3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Вид материала

Содержание

Суждения вкуса, а именно по его количеству

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 45

Правда, приятное во многих случаях кажется тождественным хорошему. Так, обычно говорят: всякое (в особенности продолжительное) наслаждение салю по себе хорошо; а это имеет почти тот же смысл, что быть продолжительно приятным или быть хорошим — это одно и то же. Однако легко заметить, что это только ошибочная подмена слов, так как понятия, которые присущи этим выражениям, вовсе не могут заменить друг друга. Приятное, которое, как таковое, представляет предмет исключительно по отношению к [внешнему] чувству, только через понятие цели должно быть подведено под принципы разума, чтобы его в качестве предмета воли назвать хорошим. Но совершенно другим будет отношение к удовольствию, если то, что доставляет мне наслаждение, я в то же время называю хорошим', это видно из того, что, когда имеем дело с хорошим, всегда возникает вопрос: есть ли оно хорошее только опосредствованно или непосредственно (полезно ли оно или хорошо само по себе); когда же имеем дело с приятным, такого вопроса вовсе не может быть, так как это слово всегда обозначает нечто такое, что нравится непосредственно. (То же самое бывает и с тем, что я называю прекрасным.)

Даже в самой обыденной речи отличают приятное от хорошего; иногда о пище, которая благодаря пряностям208

и другим приправам возбуждает вкус, не раздумывая говорят, что она приятна, и вместе с тем признают, что она не хороша; непосредственно она, правда, нравится [внешним] чувствам, но опосредствованно, т. е. разумом, который предвидит ее последствия, она не нравится. Это различие можно заметить даже в рассуждении о здоровье. Здоровье непосредственно приятно каждому, кто им обладает (по крайней мере негативно, т. е. как устранение всяких телесных болей). Но чтобы сказать, что оно благо, оно еще должно быть разумом направлено на цели, а именно [рассмотрено] как такое состояние, которое располагает нас ко всем нашим делам. Наконец, в отношении счастья каждый ведь думает, что истинным и даже высшим благом можно назвать наибольшую сумму приятностей жизни (и по количеству, и по продолжительности). Однако разум противится также и этому. Приятность есть наслаждение. Но если все дело сводится только к этому, было бы глупо проявлять щепетильность в средствах, которые доставляют нам это наслаждение, достигается ли оно пассивно — благодаря щедрости природы — или же самодеятельностью и нашими собственными действиями. Но разум никогда не даст себя уговорить, что само по себе ценно существование такого человека, который живет (и в этом отношении очень деятелен) только для того, чтобы наслаждаться, даже. если бы он другим, которые точно так же стремятся лишь к наслаждениям, наилучшим образом помогал в этом в качестве средства, и именно потому, что через симпатию он вместе с ними испытывал бы все наслаждение. Только тем, что он делает, не принимая в соображение наслаждение, совершенно свободно и независимо от того, что природа могла бы предоставить ему также пассивно, он придает абсолютную ценность своему существованию как существованию личности; и счастье со всем избытком того, что в нем приятно, далеко еще не безусловное благо *.

* Обязательность наслаждения — очевидная нелепость. Точно такой же следует считать предполагаемую обязательность. всех поступков, которые имеют своей целью только наслаждение,

209

Несмотря, однако, на все это различие между приятным и хорошим, они сходятся в том, что всегда связаны с заинтересованностью в своем предмете; [таковы] не только приятное (§ 3) и опосредствованно хорошее (полезное), которое нравится как средство [для достижения] чего-то приятного, но также безусловно и во всех отношениях хорошее, а именно морально доброе, которое предполагает высший интерес. В самом деле, доброе есть объект воли (т. е. способности желания, определяемой разумом). Но хотеть чего-то и находить удовольствие в его существовании, т. е. питать к нему интерес, — одно и то же.

§ 5. Сравнение трех специфически различных видов удовольствия

И приятное, и доброе имеют отношение к способности желания и заключают в себе: первое — патологически обусловленное (побуждениями, stimulos), а второе — чистое практическое удовольствие, которое определяется не только представлением о предмете, но также и представляемой связью субъекта с существованием предмета. Нравится не только предмет, но и существование его. Поэтому суждение вкуса есть чисто созерцательное (contemplativ) суждение, т. е. такое, которое, будучи безразличным к существованию предмета, лишь связывает его свойства с чувством удовольствия и неудовольствия. Но само это созерцание не направлено на понятие, ведь суждение вкуса не познавательное суждение (ни теоретическое, ни практическое), и поэтому оно и не основывается на понятиях и не имеет их своей целью.

