Игорь Беляев. Духовный Принцип Вселенной Часть IV

Вид материала

Документы

Содержание Выпал снег, я колол дрова, дочка мне в этом помогала. С ней всё было хорошо. Она оправдывала время и всё, что происходило со мно Уточни, про какие шубы идёт речь выше, а то не понятно. Сергей

Подобный материал:

• Принципы разработки асу, 96.54kb.
• Давид Володин Вселенная Павла Флоренского, 63.33kb.
• «Рождение и эволюция вселенной (Теория Большого Взрыва)», 3066.43kb.
• Теория потока развтия (теория фрактальной вселенной) общий принцип устройства и развития, 88.03kb.
• Законы эволюции вселенной часть критика теории большого взрыва, 624.41kb.
• Законы эволюции вселенной часть постановка задачи об эволюции вселенной, 370.32kb.
• Размеры гравитона и фотона или уравнения Вселенной, 122.01kb.
• Высшего Профессионального Образования Современная Гуманитарная Академия утверждаю ректор, 235.15kb.
• 1. Процессы самоорганизации в ранней Вселенной, 223.14kb.
• Реферат по литературе духовный конфликт в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети», 52.2kb.

(Подчёркнутое — продолжение после вставки со стр. 118 рукописи. Сюда ли ли вставлено? Сергей)

В другой раз мы с Ольгой, Леной и дочкой пошли на премьеру фильма «Варьете».

— Там Лайза Минелли — мировая «звезда», надо обязательно посмотреть, — предлагала Ольга.

— А я уже второй раз иду. Стоящий фильм, — отвечала Лена.

Искусство имеет два значения: одно — воспевание Божественной красоты, другое — воспевание хаоса. Этот фильм — один из монументов Тьмы, всё в нём утверждает только грязь и разложение человеческих душ. Дочка заплакала на середине фильма, и мы, оставив девушек, уехали домой. Когда человеческие пороки преподносятся профессионально, красиво, как бы неизбежно, правильно и естественно у многих возникает подражание им. Эти фильмы — испытание для человека, они вскрывают его подсознательные миры. Хотелось бы, чтоб он проиграл всё у себя внутри, но, как правило, он выносит это наружу, и мир от этого становится грязнее. Нельзя порок преподносить, как совершенство. Каждый имеет свободу выбора, вряд ли у кого возникнет протест от безобразия, поданного безупречно.

^ Выпал снег, я колол дрова, дочка мне в этом помогала. С ней всё было хорошо. Она оправдывала время и всё, что происходило со мной.

Шло время. Наступили холода, я купил ещё один аквариум, посадил растения. Вечером мы смотрели телевизор. Показывали концерт.

— Смотри, Арсеньева выступает, твою песню поёт, — обрадовалась Лиля. — А что, она хорошо поёт, я её раньше никогда не слышала.

Ольга записала с Андреем две мои песни. Я не принимал в этом никакого участия. Она звонила мне несколько раз, приглашала на встречу со «звёздами» эстрады, которые гастролировали в Свердловске, но, занятый своим хозяйством, я отказывался. Однажды во время гастролей Валерия Леонтьева, я позвонил в гостиницу, где он остановился.

— Он на концерте, — ответила женщина равнодушно, — хотя подождите минутку, кажется, он пришёл, передаю ему трубку.

Я представился как композитор и предложил ему песни.

— Моим репертуаром занимается продюсер. Если Вы хотите показать свои произведения, надо связаться с ним, хотя недостатка в них нет. Весь репертуар уже набран. А сейчас извините, я после концерта, мне надо отдохнуть.

«Если б знали они, с кем разговаривают, — думал я. — Как много можно сделать для русской культуры, услышь они меня хоть раз». Но потоки истории шли в стороне от моих свершений.

Лиля на день рожденья дочки, совпадающий с Новым годом, испекла торт, на который она потратила много денег. Он пригорел и оказался невкусным. Ценные продукты пропали. Можно было полмесяца жить на эти деньги. «Но я хочу устроить праздник, — говорила Лиля. — Нельзя жить без радости. Мне надоело это однообразие. Давай ремонтом займёмся. Здесь так мрачно, сыро. И зачем тебе столько аквариумов? Хватит одного. У нас спать негде, а ты всё занял ими. Какой в них смысл?

— Мне нравится, смотри, как красиво. Плавают рыбки — веселей на душе становится.

— Тоже мне, занятие нашёл. Устроился бы на работу. Когда ты работал, мне нравилось, особенно на БАМе. Ты совсем другой был. Я не думала, что ты можешь быть таким.

— Я сам не знаю, какой я, но восемь часов своей жизни тратить на то, чтоб заработать деньги, я не могу.

Я пробовал утроиться художником, но нигде вакансий не нашлось, и мои поиски прекратились. Я понимал, что мне это не надо. Писать музыку — это да, а всё остальное лишено смысла.

Невозможно остановить время. Невозможно остановить мир. Наши души, обладая телами, получают удивительную возможность прожить в этом мире какое-то время, окунуться в природу материальных явлений. Постичь законы, накопить опыт, совершить всё возможное и опять покинуть его. Как прекрасен этот мир, разнообразие его форм, красок, возможностей потрясает воображение. Всё в вечном движении, всё меняется, нет постоянства. Любое изменение — под контролем Закона. Закон правит всем. Этот Закон и есть проявленная воля Бога. Мы можем по-своему его исполнять, не ограничены рамки творчества, но всё находится под контролем Закона. Выйти из него не возможно. Нет в этом мире ничего, что выходит за рамки этого Закона. Нам кажется, что мир разрушается, но мир не может разрушаться. Рушатся формы, не способные на существование. Мы пытаемся сохранить созданные нашим воображением творения, но наши силы не равны с Вечностью. Что вечно здесь? Что в жизни имеет смысл? Нам кажется, что всё, но Время определяет всё по-своему. Какие наши дела, поступки, следуют ритмам Вечности? Что исполняет Закон, что его нарушает? Что мы понимаем из этого Закона, что нам ещё суждено понять? Дороже всего — жизнь. Весь этот мир на службе у жизни. Всё так, но где наша мудрость в каждом его дне? Почему мы лишаем себя всех его благ? Отчего не видно красоты в человеческих судьбах? Где гармония в делах? Где в этом мире утверждён Закон? Мы лишаем себя порядка, надеясь на что? Мы лишаем себя жизни из-за чего? Всё мы знаем, но как сложно понять и исполнять то, что служит порядку. Мы заполняем пространство собой: мир не терпит пустоты, но становится ли мир лучше от этого? Можем ли мы управлять временем и делами? Человеку всё подвластно, и всё проявляет человека. Человек формирует Закон своей жизни и сам его исполняет. Законы человеческой жизни отражают Законы этого мира. Время определяет всё.

В конце января соседка Татьяна Ивановна пригласила нас к себе на дачу в Пастушный. Снега выпало уже много, мы шли по узкой тропинке и проваливались по пояс в сугроб.

— Совсем глухая деревня, — удивился я, — никакой дороги нет.

— Ещё не протоптали, — объясняла Татьяна Ивановна. — В праздники все дома сидят, самогонку пьют. Кому в мороз хочется выходить? Вот и мой дом.

Она открыла ворота, и мы прошли внутрь крытого двора.

— У вас и баня есть, и конюшня — хорошо живёте. Дом, что-то, наклонён, а так — крепкий.

— Здесь от морозов землю пучит, к весне всё выравнивается, почти каждый год так.

В доме пол сильно вспучило — ходили, словно по палубе корабля. Затопили печь. Вместе с нами приехал сын Татьяны Ивановны Георгий со школьными друзьями.

— Сейчас будет тепло, — успокаивала гостей она, растапливая огромную русскую печь.

— Её пока растопишь, окочуриться можно, — приговаривала Люба, подруга Георгия.

Она взяла одеяла и укуталась в них на кровати, не снимая шубы.

— Не сидите, давайте, кто — за водой, кто — картошку чистить, — стала командовать хозяйка.

— Мы замёрзли, давайте подождём, пока потеплее станет, — жаловались ребята.

—Двигайтесь быстрее, шевелитесь, давайте, давайте, работайте. Георгий, марш за водой, захвати топор: полынья в прошлый раз замёрзла — еле отколотила.

Постепенно дом нагревался, и гости зашевелились. Кто чистил картошку, кто мыл полы, кто — посуду. Всё завертелось вокруг огня.

— Главное в доме — это печка, — сказал я. — Без неё Россия бы давно погибла.

Мы сварили полный чугунок картошки, сходили за молоком к соседке. Чёрные караваи хлеба на столе, деревянные ложки.

— Как хороша деревенская жизнь, как тихо здесь, — говорила Лиля. — И снег чистый, не то, что в городе.

Все наелись, напились, кого-то разморило, и он улёгся спать. Мы с Лилей и дочкой пошли осматривать деревню. Перекошенные избы, длинные вереницы полениц дров, высокие сугробы. «Кажется. Недалеко от города, а смотри, какая нищета и разруха, — удивился я. — И всё же в этом есть своя прелесть и красота». Навстречу нам попался пьяный мужик в расстёгнутой фуфайке и без шапки. «И как ему не холодно, — сказала Лиля, — у меня нос скоро отпадёт, пошли быстрей домой».

У каждого дома свои особые запахи, но в целом пахло навозом, соломой и сеном. Это русская деревня с развалившимся хозяйством, со спившимся народом, с богатейшей землёй и природной красотой.

В доме ребята пели песни под гитару. Татьяна Ивановна сидела в маленькой комнате за печкой и читала «Жизнь Рамакришны» Ромен Ролана.

— Давайте чайку попьём, — предложила она нам, — у меня есть хорошее варенье. Ты бы, Аркадий, нам что-нибудь рассказал — мы все охотно бы послушали.

— Я ничего не знаю, не обращайте на нас внимания, всё и так хорошо, — пытаясь отделаться, приговаривал я.

Татьяна Ивановна, как я выяснил, давно знакома с йогой и прочей литературой. В её доме находилось много книг, но у меня все её книги не вызывали интереса. Казалось, то же самое давал рустам, даже одни и те же распечатки у него я охотно принимал, а у Татьяны Ивановны они вызывали у меня отторжение. К её книгам я как-то брезговал даже дотрагиваться. Может быть, книги не сочетались с грязью в доме, особым запахом, старой мебелью. Я что-то не мог принять или понять, была неуловимая фальшь в её словах и делах. Я не видел соответствия между её книгами и её жизнью, для меня это казалось совершенно разными и во многом противоположными. «Не может человек, читая книги, допускать грязь в своём доме, — думал я. — Пусть она бедная, у неё мало денег, но помойные вёдра с протухшей водой постоянно стояли у неё в коридоре, на кухне полно окурков и полиэтиленовых мешков с гнилыми продуктами. Грязные железные тарелки, вилки, ложки, разбитые кружки, замусоленный шкаф. И как можно при всём этом употреблять такие слова, как «оккультный», « эзотерический», «йога» и другие?» У меня это вызывало недоумение. Я находил в разговорах с ней единое понимание жизни, но мы жили в разных материальных потоках. Я тоже был беден, но что-то совсем другое определяло внешнюю среду моего окружения.

