3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 45

333

эстетическом отношении, наоборот, оно свободно давать помимо указанной согласованности с понятиями (по непринужденно) богатый содержанием, хотя и неразвитый, материал для рассудка, который рассудок в своем понятии не принимал во внимание, но который он применяет не столько объективно для познания, сколько субъективно для оживления познавательных сил, следовательно, косвенно все же и для познания, — то гений состоит, собственно, в удачном соотношении [способностей], которому не может учить никакая наука и которому не может научить никакое прилежание, [в способности] находить для данного понятия идеи и, с другой стороны, подбирать для этих идей выражение, посредством которого вызванное этим субъективное расположение души как сопутствующее понятию может быть сообщено другим. Такой талант и есть, собственно, то, что называют духом, ведь для того, чтобы при том или ином представлении выразить неизреченное в душевном состоянии и придать ему всеобщую сообщаемость — все равно будет ли это выражено в языке, в живописи или в пластике, — нужна способность схватывать мимолетную игру воображения и объединять ее в понятии (именно поэтому оригинальном и вместе с тем открывающем новое правило, какого нельзя вывести ни из одного предшествующего принципа или примера), которое может быть сообщено [другим] без принудительности правил.

Если мы после этого анализа вернемся к данной выше дефиниции гения, то мы найдем, во-первых, что гений — это талант к искусству, а не к науке, в которой на первом месте должны стоять хорошо известные правила и определять в ней способ действия; во-вторых, что гений как талант к искусству предполагает определенное понятие о произведении как цели, стало быть рассудок, но также (хотя и неопределенное) представление о материале, т. е. о созерцании, для изображения этого понятия, стало быть, [предполагает] отношение воображения к рассудку; в-третьих, что гений проявляется

334

не столько в осуществлении намеченной цели при изображении определенного понятия, сколько в изложении или выражении эстетических идей, содержащих в себе богатый материал для указанной цели, стало быть, представляет воображение свободным от всякого подчинения правилам и тем не менее целесообразным для изображения данного понятия; наконец, в-четвертых, что непринужденная, непреднамеренная субъективная целесообразность в свободном соответствии воображения с закон [омер]ностью рассудка предполагает такое соотношение и такой настрой этих способностей, какие не может вызвать следование правилам науки или механического подражания; их может породить только природа субъекта.

Согласно этим предварительным суждениям, гений есть образцовая оригинальность природного дарования субъекта в свободном применении своих познавательных способностей. Таким образом, произведение гения (по тому, что в произведении следует приписать гению, а не возможной выучке пли школе) — это пример не для подражания (иначе в нем было бы утеряно то, что в нем есть гений и что составляет дух произведения), а для преемства со стороны другого гения, в котором оно пробуждает чувство собственной оригинальности и стремление быть в искусстве свободным от принудительности правил таким образом, чтобы само искусство благодаря этому получило новое правило и тем самым талант проявил себя как образцовый. Но так как гений — баловень природы и его следует рассматривать лишь как редкое явление, то его пример создает для других способных людей школу, т. е. методическое обучение по правилам, насколько их можно извлечь из указанных порождений духа и их особенности;

в этом отношении изящное искусство есть для этих людей подражание, которому природа дает через посредство гения правило.

Но это подражание становится обезьянничаньем, когда ученик точно повторяет все вплоть до уродливого, что гений должен был допустить лишь потому, что нельзя было, видимо, его устранить, не ослабляя этим идею. Это мужество — заслуга только гения; конечно, опре-

