Geum.ru

3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   45

Возвышенным мы называем то, что безусловно велико. Но быть большим и быть величиной — это два совершенно разных понятия (magnitude и quantitas). Точно так же просто (simpliciter) сказать, что нечто велико, —

253

это нечто совершенно другое, чем сказать, что оно безусловно велико (absolute, non comparative magnum). Последнее есть то, что велико помимо всякого сравнения.. Но что же значит выражение, что нечто велико, или мало, или среднего размера? — Этим обозначается не чистое понятие рассудка, тем более не чувственное созерцание и точно так же не понятие разума, так как это выражение не предполагает никакого принципа познания. Следовательно, оно должно быть понятием способности суждения или должно происходить от такого понятия и полагать в основу субъективную целесообразность представления по отношению к способности суждения. То, что нечто есть величина (quantum), можно узнать из самой вещи без всякого сравнения б другими, а именно когда множество однородного составляет вместе единое. Но вопрос: как велико оно? — всегда требует в качестве меры чего-то другого, что также есть величина. Так как, однако, в суждении о величине дело идет не только о множестве (числе), но и о величине единицы (меры), а величина единицы с своей стороны всегда требует чего-то другого в качестве меры, с которой ее можно было бы сравнить, то мы видим, что всякое определение величины явлений безусловно не может дать абсолютного понятия о величине, а всегда дает только сравнительное понятие.

Если я здесь просто говорю, что нечто велико, то кажется, будто я вообще не имею в виду никакого сравнения, по крайней мере с какой-либо объективной мерой, так как этим совершенно не определяется, как велик предмет. Но хотя мерило сравнения чисто субъективно, суждение тем не менее притязает на всеобщее согласие; суждения этот человек красив и он большого роста не ограничиваются только тем субъектом, который высказывает эти суждения, а подобно теоретическим суждениям требуют одобрения всех.

Но так как в суждении, просто обозначающем нечто как большое, хотят сказать не только то, что предмет имеет величину, но и то, что эта величина вместе с тем приписывается ему предпочтительно перед многими другими предметами того же рода, однако без определенного указания на это преимущество, то в основу

254

его, несомненно, полагается мерило, которое, как считают, может быть именно как таковое признано каждым, но которое пригодно не для логического (математически определенного), а только для эстетического суждения о величине, так как оно чисто субъективное мерило, лежащее в основе суждения, рефлектирующего о величине. Впрочем, оно может быть и эмпирическим мерилом, как, например, средняя величина известных нам людей, животных того или иного рода, деревьев, домов, гор и т. п., или же a priori данным мерилом, которое ввиду недостатков высказывающего суждение субъекта ограничено субъективными условиями изображения in concrete, как, например, в [сфере] практического величина какой-то добродетели или публичной свободы и справедливости в той или иной стране; или в [сфере] теоретического степень правильности или неправильности сделанного наблюдения или измерения и т. п.

Но здесь примечательно то, что, хотя к объекту мы не питаем никакого интереса, т. е. существование его нам безразлично, все же величина его сама по себе, если даже объект рассматривается как бесформенный, может вызывать удовольствие, обладающее всеобщей сообщаемостью, стало быть содержащее в себе сознание субъективной целесообразности в применении наших познавательных способностей, но (так как объект может быть бесформенным) не [вызывает] удовольствия от объекта, как это бывает при прекрасном, где рефлектирующая способность суждения оказывается расположенной целесообразно по отношению к познанию вообще, а вызывает удовольствие оттого, что само воображение расширяется.

Если мы (при вышеуказанном ограничении) просто говорим о предмете, что он велик, то это не математически определяющее, а чисто рефлективное суждение относительно представления о предмете, которое для того или иного применения наших познавательных способностей при определении величины субъективно целесообразно; и мы связываем в данном случае с этим представлением что-то вроде уважения, так же как с тем, что мы просто называем малым, связываем презрение. Впрочем, суждение о вещах как о больших или

255

малых касается всего, даже всех их свойств; поэтому мы даже красоту называем большой или малой; причину этого надо искать в том, что все, что мы можем в созерцании изображать (стало быть, эстетически представлять) по предписанию способности суждения, есть явление, а значит, и количество.

