...Запад – Западом, а Россия – Россией, или, другими словами, на чужой каравай рот не разевай, а пораньше вставай да свой затевай». Как бы ни было могущественно возможное влияние европейской революции, заключал Плеханов, для успеха революции в России нужны внутренние факторы, которые бы сделали это влияние реальным.
Этих взглядов Плеханов придерживался до конца своей жизни. Он неоднократно цитировал высказывание Энгельса о трагедии революционеров, вынужденных взять власть тогда, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого ими класса. А в 1901 г. прямо признал, изменив свои прежние представления, что демократический и социалистический этапы революции «по необходимости будут отделены один от другого значительным промежутком времени».
К 1917 г. Плеханов, находясь на протяжении 37 лет в эмиграции, представлял себе истинное положение дел на родине лишь в самых общих чертах — по печати, письмам из России, рассказам соотечественников, бывавших у него в Женеве или в маленьком итальянском курортном городке Сан-Ремо, где он проводил зимние месяцы. Особенно не хватало ему знаний настроений масс. Плеханов поневоле стал «русским европейцем». «Европеизма, увы, в России мало», — говорил он в 1917 г. Цивилизованная Европа и «немытая» Россия — вот та антитеза, которая всегда стояла перед глазами Плеханова и во многом определяла его подход к вопросу о возможности строительства социализма в нашей стране.
«Отец русского марксизма» и революция
Плеханов вернулся в Петроград в ночь на 1 апреля 1917 г., на четыре дня раньше Ленина. В церемонии их встречи было много общего: тот же Финляндский вокзал, оркестры, толпы возбужденных людей, приветственные речи. Но если Ленина встречали как вождя большевистской партии, за которой шли сотни тысяч рабочих и солдат, то Плеханова — как социал-демократического «литератора», которого приветствовали прежде всего демократическая интеллигенция и студенчество.
Картины революционного Петрограда вызывали у Плеханова смешанные чувства. К радости от свержения самодержавия, к ощущению свободы примешивалось опасение, что разбушевавшаяся народная стихия «понесет» страну не туда, куда нужно. Не внушали доверия Плеханову и социалистические вожди (не только большевики, но и меньшевики), готовые, как ему казалось, идти на поводу у нетерпеливых и озлобленных масс.
Интересен рассказ о встрече Плеханова с известным анархистом П.А. Кропоткиным, состоявшейся весной 1917 г. Кропоткин, побывавший перед этим в штабе питерских анархистов, был подавлен грубостью и наглостью вооруженных до зубов молодцов, которых он там встретил, а также неряшливым видом их «гнезда». «И для этого я всю жизнь работал над теорией анархизма!» — с горечью сказал он Плеханову. А в ответ услышал: «Я в таком же положении. Мог ли я думать, что моя проповедь научного социализма приведет ко всему тому, что говорят и делают сейчас...».
Чем больше росло влияние большевиков, тем больше чувствовал Плеханов свое бессилие перед надвигающимися событиями, тем мрачнее становились его прогнозы.
О том, например, как отнесся Плеханов к Апрельским тезисам Ленина, можно судить хотя бы по названию статьи Плеханова, опубликованной в газете «Единство», являвшейся на протяжении 1917 г. его официальной трибуной. Статья называлась «О тезисах Ленина и о том, почему бред бывает подчас интересен».
Плеханов неоднократно развивал в то время мысль о том, что реальной почвы для перестройки общества на социалистических началах в России нет. Сейчас уже довольно широко известны относящиеся к июню 1917 г. его слова: «...Русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма...». А вот еще одно высказывание Плеханова на ту же тему: «Социалистический строй предполагает, по крайней мере, два непременных условия: 1) высокую степень развития производительных сил (так называемой техники); 2) весьма высокий уровень сознательности в трудящемся населении страны». В России нет ни того, ни другого, и потому «толковать об организации социалистического общества в нынешней России – значит вдаваться в несомненную и притом крайне вредную утопию».
Социалистическое правительство в России, считал Плеханов, оказалось бы очень непрочным, просуществовало бы недолго, а его падение обернулось бы победой контрреволюции и принесло бы наибольший вред самому пролетариату. При этом Плеханов не делал принципиального различия между «введением» социализма по декрету «сверху» и процессом строительства социализма в рамках переходного периода, который мог растянуться на сравнительно длительный срок. Не принимал он и варианта, обоснованного позже в известной статье Ленина «О нашей революции»: сначала взять власть, а потом, используя её как своеобразный архимедов рычаг, компенсировать недостаток цивилизованности и культуры и догнать передовые страны.
Как и многие другие лидеры II Интернационала, Плеханов считал, что диктатура пролетариата станет возможна лишь тогда, когда наемные рабочие будут составлять большинство населения страны. В противном случае она «неуместна и опасна», а диктатура нескольких десятков лиц, «диктатура Смольного института» (так представлялась ему победа большевиков) — тем более.
«Демократический капитализм» по Плеханову
Но, спрашивается, была ли у Плеханова своя программа выхода из того глубокого кризиса, которым была охвачена в 1917 г. вся Россия?