335

деленная смелость выражения и вообще некоторое отклонение от общих правил подобает ему, однако они никак не достойны подражания и сами по себе всегда остаются ошибкой, которую надо стараться устранять, но на которую гений имеет как бы привилегию, иначе неподражаемое в его духовном порыве пострадало бы от робкой осмотрительности. Манерничанье — это другой вид обезьянничанья, а именно [подражание] одной лишь своеобразности (оригинальности) вообще, когда котят как можно дальше быть от подражателей, не обладая, однако, талантом быть в то же время и образцовым. — Правда, вообще существует два способа (modus) соединения своих мыслей в изложении: один называется манерой (modus aestheticus), а другой — методом (modus logicus); они отличаются друг от дру1а тем, что первый не имеет никакого другого мерила, кроме чувства единства в изложении, другой же следует в изложении определенным принципам; для изящного искусства таким образом действителен только первый способ. Но манерным произведение искусства называется лишь тогда, когда изложение идеи рассчитано в нем только на необычность и не соразмерно с идеей. Выставленное напоказ (напыщенное), высокопарное и жеманное ради того только, чтобы отличаться от обычного (но без духа), подобны поведению того, о ком говорят, что он внимает только своему собственному голосу, или кто стоит и ходит так, как если бы он был на сцене, чтобы на него глазели, а это всегда выдает бездарность.

§ 50. О сочетании вкуса с гением в произведениях изящных искусств

Если спрашивают, что важнее в произведениях изящных искусств — то, в чем обнаруживается гений, или то, в чем обнаруживается вкус, — то это то же самое, как если бы спросили: что здесь имеет больше значения — воображение или способность суждения ? А так как искусство, если иметь в виду гения, скорее, можно назвать одухотворенным (geistreich) и, если имеют в виду лишь вкус, изящным искусством, то последнее, по крайней мере как необходимое условие

336

(conditio sine qua non), есть самое главное, на что надо обращать внимание в суждении об искусе где как изящном искусстве. Богатство и оригинальность идей необходимы не столько для красоты, сколько для соответствия свободно действующего воображения с закономерностью рассудка. В самом деле, все богатство воображения в его не основанной на законах свободе не порождает ничего, кроме нелепости; способность же суждения есть способность приспособлять воображение к рассудку.

Вкус, как и способность суждения вообще, есть дисциплина (или воспитание) гения, которая очень подрезывает ему крылья и делает ею благонравным или отшлифованным; в то же время вкус руководит им, [показывая], куда и как далеко он может идти, оставаясь при этом целесообразным; и так как вкус вносит ясность и порядок в полноту мыслей, то он делает идеи устойчивыми, способными вызывать длительное и всеобщее одобрение, быть преемницами других [идеи] и постоянно развивать культуру. Если, следовательно, при столкновении этих двух свойств в каком-либо произведении надо чем-нибудь пожертвовать, то жертва, скорее, должна быть принесена со стороны гения; и способность суждения, которая в делах изящного искусства высказывается исходя из своих принципов, позволит ограничить скорее свободу и богатство воображения, чем рассудок.

Итак, для изящного искусства требуются воображение, рассудок, дух и вкус *.

§ 51. О делении изящных искусств

Красотой вообще (все равно будет ли она красотой в природе пли красотой в искусстве) можно назвать выражение эстетических идей; разница лишь в том, что

* Три первые способности может объединить только четвертая. Юм в своей «Истории» 26 дает попять англичанам, что хотя в своих произведения v они ни в чем не уступают ни одному народу в мире, если иметь в виду три первых качества, рассматриваемых порознь, но не могут сравниться со своими соседями, французами, в том качестве, которое объединяет эти три способности

337

в изящном искусстве эту идею должно породить понятие об объекте, а в прекрасной природе, для того чтобы возбудить и сообщить идею, выражением которой считается объект, достаточно одной только рефлексии о данном созерцании, без понятия о том, чем должен быть предмет.

Если, следовательно, мы хотим подразделять изящные искусства, то мы не можем, по крайней мере для опыта, выбрать для этого более удобный принцип, чем аналогия искусства с тем способом выражения, которым люди пользуются в речи, чтобы как можно более полно сообщать друг другу не только свои понятия, но и свои ощущения *. — Это выражение состоит в слове, жесте и тоне (артикуляции, жестикуляции и модуляции). Только сочетание этих трех видов выражения исчерпывает способность говорящего к сообщению, ведь благодаря этому мысль, созерцание и ощущение передаются другим одновременно и совокупно.