Когда же мы называем что-нибудь не только большим, но большим безотносительно, абсолютно и во всех отношениях (помимо всякого сравнения), т. е. возвышенным, то легко заметить, что для него мы позволяем себе искать соразмерное ему мерило не вне его, а только в нем. Это есть величина, которая равна только себе самой. Отсюда следует, что возвышенное надо искать не в вещах природы, а исключительно в наших идеях;

в каких же идеях оно заключено — решение этого [вопроса] надо предоставить дедукции.

Указанную выше дефиницию можно выразить и так:

возвышенно то, в сравнении с чем все другое мало. Здесь легко видеть, что все то, что может быть дано в природе, каким бы большим мы ни считали его в нашем суждении, может быть низведено до бесконечно малого, если рассматривать его в ином отношении, и, наоборот, нет ничего столь малого, что в сравнении с еще меньшими масштабами нельзя было бы увеличить в нашем воображении до мировой величины. Телескопы дали нам богатый материал для того, чтобы сделать первое замечание, а микроскопы — второе. Следовательно, с этой точки зрения ничего из того, что может быть предметом [внешних] чувств, нельзя назвать возвышенным. Но именно потому, что в нашем воображении заложено стремление к продвижению в бесконечность, а в нашем разуме — притязание на абсолютную целокупность как на реальную идею, само это несоответствие между нашей способностью определять величину предметов чувственно воспринимаемого мира и этой идеей пробуждает в нас чувство некоторой сверхчувственной способности в нас; и именно естественное применение способности суждения к некоторым предметам ради последнего (ради этого чувства), а не сам предмет [внешних] чувств безотносительно велико, в сравнении же с ним всякое другое применение мало. Стало быть, возвышенным

256

надо называть не объект, а расположение духа под влиянием некоторого представления, занимающего рефлектирующую способность суждения.

Итак, к предыдущим формулам дефиниции возвышенного мы можем присовокупить еще и эту: возвышенно то, одна возможность мысли о чем уже доказывает способность души, превышающую всякий масштаб [внешних] чувств.

§ 26. Об определении величин природных вещей, которое требуется для идеи возвышенного

Определение величин посредством числовых понятий (или их знаков в алгебре) есть математическое определение, а определение их только в созерцании (по глазомеру) — эстетическое. Правда, определенные понятия о том, как велико что-то, мы можем получить лишь посредством чисел (во всяком случае приближением посредством идущих в бесконечность числовых рядов), единица которых есть мера; и в этом отношении всякое логическое определение величин есть математическое определение. Но так как величину меры все же необходимо считать известной, то, если бы она в свою очередь должна была бы быть определена только математически через числа, мерой которых должна была бы быть другая единица, мы никогда не могли бы иметь первую, или основную, меру, стало быть, и определенное понятие о данной величине. Следовательно, определение величины основной меры должно состоять лишь в возможности непосредственно схватывать ее в созерцании и через воображение применять для изображения числовых понятий, т. е. всякое определение величины предметов в природе есть в конечном итоге эстетическое определение (т. е. субъективно, а не объективно установленное).

Хотя для математического определения величин нет ничего наибольшего (ведь сила [Macht] чисел идет в бесконечность), но для эстетического определения величин наибольшее несомненно имеется; и о нем я говорю, что если его рассматривать как абсолютную меру, больше которой субъективно (для субъекта, его257

рассматривающего) ничто невозможно, то оно приводит к идее возвышенного и порождает то волнение, которого не может вызвать математическое определение величин числами (разве только в тех случаях, когда эстетическая основная мера будет при этом живо сохраняться в воображении); дело в том, что математическое определение показывает всегда только относительную величину через сравнение ее с другими величинами того же рода, эстетическое же показывает величину безотносительную, насколько душа может воспринять ее в созерцании.