Февральская революция, писал тогда Плеханов, знаменует собой начало новой эпохи (термин говорит сам за себя) в истории русского капитализма. «...Если бы наш рабочий класс захотел стеснять дальнейшее развитие капиталистического способа производства, он тем самым нанес бы жестокий вред, как всей стране, так и своим собственным интересам». Исходя из этого, а также учитывая продолжающуюся войну, Плеханов предлагал урегулировать классовые противоречия в России компромиссным, «английским» путем: рабочим он советовал проявить умеренность и сдержанность в своих требованиях, а капиталистам — стать на путь проведения социальных реформ.
Наивно было ожидать, что в накаленной атмосфере России 1917 г. подобные советы могли иметь успех. Что касается политической платформы Плеханова, то она в то время сводилась к следующему.
Во-первых, поддержка Временного правительства; во-вторых, коалиция меньшевиков и эсеров с кадетами; осуждение корниловщины; война до победы. И, конечно же, Плеханов резко осуждает большевиков, вплоть до обвинений их в пособничестве немцам. Плеханов бросает Ленину упреки в том, что он собирает под свои знамена «разнузданную чернорабочую чернь», строит свои псевдореволюционные планы на неразвитости «дикого, голодного пролетариата», и даже выражает сожаление по поводу того, что «мягкотелое» Временное правительство не сумело арестовать Ленина.
Не будет преувеличением сказать, что Плеханов был политическим противником Ленина. Еще в разгар борьбы между большевиками и меньшевиками Плеханов строил прогнозы относительно того, что будет с партией, если победит Ленин, говорил о бонапартизме Ленина и о возможных последствиях насаждения в партии антидемократических методов руководства. «ЦК «раскассировывает» все недовольные им элементы, всюду сажает своих креатур и, наполнив этими креатурами все комитеты, без труда обеспечивает себе вполне покорное большинство на съезде. Съезд, составленный из креатур ЦК, дружно кричит ему «Ура!», одобряет все его удачные и неудачные действия и рукоплещет всем его планам и начинаниями. Тогда у нас действительно не будет в партии ни большинства, ни меньшинства, потому что тогда у нас осуществится идеал персидского шаха». И немного дальше: «Если бы наша партия, в самом деле, наградила себя такой организацией, то в её рядах очень скоро не осталось бы места ни для умных людей, ни для закаленных борцов, в ней остались бы лишь лягушки, получившие, наконец, желанного царя, да Центральный Журавль, беспрепятственно глотающий этих лягушек одну за другой».
Каждый, кто знаком с историей нашей партии при жизни Ленина, сможет без особого труда отвести эти обвинения. Вспомним: на каждом партийном съезде шли тогда дискуссии, причем инакомыслящих не только не репрессировали, но многих избирали в состав ЦК. Но, к сожалению, по злой иронии истории предсказания Плеханова оправдались в сталинский период.
Но вернемся к событиям 1917 г. Логика подсказывает, что Плеханов неизбежно должен был осудить Октябрьскую революцию. Так и произошло. 28 октября (10 ноября) он опубликовал «Открытое письмо к петроградским рабочим», где предрекал гражданскую войну, которая заставит отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале—марте 1917 г. При этом Плеханов повторил, что пролетариат составляет меньшинство населения страны, а крестьянство не нуждается в замене капиталистического строя социализмом.
В дальнейшем Плеханов осудил такие шаги молодого Советского правительства, как роспуск Учредительного собрания (хотя сам на II съезде РСДРП в 1903 г. теоретически допускал такую возможность в интересах революции) и заключение Брестского мира. Однако принять участие в борьбе с Советской властью и войти в состав контрреволюционного правительства, как предлагал ему Б. Савинков, наотрез отказался.
Разумеется, каждый волен по-своему интерпретировать факты, которые мы предложили вниманию читателя. Но, обсуждая вопрос об альтернативности исторического развития, не надо забывать, что в расчет принимаются лишь реальные, опирающиеся на вполне определенные классовые силы и партии, альтернативы. Политическое одиночество Плеханова в 1917 г. свидетельствует о том, что он не мог предложить народу программу, соответствовавшую настроениям и чаяниям масс.
_______
Аргументы и факты. 1989. № 25. С. 1-3.
Пирумова Н.
^ МЯТЕЖНЫЙ КНЯЗЬ
П.А. Кропоткина (1842—1921), революционера-анархиста и ученого, Б. Шоу назвал «одним из святых столетия». Эти слова подводили итог жизни князя Кропоткина. А её начало было связано с отказом от всех привилегий и прав, которыми он мог пользоваться как потомок древнего княжеского рода, получивший образование в Пажеском корпусе.
В 1877 г. началась сорокалетняя эмиграция Кропоткина, связанная с тем, что за свою революционную деятельность он был заключен в Петропавловскую крепость, затем переведен в Николаевский военный госпиталь, откуда бежал в Швейцарию.
^ По законам природы
В отличие от другого теоретика анархизма — М. Бакунина, Кропоткин был больше социологом, чем философом, и занимался вопросами реальной организации анархистского общества — то есть такого, в котором не было бы государственной власти.