Таким образом, имеется только три вида изящных искусств: словесное, изобразительное и искусство игры ощущений (как впечатлений внешних чувств). Это деление можно было бы произвести и дихотомически, так, чтобы изящное искусство делилось на искусство выражения или мыслей, или созерцаний; а искусство выражения созерцания можно было бы в свою очередь делить или только по своей форме, или по своей материи (ощущению). Но такое деление выглядело бы слишком отвлеченным и менее соответствующим обычным понятиям.

1) Словесные искусства — это красноречие и поэзия. Красноречие — это искусство вести дело рассудка как свободную игру воображения, поэзия, — искусство вести свободную игру воображения как дело рассудка.

Следовательно, оратор возвещает о каком-то деле и ведет его так, как если бы оно было только игрой идеями, чтобы занять слушателей. Поэт возвещает

* Пусть читатель не рассматривает этот набросок возможного деления изящных искусств как задуманную теорию. Это только одна из многих попыток, которые еще можно и должно предпринять.

338

только о занимательной игре идеями, и тем не менее так много делается для рассудка, как если бы поэт имел в виду вести только его дело. Сочетание и согласие обеих познавательных способностей — чувственности и рассудка, которые хотя и не могут обойтись друг без друга, но все же не могут и соединиться вместе без принуждения и без нанесения друг другу ущерба, должно казаться непреднамеренным, происходящим само собой; иначе это не изящное искусство. Поэтому надо избегать в нем всего вычурного и педантичного, так как изящное искусство должно быть свободным искусством в двояком смысле: не только в том, что в отличие от работы по найму оно не есть труд, величину которого можно установить, навязать и оплатить по определенному мерилу, но и в том, что душа хотя и чувствует себя занятой, однако, не стремясь ни к какой другой цели (будучи независимой от вознаграждения), чувствует себя при этом удовлетворенной и деятельной.

Оратор, следовательно, хотя и дает нечто, чего он не обещает, а именно занимательную игру воображения, но удерживает что-то из того, что обещает и что как раз составляет возвещенное им дело, а именно целесообразно занять рассудок. Поэт, напротив, обещает мало и возвещает только игру идеями, но выполняет нечто такое, что заслуживает, чтобы им занимались, а именно, играя, он дает рассудку пищу и с помощью воображения оживляет его понятия; стало быть, оратор в сущности делает меньше, а поэт — больше того, что обещает.

2) Изобразительные искусства, или искусства выражения идей в чувственном созерцании (а не через представления одного только воображения, которые вызываются словами), — это либо искусство чувственной истины, либо искусство чувственной видимости. Первое называется пластикой, второе — живописью. Оба искусства для выражения идей создают в пространстве образы (Gestalten); первое создает образы, ощутимые для двух [внешних] чувств: для зрения и осязания (хотя для последнего без намерения создать красоту), а второе — только для зрения. Эстетическая идея (archetyроn, прообраз) служит обоим основой в воображении;

339

но образ, который составляет ее выражение (ektypon, слепок), дается или в его телесном протяжении (так, как существует сам предмет), или так, как он рисуется глазу (по его видимости на плоскости). В первом случае условием для рефлексии делают либо отношение к некоторой действительной цели, либо только видимость такой цели.

К пластике как первому виду изящных изобразительных искусств относятся ваяние и зодчество. Первое телесно изображает понятия о вещах так, как они могли бы существовать в природе (но, как изящное искусство, принимает во внимание эстетическую целесообразность); второе — это искусство изображать понятия о вещах, которые возможны только через искусство и форма которых имеет определяющим основанием не природу, а произвольную цель — изображать ради этого замысла, но в то же время эстетически целесообразно. В зодчестве главное — это определенное применение порожденного искусством предмета, и этим как условием эстетические идеи ограничиваются. В ваянии же главная цель только выражение эстетических идей. Так, к нему относятся статуи людей, богов, зверей и т. п.; но храмы или великолепные здания, предназначенные для публичных собраний, а также жилища, триумфальные арки, колонны, гробницы и т. п. [сооружения], воздвигнутые для увековечения памяти, относятся к зодчеству. Более того, сюда можно отнеси! всякую домашнюю утварь (поделки столяра и т. п. обиходные вещи), так как для архитектурного сооружения главное — соответствие произведения с определенным применением; чисто же скульптурное произведение, которое изваяно исключительно для созерцания и должно нравиться само по себе, представляет собой как телесное изображение просто подражание природе, однако при этом принимаются во внимание эстетические идеи, но чувственная истина не должна доходить до того, чтобы произведение перестало казаться искусством и продуктом произвола.