Приятное, прекрасное, доброе означают, следовательно, три различных соотношения представлений с чувством удовольствия и неудовольствия, по отношению к которому мы отличаем друг от друга предметы или способы представления. Соответствующие каждому

каким бы духовным оно ни изображалось (или приукрашивалось), хотя бы даже мистическим, так называемым небесным наслаждением.

210

из них выражения, которыми обозначается то, что нравится, в них не одинаковы. Приятным каждый называет то, что доставляет ему наслаждение; прекрасным— то, что ему только нравится', хорошим — то, что он ценит, одобряет, т. е. в чем он усматривает объективную ценность. Приятное ощущают и животные, лишенные разума; красоту — только люди, т. е. животные, но наделенные разумом, однако не только как разумные существа, как таковые (каковы, например, духи), но вместе с тем и как животные; доброе же значимо для всякого разумного существа вообще. Это положение может получить свое полное обоснование и объяснение только в дальнейшем. Можно сказать, что из всех этих трех видов удовольствия единственно лишь удовольствие от прекрасного есть незаинтересованное и свободное удовольствие, так как здесь никакой интерес — ни интерес [внешних] чувств, ни интерес разума — не вынуждает [у нас] одобрения. Поэтому об удовольствии можно было бы сказать, что в трех названных случаях оно относится либо к склонности, либо к благосклонности, либо к уважению. В самом деле, благосклонность — единственно свободное удовольствие. Предмет склонности и предмет, желание обладать которым предписывается нам законом разума, не оставляют нам свободы самим себе сделать что-то предметом удовольствия. Всякий интерес предполагает потребность или порождает ее и в качестве определяющего основания нашего одобрения не позволяет суждению о предмете быть свободным.

Что касается интереса склонности при приятном, то каждый говорит: голод — лучший повар, и людям со здоровым аппетитом вкусным кажется все, что только съедобно; стало быть, такое удовольствие показывает, что здесь нет никакого выбора по вкусу. Только тогда, когда потребность удовлетворена, можно распознать, кто из многих имеет вкус и кто нет. Точно так же бывает нравственность (поведение) без добродетели, вежливость без благосклонности, приличие без честности и т. д. В самом деле, там, где говорит нравственный закон, объективно уже нет свободного выбора относительно того, что надо делать; и проявлять вкус в своем

211

поведении (или в оценке поведения других) — это совсем lie то, что обнаруживать свой нравственный образ мыслей; ведь нравственный образ мыслей содержит в себе веление и порождает потребность, тогда как нравственный вкус только играет с предметами удовольствия, не прилепляясь ни к одному из них.

Дефиниция прекрасного, выведенная из первого момента

Вкус есть способность судить о предмете или о способе представления на основании удовольствия или неудовольствия, свободного от всякого интереса. Предмет такого удовольствия называется прекрасным.

второй момент

^ СУЖДЕНИЯ ВКУСА, А ИМЕННО ПО ЕГО КОЛИЧЕСТВУ

§ 6. Прекрасное есть то, что без понятий представляется как объект всеобщего удовольствия

Эта дефиниция прекрасного может быть выведена из предыдущей дефиниции его как предмета удовольствия, свободного от всякого интереса. В самом деле, о том, относительно чего мы сознаем, что удовольствие от него у нас свободно от всякого интереса, мы можем судить только так, что оно должно содержать в себе основание удовольствия для каждого. Действительно, поскольку оно не основывается на какой-нибудь склонности субъекта (или на каком-нибудь другом сознательном интересе) и так как тот, кто высказывает суждение по поводу удовольствия, которое возбуждает в нем предмет, чувствует себя совершенно свободным, то он не может отыскать в качестве причин своего удовольствия никаких частных условий, которые были бы свойственны только его субъекту; поэтому он должен признать это удовольствие имеющим обоснование в том, что он может предполагать и у всякого другого; следовательно, он должен считать, что имеет основание ожидать у каждого такого же удовольствия. Поэтому он

