Катарсис семидисятника
| Вид материала | Документы |
Содержаниестасим IX Хор (танцуя): Последняя философия, а потом сразу убийство, бегство, гибель… Корифей Хор: И т.д. Корифей 2-й хоревт 5-й хоревт Этим и велико искусство. Эписодий XIII [Ленька и Зоя] |
стасим IX
Хор: О смерти и об убийстве.
Корифей: […]: история.
Хор:
Это так и есть. Просто человечество
зажмурилось и заткнуло уши,
желая ничего не знать об этом…
Да ты сам покопайся в себе –
и поймешь…
1-й хоревт: Ну, ладно-ладно. Сейчас ты со мной все равно не согласишься, но подумай…
^ Хор (танцуя):
Последняя философия, а потом сразу
убийство, бегство, гибель…
Корифей: Историк, описывая свое время, думает, что, скажем, завоевательные походы Иисуса Навина – наиболее жестокое время. Другой историк считает, что несравнимо с другими временами…
^ Хор: И т.д.
Корифей:
…Все они и правы, и не правы
одновременно: не бывает времен
более или менее жестоких, потому что
все времена жестоки…
1-й хоревт: Искусство лежит в основе духовного бытия человека.
^ 2-й хоревт: Если человек сродни искусству, – он носит в себе долю счастья.
3-й хоревт: Искусство «держит зеркало перед природой».
4-й хоревт:
И именно в этом зеркале
люди черпают ответы
на все свои вопросы.
Корифей: Несчастный Аристотель пытался сформулировать все ответы на все вопросы. Он не понимал, несмотря на свою гениальность, что это равносильно попытке остановить навсегда течение жизни. Но все же это не мешало ему восхищаться поэзией Еврипида, писавшего неправильности».
^ 5-й хоревт: А ересь Эйнштейна до сих пор никто толком не понимает.
6-й хоревт: Архимед пользовался методами высшей математики, интуитивно чувствуя их верность. А доказать ее довелось лишь Лейбницу и Ньютону.
Хор (танцуя):
Если бы люди не стремились к формулировкам,
может быть, легче было жить на свете.
^ Этим и велико искусство.
Ничего не постулируя, оно дает
на всё
ответы.
А люди, не могущие принять
эту точку зрения, говорят
о загадке Шекспира,
о феномене греческого искусства
и о прочей муре.
Корифей: И на прощание, дружище, прошу тебя: не делай никаких выводов из прочитанного. Прочти и оставь это в своей душе.
Хор: И прощай.
11.
Елена Григорьевна поздоровалась с соседками, сидевшими на лавочке, и, порывшись в сумке, на ходу вытаскивая ключи, зашла в подъезд. Стуча каблуками, она поднялась по лестнице и сразу увидела Гришу, сидевшего на лестничной площадке с закрытыми глазами.
«Мерзавец», – подумала она, с отвращением ощутив запах спиртного, подумала, открыла дверь, зашла в квартиру и хлопнула дверью.
Переодевшись, она включила телевизор, поставила чайник на газ и уселась перед телевизором. Передавали гран-па из «Дон-Кихота». Балерина долго крутилась на одной ноге. Потом вышел танцор и тоже начал крутиться на одной ноге. Тут в телевизоре что-то щелкнуло и экран погас. Елена Григорьевна вскочила выдернуть вилку из сети, но потянула за шнур и он оторвался от вилки. Она бросилась в коридор и услышала неприятный запах. «Я ведь пустой чайник поставила!» – дошло до нее. Вбежала в кухню, схватила вазу, выдернула из нее цветы, обжегшись, скинула крышку, которая загрохотала по кафелю, и вылила воду в чайник, пролив половину мимо. В досаде она сделала резкое движение. Ваза выпала из рук и разбилась. Она остановилась, постояла минуту неподвижно и пошла к входной двери.
— Гриша, вставай, – сказала она. Он не шевелился.
— Вставай, – сказала она и, наклонившись, тряхнула его за плечо. И в ужасе отскочила, а сын медленно стал сползать и повалился набок. Он был мертв.
4.
Прошло три часа. Ребята стояли, уже слегка покачиваясь. Серега обнимал Леньку и, раскачиваясь, хмуро и несвязно говорил о каком-то флэте и чувихах, а Леня, блаженно улыбаясь, кивал головой. И потом долго шли, нетвердо ступая ногами, уже втроем, так как остальные постепенно куда-то подевались, а деревья и столбы бросали косые тени на желтый асфальт, и еле слышный гул машин стихал и стихал…
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
^
Эписодий XIII [Ленька и Зоя]
1.