Живопись как второй вид изобразительных искусств, который художественно изображает чувственную видимость связанной с идеями, я бы разделил на искусство

340

прекрасного изображения природы и искусство изящной компоновки продуктов природы. Первое было бы собственно живописью, второе — декоративным растениеводством. В самом деле, первое дает лишь видимость телесной протяженности, второе хотя действительно дает такую протяженность, но дает лишь видимость использования и применения к иным целям, чем только для игры воображения при созерцании его форм *. Оно есть не что иное, как украшение земли тем же многообразием (травами, цветами, кустарниками и деревьями, даже реками и озерами, холмами и долинами), которым природа представляет ее созерцанию, с той лишь разницей, что оно компонует иначе и в соответствии с определенными идеями. Однако художественная компоновка телесных вещей, так же как живопись, дана только для глаза; осязание не может дать никакого наглядного представления о такой форме. К живописи в широком смысле слова я отнес бы еще и украшение комнат обоями, орнаментом и всякой красивой меблировкой, которая служит только для вида, а также искусство одеваться со вкусом (кольца, пелерины и т. д.). В самом деле, клумбы со всякого рода цветами, комната со всевозможными украшениями (включая сюда даже наряды дам) представляют на пышном празднике некоторого рода картину: так же как и настоящие картины (не имеющие целью учить истории или естествознанию), они служат только для глаз, чтобы развлекать

* Кажется странным, что декоративное растениеводство можно рассматривать как вид живописи, хотя оно представляет свои формы телесно, однако так как оно действительно заимствует свои формы у природы (деревья, кусты, травы и цветы из лесов и с полей, по крайней мере первоначально) и поскольку оно не искусство, подобное пластике, и понятие о предмете и его цели не составляет (в отличие от зодчества) условие его компоновки, а условием своим имеет только свободную тру воображения при созерцании, — то в этом оно совпадает с чисто эстетической живописью, которая не имеет определенной темы (занимательно компонует воздух, землю и воду с помощью света и тени). — Пусть вообще читатель рассматривает это только как попытку объединить изящные искусства одним принципов, каковым в данном случае должен быть принцип выражения эстетических идей (по аналогии с языком), и пусть не принимает это за дедукцию, которую можно считать окончательной.

341

воображение в [его] свободной игре идеями и занимать без определенной цели эстетическую способность суждения. Как бы ни была механически различной поделка во всех этих украшениях и каких бы различных художников она ни требовала, суждение вкуса о том, что в этом искусстве прекрасно, имеет одно назначение, а именно судить только о формах (безотносительно к цели) так, как они представляются глазу порознь или в своем сочетании, [судить] по тому действию, которое они оказывают на воображение. — Но то, что изобразительное искусство можно (по аналогии) отнести к мимике в речи, обосновывается тем, что дух художника дает через эти образы телесное выражение того, что и как он мыслил, и как бы заставляет самое вещь мимически говорить; это очень обычная игра нашей фантазии, которая безжизненным вещам сообразно их форме приобщает дух, который и говорит из них.

3) Искусство изящной игры ощущений (они возбуждаются извне и тем не менее эта игра должна обладать всеобщей сообщаемостью) может касаться только соотношения различных степеней настроя (напряжения) того [внешнего] чувства, к которому относится ощущение, т. е. [может касаться только] его тона; и в этом широком значении слова оно может быть разделено на художественную игру ощущений слуха и ощущений зрения, стало быть на музыку и искусство красок. — Примечательно, что эти два [внешних] чувства помимо восприимчивости к впечатлениям, насколько это нужно, чтобы посредством них получать понятия о внешних предметах, способны еще к особому связанному с этим ощущению, о котором трудно сказать, имеет ли оно своей основой [внешнее] чувство или рефлексию;

