Geum.ru

3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   45

299

для поощрения познавательных способностей в их свободной игре; и вкус, как субъективная способность суждения, содержит в себе некий принцип подведения, но не созерцаний под понятия, а способности к созерцаниям или изображениям (т. е. воображения) под способность [давать] понятия (т. е. под рассудок), поскольку первая [способность] в своей свободе согласуется с последней в ее закономерности.

А чтобы найти для этого законное основание через дедукцию суждений вкуса, мы в качестве путеводной нити можем пользоваться только формальными особенностями этого вида суждений, стало быть, постольку, поскольку в них рассматривается одна лишь логическая форма.

§ 36. О задаче дедукции суждений вкуса

С восприятием предмета можно непосредственно связать в познавательное суждение понятие об объекте вообще, эмпирические предикаты которого содержит в себе восприятие, и таким образом может возникнуть суждение опыта. В основе такого суждения лежат априорные понятия о синтетическом единстве многообразного [содержания] созерцания, чтобы мыслить его как определение объекта; и эти понятия (категории) требуют дедукции, которая и была дана в критике чистого разума, благодаря чему и можно было решить задачу: как возможны априорные синтетические познавательные суждения?

Эта задача, следовательно, касалась априорных принципов чистого рассудка и его теоретических суждений.

Но с восприятием может быть непосредственно связано также и чувство удовольствия (или неудовольствия) и удовлетворение, сопутствующее представлению об объекте и служащее ему предикатом, и таким образом может возникнуть эстетическое суждение, которое не есть познавательное суждение. В основе его, если оно не просто суждение ощущения, а формальное суждение рефлексии, которое от каждого необходимо ожидает этого удовольствия, должно лежать нечто в качестве априорного принципа, который может быть только чисто субъективным (если бы объективный


300

принцип для этого вида суждений оказался невозможен); но и как таковой он нуждается в дедукции, чтобы можно было понять, каким же образом эстетическое суждение может притязать на необходимость. На этом и основывается задача, которой мы теперь занимаемся:

как возможны суждения вкуса? Эта задача, следовательно, касается априорных принципов чистой способности суждения в эстетических суждениях, т. е. в таких, где (в отличие от теоретических) эта способность не должна просто подводить под объективные понятия рассудка и где она не подчинена закону, но где она, будучи субъективной, для себя самой есть и предмет, и закон.

Но эту задачу можно представить и так: как возможно суждение, которое [исходя] только из собственного чувства удовольствия от предмета, независимо от понятия последнего, судит a priori об этом удовольствии как присущем представлению об этом же объекте в каждом другом субъекте, т. е. не дожидаясь согласия со стороны других?

Нетрудно видеть, что суждения вкуса суть синтетические суждения, так как они выходят за пределы понятия и даже созерцания объекта и к созерцанию присоединяют в качестве предиката нечто такое, что вовсе не есть познание, а именно чувство удовольствия (или неудовольствия). Но то, что они, несмотря на эмпирический характер предиката ([моего] собственного удовольствия, связанного с представлением), все же, поскольку дело касается требуемого одобрения со стороны каждого, суть априорные суждения или могут считаться такими, также содержится уже в выражениях их притязания; таким образом, эта задача критики способности суждения относится к общей проблеме трансцендентальной философии: как возможны априорные синтетические суждения?

§ 37. Что, собственно, в суждении вкуса о предмете утверждается a priori?

То, что представление о предмете непосредственно связано с удовольствием, можно воспринять только внутренне; и это дало бы только эмпирическое суждение,

301

если бы хотели показать только это, и ничего больше. В самом деле, a priori я не могу определенное чувство (удовольствия или неудовольствия) связать ни с каким представлением, кроме тех случаев, когда в разуме лежит в основе априорный принцип, определяющий волю; в этом случае удовольствие (в моральном чувстве) есть ведь следствие его, но именно поэтому его вообще нельзя сравнить с удовольствием вкуса, так как оно требует определенного понятия о законе, тогда как удовольствие вкуса должно быть непосредственно связано только с оценкой до всякого понятия. Поэтому все суждения вкуса и суть единичные суждения, так как свой предикат удовольствия они связывают не с понятием, а с данным единичным эмпирическим представлением.