Теория Кропоткина строилась на самых широких обобщениях в области естественных и общественных наук: он исходил из того, что существуют естественные законы, которым подчиняется все живое и благодаря которым человечество может организоваться в свободные самоуправляющиеся ассоциации (так же, как самоорганизуются муравьи и пчелы), тогда как государство есть искусственное построение для того, чтобы одни «держали в повиновении других и заставляли их на себя работать».
Торжество анархо-коммунизма должна была обеспечить прежде всего экспроприация. Общественной собственностью, по Кропоткину, должны стать не только земля и фабрики, но и все «жизненные припасы».
«Пусть каждый берет сколько угодно всего, что имеется в изобилии, и получает ограниченное количество всего того, что приходится считать и делить» — вот система распределения жизненных благ.
Физическая работа, по Кропоткину, обязательна для всех членов общества.
Увы, идеи Кропоткина об обязательной физической работе, о всеобщем равенстве во всем вряд ли отвечали идеалу «свободного общества», поскольку регламентировали его жизнь. Созданная Кропоткиным модель оказалась казарменно-коммунистической.
Имея в виду именно анархо-коммунизм, Кропоткин писал, что организацию этого строя нельзя поручить «какому-нибудь законодательному собранию... Оно должно быть делом всех, оно должно быть создано творческим умом самого народа; коммунизм нельзя навязать свыше. Без постоянной, ежедневной поддержки со стороны всех он не мог бы существовать; он задохся бы в атмосфере власти». Эти предположения стали сбываться еще при его жизни.
«Коммунизм нельзя навязать свыше»
Кропоткин вернулся в Россию только после Февральской революции 1917 г. Жил сначала в Петербурге, в августе уехал на Государственное совещание в Москву. В своем выступлении он призывал к единству левых и правых сил для общей работы на благо революции, для «самоуправления и труда».
Вскоре после начала октябрьских боев в Москве Кропоткин переселился в Дмитров и там провел последние четыре года жизни.
К Октябрьской революции Кропоткин поначалу отнесся положительно, но очень быстро его восторги поубавились. Помимо разработки теоретических вопросов кооперации, он вынужден был заняться практическими делами кооператоров, прежде всего — спасая их от преследований органами власти. С началом «красного террора» он неоднократно устно и письменно обращался к В.И. Ленину с ходатайствами об осужденных и заложниках, призывал к милосердию, «чистоте революционного идеала, несовместимого с понятием заложничества».
«Неужели, — писал Ленину революционер-анархист, — среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры… не достойны людей, взявшихся созидать будущее общество на коммунистических началах; что на такие меры не может идти тот, кому дорого будущее коммунизма». «Озлобление, вызванное в рядах Ваших товарищей после покушения на Вас и убийства Урицкого, вполне понятно. Но что понятно для массы, то непростительно для «вожаков» Вашей партии. Их призывы к массовому красному террору; их приказы брать заложников; массовые расстрелы людей, которых держали в тюрьмах специально для этой цели — огульной мести... это недостойно руководителей социалистической революции…».
В другом письме Ленину Кропоткин, возвращаясь к опыту Французской революции, напоминает, что «террористы комитета общественной безопасности оказались могильщиками революции».
«Социализм обратится в проклятие...»
Осуждая террор, Кропоткин указывал и на другую кардинальную, по его мнению, ошибку революционных преобразований. Речь шла о Советах, которые идеолог анархизма считал великим завоеванием революции.
«Без участия местных сил, - писал он в марте 1920 г., — без строительства снизу — самих крестьян и рабочих — постройка новой жизни невозможна. Казалось бы, что именно такое строительство снизу должны были бы выполнять Советы. Но Россия уже стала Советской Республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей «партии», то есть преимущественно новорожденных коммунистов... уже уничтожили влияние и построительную силу этого многообещавшего учреждения - Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты, и их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства».
«Несомненно одно, — продолжает Кропоткин, — если б даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безусловно вредна. Нужно, необходимо местное строительство местными силами, а его нет. Нет ни в чем. Вместо этого на каждом шагу людьми, никогда не знавшими действительной жизни, совершаются самые грубые ошибки, за которые приходится расплачиваться тысячами жизней и разорением целых округов... Если же теперешнее положение продлится, то самое слово «социализм» обратится в проклятие. Как оно случилось во Франции с понятием равенства на сорок лет после правления якобинцев».
Пути дальнейшего развития не только России, но и других стран Кропоткин видел в местном советском строительстве и кооперации: «кооперативное движение — особенно русское крестьянское кооперативное движение — будет в последующие 50 лет служить творящим ядром коммунистической жизни»; «идея Советов, контролирующая политическую и экономическую жизнь страны, — великая идея...».
В то же время в Обращении к западноевропейским рабочим (1920 г.) он предупреждал: «До тех пор, пока страна управляется диктатурой партии, Советы рабочих и крестьянских депутатов не будут иметь значения. Они приобретают пассивную роль…
Рабочие Советы прекратили осуществлять свободное руководство тогда, когда прекратилась свобода печати, — мы очутились в таком положении около двух лет назад,— предлогом для таких мер было состояние войны. Более того, Советы... потеряли свое значение тогда, когда была прекращена свободная предвыборная агитация, и выборы стали проводиться под давлением партийной диктатуры. Конечно, оправданием этих мер, этого диктаторского курса была неизбежность таких в борьбе со старым режимом. Но подобный метод управления, вполне возможно, станет страшным препятствием тогда, когда революция перейдет к строительству нового общества на новой экономической основе».