212

будет говорить о прекрасном так, как если бы красота была свойством предмета и суждение логическим (составляя познание объекта посредством понятий о нем);

хотя оно только эстетическое суждение и содержит в себе лишь отношение представления о предмете к субъекту, но сходно с логическим суждением в том, что можно предполагать его значимость для каждого. Однако из понятий эта всеобщность также не может проистекать. В самом деле, от понятий нет перехода к чувству удовольствия или неудовольствия (за исключением только чистых практических законов, которые, однако, предполагают интерес, не связанный с чистым суждением вкуса). Следовательно, суждению вкуса, когда осознана полная отрешенность его от всякого интереса, должно быть присуще притязание на значимость для каждого, но без всеобщности, направленной на объекты, т. е. с ним должно быть связано притязание на субъективную всеобщность.

§ 7. Сравнение прекрасного с приятным и хорошим по вышеуказанному признаку

В отношении приятного каждый довольствуется тем, что его суждение, которое он основывает на своем личном чувстве и в котором он говорит о предмете, что он ему нравится, ограничивается лишь его личностью. Поэтому он охотно мирится с тем, что, если он говорит, что канарское вино приятно, кто-то другой поправляет это высказывание и напоминает ему, что он должен сказать: оно мне приятно; и так бывает не только в отношении того, что вкусно для языка, нёба и гортани, но и в отношении того, что может быть каждому приятно для его глаз и ушей. Для одного фиолетовый цвет нежен и мил, для другого — мертв и безжизнен. Один любит звук духовых инструментов, другой — струнных. Поэтому было бы нелепо спорить, имея намерение заклеймить как неверное суждение других, которое отличается от нашего суждения, как если бы оно было логически противоположно последнему; таким образом, в отношении приятного имеет силу основоположение :

213

каждый имеет свой вкус ([внешних] чувств).

Совсем иначе обстоит дело с прекрасным. Было бы (как раз наоборот) смешно, если бы кто-нибудь, кто много мнит о своем вкусе, думал найти оправдание себе в том, что этот предмет (здание, которое мы видим, платье, которое носят, музыка, которую мы слушаем, стихотворение, которое мы должны оценить) для меня прекрасен. Ведь он не должен называть его прекрасным, если он нравится только ему. Многое для него может быть привлекательным и приятным — никому до этого дела нет; но если он выдает нечто за прекрасное, то он от других ожидает того же самого удовольствия: он судит тогда не только за себя, но и за каждого и говорит тогда о красоте так, как если бы она была свойством вещей. Поэтому он говорит: «.Вещь прекрасна» — и рассчитывает на согласие других с его суждением, касающимся удовольствия, — не потому что он много раз находил, что другие соглашаются с его суждением, он требует от них такого согласия. Он порицает их, если они судят иначе, и не признает за н 1ми вкус, желая, однако, чтобы они его имели; и в этом смысле нельзя сказать, что каждый имеет свой особый вкус. Это было бы все равно что сказать, будто вовсе нет никакого вкуса, т. е. никакого эстетического суждения, которое по праву могло бы притязать на согласие всех.

Тем не менее и в отношении приятного находят, что в суждении о нем можно встретить единодушие между людьми; и ввиду этого у одних отрицают вкус, а другим его приписывают, и притом не в смысле [наличия] какого-нибудь органического чувства, а как способность судить о приятном вообще. Так, о том, кто умеет занимать своих гостей приятными вещами (доставляющими наслаждение посредством всех [внешних] чувств) так, что это нравится всем, говорят: у него вкус. Но здесь всеобщность берется только в относительном смысле; здесь имеются только общезначимые (generale) (каковы все эмпирические правила), а не всеобщие (universale) правила, которым решаются [следовать] или на которые притязают суждения вкуса о прекрасном.

214

Это — суждение, касающееся общения между людьми, поскольку это общение основывается на эмпирических правилах. Хотя в отношении хорошего суждения и по праву притязают на значимость для каждого, но хорошее представляется как объект всеобщего удовольствия только через понятие, чего не бывает ни в случае приятного, ни в случае прекрасного.

§ 8. Всеобщность удовольствия в суждении вкуса представляется только как субъективная

Это особое определение той всеобщности эстетического суждения, какая встречается в суждении вкуса, представляет собой нечто примечательное, хотя и не для логика, а для трансцендентального философа, от которого требуется немало усилий, чтобы выявить происхождение этой всеобщности; но зато оно раскрывает такое свойство нашей познавательной способности, которое без этого анализа оставалось бы неизвестным.