Следовательно, не удовольствие, а именно общезначимость этого удовольствия, которое воспринимается как связанное в душе только с оценкой предмета, a priori представляется в суждении вкуса как общее правило для способности суждения, значимое для всех. Оно эмпирическое суждение, если я воспринимаю предмет и сужу о нем с удовольствием. Но оно будет априорным суждением, если я нахожу предмет прекрасным, т. е. могу указанного удовольствия ожидать от каждого как чего-то необходимого.

§ 38. Дедукция суждении вкуса

Если признают, что в чистом суждении вкуса удовольствие от предмета связано только с рассмотрением его формы, то мы ощущаем связанной в душе с представлением о предмете не что иное, как субъективную целесообразность формы для способности суждения. А так как способность суждения — что касается формальных правил оценки помимо всякой материи (как чувственного ощущения, так и понятия) — может быть направлена только на субъективные условия применения способности суждения вообще (которая не ограничивается ни особым способом чувствования, ни каким-либо особым рассудочным понятием), следовательно, на то субъективное, что можно предположить

302

в каждом человеке (как необходимое для возможности познания вообще), — то соответствие представления с этими условиями способности суждения должно быть a priori принято как значимое для каждого. Т. е. удовольствия или субъективной целесообразности представления для соотношения познавательных способностей при суждении о чувственно воспринимаемом предмете вообще можно по праву ожидать от каждого *.

Примечание

Эта дедукция так легка потому, что ей нет надобности обосновывать объективную реальность какого-либо понятия, ведь красота не есть понятие об объекте, а суждение вкуса не есть познавательное суждение. Оно утверждает только то, что мы вправе предполагать вообще у каждого человека те же субъективные условия способности суждения, какие мы находим в себе, и, кроме того, что мы правильно подвели данный объект под эти условия. Хотя с последним [обстоятельством] неизбежно связаны трудности, не свойственные логической способности суждения (так как в ней подводят под понятия, а в эстетической — под доступное лишь ощущению соотношение согласующихся между собой в представляемой форме объекта воображения и рассудка, где подведение легко может быть обманчивым), этим все же не умаляется правомерность притязания

* Для того чтобы иметь право притязать на всеобщее согласие с суждением эстетической способности суждения, покоящимся на одних только субъективных основаниях, достаточно допустить: 1) что у всех людей субъективные условия этой способности, поскольку дело касается соотношения между действующими в них познавательными силами и познанием вообще, одинаковы; это должно быть истинным, ибо иначе люди не могли бы сообщать свои представления и даже свои познания; 2) что суждение имело в виду только это соотношение (стало быть, формальное условие способности суждения) и есть чистое суждение, т. е. не смешанное ни с понятиями об объекте, ни с ощущениями как определяющими основаниями. Если в отношении этого последнего не все верно, то это касается только неправильного применения к частному случаю того права, которое дает нам закон, чем отнюдь не отменяется [само] это право.

303

способности суждения на то, чтобы рассчитывать на всеобщее согласие, [притязания], которое сводится только к тому, чтобы признать правильность принципа, исходящего из субъективных оснований, значимой для каждого. В самом деле, что касается трудности и сомнения в правильности подведения под этот принцип, то они делают правомерность притязания на такую значимость эстетического суждения вообще, стало быть самый принцип, с голь же мало сомнительной, как (хотя не так часто и не так легко) ошибочное подведение логической способности суждения под ее принцип может сделать сомнительным этот принцип, который объективен. Но если бы спросили: как можно a priori принимать природу за совокупность предметов вкуса, то эта задача имеет отношение к телеологии, так как установление целесообразных форм для нашей способности суждения следовало бы рассматривать как цель природы, неотъемлемо присущую ее понятию. Но правильность этого предположения еще очень сомнительна, тогда как действительность красот природы открыта для опыта.

§ 39. О сообщаемости ощущения

Если ощущение как реальное [содержание] восприятия соотносят с познанием, то оно называется чувственным ощущением; и специфическое в его качестве можно представить себе как нечто одинаковым образом сообщаемое всем, если только допустить, что каждый имеет такое же [внешнее] чувство, как и мы; но для чувственного ощущения этого нельзя предполагать безусловно. Так, у кого нет чувства обоняния, тому нельзя сообщить этот вид ощущения; и даже в том случае, если у него нет этого недостатка, нельзя быть уверенным, испытывает ли он от цветка именно то ощущение, какое испытываем от него мы. Но мы должны представлять себе людей еще более различными в том, что им приятно или неприятно при ощущении одного и того же предмета чувств; и безусловно, нельзя требовать, чтобы каждый испытывал удовольствие от одних и тех же предметов. Так как удовольствие такого рода душа

304

получает через [внешнее] чувство и мы, следовательно, остаемся при этом пассивными, то это удовольствие можно назвать удовольствием наслаждения.