Социальному прогнозу Кропоткина нельзя не отдать должное.
Последним трудом идеолога анархизма стала «Этика»: нравственность Кропоткин считал «громаднейшим двигателем прогресса».
Эта работа, по мнению Кропоткина, была особенно важна после революции, когда понятия морали оказались зыбкими, если не стерлись вообще. Его близкий друг Н. Лебедев свидетельствовал, что Кропоткин «не один раз говорил о том, что, может быть, именно вследствие отсутствия этого возвышенного морального идеала русская революция и оказалась бессильной создать новый общественный строй на началах справедливости и свободы».
Умер Кропоткин в Дмитрове в 1921 г. Для участия в его похоронах из тюрем на один день были освобождены арестованные анархисты под единственную гарантию — честное слово.
В 1923 г. в доме, где родился Кропоткин, был открыт мемориальный музей, но в 1939 г. его закрыли на «восстановительный ремонт», чтобы больше не открыть — его экспонаты были переданы Музею Революции. Участники Комиссии по творческому наследию Кропоткина надеются открыть музей в 1992 году, когда исполнится 150 лет со дня рождения ученого. […]
_____
Аргументы и факты. 1990. № 40. С. 5-6.
^ ЛЕНИН И МАРТОВ: ДРУЗЬЯ-ВРАГИ
В. Ленина и Ю. Мартова называли друзьями-врагами. Когда Мартов умер в 1923 г. в Берлине, больному Ленину об этом не сказали, поскольку боялись, что с ним может случиться удар. Политические взгляды Мартова и Ленина поначалу сходились: оба были марксистами. Ho затем из одной, марксистской, идеологии выросли две другие противоположные друг другу — демократический социализм (меньшевизм) и революционный социализм (большевизм). О том, каковы были основные расхождения между двумя этими идеологиями, наш корреспондент И. Солганик беседует с доктором исторических наук Г. Иоффе.
— Расхождения между Лениным и Мартовым я бы объединил в три группы в соответствии с хронологией. Первая — расхождения по организационному вопросу, которые обнаружились на II съезде РСДРП (1903 г.).
Ленин утверждал, что в условиях самодержавия пролетарская партия должна стать «организацией профессиональных революционеров», дисциплинированной, выстроенной сверху вниз: «идея централизма должна пронизать собою весь устав». Основная область деятельности партии — нелегальная, подпольная. А легальные организации должны играть вспомогательную роль — прикрывать нелегальное ядро.
— По этому поводу меньшевистская новая «Искра» в 1903 г. писала: «Ленин хочет такую партию, которая представляла бы собою огромную фабрику во главе с директором в виде ЦК, а членов партии превратить в «колесики и винтики».
Мартов говорит также о «гипертрофии централизма» ленинского плана, о том, что ленинская чрезмерно нейтралистская организация опасна тем, что в её центре может оказаться «неспособное лицо».
Вслед за Троцким Мартов обвиняет Ленина в «бонапартизме», в том, что он хочет установить в ЦК свое господство. Ленин отвечает: «До какой степени глубоко мы расходимся здесь политически с тов. Мартовым, видно из того, что он ставит мне в вину это желание влиять на ЦК, а я ставлю себе в заслугу то, что я стремился и стремлюсь закрепить это влияние организационным путем».
Видимо, Ленин был по-своему последователен и логичен, учитывая, что главной своей целью он ставил вооруженное восстание, захват власти большевиками — демократическая партия вряд ли могла бы этого достичь.
— Конечно, у Ленина была своя логика и своя правота. Но несомненно также и то, что ленинская модель, выдвинутая еще в книге «Что делать?», а затем предъявленная на II съезде РСДРП, позднее привела к превращению партии в закрытую, ограниченную, полностью находящуюся под контролем «вождя» организацию. Ленинская модель повышала «боевую готовность» партии, но сужала её демократизм.
А теперь — точка зрения Мартова. Он считает, что партия должна быть демократичной, массовой, включать всех, кто хочет помочь освобождению рабочего класса, и действовать легально. А подпольные партийные организации нужны для того, чтобы помогать открытой массовой партии.
Мартов тоже был по-своему логичен и по-своему прав. Его модель перекрывала пути гипертрофированному централизму в партии, должна была усилить её демократический характер. Да, она могла снизить «боевитость» партии, но зато исключала авторитарные тенденции, превращение в «винтики» рядовых членов.
Как известно, на II съезде РСДРП формула Ленина получила большинство, Мартов остался в меньшинстве. Так в связи с расхождением по орг. вопросу возникли два течения в российской социал-демократии — большевизм и меньшевизм.