Для того чтобы наглядно принять в воображение какое-нибудь количество, дабы иметь возможность пользоваться им как мерой или как единицей для определения величин числами, нужны два акта этой способности: схватывание (apprehensio) и соединение (comprehensio aesthetica). Co схватыванием затруднений нет, ибо оно может идти до бесконечности; но с соединением дело тем труднее, чем дальше продвигается схватывание и быстро достигает своего максимума, а именно эстетически наибольшей основной меры определения величин. В самом деле, когда схватывание доходит до того, что схваченные сначала частичные представления чувственного созерцания в воображении уже начинают гаснуть, а воображение тем временем переходит к схватыванию большего числа [представлений], то оно на одной стороне теряет ровно столько, сколько выигрывает на другой, и в соединении имеется нечто наибольшее, дальше которого оно уже идти не может.

Отсюда можно объяснить и то, что говорит Савари 16 в своих сообщениях из Египта: дабы испытать все волнение от величины пирамид, не надо подходить слишком близко к ним, но и не надо отходить от них слишком далеко. В самом деле, если находиться слишком далеко, то схватываемые части (камни пирамид, расположенные друг над другом) будут представляться лишь смутно и представление о них не окажет никакого влияния на эстетическое суждение субъекта. Если же находиться слишком близко, то для глаза нужно некоторое время, чтобы завершить схватывание от основания до вершины; но при схватывании всегда отчасти гаснут первые

258

[впечатления], прежде чем воображение восприняло последние, и соединение никогда не бывает полным. — Это обстоятельство может в достаточной мере объяснить и то смущение или некоторого рода растерянность, которые, как рассказывают, охватывают посетителя в церкви св. Петра в Риме, когда он первый раз входит туда: здесь налицо чувство несоответствия между его воображением и идеей целого, которую следует изобразить; причем воображение достигает своего максимума и, стремясь расширить его, сосредоточивается на самом себе, что и доставляет ему умиленное удовольствие.

Я не буду пока что указывать причину этого удовольствия, связанного с представлением, от которого меньше всего можно было ожидать удовольствия, а именно с представлением, которое делает для нас заметным несоответствие, следовательно, и субъективную нецелесообразность представления для способности суждения в определении величин; скажу только, что если эстетическое суждение должно быть чистым (не смешанным ни с каким телеологическим суждением как суждением разума) и если должен быть дан пример этого, вполне соответствующий критике эстетической способности суждения, то возвышенное надо показывать не на искусственных продуктах (например, на зданиях, колоннах и т. д.), где человеческая цель определяет и форму, и величину, и не на таких природных вещах, понятие которых уже предполагает определенную цель (как, например, на животных, естественное назначение которых известно), а на грубой природе (и даже на ней лишь постольку, поскольку она не связана ни с возбуждением, ни с волнением из-за реальной опасности), и только в той степени, в какой она представляет собой величину. В самом деле, в такого рода представлениях природа не содержит ничего, что было бы чрезвычайным (великолепным или отвратительным); величина, которая охватывается здесь, может возрастать до какой угодно степени, если только она может быть воображением соединена в одно целое. Предмет чрезвычайно [велик], если он своей величиной уничтожает цель, которая составляет его понятие. Колоссальным же называется просто изображение понятия, которое чуть ли

259

не слишком велико для любого изображения (граничит с относительно чрезвычайным), так как здесь цель изображения понятия затрудняется тем, что созерцание предмета для нашей способности схватывания чуть ли не слишком велико. — Чистое же суждение о возвышенном вообще не должно иметь определяющим основанием никакой цели объекта, если оно должно быть эстетическим, а не смешанным с каким-либо суждением рассудка или разума.

Так как все, что должно нравиться чисто рефлектирующей способности суждения без интереса, должно включать в свое представление субъективную и, как таковую, общезначимую целесообразность, но тем не менее в основе оценки здесь не лежит целесообразность формы предмета (как это бывает при прекрасном), то спрашивается: какова эта субъективная целесообразность? И благодаря чему она предписывается как норма, чтобы служить основанием общезначимого удовольствия в определении величин, и притом в определении, доведенном до несоответствия нашей способности воображения в изображении понятия о величине?