Удовольствие же от некоторого поступка ввиду его моральных свойств есть удовольствие не наслаждения, а самодеятельности и соответствия ее с идеей нашего назначения. Но это чувство, которое называется нравственным, требует понятий и представляет не свободную, а зако [номер ]ную целесообразность и поэтому может быть сообщено всем не иначе как посредством разума, и, поскольку удовольствие должно быть однородным у всех, [может быть сообщено] только через весьма определенные практические понятия разума.

Удовольствие от возвышенного в природе, как удовольствие умствующего созерцания, также притязает на всеобщее сочувствие, однако предполагает уже другое чувство, именно чувство собственного сверхчувственного назначения, а это чувство, каким бы неясным оно ни было, имеет моральную основу. Но я не вправе безусловно предполагать, что другие люди примут ею во внимание и в рассматривании сурового величия природы найдут удовольствие (которою поистине нельзя приписать зрелищу ее, внушающему, скорее, страх). Но, несмотря на это, имея в виду, что по всякому удобному поводу надо обращать внимание на указанные моральные задатки, я все же могу ожидать от каждою и этого удовольствия, однако только иосредс1вом морального закона, который в свою очередь также основывается на понятиях разума.

Удовольствие же от прекрасного не есть удовольствие ни наслаждения, ни законосообразной деятельности, ни умствующего согласно идеям созерцания — оно удовольствие одной лишь рефлексии. Не имея в качестве путеводной нити ни цели, ни основоположения, это удовольствие сопутствует обычному схватыванию предмета воображением как способностью созерцания— по отношению к рассудку как способности [давать] понятия—посредством такого действия способности суждения, которое она должна осущес1влять даже для самого обыденного опыта, — с той лишь разницей, что здесь она вынуждена это делать для того, чтобы305

воспринимать эмпирическое объективное понятие, а в первом случае (при эстетической оценке) — воспринимать лишь соответствие представления с гармонической (субъективно целесообразной) деятельностью обеих познавательных способностей в их свободе, т. е. ощущать с удовольствием состояние, [обусловленное] представлением. Это удовольствие необходимо должно у каждого покоиться на одинаковых условиях, так как они субъективные условия возможности познания вообще; и необходимое для вкуса соотношение этих познавательных способностей требуется также и для обыденного и здравого рассудка, какой можно предполагать у каждого. Именно поэтому тот, кто в суждениях обнаруживает вкус (если только он не ошибается в этом своем сознании и не принимает материю за форму и действующее возбуждающе — за красоту), вправе от каждого другого ожидать субъективной целесообразности, т. е. удовольствия от объекта, и считать, что его чувство может быть сообщено всем, и притом без посредства понятий.

§ 40. О вкусе как некотором виде sensus cominunis

Способность суждения, когда заметна не столько ее рефлексия, сколько один лишь ее результат, часто называют чувством и говорят о чувстве истины, чувстве приличия, справедливости и т. д., хотя знают, или по крайней мере следовало бы знать, что не во [внешнем] чувстве могут корениться эти понятия и что это чувство тем более не может притязать на общие правила; нам никогда не могло бы прийти на ум подобного рода представление об истине, приличии, красоте или справедливости, если бы мы не могли подняться над [внешними] чувствами до более высоких познавательных способностей. Обыденному человеческому рассудку, который в качестве простого здравого рассудка (еще не обладающего культурой) считают чем-то совершенно незначительным, чего всегда можно ожидать от того, кто притязает на имя человека, часто оказывают поэтому сомнительную честь, именуя его общим чувством (sensus cominuilis), и притом так, что под словом

306

общий (geinein) (не только в немецком языке, где это слово действительно двусмысленно, но и в некоторых других) понимают то же, что vulgare, — то, что встречается везде, обладание чем отнюдь не заслуга и не преимущество.