— Наверное, самые глубокие расхождения между большевиками и меньшевиками были не в их конечной цели (социализм), а в том, что значил для них социализм и какими методами его хотели строить. Ленинцы считали, что этой цели смогут достичь, только взяв власть в свои руки. Ленинская установка, начиная со II съезда партии, была неизменной: власть через вооруженное восстание («коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти»). Мартов был против вооруженного восстания.
Не получается ли так, что в этом вопросе Мартов был марксистом больше, чем Ленин? По Марксу, общество не может перескочить через естественные фазы развития, и революция может произойти только в индустриально развитой стране в результате развития самого капиталистического общества, его внутренних законов. По Ленину — революция может произойти и в отсталой стране в результате вооруженного переворота.
— Отвечая на этот вопрос, скажу о второй группе расхождений между Мартовым и Лениным, которые можно назвать политико-стратегическими.
Почему Ленин стремился создать боевую партию профессиональных революционеров? Потому, что с её помощью большевики рассчитывали свергнуть царизм и прийти к власти, добиться, по мысли Ленина, относительно быстрого перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую.
Меньшевики, в том числе Ю. Мартов, исходили из того, что буржуазная революция должна привести к власти буржуазное правительство, которое будет содействовать капиталистическому развитию страны. Социал-демократия в этих условиях должна играть роль политической оппозиции. Задачу социалистического преобразования страны социал-демократы могут поставить лишь после того, как для этого вызреют экономические и общественные условия.
Конечно, концепция Мартова выглядит более марксистски-ортодоксальной, концепция Ленина — более новаторской.
Мы всегда подчеркивали идеологическую природу расхождений Ленина и Мартова, что, безусловно, справедливо, но не оправданно игнорировали разницу их темпераментов, которая тоже имела немалое значение. Ленин был человеком огромной воли, беспощадным к противникам, резким в высказываниях. О Мартове один из его сподвижников, меньшевик Д. Далин писал: «Мартов был скорее человеком интеллекта, чем большой воли. Больше мыслитель и писатель, чем генерал, он пользовался авторитетом благодаря уму и страстной преданности своей идее, но нуждался в коллеге-вожде, который при нем держал бы в руках разветвленный аппарат, вел практическую работу...».
— Была ли, по-вашему, демократическая альтернатива Октябрю, идея которого, как известно, не находила полной поддержки даже среди большевиков, не говоря уже о других партиях.
— Мы, наконец, подошли к последней группе противоречий между большевиками и меньшевиками.
Мартов вернулся в Россию из Швейцарии спустя месяц после Ленина — в мае 1917 г. Вот отрывок из его письма в Швейцарию, написанного летом: «Страна разорена (цены безумные, значение рубля равно 25—30 коп., не более). Город запущен до страшного, обыватели всего страшатся — гражданской войны, голода, миллионов бродящих солдат и т.д. Если не удастся привести очень скоро к миру, неизбежна катастрофа. Над всеми тяготеет ощущение чрезвычайной «временности» всего, что свершается. Такое у всех чувство, что все это революционное великолепие на песке, что не сегодня — завтра что-то новое будет в России — то ли крутой поворот назад, то ли красный террор считающих себя большевиками, но на деле настроенных просто пугачевски».
Уже в начале июля Мартов выдвинул идею единения всех демократических сил, создания однородного социалистического правительства. Эта идея отмежевала Мартова от правых меньшевиков, которые вошли в коалицию с буржуазными партиями и прежде всего — кадетами, но в то же время и от большевиков, требовавших, как известно, передачи всей власти только Советам.
Между тем политический компромисс, без преувеличения, мог бы стать поворотным пунктом в революции: обеспечить её мирное развитие и предотвратить гражданскую войну. Но компромисс не состоялся. Опасаясь быстрой большевизации масс и Советов, правые меньшевики и эсеры к концу сентября 1917 г. вернулись к политике правительственной коалиции с кадетами. С одной стороны, это окончательно их скомпрометировало и связало с обанкротившимся Временным правительством, с другой, — еще больше толкнуло массы к большевикам под их радикальные лозунги (мир, хлеб, земля), а самих большевиков – Ленина, Троцкого и других — резко сдвинуло влево, к идее вооруженного восстании против Временного правительства как единственному способу разрешить социальный и политический кризис.
Отчаянные попытки Мартова уже в дни восстания мирно разрешить кризис путем переговоров представителей всех социалистических партий и создания «общедемократического правительства» не увенчались успехом. Правые меньшевики и правые эсеры в знак протеста против восстания покинули II съезд Советов, оставив «поле революции» большевикам. Большевики также отвергли примиряющее предложение Мартова.
— «Мы открыто ковали волю масс на восстание, — заявил Троцкий на II съезде Советов, — наше восстание победило. Теперь нам предлагают: откажитесь от победы, заключите соглашение. С кем? Вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории».
Альтернативные варианты предлагает большевикам и Викжель: создать «однородное социалистическое правительство» из всех советских партий, поскольку «образовавшийся в Петрограде Совет народных комиссаров, как опирающийся только на одну партию, не может встретить признания и опоры во всей стране».
Демократическое крыло ЦК партии большевиков — Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин также требуют создать «правительство из советских партий», поскольку вне этой коалиции есть только один путь — «сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора». Но Ленин настаивает, что «без измены лозунгу Советской власти нельзя отказываться от чисто большевистского правительства».