В синтезе, необходимом для представления о величинах, воображение само собой идет в бесконечность, не встречая никаких препятствий; рассудок же ведет его посредством числовых понятий, схему к которым должно давать само воображение; и в этом образе действий как относящемся к логическому определению величин хотя и есть нечто объективно целесообразное согласно понятию о цели (каково всякое измерение), но в нем нет ничего целесообразного и располагающего к себе для эстетической способности суждения. Также и в этой преднамеренной целесообразности нет ничего такого, что вынуждало бы нас доводить величину меры и, стало быть, соединения множества в одно созерцание до предела способности воображения, и столь далеко, как только воображение может дойти в своих изображениях. В самом деле, в рассудочном определении величин (в арифметике) можно дойти одинаково далеко,


260

доводят ли соединение единиц до цифры 10 (в декаде) или только до четырех (в тетрактиде); дальнейшее же порождение величин производится путем сложения или, если количество дано в созерцании, путем схватывания, только переходя от предыдущего к последующему (progressiv) (а не складывая в итог [comprehensiv]), согласно некоторому принятому принципу прогрессии. Рассудок при этом математическом определении величин одинаково хорошо обслуживается и удовлетворяется, возьмет ли воображение за единицу [измерения] величину, которую можно охватить одним взглядом, как, например, фут или сажень, или же немецкую милю, или даже диаметр земного шара, схватывание которых хотя и возможно, но соединение которых в одно созерцание воображения невозможно (не через comprehensio aesthetica, хотя очень хорошо через comprehensio logica в одно числовое понятие). В обоих случаях логическое определение величин беспрепятственно идет в бесконечность.

А душа внимает голосу разума, который для всех данных величин, даже тех, которые никогда, правда, не могут быть схвачены целиком, но о которых можно тем не менее (в чувственном представлении) судить как о целиком данных, требует целокупности, стало быть соединения в одно созерцание, и для всех этих членов возрастающего в прогрессии числового ряда требует изображения и из этого требования не исключает даже бесконечного (пространства и истекшего времени), скорее же делает неизбежной (в суждении обыденного разума) мысль об этой бесконечности как целиком (в своей целокупности) данной.

Бесконечное же безусловно (не только относительно) велико. В сравнении с ним все другое (того же рода величин) мало. Но — и это самое главное — возможность хотя бы только мыслить его как одно целое указывает на способность души, которая превосходит всякий масштаб [внешних] чувств. В самом деле, для этого требовалось бы такое соединение, которое давало бы в качестве единицы масштаб, имеющий определенное, выражаемое в числах отношение к бесконечному, что невозможно. Но для того чтобы тем не менее можно

261

было хотя бы только мыслить без противоречия данное бесконечное, в человеческой душе требуется способность, которая сама сверхчувственна. В самом деле, только через нее и через ее идею ноумена, который сам не допускает никакого созерцания, но все же полагается как субстрат в основу созерцания мира только как явления, бесконечное чувственно воспринимаемого мира целиком охватывается при чистом интеллектуальном определении величин под одним понятием, хотя его никак нельзя мыслить целиком при математическом определении величин посредством числовых понятий. Даже способность мыслить бесконечное сверхчувственного созерцания как данное (в его умопостигаемом субстрате) превосходит всякий масштаб чувственности и велика помимо всякого сравнения даже со способностью математического определения [величин]; конечно, не в теоретическом отношении для целей познавательной способности, но все же для расширения души, которая чувствует себя в силах перейти рамки чувственности в другом (практическом) отношении.