Но под sensus communis надо понимать идею общего для всех (gemeinschaftlichen) чувства, т. е. способности суждения, которая в своей рефлексии мысленно (a priori) принимает во внимание способ представления каждого другого, дабы собственное суждение как бы считалось с совокупным человеческим разумом и тем самым избегало иллюзии, которая могла бы оказать вредное влияние на суждение ввиду субъективных частных условий, какие легко можно принять за объективные. Это происходит потому, что мы в своем суждении считаемся не столько с действительными, сколько лишь с возможными суждениями других и ставим себя на место каждого другого, отвлекаясь только от ограничений, которые случайно примешиваются к нашему собственному суждению; а это в свою очередь вызвано тем, что мы насколько возможно опускаем то, что в состоянии, [обусловленном] представлением, есть материя, т. е. ощущение, и обращаем внимание лишь на формальные особенности своего представления или состояния, [обусловленного] нашим представлением. Может быть, это действие рефлексии покажется слишком искусственным, чтобы приписать его той способности, которую мы называем общим чувством; но оно имеет такой вид лишь тогда, когда его выражают в отвлеченных формулах; на самом деле нет ничего естественнее, чем отвлечься от действующего возбуждающе и от трогательного, когда хотят найти суждение, которое должно служить всеобщим правилом.

Следующие максимы обыденного человеческого рассудка, хотя и не относятся сюда как часть критики вкуса, все же могут служить к пояснению ее основоположений. Максимы эти следующие: 1) иметь собственное суждение (Selbstdenken); 2) мысленно ставить себя на место каждого другого; 3) всегда мыслить в согласии с собой. Первая есть максима свободного от предрассудков, вторая — широкого и третья —307

последовательного образа мыслей. Первая есть максима разума, который никогда не бывает пассивным. Склонность к пассивности, стало быть к гетерономии разума, называется предрассудком; и самый большой предрассудок состоит в том, что природу представляют себе не подчиненной тем правилам, которые рассудок посредством своего собственного неотъемлемого закона полагает в основу; это — суеверие. Освобождение от суеверия называется просвещением *, так как хотя это название подходит и к освобождению от предрассудков вообще, но преимущественно (in sensu eminent!) должно быть названо предрассудком суеверие, поскольку то ослепление, в которое повергает суеверие и которого оно даже требует как чего-то должного, делает особенно очевидной потребность в постороннем руководстве, стало быть особенно ясно показывает пассивное состояние [нашего] разума. Что касается второй максимы образа мыслей, то мы уже привыкли называть ограниченным {узким в противоположность широкому) того, чьих способностей! не хватает для значительного применения (прежде всего интенсивного). Но здесь речь идет не о способности к познаванию, а только об образе мыслей, стремящемся к целесообразному применению этой способности; и как бы ни были малы сфера и степень того, чего достигает природный дар человека, все же человек обнаруживает широкий образ мыслей, если он пренебрегает субъективными частными условиями суждения, в которых как бы зажато так много других людей, и рефлектирует о своем собственном суждении со всеобщей точки зрения (которую он может определять,

* Ясно, что in thesi просвещение легкое дело, a in hypothesi трудное и медленно осуществимое, так как иметь свой разум не пассивным, а всегда законодательствующим для самого себя, правда, очень легко для человека, который желает лишь быть в согласии со своими существенными "целями и не хочет знать ничего, что выше его рассудка: но так как от стремления к тому, что выше рассудка, трудно уберечься и так как никогда не будет недостатка в тех, кто с большой самоуверенностью обещает удовлетворить эту любознательность, то очень трудно сохранить или установить чисто негативный [элемент] (в чем, собственно, и состоит просвещение) в образе мыслей (особенно в общественном).

308

только становясь на точку зрения других). Труднее всего достигнуть третьей максимы, именно максимы последовательного образа мыслей, а достигнута она может быть лишь благодаря соединению двух первых и частому следованию им, превращающемуся в навык. Можно сказать, что первая из этих максим есть максима рассудка, вторая — способности суждения, третья — разума.

Я возвращаюсь к изложению, прерванному этим эпизодом, и говорю, что вкус с большим правом может быть назван sensus communis, чем здравый рассудок, и что эстетическая способность суждения скорее может именоваться общим для всех чувством *, чем интеллектуальная, если уж слово чувство (Sinn) хотят употребить для [обозначения] воздействия одной лишь рефлексии на душу, ведь тогда под ним понимают чувство (Gefuhl) удовольствия. Вкус можно было бы даже определить как способность суждения о том, чему наше чувство в данном представлении придаст всеобщую сообщаемостъ без посредства понятия.