Прежде всего надо полностью убедиться в том, что посредством суждения вкуса (о прекрасном) удовольствие от предмета ожидается от каждого, хотя оно и не основывается на понятии (тогда оно было бы чем-то хорошим), и что это притязание на общезначимость столь неотъемлемо присуще суждению, в котором мы нечто признаем прекрасным, что без этой мысли о всеобщности никому бы и в голову не пришло употреблять это выражение; все, что нравится без понятия, причислялось бы к приятному, в отношении которого каждому позволяется иметь собственное мнение; и никто не ожидает от другого согласия со своим суждением вкуса, что всегда ведь бывает в суждении вкуса о красоте. Первый я могу назвать чувственным вкусом, второй — вкусом рефлексии, поскольку первый строит только частные суждения, а второй — мнимо общезначимые (публично), но оба строят эстетические (не практические) суждения о предмете, имея в виду только отношение представления о нем к чувству удовольствия и неудовольствия. Все же странно, что, в то время как относительно чувственного вкуса не только опыт показывает, что суждение этого вкуса (об удовольствии или

215

неудовольствии от чего-то) не общезначимо, но и каждый сам по себе настолько скромен, что не требует от других такого согласия (хотя на самом деле чаще бывает почти полное единодушие и в этих суждениях), — вкус рефлексии, которому, как учит опыт, тоже довольно часто отказывают в его притязании на общезначимость своего суждения (о прекрасном) для каждого, тем не менее может находить возможным (что он и действительно делает) представлять себе суждения, которые могли бы требовать этого всеобщего согласия;

и он на самом деле от каждого ожидает этого согласия для любого своего суждения вкуса; причем те, кто высказывает такое суждение, не спорят о возможности такого притязания: они лишь в частных случаях не могут сойтись в правильном применении этой способности.

Здесь прежде всего надо заметить, что всеобщность, которая не основывается на понятиях об объекте (хотя бы только эмпирических), вовсе не логическая, а эстетическая, т. е. содержит в себе не объективное количество суждения, а только субъективное количество, для которого я употребляю выражение общезначимость, характеризующее значимость не отношения представления к познавательной способности, а отношения к чувству удовольствия и неудовольствия для каждого субъекта. (Можно, однако, пользоваться этим же выражением также и для логического количества суждения, если только к этому присоединяют объективную общезначимость в отличие от чисто субъективной, которая всегда есть эстетическая общезначимость.)

Объективно же общезначимое суждение всегда бывает общезначимым также и субъективно, т. е. если суждение значимо для всего, что подчинено данному понятию, то оно значимо и для каждого, кто представляет себе предмет посредством этого понятия. Однако от субъективной общезначимости, т. е. эстетической, которая не основывается ни на каком понятии, нельзя заключать к логической, так как первый вид суждений вовсе не касается объекта. Но именно поэтому и эстетическая всеобщность, которая приписывается суждению, должна быть особого рода, так как она не связывает

216

предикат прекрасного с понятием объекта, рассматриваемого во всей его логической сфере, и тем не менее распространяет его на всю сферу тех, кто высказывает такие суждения.

В отношении логического количества все суждения вкуса суть суждения единичные. В самом деле, так как я должен связывать предмет непосредственно с моим чувством удовольствия и неудовольствия, но не через понятия, то эти суждения не могут иметь количества объективно общезначимого суждения, хотя, если единичное представление об объекте суждения вкуса по условиям, которые определяют это суждение, превращается посредством сравнения в понятие, из этого может возникнуть логически всеобщее суждение. Например, в суждении вкуса я признаю прекрасной розу, на которую я смотрю. Напротив, то суждение, которое возникает из сравнения многих единичных суждений,— роз» вообще прекрасны — теперь высказывается уже не только как эстетическое, но и как логическое, основанное на эстетическом суждении. Суждение же: роза (по запаху) приятна — хотя также эстетическое и единичное суждение, но не суждение вкуса, а суждение чувствования. Оно отличается от первого именно тем, что суждение вкуса заключает в себе эстетическое количество всеобщности, т. е. значимости для каждого, чего не может быть в суждении о приятном. Только суждения о добром, хотя они также определяют удовольствие от предмета, имеют логическую, а не чисто эстетическую всеобщность, ибо они касаются объекта как познания его и поэтому значимы для каждого.