Следовательно, природа возвышенна в тех своих явлениях, созерцание которых вносит идею ее бесконечности. Это может иметь место только благодаря несоответствию даже величайших усилий нашего воображения при определении величины какого-нибудь предмета. Но при математическом определении величин воображение может справиться с любым предметом и дать для этого определения достаточную меру, так как числовые понятия рассудка могут посредством прогрессии сделать каждую меру соразмеренной каждой данной величине. Следовательно, именно в эстетическом определении величин может чувствоваться стремление к складыванию, которое превосходит способность воображения развить последовательное схватывание в целое созерцания, и при этом одновременно воспринимается несоответствие этой неограниченной в [своем] продвижении способности схватывать с наименьшими усилиями рассудка основную меру, пригодную для определения величин, и применять [ее] для такого определения. Настоящая же неизменная основная мера природы — это ее абсолютное целое, которое

262

в ней как явлении есть охватываемая бесконечность. Но так как эта основная мера есть само себе противоречащее понятие (ввиду невозможности абсолютной целокупности бесконечного прогресса), то эта величина объекта природы, на которую воображение напрасно тратит всю свою способность к соединению, должна привести понятие природы к сверхчувственному субстрату (лежащему в основе ее, а также в основе нашей способности мыслить), который превосходит своей величиной всякий масштаб [внешних] чувств и поэтому заставляет судить как о возвышенном не столько о предмете при определении его, сколько о расположении души.

Итак, подобно тому как эстетическая способность суждения в оценке прекрасного соотносит с рассудком воображение в его свободной игре, чтобы быть в согласии с понятиями рассудка вообще (не определяя их), точно так же она соотносит эту же способность при суждении о вещи как о возвышенной с разумом, чтобы субъективно соответствовать его идеям (неизвестно каким), т. е. вызвать расположение души, которое сообразуется и совместимо с тем расположением ее, какое вызвало бы влияние определенных идей (практических) на чувство.

Отсюда также видно, что истинную возвышенность надо искать только в душе того, кто высказывает суждение, а не в объекте природы, суждение о котором дает повод для такого расположения у него. Кто захотел бы назвать возвышенным также и бесформенные горы, в диком беспорядке нагроможденные друг на друга, с их ледниками или мрачное бушующее море и т. д.?' Но душа чувствует себя в своем собственном суждении приподнятой, когда она, предаваясь при созерцании их безотносительно к их форме воображению, а также разуму, приведенному с ним в связь, хотя и совершенно без определенной цели, и лишь расширяющему это воображение, находит, что вся сила воображения все же несоразмерна идеям разума.

Примерами математически возвышенного в природе при одном лишь созерцании могут служить все те случаи, когда нам дается не столько большее числовое

263

понятие, сколько большая единица как мера (ради сокращения числовых рядов) для воображения. Дерево, которое мы определяем по высоте человека, дает в крайнем случае нам масштаб для горы; и если бы эта гора была высотой около мили, она могла бы служить единицей для числа, выражающего диаметр земного шара, чтобы сделать последний наглядным; диаметр земного шара — для известной нам планетной системы; эта система — для системы млечного пути; и неизмеримое множество таких подобных млечному пути систем, носящих название туманных звезд16, которые, вероятно, с своей стороны составляют такую же систему, не позволяет нам предполагать здесь границы. При эстетическом определении такого неизмеримого целого возвышенное заключается не столько в величине числа, сколько в том, что в продвижении мы всегда приходим ко все большим единицам [измерения]; этому содействует систематическое деление мироздания, которое все большое в природе все снова и снова представляет нам малым, однако по сути дела наше воображение представляет его во всей его безграничности, а с ним представляет природу, когда воображение должно дать соразмерное идеям разума изображение ее как [нечто] исчезающее при сопоставлении с этими идеями.

§ 27. О качестве удовольствия в суждении о возвышенном

Чувство несоответствия нашей способности достижению идеи, которая для нас закон, есть уважение. Идея же включения каждого явления, которое может быть нам дано, в созерцание целого есть такая идея, которую возлагает на нас некий закон разума, признающего лишь одну определенную, значимую для каждого и неизменную меру — абсолютно целое. Но наше воображение, даже при своем величайшем напряжении, обнаруживает в отношении требуемого от него включения данного предмета в одно целое созерцания (стало быть, для изображения идеи разума) свою ограниченность и свое несоответствие, но вместе