К вечеру мороз усилился. Дым столбом, хрустящий звенящий снег под ногами, потрескивание веток, громкое эхо. Мы сидели у печки, которая ещё только едва разогрелась, и не знали, чем занять себя. На другое утро Лиля с дочкой остались в деревне, а я поехал спасать своих рыбок, которые могли замёрзнуть. Какое счастье побыть в одиночестве дома. На улице сорокаградусный мороз, а в доме тепло, потрескивают дрова в печке. Мирно плавают рыбки. Тишина, и дышится так легко-легко. И вновь зазвучала музыка во мне, уверенность и сила ощущается в теле. Почему такого нет, когда Лиля рядом? С Ольгой это было, а с Лилей — никогда. С ней всегда ощущаю тяжесть. Из-за этого я не мог с ней никуда ходить: всё пространство вокруг становилось густым, вязким. И всё время я стремился убежать от этого. Убегал на некоторое время. Но Лиля догоняла, шла рядом, привязывая меня ответственностью за семью.

Назревало время больших перемен. Полный крах социализма. Общество было в смятении от политических авантюр. Каждый пытался найти спасение для себя. Власть теряла контроль над происходящим. Никто не видел выхода. И я не знал, что делать мне: все силы отнимали бытовые проблемы на фоне социального бездействования. Народ разучился работать, власть не могла управлять таким народом. Мысли о переустройстве общества всё чаще приходили в мою голову, но ни одна из них не совпадала с тем, что я слышал и видел. «Политики ничего не знают о том, как устроен мир, о задачах человека, о путях его эволюции, о целостности всего и каждого. Чтобы что-то сделать, надо прежде всего Знать. А они пытаются что-то сделать, а потом уже узнают, что это всё не то. Общество лишено Знаний. Общество лишено духовных основ жизни».

В феврале приехал Жамиль с Алтая и Сергей с Ижевска. Наши разговоры мало отличались от прежних, но что-то стало другим. Меня они уже не могли понять, то, что я говорил, для них казалось странным. На обед они купили себе селёдку, консервы, притащили в дом, разложили всё на столе.

— Это что вы хотите делать? – спросил я.

— Как что? Кушать, — ответил Сергей.

— Я же вас хорошо накормил утром. К чему такие хлопоты?

— От твоей еды ноги протянешь: мы не привыкли травой питаться.

— Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Здесь всё пропахло рыбой. Неужели можно её есть? И вам не противно?

— Ты сам ел недавно её, — возразил Жамиль.

— Это было давно, уберите её, я лучше приготовлю вам картошки.

— Мы утром её ели.

— Натрём морковки с капустой, уберите, а то мне плохо становится, — я открыл дверь, чтобы проветрилось, и бросил на печку ладан.

— У тебя не дом, а церковь, попа только не хватает, — бурчали они.

— Поедете домой — в поезде съедите, один день потерпите, не умрёте. Не обижайтесь, но здесь такие правила.

— Раз в доме нельзя, мы на улицу пойдём, — предложил Сергей.

— Какая разница: в доме или на улице? Но если уж вам так невтерпёж, кушайте, я мешать не буду.

Они развернули газету и стали чистить селёдку. Вечером они уехали. Пришла Лиля.

— Какую вонь оставили после себя твои друзья. Дышать невозможно. Вы что тут делали, ногти на печке жгли? Почему вся плита белая?

— Мы опять мечтали, но, видно, нашим мечтам не суждено сбыться. Жамиль приглашает к себе на Алтай, у него там дом, хозяйство. Говорит, всем места хватит.

— Ты нас с собой возьмёшь? Мне Алтай очень понравился, я была там в конном походе. Помнишь, я писала тебе? Мы с тобой только познакомились. Алтай для меня связан с тобой. Я каждый день думала о тебе. И смотрела на мир твоими глазами. Поехали туда, можно просто посмотреть, если понравится, останемся.

— Надо много денег на дорогу, нас теперь уже трое. Как хорошо было раньше: собрался, рюкзак на плечи и поехал, куда глаза глядят. Сейчас всё по-другому.

— Меня на работу пригласили. Турчанского Эдуарда Алексеевича не знаешь? У него кооператив. Он магией занимается. Говорит красиво, но ничего не может делать. Говорит, что у меня хорошие способности. Это он льстит, я знаю, чего он хочет. Вы все, мужики, одинаковые: наобещаете с три короба, а потом в кусты. Он приглашал тебя. Ему люди нужны. Пойдём завтра, я тебя познакомлю.

Эдуард Алексеевич встал из-за стола, когда мы вошли в его кабинет, и подбежал к нам, Лиле поцеловал руку, а со мной приветливо поздоровался.

— Наслышаны мы про Вас много, — говорил он так, словно мы знакомы с ним уже очень давно. — В наше время такие люди в цене, новая жизнь начинается. Каждый талант требует огранки, чтоб засверкал своими гранями для людей. Время такое, надо жить в ногу со временем. Что Вы там пропадаете? Идите к нам, делитесь своими знаниями. Знания — это сила. Вам ли это не знать? Эта сила изменит общество. Общество сейчас нуждается в таких людях. Делайте всё, что умеете. Пишите музыку, занимайтесь тем, к чему больше тянет и что лучше получается. Мы создаём целую систему, которая способна пробудить творческую силу человека. Пора начинать, и мы — первые.

Его прервал мужчина, вошедший в кабинет.

— Баллоны привезли. Куда их ставить? — спросил он.

— Сейчас я закончу, разберёмся.

В комнату пришёл ещё один мужчина с сумкой на плече.

— С тем ничего не получилось, — сказал он, — он не может ехать.

— Вот вам ещё один кандидат, а мы говорим, людей нет, торопясь уходить, приговаривал Турчанский. — Познакомьтесь: художник, музыкант, а это наш коллега по разуму.

— Николай, — протянул мне руку мужчина.

— Берите его и езжайте, я бегу, там меня ждут.

— Хотите съездить на Север, — обратился ко мне Николай. — Мне нужен напарник.

— Я фильм снимаю. Вы знакомы с фотографией? А магнитофон есть? Хорошо бы записать ещё звук. Сегодня вечером, в пять, самолёт.

— Сегодня? — удивился я. — Надо время, чтоб собраться.

— У нас ещё шесть часов в запасе. Билеты уже куплены. Успеем, я думаю, что всё будет хорошо. Познакомимся в самолёте.

Весна, в городе таял снег. Магнитофон и плёнки я взял у соседа Георгия, купил несколько фотоплёнок, батарейки, свечи.

— Как интересно всё получилось у нас: мы едва знакомы, а уже летим. Куда летим, не имею представления, — удивился я.

— Вначале Ханты-Мансийск, затем — в Салехард. Каждый год проводится праздник. Оленеводы со всех мест устраивают гонки, соревнования. Сам увидишь. Но прежде нам нужно туда попасть. Это не просто. Хорошо бы к началу поспеть, у нас время ограничено.

— Когда он начинается?

— Почти завтра.

— Успеем. Я великий волшебник, вот увидишь, всё будет хорошо.

— Я это сразу понял, иначе бы не взял, — рассмеялся он.

— Но я действительно волшебник, сами потом убедитесь в этом.

— В таком случае я тоже волшебник.

— По Вам это не видно. Да какая разница? Не придавайте моим словам большого значения: это я так просто. Но я точно знаю, что всё будет хорошо. И наша встреча неслучайна.

Из Ханты-Мансийска, как оказалось, уже три дня не летали самолёты. Толпа здоровенных мужиков в лохматых шапках и унтах стояла возле кассы.

«Билеты у нас есть, но что толку? Видишь, что творится? Самолёты не летают. Попробую сходить к начальнику аэропорта», — сказал Николай. Вскоре вернулся: «Ничего не получилось. А ты говорил, всё будет хорошо. Приехали. Надо устраиваться на ночлег. Пошли в гостиницу. Здесь всё бесполезно».

Утром полетели самолеты до Салехарда, и нам удалось вылететь, несмотря на огромную очередь. Как это произошло, я сам не мог понять. Николай сказал, что летим, и вот мы в Салехарде.

— А теперь куда? — спросил я.

— А теперь самое сложное, — ответил Николай. — На машине дотуда за два дня не доберёшься. Вертолёты не летают. Поехали в город.

Небольшой автобус доставил нас в посёлок. Унылый пейзаж, пустынные сопки, покрытые снегом. Грязные, убогие домишки, похожие на БАМовские хрущобы.

— Зайдём в музей, — предложил Николай.

Директор музея приветливо нас встретила. Николай долго с ней беседовал, пока я осматривал экспонаты, представляющие жизнь местных народов.

— Пойдём быстрей, нам надо успеть, а то скоро уже обед, все разбегутся, — торопил Николай.

— Куда мы идём?

— Сам не знаю. Зайдём в исполком.

Двухэтажное обшарпанное здание, с развевающимся флагом заметно отличалось от других строений. Мы отыскали приёмную. Николай представился как корреспондент журнала «Северные просторы».

— Знаем такой журнал, читаем, очень хороший, — приветствовал нас председатель в чёрном костюме с галстуком. — Вам, значит, надо на праздник. Это устроим, — он позвонил по рации в аэропорт: — Когда вертолёт? Надо двух корреспондентов подбросить до Полуя, — положил трубку. — Мы сейчас Вас доставим, — он вызвал шофёра. — Отвёзёшь их до аэропорта, — грозно приказал он ему, и затем мягким голосом обратился к нам: — Всё в порядке. Вертолёт летит на Северную базу, я договорился, вас подбросят. Заезжайте к нам почаще. Счастливого пути.