Если об объектах судят только по понятиям, теряется всякое представление о красоте. Следовательно, не может быть такого правила, по которому каждого можно было бы заставить признавать что-то прекрасным. Прекрасны ли платье, дом, цветы и т. п. — свое суждение об этом никому нельзя навязать никакими доводами и основоположениями. Объект хотят подчинить своему взгляду, как если бы удовольствие от него зависело от ощущения; и все же если предмет называют в таком случае прекрасным, то полагают, что имеют всех на своей стороне, и притязают на согласие

217

каждого, тогда как каждое частное ощущение будет решающим только для него одного и для его удовольствия. Здесь надо обратить внимание на то, что в суждении вкуса ничего не постулируется, кроме такого общего согласия относительно удовольствия без посредства понятий; стало быть, [постулируется] возможность эстетического суждения, которое можно было бы рассматривать также как значимое для каждого. Само суждение вкуса не постулирует согласия каждого (ведь это может сделать только логически всеобщее суждение, так как оно может привести доводы); оно только ожидает от каждого этого согласия как такого [частного] случая правила, в отношении которого оно ждет подтверждения не от понятий, а от согласия других. Следовательно, общее согласие есть только идея (здесь еще не рассматривается, на чем она основывается). Может остаться неизвестным, действительно ли тот, кто полагает, что он высказывает суждение вкуса, судит сообразно этой идее; но через слово красота он возвещает, что соотносит суждение с этой идеей, стало быть, что его суждение есть суждение вкуса. Для самого себя он, однако, может удостовериться в этом, просто сознавая, что все относящееся к приятному или к доброму он отделил от удовольствия, которое у него еще остается;

и это все то, согласия с чем он ожидает от каждого,— притязание, на которое он при этих условиях и имел бы право, если бы только он часто не нарушал эти условия и вследствие этого не составил себе ложного суждения вкуса.

§ 9. Исследование вопроса: предшествует ли в суждении вкуса чувство удовольствия оценке предмета, или же наоборот?

Решение этой задачи — ключ к критике вкуса и поэтому заслуживает всяческого внимания.

Если бы предшествовало удовольствие от данного предмета и за представлением об этом предмете признавалась бы в суждении вкуса только всеобщая сообщаемость удовольствия, то подобный порядок противоречил бы сам себе. В самом деле, такого рода удовольствие

218

было бы только приятностью в чувственном ощущении и поэтому могло бы по своей природе иметь лишь частную значимость, так как оно зависело бы непосредственно от представления, с помощью которого предмет дается.

Следовательно, именно способность душевного состояния к всеобщему сообщению при данном представлении должна в качестве субъективного условия суждения вкуса лежать в его основе и иметь своим следствием удовольствие от предмета. Но ничто не может быть сообщено всем, кроме познания и представления, поскольку оно принадлежит к познанию, ведь представление только в этом случае объективно и лишь поэтому имеет общую точку, согласоваться с которой вынуждается способность представления всех. Если же определяющее основание суждения об этой всеобщей сообщаемости представления должно мыслиться только субъективно, а именно без понятия о предмете, то этим основанием может быть только душевное состояние, которое встречается в отношении способностей представления друг к другу, поскольку данное представление они соотносят с познанием вообще.

Силы познания, которые возбуждаются к действию этим представлением, находятся при этом в состоянии свободной игры, так как никакое определенное понятие не ограничивает их каким-либо особым правилом познания. Следовательно, душевное состояние при этом представлении должно быть состоянием чувства свободной игры способностей представления при данном представлении для познания вообще. Представлению же, посредством которого дается предмет, чтобы из него вообще возникло познание, требуется воображение для синтеза (Zusammensetzung) многообразного [содержания] созерцания и рассудок для единства понятия, которое объединяет представления. Это состояние свободной игры познавательных способностей при представлении, посредством которого дается предмет, должно обладать всеобщей сообщаемостью, ибо познание, как определение объекта, с которым должны согласовываться данные представления (в каком угодно субъекте), есть единственный способ представления, которым пользуется каждый.

Blog

3 Под общей редакцией в. Ф. Асмуса. А. В

Содержание