Умение людей сообщать друг другу свои мысли также требует такого соотношения воображения и рассудка, чтобы к понятиям присоединились созерцания, а к созерцаниям — понятия, которые сливаются в некоторое познание; но тогда согласование обеих душевных сил закон[омер]но [и происходит] под давлением определенных понятий. Только там, где воображение в своей свободе пробуждает рассудок, а рассудок без [посредства] понятий придает игре воображения правильность, представление сообщается другим не как мысль, а как внутреннее чувство целесообразного состояния души.

Вкус, следовательно, есть способность a priori судить о сообщаемости чувств, которые связаны с данным представлением (без посредства понятия).

Если можно было бы предположить, что всеобщая сообщаемость нашего чувства уже сама по себе должна

* Вкус можно было бы обозначить как sensus communis austlieticus, а обыденный человеческий рассудок — как sensus communis logicus.

309

представлять для нас интерес (чего, однако, мы из свойства одной лишь рефлектирующей способности суждения выводить не вправе), то можно было бы объяснить, почему чувство в суждении вкуса требуется от каждого как нечто должное.

§ 41. Об эмпирическом интересе к прекрасному

Выше уже было в достаточной мере доказано, что суждение вкуса, в котором нечто признается прекрасным, не должно иметь определяющим основанием какой-либо интерес. Но отсюда не следует, что, после того как оно уже дано как чистое эстетическое суждение, с ним нельзя связывать какой-нибудь интерес. Но эта связь всегда может быть только косвенной, т. е. вкус должно прежде всего представить себе связанным с чем-то другим, чтобы удовольствие от одной лишь рефлексии о предмете можно было связать с удовольствием от существования его (в чем и состоит всякий интерес). В самом деле, здесь, в эстетическом суждении, правильно то, что говорится в познавательном суждении (о вещах вообще): a posse ad esse non valet consequentia. Это другое может быть чем-то эмпирическим, а именно склонностью, которая свойственна человеческой природе, или чем-то интеллектуальным, например свойством воли иметь возможность a priori определяться разумом; то и другое содержит удовольствие от существования объекта и таким образом может дать основание для интереса к тому, что нравилось уже само по себе и безотносительно к какому-либо интересу.

Прекрасное вызывает эмпирический интерес только в обществе; и если признать, что тяготение к обществу естественно для человека, а способность и влечение к нему, т. е. общительность, считать потребностью человека как существа, предназначенного для общества, и, следовательно, признать необходимым свойством человечества (Humanitat), — то вкус нельзя не рассматривать как способность судить о всем том, посредством чего можно сообщать каждому другому даже свое чувство, стало быть, как средство, способствующее тому, чего требует природная склонность каждого.


310

Человек, покинутый на пустынном острове, не стал бы для самого себя убирать свою хижину, наряжаться, собирать цветы и тем более сажать их, чтобы ими украшать себя; только в обществе ему приходит в голову быть не просто человеком, но и по-своему тонким человеком (начало цивилизации), ведь таковым считают того, кто склонен и умеет сообщать другим свое удовольствие и кого не удовлетворяет объект, если удовольствие от этого объекта он не может испытать в обществе вместе с другими. Каждый ждет и требует также внимания от всех к такого рода сообщению своих впечатлений, словно по какому-то первоначальному договору, подсказанному самим человечеством; и таким образом вначале, конечно, становится важным и связанным с большим интересом только то, что действует возбуждающе, например краски, чтобы раскрашивать себя (року у караибов и киноварь у ирокезов), или цветы, ракушки, красиво окрашенные перья птиц, а со временем и красивые формы (лодок, одежды и т. п.), которые не доставляют наслаждения, т. е. удовольствия наслаждения, пока наконец цивилизация, достигшая высшей своей ступени, превращает это чуть ли не в главное дело утонченной склонности, и ощущения ценятся лишь постольку, поскольку они могут быть сообщены всем; и хотя удовольствие, которое каждый испытывает от такого предмета, лишь незначительно и само по себе не представляет большого интереса, однако идея о его всеобщей сообщаемости почти беспредельно увеличивает ценность этого удовольствия.