Через час мы летели в вертолёте и осматривали с высоты ямальские просторы. «Здесь до войны лагеря были. Слышал про 503-ю стройку?, — говорил Николай. — Видишь насыпь? Железную дорогу строили. Здесь Россия захоронила все свои таланты». В разных местах на белоснежных пустырях виднелись разрушающиеся бараки. Мы летели уже больше часа, и была одна и та же картина: извилистая насыпь, разрушенные мосты, бараки. Вертолёт стал снижаться. Мы увидели внизу гнилой барак. Сели прямо на снег. Пропеллер кружился над нами. Лётчик отрыл люк. Из барака выбежали двое худых небритых парней. «Ты куда прёшь?! — заорал на них лётчик. — Что тебе жить надоело?! Сейчас башку оторвёт, пригнись!». Те пригнулись и поползли к вертолёту. «Он же на снегу едва стоит, провалится — башку разнесёт», — говорил лётчик. Мы помогали ему выгружать бочки с топливом и ящики с ___________ (непонятное слово. — Сергей, стр. 127 рукописи).

— Следующая — ваша, обратился он к нам. — Вам до Усть-Полую?

— Да, — крикнул Николай.

Мы взлетели и через несколько минут опять приземлились. «Выходи, — сказал лётчик. — Здесь полчаса пешком вон туда, — показал он рукой. — Доберётесь, площадка только здесь, ближе нет».

Ярко-красное солнце висело над горизонтом, окрашивая причудливые снежные узоры. Вокруг стало необычно тихо. Где-то вдалеке раздался собачий лай, мы увидели небольшую избушку, направились к ней.

— Что за гости? — вышел к нам навстречу мужик в тельняшке с пропитым лицом.

— До Усть-Полуя далеко? — спросили мы.

— Да нет, тут рядом, заходите в дом, чайку опробуйте. Кто будете-то? — бормотал мужик.

— Мы с Большой Земли, на праздник приехали, — сказал Николай.

Откуда-то из-за пригорка показалась оленья упряжка и подъехала к нам.

— Алексей! — обрадовался Николай. — Вот так встреча!

— А, Николай. Опять в наши края? — спрыгивая с нарт, подбежал к нам узкоглазый мужчина в необычной для меня меховой одежде.

Они поздоровались.

— А это с тобой? — указал на меня Алексей. — Сейчас браток подъедет, нам по пути, довезём вас с ветерком до места.

Подъехала вторая упряжка.

— Как оленями управлять не забыл? — спросил Алексей Николая. — Езжайте по нашему следу, — он вручил ему шест, а сам сел на другие нарты, и они помчались вперёд.

Николай зачмокал, погоняя оленей, но они неторопливо бежали по колее. «Дай мне попробовать», — сказал я. Николай передал мне поводок и шест. «Ты по заднице их тычь. Но! Пошла», — приговаривал Николай. «А как тут рулить?» — спросил я, увидев только один поводок. «Два раза дёрни по нему. Они повернут». Я дёрнул два раза — олени стали поворачивать вправо. Сделали круг. «А как влево поворачивать?» — спросил я. Мы поехали по колее дальше. Впереди была развилка, на которой нас ждал Алексей с братом.

— Как влево поворачивать? — спросил я. — Дергаешь — они крутятся на месте, ремни порвали.

— Разве забыл, Николай? Один раз влево, два — вправо. Гоните оленей. Что как неживые едете? Так до ночи не доберёмся. Езжайте всё время прямо по следу, тут недалеко, — и Алексей умчался, поднимая снег после себя.

— Какие умные! Смотри: дёргаю один раз — влево заворачивают, два — вправо. Как хорошо они понимают, — радовался я. — Может, им тяжело нас везти? Смотри, как напрягаются.

— Давай, гони их. У тебя хорошо получается, ты, видно, из этих мест.

— Да они какие-то ленивые.

После поворота дорога пошла вниз, олени побежали быстрее, мы увидели два барака и дом.

— Тпрр! — закричал я.

— Это тебе не лошадь — надо шестом тормозить. Тормози, а то разобьёмся!

Алексей подскочил к упряжке и остановил оленей. «Первый раз, что ли? — тихо проговорил он. — Слазьте, приехали».

«Вот мы и добрались, — сказал Николай. — И впрямь, как по волшебству. Пошли устраиваться на ночлег». Мы зашли в барак, в котором горел свет от переносной электромашины. Женщина в свитере показала нам наши койки в большой пустой комнате. «Завтра все соберутся, будет теплее, сегодня с утра пачки топили. Пойдёмте, матрасы получите, — она выдала нам матрасы, одеяла. — Здесь не гостиница — белья нет, — как бы извиняясь, пробормотала она. — Может, завтра привезут, а пока так переночуете, главное — не замёрзнуть. Магазин пока работает, сходите, может, хлеба достанется. Поторопитесь, он скоро закроется».

Алексей с братом и ещё несколько местных стояли в магазине и разговаривали по-своему.

— Завтра все приедут, — сказал Алексей.

Николай подошёл к нему и сто-то передал ему в пакете.

— Хорошо, Николай, всё как договорились, — радостно бормотал Алексей. — Ехать надо, однако, домой, совсем уже темно.

Оленеводы вышли на улицу.

— Вы откуда пожаловали в наши края? — спросил продавец в свитере и собачьей шапке.

— Мы корреспонденты от «Северных просторов».

— А, на праздник. Отведайте наш хлебушек, — подал он большую булку белого, ещё тёплого хлеба. — Наш хлеб не сравнить с городским. Сами печём. Денег не надо. Это наш подарок, чтоб помнили Север. Мы с женой с Украины, с тёплых краёв, уже десять лет здесь, детей завели. Уезжать не хочется. Здесь у нас воя пекарня, свой дом. Люди здесь хорошие. Летом рыбы навалом. Всего хватает. Сейчас ___________________ (непонятные слова. Стр. 128 рукописи. Сергей), — он вышел из комнаты и вернулся с балыком. — Приезжайте к нам летом. Правда, комары, но мы к ним привыкли, они своих не кусают.

Дорога меня порядочно измотала, и мне хотелось побыстрей добраться до койки. Николай пошёл провожать Алексея, а я — в барак. Лёг на постель в шубе, укутавшись в одеяло, и быстро уснул.

Разбудил меня шум в коридоре. Уже светало. Несколько мужиков, заглядывая в комнаты, громко переговаривались.

— Наташа, а в этой комнате уже кто-то есть, — орал один мужик.

— Тихо ты, разбудишь их, это корреспонденты.

— Мы эту комнату занимаем, — входя в нашу комнату, громко проголосил мужик, — она самая тёплая.

— Здесь начальство будет, а вы идите в другую, — приговаривала в ответ Наташа.

— Ты для начальства себя не пожалеешь. Пойдём в комнату, погреемся. Ха-ха-ха-ха.

«И откуда они, такие горластые, с утра появились?» — подумал я, но спать уже не хотелось. Николай тоже завозился на своей кровати. «Рота, подъём!» — скомандовал он и встал.

— Там где я служил, на Кольском полуострове, такая же казарма была, особенно коридор, точь-в-точь, только полы мастикой натирали, — заметил я.

— А я на юге служил, на Кушке: жара, камни, песок — было время молодое, — Николай быстро оделся и вышел из комнаты. — Иди, снежком протрись — сразу жить захочется, — вернувшись, проговорил он.

У Николая крепко слаженная спортивная фигура, круглое лицо без особых примет. По возрасту он на шесть лет старше меня. Работает преподавателем в архитектурном, на кафедре дизайна. Десять лет уже ездит на Север, изучает предметную среду местных народов. На этот раз приехал с намерением снять фильм. Он достал камеру из сумки и стал заправлять плёнкой.

— Это что за камера? — поинтересовался я.

— Обычная, любительская, но вполне надёжная. Наши альпинисты брали её с собой на Эверест. Посмотрим, как она здесь будет работать, здесь условия экстремальные, человек не каждый выдерживает. Местные аборигены — это уже не люди: они не могут жить в цивилизации. Поживёшь здесь немного — сам поймёшь, что такое Север. Ты смотри, прислушивайся, мотай всё на ус, здесь вокруг много чего интересного можно заметить. Это особый край, здесь всё не так, как на Большой Земле. Он вышел на улицу, держа в руке камеру. Во дворе стоял вездеход, и вдалеке слышался гул ещё одного приближающегося к посёлку. Через некоторое время, вынырнув из-за бугра, он стремительно спускался с горы на полной скорости, развернулся возле своего собрата и встал как вкопанный. Дверца открылась, и из него попрыгали на землю люди в лохматых шапках, унтах и шубах. Мужчины принимали женщин к себе на руки и ставили их на землю. Один сильно отличался от других одеждой и слащавым интеллигентным лицом, начал командовать, куда что отнести и что делать. «Это местное начальство пожаловало. Помещик со своими подданными», — прошептал Николай и подошёл к начальнику, представился. Начальник протянул ему руку, весело поздоровался и своим сказал: «Это пресса, «Северные просторы» к нам пожаловали. Давайте, давайте, не стойте, разгружайте вещи и быстро несите в дом». Люди понесли ящики, коробки в бараки. «А с этим очень осторожно, — сказал он двум здоровым мужикам. — Несите в магазин и смотрите, чтоб печать была на месте. Я сам проверю». Из-за пригорка показался ещё один вездеход. Начальник стал ему махать, показывал, куда ему ехать. Водитель резко затормозил перед ним, вышел в дверь и выслушал указание: «Езжай к магазину, что самое важное, на первое время разгрузите там, а остальное — потом».

В посёлке началось оживление. Но приехало, в основном, русское начальство.

— Что-то местных маловато для праздника, — сказал я Николаю.

— Приедут ещё, наверно. Пойду, пройдусь, кадр поищу.

Я зашёл в казарму и увидел, что наших вещей нет в комнате. «Мы их в другую комнату перенесли, они там. Не волнуйтесь», — успокоил меня мужчина, застрявший в дверях с большой коробкой. Я зашёл в другую комнату и увидел наши матрасы и вещи на койках. В комнату вошёл молодой высокий симпатичный белобрысый парень в лётной куртке и штанах:

— Сергей — будем знакомы — служба порядка. А Вы кто?

— Мы корреспонденты от «Северных просторов», — ответил я.

— Нам здесь отвели. Я на севере недавно, по распределению направили сюда. Располагайтесь, я за вещами схожу.