^ То есть получается, что если до Октября 1917 г. демократические альтернативы были, то после него их уже не было.
— Ретроспективно можно, конечно, об этом сожалеть, но тогда каждая партия действовала сообразно своим политическим интересам. Увы, для многих партийных лидеров они оказались важнее будущего страны. Впрочем, будущее виделось им по-разному. Те, кто выступал за блок партий (меньшевики), видели в нем гарантию против раскола демократических сил, способного довести страну до гражданской войны. Те, кто был настроен радикально и шел на разрыв с «буржуазными соглашателями» (большевики), также считали, что только на этом пути возможно будет парализовать силы контрреволюции и предотвратить гражданскую войну.
— ^ А теперь — последний вопрос. Каково было отношение Мартова, для которого не было «социализма без демократии и демократии без социализма», к диктатуре пролетариата?
Многие западные советологи называют учение о диктатуре пролетариата «тоталитарной философией власти», поскольку эта диктатура организована таким образом, что её, по Ленину, может непосредственно осуществлять не сам пролетариат, a только его «авангард» — партия большевиков, а партией, в свою очередь, руководит ЦК. «Партией, собирающей ежегодные съезды (последний: 1 делегат от 1000 членов), руководит выбранный на съезде Центральный Комитет из 19 человек, причем текущую работу в Москве приходится вести еще более узким коллегиям, именно так называемым «Оргбюро» (Организационному бюро) и «Политбюро» (Политическому бюро), которые избираются на пленарных заседаниях Цека в составе пяти членов Цека в каждое бюро. Выходит, следовательно, самая настоящая «олигархия». Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии», — писал в 1920 г. Ленин, впоследствии сам ставший заложником этой системы.
— Правые меньшевики считали Октябрь солдатским бунтом, авантюрой, а установившуюся систему — террористической Партократией. Но отношение Мартова к Октябрю было далеко не столь однозначным. Выступая на экстренном съезде партии меньшевиков в конце ноября 1917 г., Мартов говорил: «Месяц, прошедший со дня большевистского переворота, достаточный срок, чтобы убедить каждого в том, что события этого рода ни в коем случае не являются исторической случайностью, что они являются продуктом предыдущего хода общественного развития». Спустя некоторое время он писал Аксельроду в Стокгольм: «Мы не считаем возможным от большевистской анархии апеллировать к реставрации бездарного коалиционного режима, а лишь к демократическому блоку. Мы за преторианско-люмпенской стороной большевизма не игнорируем его корней в русском пролетариате, а потому отказываемся организовывать гражданскую войну против него...». Но до конца своих дней Мартов страдал оттого, что Октябрю не суждено было стать общедемократическим, создавшим правительство из всех социалистических партий.
В 1920 г. Мартову по просьбе ЦК меньшевиков был выдан заграничный паспорт для участия в работе съезда Независимой германской социалистической партии в городе Галле.
В Россию он не вернулся. В Берлине издавал журнал «Социалистический вестник», тяжело болел и умер в 1923 г. от туберкулёза.
_____
Аргументы и факты. 1990. № 17. С. 5-6.
Лаврова В.
^ «ДОЛЖНО БЫТЬ ВОЗРОЖДЕНИЕ ПАРТИИ БОЛЬШЕВИКОВ...»: ИЗ ПИСЕМ МАРИИ СПИРИДОНОВОЙ
Мария Александровна Спиридонова… Это имя почти неизвестно нынешнему поколению. Между тем её называли самой популярной женщиной Октябрьской революции и одним из её лидеров.
Тридцатитрехлетняя террористка и политкаторжанка Спиридонова была товарищем (заместителем) председателя ЦК партии левых социалистов-революционеров, представлявшей радикально настроенных крестъян-середняков и являвшейся единственным союзником большевиков в революции. В своих убеждениях, опираясь на исконную «мужицкую Россию», она была председателем «крестьянского парламента», как называли Чрезвычайный, Второй и Третий Всероссийские съезды Советов крестьянских депутатов, вставшие на сторону Октября и высказавшиеся за установление Советской власти, за построение социализма. B.И. Ленин говорил: «Второй крестьянский съезд дал победу Советской власти. С Советом крестьянских депутатов второго созыва у нас установился тесный контакт. С ними мы организовали Советскую власть рабочих, солдат и крестьян».
Но политическая ситуация менялась, менялись и отношения бывших союзников.
«Контрреволюционная агитация и клевета на Советскую власть» — так 24 февраля 1919 года столичный ревтрибунал сформулировал обвинение Спиридоновой. От присутствия на суде она отказалась, заявив, что судят не её, а левоэсеровскую партию.
По словам самой М.А. Спиридоновой, она к этому времени выступала против превращения Советской власти (рожденной в Октябрьскую революцию как власть свободных, состоящих из различных социалистических партий Советов) во власть РКП(б), опирающуюся на жестокий и излишний при многопартийных Советах террор. Она выступала против саботажа социализации земель, провозглашенных Декретом о земле, на деле подменяемой национализацией, огосударствлением. В пылу политической борьбы и на фоне массовых репрессий Спиридонова упрощала происходящее, сводя все к ошибочной политике большевиков и их руководителей, тогда как и сами левые эсеры не способствовали демократическому развитию революции. Тем не менее М.А. Спиридонова считала возможным, необходимым воссоздание союза с большевиками.