Дождь, дождь, дождь. Он мелко сыплет и обволакивает все предметы. Его не хватает на то чтобы создать поток, но на то чтобы окончательно испортить и так паршивое настроение его хватает вполне. Из-за дождя человек не видит ничего вокруг себя – ни домов, ни людей, ни машин. Лишь дождь да черный асфальт под ногами, причем и асфальт абстрактный – черная поверхность. Именно под дождем, таким слякотным осенним дождем, и приходят в голову мрачные мысли, и какое-то тоскливое предчувствие поражает человека. Ленька вспомнил неизвестно где слышанное стихотворение, вернее две последние строчки:
…через решетку дождя осторожно
матово смотрят квадраты часов.
«В этих часах есть что-то мистическое… – успел подумать он. – Стоп! – он поймал себя на том, что, припомнившись, стихотворение не дает ему покоя. – Где же? – Это мелкое обстоятельство как-то неестественно быстро выросло до гигантских размеров, и нетерпение от невспоминания […]
Дома возвышались вокруг, черные от дождя. Капли грузно шлепали в огромную лужу улицы, шуршали, как сено, и не было спасения от этого дождя. Ленька быстро шел, торопясь попасть в метро. В вагоне были свободные места. Он сел, достал из сумки задачник и начал решать. Метро запело. Так ему временами казалось: что свист метро не беспорядочен, а вырисовывает какой-то оркестровый мотив. Но сейчас он не слушал его. Он ушел головой в алгебраические комбинации задачника Сканави и чуть не проехал мимо.
Когда он вышел на улицу, дождь уже кончился. [На миг он вспомнил: «гул метро – смешные песни. Почему…» – и опять забыл, некоторое время в досаде припоминая – с чувством, что упустил какое-то самое важное воспоминание или мысль.]
Он пошел как всегда пешком, вместо того чтобы идти на трамвай. Воздух после дождя был свежий, и дышалось легко. Земля сквера размокла и прилипала к туфлям. Солнце светило сквозь деревья и угадывалось только по светлому пятну за кронами. Леня сел на лавку и откинулся на спинку. Достав из сумки пачку папирос, он вскрыл ее в углу и, стукнув пачкой по ребру указательного пальца, вытянул беломорину, дунул в нее, постучал гильзой о коленку и сунул папиросу в рот. Затянувшись, он отвел руку в сторону, вздохнув, потянулся к сумке, затем раздумал и блаженно прикрыл глаза. Вырвавшись на миг из повседневного мира формул и выкладок, отупляющего гула аудиторий и вечной суеты и гонки, он вдруг почувствовал ненужность всего этого. «Зачем, – подумал он, – Зачем мне все это, когда можно всю жизнь так просидеть и умереть счастливым… Зачем?» – еще раз спросил он себя и замер, чувствуя себя Магометом. Ему даже почудился падающий кувшин рядом.
Кто-то сел на эту же лавку. Он услышал невнятное бормотание и, лениво открыв глаза, скосил их в ту сторону. Рядом сидела какая-то неопрятная женщина лет сорока, явно пьяная, в измятом сиреневом платье с грязными пятнами, которое кончалось (или начиналось?) на ладонь выше колен. И так короткое, оно задралось к животу. Больше ничего на ней не было, он даже увидел волосы в низу грязного живота. Ляжки все в царапинах, на ногах драные коричневые башмаки. Все это он увидел мельком и почувствовал омерзение. С тоской он вспомнил Лиду, – и это, как ни странно, принесло ему облегчение. Женщина держала в ладони горсть мелочи и пыталась ее пересчитать. Она дернула рукой, и мелочь, просыпавшись, зазвенела, ударяясь об лавку. Она вскрикнула и, раздвинув ноги шире, начала собирать мелочь с земли, а потом – то, что упало на лавку. Этого Леня уже не выдержал.
— Послушай, – сказал он, стараясь не глядеть ей под платье.
Она испуганно вздрогнула и повернула голову к нему. В глазах ее он увидел ужас, который, промелькнув, исчез, затем опять вернулся – но уже какой-то другой. Он ошеломленно смотрел на нее. Она вдруг сдвинула ноги вместе, одернула платье, вскочила и бросилась бежать. Мелочь опять зазвенела, подпрыгивая. Он сидел, остолбеневший, затем пришел в себя и, вскочив, закричал:
— Зоя!!
Она споткнулась и упала, сильно стукнувшись лицом о землю. Он подбежал к ней и помог подняться, медленно подвел к лавке и усадил. Затем зачем-то собрал мелочь и, не зная, что с ней делать, пересчитал, затем поискал на ее платье карман и, не найдя такового, сунул в свой. Затем он сел рядом и сидел, ничего не соображая и даже не пытаясь сообразить.
Солнце спряталось за какой-то дом, и духота, начавшаяся было после того как все просохло, не очень донимала. Они долго сидели рядом, ничего не говоря, потрясенные встречей. Затем он осторожно сказал:
— Зоя… […]