В большой комнате появились неизвестно откуда женщины в разноцветных одеждах. Они усаживались на пол и разворачивали свёртки, в которых находились грудные дети. В посёлок прибывали оленьи упряжки. Каждая из них отличалась всевозможными украшениями, которыми служили красные верёвочки, и бисерные и медные бляхи на кожаных ремнях. Олени спокойно стояли без всякой привязи, пытались разрыть снег под собой. Неописуемая красота, царившая вокруг от людей, оленей, нарт наполняла воздух праздничным настроением. Оленеводы кучковались, те, кто постарше, спокойно сидели на своих нартах, а младшие бегали, суетились, боролись, шутили, заигрывали с девушками. Местные краснощёкие красавицы в расшитых бисером малицах чинно прохаживались туда-сюда, застенчиво улыбались молодым парням. Среди этой многоцветной толпы русские совсем потерялись. Только вездеходы напоминали об их присутствии. Внизу у реки поставили шест, и молодёжь пыталась набросить на него аркан, громко смеялась, если он пролетал мимо. Расставленные в ряд нарты служили прекрасным снарядом для прыжков. Начались соревнования. Каждому хотелось победить. Но приз доставался скромным, с виду неказистым молодым ребятам. Их поздравляли старшие, вручали призы. Происходило всё быстро. Потом толпа пошла наверх, начались соревнования упряжек, здесь участвовали уже старшие. Олени мчались, поднимая снежные облака, погонщики громко кричали, размахивая шестами. Победителю вручили оленя с разноцветным ошейником. Толпа рассеивалась.

В бараке становилось тесно от народа. В большой комнате показывали фильм. «Это теперь до утра», — сказал Николай.

Утром началось собрание. Председатель колхоза отчитался перед всеми за дела, проведённые за год. Лучшие бригады оленеводов наградили грамотами, нерадивых покритиковали. Оленеводы слушали, кто — стоя, кто — сидя, понимая или нет, что им говорит начальник, кивали или качали головами. В основном все молчали, иногда смеялись над шуткой, произнесённой председателем. На стене висела большая карта Ямальского полуострова, красной линией были отмечены границы Байдородского колхоза.

«Дорога пройдёт по нашим угодьям. Это принесёт пользу, — продолжал председатель, — появится возможность вовремя доставлять мясо на базу. А это прямая выгода всем нам. К тому же государство компенсирует причинённые потери деньгами. Мы построим новые дома, школы». «Так-то оно так, — шептались оленеводы, но сколько земли попортит она. Как олени поведут себя?»

— Странно, — сказал я Николаю, — всё начальство — одни хохлы.

— Они здесь для карьеры, наживут состояние и в Москву. Ты лучше слушай, потом поговорим.

Председатель закончил свою речь. Все продолжали оставаться на своих местах.

— Кто хочет выступить? — спросил ведущий собрание.

— Когда начнётся отстрел волков? — донеслось из зала. — В третьей бригаде двенадцать важенок задрали, а в пятой — семь.

— С авиацией мы договорились. В этом месяце уже проводили отстрел, — пояснил ведущий. — В конце месяца проведём еще один рейд. Бригадиры, подайте списки потерь.

Главной проблемой, как стало ясно из перешёптывания оленеводов, была дорога, но никто не решался поднять этот вопрос. Все понимали, что их обманывают, пытаясь убедить в её полезности и необходимости. Но всё же она проходила по основным местам миграции оленей. Новые разработки нефти и газа полным ходом велись на всём полуострове, страна нуждалась в энергоресурсах. Край с очень ранимой природной системой подвергался разрушениям, связанным с промышленным его освоением. Эта проблема стала очевидна сразу, увидев жизнь народов со сложившимся вековым укладом жизни и вторжение в эти пространства технической цивилизации, имея совсем другой принцип действий (Несогласованное предложение — Сергей). Это проблема нашего времени. Разрушая одно, мы извлекаем благо для себя, не задумываемся о последствиях. «Острая необходимость» оправдывает ошибки жизни. Из выступления председателя колхоза я понял, что развитие оленеводства государству выгодно, а значит, выгодно оставить этот край нетронутым. Почему же всё делается наоборот? Почему всё делается в ущерб государству.

«Где киномеханик? — подытоживая собрание, воскликнул ведущий. — Позовите его». Из толпы к аппарату стал пробираться худой мужичок. «У тебя всё готово? — спросил ведущий. — Крути плёнку». Начальство вышло в коридор: «Теперь на обед, а потом можно баньку принять». Местные стали смотреть фильм, смеясь и удивляясь жизни белых людей. Мы пошли к себе в комнату.

— Пока тихо всё, — сказал Сергей. — Водку ещё не видали. Она для финала припасена, хотя начальство уже похмеляется.

— А Вы не начальство? — спросил Николай.

— Я? Мне нельзя: я на службе. Приедем домой, тогда — пожалуйста, а сейчас нельзя. Я к вам присматривался эти дни, вижу, вы не плохие ребята. А то всякие бывают здесь. Кто — за мехами, кто за рыбой приезжает, а вы и мясо не едите. Что так?

— Это он не ест, — указал на меня Николай, он у нас миссионер, проповедует принцип «не убий».

— На Севере без мяса не проживёшь: здесь картошка и фрукты не растут. Это вам не Крым.

— Мы что-то о еде заговорили, пора кушать, наверно, — прервал его Николай.

— У меня есть оленина, сварим суп? Колбаски немного. Надо печь подтопить. Мне жена много наложила, одному не управиться. Завтра последний день.

— Как последний день? — изумился я. — Все разъедутся?

— Оленеводы разъедутся, а начальство здесь останется для шабаша.

— Не волнуйся, мы поедем к Алексею, я с ним договорился, — сказал Николай. — Поживём в чуме.

— А как обратно?

— Через неделю сюда вездеходы придут за мясом, с ними и уедем, — сказал Сергей.

С нами в комнате жил врач, но мы почти его не видели, он уходил утром на работу и возвращался вечером.

—Давай, бульончика хоть попробуй, — настаивал Сергей. — Мясо не ешь. Давай положу.

— Нет, я не хочу, я уже поел.

— Это разве еда? Печеньки только дети едят. А мужик должен есть. Ты так упадёшь где-нибудь и замёрзнешь, а я потом отвечай. Покушай.

— Да он крепче меня, — вступился Николай, — бочку солярки один поднимает. Мы пока сюда добирались, вертолёт разгружали, так он все бочки один перетаскал.

— Ну да?! А по виду не скажешь. А что же ты ешь?

— Всё, что угодно: картошку, каши.

— А сыр ешь? На тебе сыра. А водку пьёшь?

— Нет, не пью.

— Ну ты, парень, и даёшь! И как тебя на Север занесло. Ничего, поживёшь здесь — исправишься. Я тоже поначалу сдерживался, а сейчас немного с устатку, и, ты знаешь, жить легче становится. Стресс хорошо снимает, тут я уже такого насмотрелся. Разные люди встречаются. Есть хорошие люди, это те, кто здесь подолгу живёт, но бывают проходимцы, которым ничего не надо: набедокурят, смоются, потом бегаешь по тундре, ищешь негодяев.

— Я первый раз на Севере, раньше путешествовал по Сибири. Но нынче сюда попал. Мне здесь очень нравится.

— Оставайся. Что ты можешь делать?

— Да всё понемногу. Я художник.

— Художники нам нужны. Здесь есть такие красивые места — глаз не оторвать. Хотя Север.

— Я уже заметил. У каждого места своя красота и особенность.

— Женат? Дети? Мне с женой, считаю, повезло, она учительница. Приехали — сразу жильё получили. Люди на лето уезжают на Большую Землю, а мы в отпуск — в тундру или к океану. Вертолётом забросят, поживём месяц, и домой. Рыбы в реках навалом. О еде не беспокоишься. Мне Север нравится.

— Я тоже, когда первый раз сюда попал, — сказал Николай, — заболел им. Здесь всё необычно. Уже десять лет занимаюсь им, — Николай достал из рюкзака журналы. — Это мои статьи.

—Да, вы люди непростые, — осторожно Сергей взял журналы и стал рассматривать. — Я выписываю «Северные просторы». Интересный журнал. Это Вы написали? А вот и фотография. А я смотрю и не могу понять, где раньше мог Вас видеть. У меня фотографическая память. Это я Вас в журнале видел, — Сергей стал читать. — Хорошая статья, правильно пишете. О Севере мало, что известно. Здесь хватает проблем, но о них не говорят. А говорить надо. Местный народ весь спился. Их пытаются окультурить, а это боком выходит. Сделали колхоз, а зачем они им? Они тихие, всё принимают, что им дают. Дома для них строят, а они рядом ставят чум и живут в чуме, говорят, мыши в домах. Детей школа забрала, раньше они жили с родителями, а теперь видятся только на каникулах. Молодёжь оленя не может поймать. Много болеет населения: пестархоз, туберкулёз. Всех проблем не перечислишь.

Пришёл врач, Сергей предложил ему покушать, но тот отказался, улёгся на кровать и вскоре захрапел. «Пойду, пройдусь», — сказал Сергей и вышел. Николай стал мыть посуду, я улёгся на койку.

— Как здесь легко дышится! — проговорил я.

-- Это потому, что здесь меньше кислорода в воздухе, — пояснил Николай.

— Как меньше?

— Заметил, как дыхание учащается? К этим местам надо привыкать. У многих первое время одышка.

— Я что-то не заметил. «Легко дышится», я имел в виду другое. Раньше. Когда праздник, я болею, а здесь вокруг неизвестные люди, бараки, стены грязные, а мне хорошо.

— Потому что все трезвые, Подожди, напьются — у тебя всё изменится. Ты ещё не видел пьяных хантов.

Не спалось, я вышел в коридор. В большой комнате крутили кино, но по коридору ходили ханты, заглядывали в комнаты. По их виду было ясно, что они чего-то важного ждут. У магазина небольшая кучка людей, хотя уже двенадцать часов ночи. «Уже дежурят, — неожиданно откуда-то подошёл ко мне Сергей. — Завтра будут раздавать — боятся, что не достанется». Вокруг бараков стояли олени с нартами, и в них я заметил спящих людей. На улице мороз градусов тридцать. Я сильно замёрз и поспешил в комнату. Николай уже похрапывал. И я вскоре уснул.

Утром проснулся от необычной в эти дни тишины. Подумал, что что-то случилось. Вышел в коридор. Большая комната оказалась пустой. На улице народ куда-то пропал. Две упряжки стояли на пригорке, но вокруг никого не было. Я пошёл к магазину — и там никого. Продавец подсчитывал деньги.

— Куда все пропали? — спросил я.

— Всё, разъехались, каждый получил то, что хочет, теперь соберутся только на следующий год.

В комнате Николай собирал вещи.

— Мы сейчас куда? — задал я вопрос.

— Пока здесь будем, я схожу, узнаю насчёт вездехода. А ты собирайся.

К двум часам приехал Алексей. Мы погрузили вещи на его нарты, он тщательно, неторопливо их привязал. Мы с Николаем сели на вторую упряжку и поспешили догонять Алексея.