Спиридонова обращалась к ним: «Должно придти время и, быть может, оно не за горами, когда в вашей партия поднимется протест против удушающей живой дух революции и вашей партии политики. Должны придти идейные массовики, в духе которых свежи заветы нашей социалистической революции; должна быть борьба внутри партии, как было у нас с эсерами правыми и центра, должен быть взрыв и свержение заправил, разложившихся, зарвавшихся в своей бесконтрольной власти, во властвовании; должно быть очищение, и пересмотр и подъем. Должно быть возрождение партии большевиков, отказ от губительных теперешних форм и смысла царистско-буржуазной политики, должен быть возврат к власти Советов, к Октябрю. И я знаю, с такой партией большевиков мы опять безоговорочно и беззаветно пойдем рядом рука об руку».
Кроме того, обращает на себя внимание, что арест М.А. Спиридоновой совпал с принятием ВЦИК «Положения о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию», официально объявившего всю землю государственной и передавшего её «в непосредственное заведование и распоряжение соответственных народных комиссариатов» (министерств), объявившего «все виды единоличного землепользования» (как правило, семейного) отживающими и отводившего землю прежде всего крупным совхозам и коммунам? Может, спокойней было принимать и проводить в жизнь противоречащее Декрету о земле, интересам середняцкого большинства деревни постановление, когда бывший и возможный потенциальный лидер середняков находилась за решеткой?
Наиболее известным и влиятельным свидетелем на суде был Н.И. Бухарин, утверждавший, что якобы «все речи Спиридоновой поражали своей логической несообразностью, были сплошным истерическим криком и свидетельствовали о её полной неуравновешенности». Одновременно он оговорил, что «никогда не сомневался в её субъективной честности».
Обвинитель же трибунала большевик П.Г. Смидович признал: «Явной опасности в выступлениях Спиридоновой и группы левых с.-р. для Советской власти нет, но М. Спиридонова является препятствием в дальнейшей работе пролетарской власти, и это препятствие должно быть устранено, несмотря на революционные заслуги Марий Спиридоновой в прошлом, причем это устранение должно сопровождаться наименьшими для её страданиями». Обвинитель призвал подвергнуть подсудимую, изоляции от общественной и политической деятельности в течение 8 месяцев.
Трибунал принял во внимание «диагноз» Н.И. Бухарина и других свидетелей и постановил «изолировать Спиридонову от политической и общественной деятельности на один год посредством заключения её в санаторий, с предоставлением ей возможности здорового, физического и умственного труда».
Однако, как и до суда, М.А. Спиридонову продолжали держать заключенной в Кремле.
Оттуда ей удалось передать несколько писем в ЦК левых эсеров, выдержки из которых мы сегодня публикуем впервые.
3 МАРТА. «Пришлите мне градусник. Я себя с каждым днем чувствую все сквернее. Надо бы вылежаться, но кровать ужасная, на ней нельзя лежать с больным боком и спиной. Бок весь заложен и перешел на всю правую часть спины, значит, разыгрывается, как по нотам, туберкулез. Возмутительно, что я так скоро сдаю. Вылежать нельзя и потому, что в уборную ходить надо через всю караулку и т.д., а если лежать, то сил меньше для вставания. Это я отметила. Кровать из брусьев и спиц, без досок, матрасишко — грязная тонкая рвань, так что все врезается в тело. Я бы матрас положила на пол и спала на ровном месте, но — пол сырой (каменный) и очень холодный.
Я все время хожу тихонько и стараюсь дышать ровно, но колотья в боку не дают додыхнуть. Это обострение от промозглости, сырости и очень дурного воздуха. Здесь ночью собираются спать несколько человек, это в таком-то закутке. Им около печки тепло и весело. Воздух — топор виснет. Я закрываю голову шубой и дышу в нее.
Больше всего не могу выносить махорки. Презираю себя я за недемократизм. Ведь раньше любила даже, но сейчас искашливаюсь.
Сил у меня ещё много, но к чему же все-таки их терять последними. Хорошо, что делаете передачи. Я возмещаю едой другие недохватки».
4 МАРТА. «…В моей каморке — окно, в соседней — темно. Гулкий каменный свод, каменные, чуть не трехсотлетние стены и каменный сырой пол. За перегородкой двое вооруженных винтовками, ежеминутно щелкающих курками красноармейцев. Один (часовой) стоит неотступно у двери и часто заглядывает в нее. Другой глядит в прорезанное в другом месте окошечко, а оба вместе с добавочными посетителями (вот сейчас их всего за перегородкой пятеро), постоянно припаявшись к окошечку или щелям, жадно глазеют. Для меня это основное, конечно. В Чрезвычайке, где пробыла около суток, пришлось объявить голодовку, так как больше нечем было защищаться от шпионки, которую посадили прямо в камеру ко мне, а потом после спора её и шпиона через открытую дверь они, испуганные, наивно созерцали меня, не отводя глаз. Здесь я все думала, что это временно, что я пересилю себя, перемогу, но, оказывается, это система. Чья… Бухарина, Смидовича, Свердлова? Не знаю, но система. И, как все централизованное, исходит, конечно, от наибольших. Я сплю третью неделю не раздеваясь и очень утомилась. Все тело вроде как не мое. Я не могу помыться, не могу спокойно читать, писать, есть, думать, когда неотступно являюсь объектом лицезрения этих архангелов. Вы знаете, что значит вообще быть в тюрьме долголетнему каторжанину опять и опять, но так с нами не поступали и царские слуги.