примечательно также, что этой восприимчивости иногда может и не быть, хотя [внешнее] чувство, поскольку дело касается его применения к познаванию объектов, может быть совершенно свободным от недостатков и даже необыкновенно тонким. Это означает, что нельзя с уверенностью сказать, есть ли цвет или тон (звук) только приятные ощущения, или же они уже сами по себе суть прекрасная игра ощущений и как такая игра вызывают удовольствие от формы при эстетической

342

оценке. Если подумать о скорости колебаний света [в первом случае] и колебаний воздуха во втором, которая, по всей вероятности, далеко превосходит всю нашу способность непосредственно при восприятии судить о соотношении производимого ими временного деления, то надо полагать, что ощущается только действие этих колебаний на упругие части нашего тела, но само производимое ими временное деление остается незаметным и не рассматривается; стало быть, с красками и звуками связывается только приятность, а не красота их композиции. Но если подумать, во-первых, о математическом [отношении], которое сказывается в пропорции этих колебаний в музыке и оценке ее и если судить, как и подобает, об оттенках цвета по аналогии с музыкой; если, во-вторых, обратить внимание на (хотя и редкие) примеры людей, которые, обладая превосходным зрением, не могут различать цвета, а обладая тончайшим слухом, не могут отличить тона, а также на пример тех, кто это может и воспринимает измененное качество (а не только степень ощущения) при различном напряжении на шкале цветов и тонов; далее, если обратить внимание на то, что число их определено для постижимых различий, — то придется рассматривать ощущения слуха и зрения не как одно лишь внешнее впечатление (Sinneneindruck), а как действие суждения о форме в игре многих ощущений. Но различие, которое то или другое мнение дает при суждении об основе музыки, изменило бы [ее] дефиницию лишь в том смысле, что или признали бы ее, как мы это сделали, прекрасной игрой ощущений (через слух), или игрой приятных ощущений. Только согласно первому способу объяснения музыка представляется исключительно изящным искусством; согласно же второму — приятным искусством (по крайней мере отчасти).

§ 52. О сочетании изящных искусств в одном и том же произведении

Красноречие может сочетаться с живописным изображением и своих субъектов, и своих предметов в драме;

поэзия — с музыкой в пении; пение — с живописным

343

(театральным) изображением в опере; игра ощущений в музыке — с игрой фигур в танце и т. д. Также и изображение возвышенного, если только оно относится к изящному искусству, может в рифмованной трагедии, дидактическом стихотворении и в оратории сочетаться с красотой; и в такого рода сочетаниях изящное искусство есть еще в большей мере искусство (kilnstlicher), но становится ли оно и прекраснее, — в этом можно в некоторых из приведенных здесь случаев сомневаться (так как перекрещиваются столь многоразличные виды удовольствия). Во всяком изящном искусстве ведь главное — форма, которая для наблюдения и оценки целесообразна, когда удовольствие есть также культура и располагает дух к идеям, стало быть делает его восприимчивым к большему удовольствию и развлечению такого рода, — а не материя ощущений (то, что действует возбуждающе или трогает), когда важно только наслаждение, которое ничего не оставляет для (in) идеи, притупляет дух и постепенно делает предмет противным, а душу — недовольной собой и прихотливой из-за сознания своего расположения, нецелесообразного в суждении разума.

Такова в конце концов судьба изящных искусств, если их так или иначе не связывают с моральными идеями, единственно которые и вызывают самостоятельное удовольствие. Они служат тогда только для развлечения, потребность в котором растет тем больше, чем больше пользуются им, дабы избавить душу от недовольства собой, с тем чтобы стать все более бесполезным и все более недовольным собой. Вообще говоря, для первой цели наиболее полезна красота природы, если только смолоду привыкли наблюдать ее, судить о ней и любоваться ею.

§ 53. Сравнение изящных искусств по их эстетической ценности

Из всех искусств первое место удерживает за собой поэзия (которая своим происхождением почти целиком обязана гению и менее всего намерена руководствоваться предписаниями или примерами). Она расширяет душу,

Blog

3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В