«Мы так до ночи не доберёмся, — сказал Алексей, дожидаясь нас на развилке. — Николай, подойди». Николай подошёл, и они стали шептаться. «Нет, нет, — приговаривал Николай, — приедем, тогда пожалуйста». Алексей настаивал. «Только немного, — и Николай достал бутыль со спиртом, налил полстакана. — Смотри, это чистый спирт», — предупреждал Николай. «Пойдёт. Давай, — Алексей опрокинул стакан в рот. — Поедете по следу всё время прямо, и никуда не сворачивайте», — и помчался вперёд.

Мы уже полчаса едем по узкому безлюдному пространству, покрытому снегом, сопками с чахлыми деревьями. «Мы, наверно, не туда едем? — спросил я. — Всё время прямо, никуда не сворачивали. Может, заблудились?» Впереди показались олени, мы подъехали к Алексею. «Николай, ещё немного», — проговорил Алексей, уже путаясь в словах. Николай налил ему ещё. «Едьте по следу, олени дорогу знают. Увидите на горе три чума — это мои», — Алексей быстро скры­л­ся за поворо­том.

Солнце уже касается земли, наступают сумер­ки. Дорога едва различима. Олени сами ускоряют бег, чуя приближение к дому, но прошёл час, а ничего, что напоминало бы жильё, мы не смогли увидеть. Наступила ночь. Показались звёзды, по небу разбегались всполохи сияния. Залаяли собаки, запахло дымом. Мы увидели на пригорке чумы, подъехали к ним. Нарты Алексея стоят недалеко от них. Собаки с лаем обступили нас, из чума вышла женщина, крикнула на них — они разбежались. Она подбежала к Алексею. Тот спал сидя. Она стала шлёпать его по щекам и бормотать на своём языке. Алексей зашевелился, она сильно ударила его кулаком по лицу и повела в чум. Алексей её отшвырнул, упал на снег, встал и, шатаясь, пошёл отвязывать оленей. Мы стояли, наблюдая за сценой, и не знали, что делать.

— Не надо было давать, — сказал я.

— Не дашь — обидится, — возразил Николай.

— Проходите, — указала нам хозяйка, распахивая полог, и, ворча, пошла к Алексею. Опять ударила его, он упал и на карачках пополз к чуму, она его стала поднимать, он её отшвырнул. «Дров нет, — проговорила она, взяла топор и стала рубить. «Мы нарубим», — подбежал к ней я. Хозяйка, не переставая бормотать по-своему, бросила топор и зашла в чум. Я стал рубить дрова. Николай пошёл за вещами. Алексей зашёл в чум и свалился на пол, хозяйка стала греметь посудой. Через некоторое время всё успокоилось. От раскалённой докрасна печки из листового металла в чуме стало жарко. Мы разделись, хозяйка накрыла на стол и стала наливать в тарелки бульон с мясом.

— Кушайте, — проговорила она, — а этот пусть спит.

— Вас как звать? — спросил Николай.

— Меня Ольгой зовут.

— Меня — Николай. Это Аркадий. Вам Алексей про нас говорил?

— Говорил. Кушайте, а то остынет.

Мы подсели к столу. Я взял хлеб и стал жевать:

— Можно мне чай, немного. Я это не буду. Я верующий, сейчас пост.

— Чай? Покушайте, с дороги проголодались, наверно.

— А что это за крест? — показал я на разноцветный ситец с двумя нашитыми полосками в виде креста.

— Я тоже верующая, христианка. Бог один на всех.

— Правильно.

Она подала кружку чая и достала печенье. Наевшись, Николай достал из сумки тетрадку и стал что-то записывать. Я оделся. Вышел на улицу. Ярко мерцали звёзды. Подняв голову, я увидел над собой тёмный круг с расходившимися от него лучами полярного сияния. Зрелище удивительное, для меня необычное. Но сильный мороз не дал им полюбоваться: у меня сразу же защипало лицо.

— Наверно, сорок градусов на дворе, — входя в чум, проговорил я. — Что ты пишешь?

— Сценарий, — тихо ответил Николай.

Ольга стала будить Алексея:

— Поешь. Вставай. Вставай, — она стала его раздевать.

Алексей приходил в себя. Встал. Посмотрел на нас.

— Вы ели? — спросил он.

— Да, да, — успокоил его Николай.

— Всё хорошо, — сказал Алексей, достал из тарелки кусок мяса и стал его грызть. — Принеси рыбу, проговорил он.

Ольга выбежала на улицу и возвратилась с мороженой рыбой.

— Их угости, — пробормотал Алексей.

Николай подсел к нему, и они стали строгать куски рыбы.

— А он что не ест? Дай ему.

— Я уже наелся, — ответил я.

— Ладно, не обращай на него внимания. Как вкусно! — нахваливал Николай. — Такое можно только здесь попробовать.

— Мать, принеси оленину, — не успокаивался Алексей.

Ольга принесла кусок мяса и поставила горчицу с солью на стол.

— Как вкусно, — приговаривал Николай. — Может, попробуешь? Молодая оленина, свежатина.

— Он что, брезгует?

— Нет, он верующий, у него пост.

— А, тогда ладно, Мы тоже верующие, — Алексей запихнул в рот кусок мороженой сырой оленины.

Ольга постелила нам выделанные шкуры оленей. Мы закутались в них и быстро уснули.

Утром хозяйка повесила на крючок рукомойник для нас. Мы попили чай, Алексея уже не было.

— Ночью волки тринадцать важенок задрали, — пояснила Ольга. — Алексей уехал. Он бригадир, отвечает за всё. Алексей, когда трезвый, хороший, у него лучшая бригада в колхозе. Грамоту дали. Водка — очень плохо. Всё портит. Раньше без неё хорошо жили, а сейчас геологи, нефтяники, газовики — кого только ни встретишь здесь, все водку дают. Плохо стало. Алексей мало пьёт: два-три раза в год, на праздники. Пить некогда, работы много. Для оленей праздников нет.

После завтрака мы с Николаем пошли за дровами. У стойбища было много нарт. Возле них на привязи лежали огромные лохматые собаки. Они оживились, завиляли хвостами, заскулили, когда Ольга раздавала им пищу. К ним подбежали другие собаки, поменьше, те грозно зарычали. Ольга разбрасывала кости, мясные остатки. Всех накормив, хозяйка уселась в чуме на пол и стала теребить шкуру оленя. Я подсел к ней и поинтересовался её занятием.

— Как удивительно: олень кормит, одевает, укутывает от холода. Всё идёт на пользу, — сказал я. — А сейчас что вы делаете?

— Это твёрдая шкура, из неё ничего не сошьёшь, а это — мягкая, — Ольга протянула мне кусок шкуры.

— А нитки откуда?

— Это сухожилия, — Ольга достала коробочку с клубками ниток, достала высушенное сухожилие, отщипнула от него кусочек и получила тоненькую нитку. — Вот так, — засунула её в рот и продёрнула её между зубами.

— Какие прочные они! — удивился я.

— Всё в дело идёт, целыми днями работаем, — одежда круглый год нужна.

Ольга достала малицы и чулки.

— Одевайтесь в это, — предложила она.

Я надел малицу и чулки.

— Как хорошо! Свободно и тепло. Ступаешь по снегу, словно босиком, и в то же время не чувствуешь холода. Как всё хорошо продумано.

— Женская малица другая, она длиннее, — пояснила Ольга, — у неё разрез большой, это чтоб детей кормить.

— Какие красивые узоры. Это сами придумываете?

— Что — сами, что у природы подсмотришь. Это цветы, это чайки, разное.

— Вы по-русски хорошо говорите.

— В русской школе училась. У меня сестра — учителем работает. У нас все хорошо говорят по-русски, некоторые забывают свой язык.

— А почему русские имена?

Родители так назвали. Раньше русских уважали. Трудно раньше жилось, сейчас лучше.

— Как же лучше, если водку пьют?

— Водку пьют, кто не работает, у кого ни семьи, ни дома нету, ни оленей. Раньше бедных было много. А сейчас все учатся, грамотные. Советская власть много хорошего сделала. Раньше всё богатые отбирали. А сейчас хорошо работаешь — хорошо живёшь. Сейчас лучше. Колхоз помогает, деньги даёт, всё можно купить. Раньше хлеба не было, только мясо ели, а сейчас пекарня есть, всем хлеб дают. Правда, только зимой. На лето олени на север уходят.

К обеду вернулся Алексей, озабоченный делами.

— О, — увидел он нас в малицах, — сейчас на ханта похожи.

Ольга накрывала на стол. Мне поставила большую кружку чая и тарелку с печеньями. Алексей, в основном, молчал. Высокий ростом, стройный, симпатичный, он красиво улыбался, когда говорил и делал всё спокойно, уверенно. Пообедав, он со своей бригадой опять куда-то уехал. В соседнем чуме жили родители Ольги. Дед днём, когда пригревало солнце, выходил на улицу и мастерил нарты. Я подошёл к нему. По его крупной фигуре и широкому лицу трудно было определить, сколько ему лет.

— Здравствуйте, — поприветствовал я. — Красивые нарты.

Дед тоненьким ножом стругал дерево и улыбался мне.

— Как хорошо придумано крепление: просто и надёжно, — рассматривая устройство нарт, удивлялся я. — И насколько хватает ездить?

Дед молчал.

— Сколько лет можно на них ездить?» — повторил я вопрос чуть громче.

— Хорошо ездит, да, да, хорошо, — проговорил дед.

— Сколько Вам лет?

— Много.

— Много нарт сделали за свою жизнь?

— Я рыбу ловил, много рыбы ловил. Сейчас на пенсии, вот и мастерю. Раньше рыба хорошая была. Сейчас мало. Больной много. Черви в кишках. Разрежешь, а там белые черви, много порченой рыбы. Мы всё равно едим, привыкли. Врачи говорят, у нас такие же в кишках. Я ничего не чувствую. Живу. Старуха моя болеет, а я ничего. Мой отец долго жил — девяносто лет, может больше — кто их считает? — а сейчас мало люди живут: туберкулёз. Больницы есть, а люди болеют. Раньше шаманы болезнь прогоняли. А сейчас шаманов нет, никто не верит шаманам. Молодёжь телевизор смотрит.

Вокруг нас гуляли молодые олени.

— Хорошие олени, — сказал я, — человеку дают всё, а живут сами по себе.

— Олени — хорошо.