— «Буде, — говорю, - «б-у-де глазеть, как не стыдно…».
«Нам приказано...», - отвечают иногда сконфуженно, иногда нагло.
Да, раз приказано, тут уж не усовестишь... Подсматривание и шпионаж особенно усилились, когда один из моей стражи провалил письмо от наших ко мне. Кстати, у меня почему-то пропала уверенность к этому почтальону. Уж очень ему удается, когда у других не выходит. Потом пропажа письма от вас, положенного им для меня в условном месте. Администрация для провокации велела положить обратно туда же, но я, разуверившись и тщетно поискав в условные дни и не имея условной метки, потом не искала, и они убрали обратно без моего ответа. Можно думать, важнейшее государственное дело — словить спиридоновскую записку...
...Справлялась о прогулках — ответили отказом.
Справлялась о газетах — отказом. Кое-как добилась мыла.
Почему нет свиданий?
Теперь я ни о чем не справляюсь. Пусть их.
...Смена бывает каждые 2 часа. Посещение еще всяких разных ежеполчасны. Стерегут. Ночью грохот двери, громкий разговор, бряцание и глядеж в дверях на меня, лежащею под своей шубкой, каждые 2 часа, час, полчаса...
Так не делали с нами и на каторге.
А мелочей, бесконечных, постоянных — не передать...
Бухарин, Ленин, Троцкий могут быть довольны. Они отмщены. Но они не понимают, что таких противников, как я, они могут, если хотят, мучить или убивать, но не унижать мелочами. Это позорно и подло.
Нечего и говорить, что специфические цели охраны от побега вовсе не обусловливают необходимости подобной обстановки. Я сидела у них не в этапной и чехословацкой, а в нормальной обстановке 5 месяцев (после выступления левых эсеров 6 июля 1918 года, — В.Л.) и не убежала. У меня была одиночка. Латыши у меня спали на постах постоянно, и я с открытыми окнами из коридора на двор и не пробовала уходить. Их доверие, их отношение ко мне обязывало...».
14 МАРТА. «9-го марта меня перевели в Кремлевскую больницу. Совсем мне плохо стало…
Зову часового, чтобы он приподнял — нет голосу. Пробую стучать. Рука не желает шевельнуться.
Вытереть с губ, рта, щеки кровь — руки не поднялись.
Сколько времени я так была, не знаю.
Когда рассвело уже, я нашла в себе силы и начала приводиться в порядок.
Очень было интересно. Мысли были такие особенные. Никакого возмущения, что пришла, кажется, смерть. Никакого.
Все вспоминала, чего я еще не доделала. И такая покорность в душе. Так тихо, тихо. Лежала и ждала…
Здесь в больнице я почти оправилась. Дрожат руки, шумит голова, но уже есть силы. Здесь вылилось 6—8 стаканов крови. Возьму, - макну в стакан кончик платка — чудесное знамя получается, яркое, алое.
Здесь как-то сразу легче. Могучий у меня организм. Значит, опять зарубцуется, и не умру. Когда улеглось кровотечение, меня выкупали в ванне. Чистое белье, кровать такая, что можно не только лежать, но прямо барствовать. Есть и подушка, а там маленький комок чего-то грязно-стружечного, и лежать на кровати даже здоровому неловко, а больному нельзя совсем. Здесь я раздеваюсь и ложусь, как человек. Часовой не подглядывает, а стережет входы и выходы, что только и надо. Там же была паника, тенденциозный прижим.
Интересны были часовые в той моей конуре последние два дня. Сердились: «Здесь только бандита можно держать, а не такого человека»…
С целью сохранения жизни М.А. Спиридоновой ЦК левых эсеров принял постановление о её побеге. 2 апреля 1919 года один из охранников, двадцатидвухлетний чекист и бывший рязанский крестьянин Н.С. Малахов организовал Спиридоновой побег и тоже бежал.
Следующий раз её, больную тифом, арестовали 25 октября 1920 года в Москве. Большую часть оставшейся жизни она провела в тюрьмах и ссылках, расстреляна осенью 1941 года.
Возможно, нигде так не проявляется сущность человека, как в неволе, и ничто не говорит так много о стоящих у власти, как их отношение к политическим оппонентам. Насилие вело к печальному концу и Н.И. Бухарина, и Г.Е. Зиновьева, и Л.Д. Троцкого.
Ведь все «препятствия в дальнейшей работе пролетарской власти» устранялись…
_______
Комсомольская правда. 1990. 7 июля. С. 4.