— Из чума донёсся голос старухи. Дед стряхнул с одежды стружку и, переваливаясь, пошёл в чум. Я подошёл к оленёнку и стал гладить его. Он наступил на мои ноги своими копытами, но я не почувствовал тяжести, словно это была кошка, даже приятно. Какое удивительное чудо природы — эти олени! Никогда раньше ни от какого животного я не получал столько восторга, сколько от оленей, и чем больше я узнавал про жизнь на Севере, тем шире открывалось использование этих животных для человека. Человек и олень — это одна из совершенных форм жизни на Земле. В третьем чуме жила женщина и молодые ребята. И сейчас к ним приехали гости: две женщины с грудным ребёнком. Я подошёл к нартам, где лежал и грелся на солнце ребёнок. Он спокойно спал в мешке из оленьих шкур, специально приспособленных для детей. В каждой вещи, каждом предмете я находил удивительную правильную форму, заметно отличающуюся от тех, что я видел раньше. В них присутствовала особая красота. Глаз мог долго рассматривать простой предмет и удивляться линиям и формам. Каждая мелочь и крупная вещь, сделанная человеческими руками гармонично вписывается в естественную среду. Может быть, это обусловлено только первым впечатлением? Но нет, мало что в этом мире меня восхищает, однако здесь я не перестаю всему удивляться.

Николай вернулся после фоторазведки местных окрестностей.

— Нашёл что-нибудь интересное? — спросил я.

— Ничего особенного. Здесь недалеко стада оленей пасутся. Готовься: надо записать, как они бегут.

— Я теперь только начинаю понимать, почему ты занимаешься Севером. Здесь, действительно, всё радует и привлекает глаз.

— Я десять лет уже не перестаю удивляться. Чем больше узнаёшь, тем интересней становится, и постоянно новое открываю. Сервер — клад для учёного. Мы мучаемся, придумываем формы, а здесь уже всё готово, сотни лет этому дизайну. Он выдержал испытание временем. Они живут в этой среде и не подозревают, каким богатством обладают. Для нас это богатство, а для них это жизнь. Они от этого денег не имеют.

— Хорошо, что ты меня сюда привёз. Я по-новому стал мыслить. Всё окружение сильно ломает наши привязанности к материи. Как сильно мы завязаны на материальную среду, а здесь всё даёт Природа. Именно так и должно быть. Человек должен жить в гармонии с Природой и тогда он обретёт счастье. Как щедро Природа дарит человеку всё, что ему необходимо. Здесь, может быть, впервые в жизни я ощущаю себя свободным человеком. Как хорошо здесь!

— Оставайся: найдёшь себе хантку или ненку и живи, дрова руби.

— У меня другие задачи. Эта жизнь прекрасна, но она не для меня. Может быть, когда уже ничего другого не останется, я приду к этому, но пока слишком много висит надо мной, и надо побыстрей от всего освободиться.

Перед закатом возвратился Алексей с шестилетним мальчуганом. Они вошли в чум, когда Ольга расставляла на столе еду. Парнишка подбежал к столу и схватил печенье. Ольга ему что-то сказала — он положил печеньку на место. Алексей разделся, и все стали кушать. «Это сын Алексея, — сказал Николай. — Он ещё в школу не ходил». Мальчик вёл себя, на мой взгляд, беспокойно: брал куски мяса со стола, крутился на полу, но взрослые как бы его не замечали, спокойно кушали. Когда уже шалость перешла границы дозволенного, Ольга прикрикнула, и малыш успокоился, оделся и выбежал из чума. Было слышно, как он стучал топором по дереву. Ольга налила в котелок супа, положила в него мяса и вышла покормить своих родителей.

— Можно нож посмотреть? — попросил я Алексея.

Он подал мне свой ножик, который всегда находился у него на поясе.

— Это они из напильников делают, — пояснил Николай.

Я подержал его в руке:

— А почему такое узкое лезвие? Я заметил, у всех такие ножи.

— Они на медведей не ходят — зачем им большие ножи? А этот самый прикладной: обрезать что-нибудь, подстрогать, шкуру разрезать. У них разные ножи есть: и большие, и маленькие.

Алексей взял нож и вставил в ножны.

— У меня отец — охотник, — сказал я, — он сам ножи делает. В следующий раз, если приеду, подарю.

В разговорах с местным населением я заметил неуловимую особенность в словах. Они произносили слова так, что слово выражало конкретное действие. Ничего лишнего не прибавлялось. Только то, что имело смысл и выражало суть. Русские много говорили, и все слова повисали в воздухе. А эти скажут одно-два слова, и всё понятно. Русские слова произносились правильно, без искажений, чётко, красиво, с особым выражением. И в то же время, когда они говорили на своём языке, произносимые звуки трудно было разобрать. И как они улавливают различия в этих однообразных гортанных чмоканиях. Может показаться, на первый взгляд, что они, как птицы, просто перекликаются с собой без смысла. Но каждый оттенок произнесённых слов означал разное действие. На первый взгляд, их жизнь кажется простой и примитивной, но, погружаясь в их мир, не перестанешь безмерно восхищаться их гениальному, совершенному в любых мелочах образу жизни.

— Вот чего лишился современный человек, — сказал я Николаю, — мы второй день здесь, но как быстро привыкаешь к такому порядку вещей. В чуме тепло, хотя на улице мороз. Умываться, чистить зубы не хочется: и так всё чисто. Здесь нет грязи, которой мы обрастаем в городах.

— У местных народов так сложилась система потоотделения, что они потеют только лицом, как собаки охлаждают себя языком, — объяснил Николай. — А грязь постепенно впитывается в одежду, которую они носят. Оленьи шерстинки так устроены, как ёлка: внутри полые, а снаружи «ступеньки». В эти полости и забивается грязь. У одежды двойной эффект: очищение тела и защита от холода. Они носили всё время её на голое тело, это сейчас пиджаки да свитера. Подражают во всём русским.

Алексей достал карабин из чехла, разобрал его и стал чистить ствол:

— Волки опять оленей задрали. Вертолёт ждать — без оленей останешься. Завтра поедем на охоту.

— У меня шапка из волка, — сказал я.

Алексей взял мою шапку.

— Это ________________ (непонятное слово. Сергей стр. 141 рукописи) волк. А шуба овечья.

— Хорошая шуба, — Алексей рассматривал мою муфлоновую шубу.

— Она крашеная, потому так и блестит. Но эта лучше, — показал я на малицу, — в ней удобно и теплее.

Алексей засмеялся:

— В ней в городе хорошо ходить, — сказал он. — А в этой хорошо в лесу и в городе.

(^ Уточни, про какие шубы идёт речь выше, а то не понятно. Сергей)

— Она у меня уже десять лет, — сказал я.

— Десять лет?! — удивился Алексей. — А эта на один сезон, каждый год — новая.

— Я в ней почти не ходил. А малица как вторая кожа, потому и изнашивается.

Алексей собрал карабин, быстро передёрнул затвор и спустил курок, движения были, как у опытного охотника. Потом сунул карабин в чехол и положил у изголовья, проверил патроны. Вернулась Ольга с сыном и стала ему говорить по-своему. Алексей вышел из чума и вернулся с куском мяса. Ольга взяла его и отнесла к родителям.

Пока топится печка, в чуме тепло, поблёскивают через щели в дверце огоньки на стенах. На дворе залают собаки, и по их голосу можно судить, что происходит вокруг. Я вышел из чума. Ярко мерцают звёзды. Вдалеке, на северном горизонте, мигает яркая точка, может быть самолёт, а может — ещё что. Эта яркая звезда ходит из стороны в сторону. Так самолёты не могут летать. Поблизости нет городов, но лес чётко вырисовывает свои контуры на светящемся с южной стороны фоне. На полярное сияние это не похоже. Много удивительного здесь. Олени подходят к жилищу, слизывают всю грязь, которую человек здесь наделал на белом снегу. Как мудро устроена Земля, если даже такие суровые природные условия наполнены красотой и силой жизни.

Залаяли собаки, чуя приближение незнакомых людей. Алексей вышел посмотреть, кто приехал. Это киномеханик со своей аппаратурой, кино привёз. Стали настраивать проектор, завели генератор. Кино показывали в третьем чуме, киношник, с похмелья или всегда такой, едва двигался на ногах., но шустро управлял лентами, переставлял бобины, перематывал плёнки. Под конец фильма «Весёлые ребята» он уснул. Плёнка кончилась, я выключил кинопроектор, а генератор продолжал работать, освещая лампой интерьер чума. Алексей с Ольгой и сыном ушли к себе. А хозяйка этого чума стала расставлять кружки на стол и пригласила нас к чаю. Снаружи чумы были одинаковой величины, но этот изнутри почему-то казался больше нашего. Такие же крашеные доски на полу, такой же алтарь, однако и печка, и всё остальное здесь выглядело аккуратным и более красивым. Мать Мария Захаровна и трое её сыновей жили здесь.

— Как у вас хорошо, — сказал я, когда отовсюду раздавалось чайное хлюпанье.

Мария Захаровна засмеялась, резко встала и принесла с алтаря старую икону.

— Это что за иконка? — спросила она.

На небольшой дощечке едва различимый силуэт — Николай Угодник.

— Очень сильная иконка, — проговорил я, — тысяча семьсот какого-то года, здесь не разобрать. Сильная очень.

— И правда, — быстро произнесла хозяйка. — Однажды поставили чум, но её забыли выложить. Всю ночь я плохо спала, собаки лаяли, и возле чума слышу разные шаги. Выйду, посмотрю — не никого, но собаки лают, словно кто-то ходит. Всю ночь так, а утром смотрю: иконки нет. Туда-сюда. А с ней сынок, видно, поиграл и спрятал. Стали собираться в дорогу, а она из рукавицы выпала. С тех пор берегу её. Когда она стоит, спокойно вокруг. Тихонько помолюсь, попрошу у неё что-нибудь — всё получается. А Вы священник?

— Да как Вам сказать? Вроде бы и да, а вроде бы и нет, — ответил я. — Я по-своему священник.

— Я сразу Вас заприметила, Вы ни на кого на русских не похожи, и глаза Ваши как на иконе. На Христа шибко похоже. У меня есть и Он, — она достала иконку.

— Странно, я думал, здесь своя вера, а оказалось, вы христиане больше, чем русские. Это хорошо. Правильно это. Бог и всех один. Христос — наш Спаситель.

— Христос разве не Бог? — спросил сын хозяйку.

— Он Сын Божий. Его Бог послал к людям, чтоб указал он путь ко спасению, — сказал я. — Много зля на Земле, люди не знают, как придти к Богу. Христос указал нам путь. Через Любовь к Миру, к людям мы придём к Богу.

— Правильно говорите, — поддержала меня Мария Захаровна. — У нас раньше был священник, но пить много стал. Потом и вовсе пропал. Церковь есть в деревне, но там только старушки приходят помолиться и расходятся. Нам нужен священник, объяснять нам, как молиться, а то мы люди тёмные, молимся по-своему.

— Я тоже по-своему молюсь, главное — верить в Бога. Без Бога жить нельзя.

— Я тоже говорю им, — кивнула хозяйка на детей, — а им телевизор надо, радио. У меня четырнадцать детей. И медаль есть «Мать-героиня», даже две, — она достала из коробочки медали и приложила к их груди, засмеялась. — Я герой труда, вот как.

— Четырнадцать детей?! — изумился я. — Сколько же Вам лет?

— Сорок девять. Я уже и бабушка: у меня трое внуков.

— Это дети к Вам приезжали?

— Да. Они. Кто ещё в школе учится, кто в деревне работает. Эти здесь прижились, у них ещё чума своего нет, ещё не заработали. Будут так работать — ничего не заработают. Волки оленей режут, а они дома сидят, это когда же так было?

— Завтра мы облаву устраиваем, — вступился старший.

— А сегодня они опять оленей порежут. Дежурить надо, если такое случается.

— А часто так бывает? — спросил я.

— Не каждый год, но бывает. В этом году напасть волков. Никогда так много не было, с юга пришли, из Сибири. Их оттуда гонят — они сюда, газовики всё портят. Зверя в лесах мало становится, вот они к оленям бегут. Снега много — олень быстро не может бегать. Только рот успевай открывать. Да и ели бы они одного, ведь нет — целыми группами режут. Сколько шкур попортили здесь. Не на один чум можно было собрать. А так всё пропало: и мясо порченое, и шкуры. Ольга говорит, Вы мясо не едите. А что так?

— Так пост ведь, но я и без поста тоже не ем, вообще его не ем.

Ребята засмеялись.

— Это как же тогда жить? — возразил старший.

—Как видишь, живу, не жалуюсь.

— Это можно попробовать, — сказал он. А что тогда есть, рыбу?

— Рыба — тоже мясо.

— Какая же рыба — мясо? — засмеялся парень. — Рыба — это рыба, а мясо — это олень. В городе можно мясо не есть: там продуктов хватает, но здесь дело другое. Хлеб жевать долго не станешь, каши я не ем. Что тогда есть?

— Здесь можно мясо кушать, потому что человек заботится об оленях, а олени заботятся о человеке. Вы защищаете оленей от волков. И олени жертвуют собой ради того, чтобы жил человек. И человек жертвует своей жизнью, чтоб услужить Богу. Христос отдал своё тело, но возродил Слово Божье на Земле. Пока на Земле будет Зло, мы будем приносить что-то в жертву. Но Зло не вечно. И может быть, ваши дети, внуки доживут до того, что перестанут есть оленей.

— Что же тогда они будут есть? — спросил младший.

— К тому времени что-нибудь изобретут из нефти, — попытался объяснить средний.

— Нет, не из нефти. Растают снега, и здесь будут расти деревья. И много будет разной пищи.

— Это всё сказки, нам завтра рано вставать, пойду спать, — подытожил старший.

— Я уже две недели мясо не ем, — тихо сказала Мария Захаровна, — как пост начался, так и не ем. Но они не знают об этом. Заходите к нам ещё. Ребята с Вами разговаривают, а так они молчуны, а тут разговорились, это в первый раз. Маленькие были — плакали редко. В школе хорошо учились. Младший с пятёрками восемь классов окончил. Ему бы дальше учиться, а он с нами хочет жить. В деревне не хочет, хотя там и дом есть. «Скучно», — говорит. А зато здесь каждый день «веселится»! Я рада за детей. Трое институт закончили, двое — техникум. Кто в деревне живёт, кто — в городе, в Тюмени, кто — где, я не знаю. Уже запуталась.

— Спасибо за чай, — поблагодарил я хозяйку.

— Заходите, до свиданья, — протянул мне руку младший.

Затем — средний, и, встав с постели, старший.

Звёздное небо показалось мне близким, словно Земля растворилась под ногами. Бесконечность тёмного пространства заполнило моё тело. И вокруг ослепительно мерцали звёзды. Как здесь всё необычно, не только Земля, но и Небо.

Рано утром мы, захватив кинокамеру, фотоаппарат, магнитофон, пошли вместе с оленеводами к стойбищу. Пока шли по проложенной в снегу тропинке, Алексей и его ребята распустили арканы и волочили их за собой. «Это чтобы они размякли», — объяснил Николай. Недолго прошли лесом и затем увидели открытое пространство, на котором паслось большое стадо оленей. Увидев людей, олени пришли в движение. Оленеводы стали кричать, сгоняя их в одно стадо. Николай снимал камерой ловлю оленей. Грациозные, с большими рогами олени проносились вокруг нас. Собаки отгоняли их на ровное место. «Оленеводство стало возможным, благодаря собакам», — сказал Николай. И впрямь, собаки настолько послушно исполняли команды людей, что показалось, будто это цирковой аттракцион. Стоило кому-то показать рукой на оленя, как к нему подбегали собаки и направляли его к загонщикам, те набрасывали на него лассо, прижимали головой к земле и набрасывали упряжку. Вскоре упряжки были собраны. И тогда Николай попросил ребят попозировать перед кинокамерой. А они рады стараться: кричали, бегали за оленем, ловили и отпускали его. Все смеялись, когда олень переворачивал человека. Из стада выделялись несколько крупных, с большими рогами оленей. Они величественно расхаживали вокруг, поднимая кверху короткий хвост, стремительно пробегали по пустынной местности. Всё, что происходило здесь, было словно в кино. Я фотографировал, записывал звук. Шло представление, и режиссёром была сама Природа, нам оставалось только наслаждаться картиной. Солнце в туманной дымке низко висело над землёй, будто прожектор. Мы засняли все плёнки, захваченные с собой, но невозможно было оторвать нас от смеющихся, удивительно живописных, динамичных композиций, происходивших вокруг.

— Пошли, — настаивал Николай, — всё равно плёнки нет. Ещё насмотришься.

— Ты смотри, как он прыгает, вот бы заснять, чтоб потом медленно прокрутить это.

— Д я уже так заснял. Сколько можно одно и то же?

— Здесь только одни самцы. А где же самки?

— Они сейчас брюхатые, их специально разделили.

— Это всё олени Алексея?

— Нет, они колхозные, у Алексея здесь своих немного.

И как они отличают своих?

Запоминают в лицо. Видишь? Они все разные, как люди. У колхозных метка на ушах. Для упряжки нужно три оленя: один из них управляющий, специально обучен для езды, два другие — дикие. Для упряжки каждый ловит только своих оленей.

— Как ловко всё получается! Я-то думал, им без разницы, кого ловить. Бросил наугад — кто-нибудь и поймается.

— Они ловят только тех, кого надо. Это и есть их искусство. Опыт с детства даётся. Выглядит, как забава, но всё не так просто, как кажется. Этим они занимаются каждый день и всю жизнь. Это их работа.

Пока мы шли с Николаем, оленеводы уехали. Ольга шила одежду в чуме, её сын бегал, заигрывал с собаками. Дед ремонтировал старые нарты. Мы зарядили аппаратуру новыми плёнками в надежде на новое представление. Я подсел к Ольге и стал наблюдать за её работой.

— Какие песни Вы поёте? — поинтересовался я.

— Песни? Да разные песни, обо всём, — Ольга запела на своём языке.

Я включил магнитофон:

— О чём она?

— На севере живёт птица, она летает высоко в небе, но спускается на землю, чтобы свить гнездо. Птенцы окрепнут — и вновь потянет в небо. Приблизительно так. Я мало песен знаю, моя мама много пела. Надо её попросить. Это мой голос? — удивилась Ольга, когда я включил магнитофон. — Как интересно!

— Расскажите какую-нибудь сказку, историю на своём языке.

— Я так сразу не могу. Вечером. Я подумаю и расскажу.

— Ваша одежда отличается от Марии Захаровны. Это почему?

— Я ненка, она удмуртка. Они платки носят, а мы нет. У нас так сложилось.

Киномеханик проспался, стал сворачивать свои дела.

— Поеду на другое стойбище, — проговорил он. — Всем надо кино показать, а то скоро весна, ни до кого не доберёшься.

Он погрузил всё на нарты.

— А где Ваши олени? — спросил я.

— меня отвезут, покормить бы не забыли. Пойду, спрошу, а то голодным ехать — кишки растрясёшь.

Что ещё могла подарить эта жизнь, мы не знали. Каждый занимался своими делами. Мне захотелось домой.

— Все плёнки почти засняты, - сказал Николай, — можно уезжать домой. Как выбираться будем, не знаю. Здесь электрички не ходят. Алексей уехал, когда вернётся, неизвестно. Трудно здесь что-либо предсказывать. У них своё расписание, продиктованное Природой. Говорили, отвезут. Надо ждать.

Над нами пролетел вертолёт и скрылся за горизонтом. Цивилизованная жизнь и жизнь оленеводов переплетены в нашем времени. Сложившаяся многовековая культура местных народов получила новое направление развития. Хлеб — наша основная еда — в этих условиях послужил причиной многих болезней. Для меня стали очевидны многие причины, порождающие трудности жизни местных народов. Мой поверхностный взгляд не в состоянии вскрыть всё, что происходит здесь, но основные принципы жизни за эти дни проявились и оформились в мыслях. Здесь хлеб и мясо — это основные продукты питания. Но я точно знаю, что это несовместимые друг с другом продукты. Одновременно попадая в желудок, они не усваиваются организмом. А процесс их разложения и связанная с ним пищеварительная среда снижает иммунитет человека. Защитные силы организма слабеют, что вызывает склонность к заболеваниям. Отсюда следуют такие распространённые болезни, как туберкулёз, грипп. Курение и алкоголь — это уже вторичные факторы. Многолетняя сложившаяся система пищеварения, основанная на мясных продуктах, сформировала в организме выделение большого количества алкоголевой кислоты. Для такого организма алкоголь является необходимым компонентом в питании. Человек стал употреблять водку, а его организм не выработал от алкоголя защитной реакции. В сознании нет контроля достаточности. Он пьёт, пока не упадёт. И может пить бесконечно, до тех пор, пока организм весь не разрушится. Это главная особенность местных народов. (Как соотносится подчёркнутое предложение с последующими? Непонятно. Сергей.) Естественная среда обитания настраивает человека на ритмы Природы. Нарушая эти ритмы, мы нарушаем жизнь всего существующего здесь. Ритмы цивилизованной жизни совсем другие. Это, на мой взгляд, основные узлы противоречий этих культур. С другой стороны, любое внешнее воздействие на стабильную систему приводит к её изменению и переустройству. Этот процесс длительный, и трудно что-либо предположить. Единственное, на что надо положиться, — это силы природы, этот внутренний потенциал человеческой жизни. Наша цивилизация вероломно вторглась в эти места и поступает жестоко по отношению к их обитателям. Мы в ответе за всё, что совершаем. Время проверяет людей. Люди проверяются Временем. Мне хватило три дня, чтоб разобраться и понять это. Жизнь — многослойное явление. В буднях проявляется всё. Наслоение миров окрашивает жизнь в разные цвета. Сегодня мы живём так. Прошлое есть основа настоящего. Опыт, традиции есть основа жизни.

Наше время заканчивалось. Мы уже не знали, что делать. Кололи дрова, помогали по хозяйству. Хотелось быстрей уехать домой. Прожив ещё два дня, рано утром мы собрались в дорогу. Алексей с бригадой снарядили ценный караван с тушами оленей. Мария Захаровна управляла одной из упряжек. Мы тронулись в путь. Ольге на память я подарил свой крестик, в котором меня крестили, оставил несколько иконок. Олени нас уже слушались хорошо, мы поспевали за обозом. Впереди экипажи неожиданно исчезли, и мы на полном скаку подъехали к обрыву, полетели вниз, едва не перевернулись. С меня слетела шапка. Позади нас Мария Захаровна. Её олени на спуске метнулись в сторону, нарты перевернулись и зарылись в глубокий снег. От Марии Захаровны торчали только ноги. Мы подбежали к повозке. Мария Захаровна завозилась, встала на ноги и засмеялась. «Шапки испугались», — проговорила она. К нам подоспели остальные, стали вытаскивать нарты. Перевязали туши. Все смеялись и шутили, быстро всё восстановили и поехали дальше. Дорога назад показалась не такой уж и длинной. Вот и бараки, вездеходы, люди. Нам пришлось ехать на крыше вездехода, так как внутри него всё пространство заполнили мясом. Первый вездеход ушёл раньше, и мы ехали по его следу. В кабине с водителем сидели две девушки. За нами бежали две огромные собаки. Одна из них запрыгнула к нам на крышу, а другая вскоре отстала и потерялась из виду. Вездеход шёл быстро. Мы стали замерзать и ёжиться у радиатора. Водитель остановил машину. Мы уже ехали второй час.

— Не околели? — спросил он. — Идите, разомнитесь немного, — он вылез из машины и осмотрел гусеницы. — Поехали.

— Собака одна отстала, — сказал я.

— Ничего догонит.

И мы помчались дальше. И опять по сторонам показалась кривая насыпь железной дороги и развалившиеся бараки концлагерей.

— Здесь Русланова «сидела», — высунувшись из окна, прокричал водитель нам и показал рукой. — В том бараке жила. Там её имя на доске вырезано. Заедем?

Нет, поехали быстрей, нам ещё до Салехарда надо добираться, — кричал Николай.

— К часу доберёмся, — водитель остановился у пригорка и сделал несколько выстрелов из «мелкашки», потом вылез и принёс белую куропатку. Внизу на равнине мы увидели большую стаю куропаток. Поехали дальше. И, какое чудо! — к нам на крышу с разбегу запрыгнула потерявшаяся собака. Все ноги у неё в кровяных порезах. Как она смогла нас догнать, непонятно. Собака улеглась рядом с нами, облизывая лапы. Через четыре с половиной часа показались первые признаки человеческого жилья: наезженная дорога, развалившиеся домики, дым из труб. Мы приехали в деревню. «Та машина идёт до посёлка, бегите быстрей, — сказал водитель, — а мне в другую сторону». Девушки вылезли из кабины и, корчась от боли, побежали к машине, мы поспешили за ними. Через два часа мы прибыли в посёлок, нас высадили в центре. Я не мог понять, где мы находимся и куда дальше ехать. Мы увидели Сергея из службы порядка и обрадовались встрече.

— Нам до Салехарда как добраться? — спросил Николай.

— Сейчас уже все машины ушли, надо ждать попутную. Пойдёмте ко мне домой, чай попьём.

— Как-нибудь в другой раз, — сказал Николай, — нам надо ехать.

— Машины до утра может не быть.

Миом нас пронеслась собачья упряжка. Вдалеке проехал вездеход. У столовой стояло несколько машин. Девушки, что ехали с нами, разговаривали с водителем.

— Довезу, разумеется, не задаром, — говорил водитель.

— Да, мы согласны, — они переглянулись между собой. — Лишь бы быстрей доехать.

— Это местные проститутки, — пояснил Сергей. — С праздника едут. Сейчас поспрашиваем, может, кто и найдётся. Так, это не наш номер, — он подошёл к машине и стал переговаривать с водителем, замахал нам рукой. — Они довезут, садитесь в будку. Повезло вам.

Мы обменялись рукопожатиями. Силы мои были на исходе, я едва держался на ногах. Ехать мне никуда не хотелось. Я бы здесь остался. А тут ещё эта будка. Пришлось забираться и ехать.

Дорога шла по льду Обской Губы. Машину бросало из стороны в сторону, словно мы плыли по волнам. Мне стало невыносимо плохо. Я знаками объяснил это Николаю. Николай нажал кнопку — машина остановилась.

— Что у вас там? — спросил водитель.

— Можно ему в кабину сесть, а то его тошнит.

В кабине сидело двое пассажиров.

— Придётся потесниться, — сказал им водитель.

Я залез в кабину. Когда я увидел перед собой дорогу, мне стало лучше, несмотря на ту же болтанку.

— Откуда вы такие? — осведомился водитель.

— С праздника едем, фильм снимали, — проговорил я.

— Открой немного окно, просвежись, а то бледный, как сметана. Тебе надо дома сидеть. Здесь, брат, тебе Север.

Потихоньку я пришёл в себя, зашевелился. Уже стемнело. На береговых сопках горели огни. Мы приближались к Салехарду. Дорога стала ровной и широкой.

— Вас где высаживать? — задал вопрос водитель.

— Поближе к аэропорту.

Машина остановилась, я ступил на землю, меня качало. Подошёл Николай:

— Как ты?

— Всё в порядке, не переживай. Только я чувствую, что мои силы кончились. Я свою задачу выполнил. Дальше ты рассчитывай только на себя.

— О чём ты говоришь, не пойму.

Мы дождались автобуса. В аэропорту толпилось много людей. Мы поняли, что улететь самолётом не удастся. Поехали на железнодорожный вокзал. Взяли билет, через час сели в поезд. И на этом наши приключения закончились.

Я всегда замечал, что обычные вещи после таких вот передряг, воспринимаются совершенно по-другому. Рельсы, стук колёс. Мягкая постель, белоснежное бельё, стол, чай в подстаканниках, занавески, полотенце, туалет, умывальник. За окном замелькали северные картины природы. Далёкая от тебя жизнь людей в занесённых до крыши полуразвалившихся домиках. Горы Полярного Урала. Это там, за окном, а здесь, в поезде, другая жизнью Другое Время, другой Поток. В Кирове мы пересели на другой поезд, до Свердловска. Наконец-то Свердловск. Шумный вокзал. Множество людей, машин, загазованный воздух, весенняя грязь, распутица, дом, Лиля, дочка.

— Как я сильно проголодался, — первое что я произнёс, увидев Лилю. — Я две недели ничего не ел. Меня тошнит при виде печенья. Приготовь быстрей картошки.

Я увидел чёрный хлеб на столе, схватил кусок, стал жевать.

— Ты совсем одичал, и глаза, как у бешеной собаки. Раздевайся, умойся.

— А они там не умываются. Там настолько всё чисто, что умываться нет необходимости. А здесь я немного прошёлся, и сразу же на лице корка грязи образовалась, — я стал умываться. — И вода здесь тухлая, а там такая вода! Аквариум весь зарос, рыбки голодные. Ты их кормила?

— Мы здесь не жили, мне страшно одной. По ночам мужики лазят через забор. Ты бы хоть денег нам оставил. Хлеб не на что было купить.

— Я же вам оставил пятьдесят рублей. У меня денег только на дорогу едва хватило.

— Зачем ты тогда поехал? Нас не предупредил. Мы приходим, а твоя записка на столе. На какой «Север», ничего не могу понять. Я уже думала, что сбежал. Насколько поехал, неизвестно.

— Я сам ничего не знал, всё так быстро получилось, что выяснил только в самолёте. Но я не жалею, что съездил. Север посмотрел, я давно хотел побывать там, а тут случай представился.

— Ты опять развлекался, а мы тут мучаемся. Только о себе думаешь.

— Лиля, хватит. Я только приехал, а ты мне уже настроение испортила.

— Ты думаешь, мне хорошо было? Две недели не могла себе места найти. Там же одни уголовники, могли тебя убить.

— На Севере люди мирные, спокойные. Там совсем другой мир.

Непреодолимое желание к путешествию, к новым местам, к новым людям нахлынуло на меня с ещё большей силой после поездки на Север. Словно кто-то изнутри говорил мне, что надо ехать. Мир настолько огромный. Удивительные города Азии, Алтай тянули меня к себе. Ничто, кроме семьи не связывало меня со Свердловском. Это состояние обострялось каждый день всем, что происходило вокруг меня. Я не мог находиться в этом прежнем мире, в его затягивающем болоте жизни.

1 апреля пошёл снег, немного успокоил меня: мол, рано ещё ехать. Внутреннее состояние опустошённости ждало заполнения чем-то новым. Всё, что занимало меня раньше, перестало существовать.

Под навесом у соседей, Татьяны Ивановны, стоял мой мотоцикл «Минск». Он уже много лет не проходил техосмотр. Множество воспоминаний связано с ним: поездки в лес. На рыбалку, за шишками. С тех времён, когда мне было семнадцать, он служил мне верным помощником во всех делах. Но сейчас он стоял и бездействовал. В большом городе иные средства передвижения. Мотоцикл — хлопотное дело. Да и некуда ездить. Я предложил Георгию мотоцикл, и они у меня его купили почти даром.

Я бродил по городу, всматриваясь в лица людей, что-то искал. Зайдя в магазин «Музыкальные товары», увидел гитару. Тонкий гриф, пластиковый корпус, громкое звучание. Я сбегал домой за деньгами, купил гитару и пластиковые струны. Так, неожиданно, у меня появилась возможность писать песни независимо от пианино. Необходимость заставляла меня принять какое-нибудь решение о том, как дальше жить.

Неразбериха в политической жизни страны, неопределённость и хаос противоречий проявлялись во всём, что происходило. Каждый порядочный и непорядочный человек заговорил на всю страну о своих понятиях по переустройству общества. Но из всего, что я слышал,