Катарсис семидисятника
| Вид материала | Документы |
Содержаниестасим VII Эписодий IX (продолжение) |
стасим VII
Хор (танцуя):
Гриша свернул в овощной потому что
магазин пахнул помойкой
как всегда, а запах этот
давно выветрился из его памяти.
^
Эписодий IX (продолжение)
— …Постой, – непроизвольно вырвалось у Гриши.
Девушка остановилась. Глаза ее вернулись откуда-то издалека, и боль недоумения сменилась смущением. Затем во взгляде ее появилось отчуждение, и она вопросительно уставилась на него: видимо, несмотря ни на что, она прекрасно осознавала, как действует ее взгляд на окружающих. Наступила Гришина очередь: он покраснел, смущенно потупился и под шевеленьем ситца уловил очертания ее живота, чуть большего, нежели это было бы естественно для ее плотной, но статной фигуры. От этого он совсем потерялся и уже не знал, куда себя девать, но девушка овладела собой и, делано фыркнув, пошла дальше.
Гриша, возбужденный происшедшим, долго стоял. При этом у него было чувство какого-то нового ощущения, заслоненного эмоциями. Он стал искать, что же это такое, и через некоторое время понял, что еще в такси стала возникать, а сейчас охватила всю грудь и стала распирать нестерпимая боль. Окружающее начало терять очертания, и он медленно и осторожно понес свое тело к дому. Ему хотелось поскорее дойти и лечь, хотя он знал, что это не поможет.
Все сознание было заполнено этой болью, которая не утихала, достигнув максимума, не давая даже закричать через скривившийся рот. Он забыл обо всем на свете: о Леньке, давешней девушке, дембеле, портфеле, который вывалился у него из рук и остался лежать посреди сквера.
6.
Александра Прокофьевна проснулась от звона будильника и рефлекторно вскочила, начиная уже привычно, неосмысленно и не глядя производить утреннюю последовательность действий: умывание, разогревание завтрака и т.п.
Муж уходил на работу к семи, поэтому его место на кровати рядом с ней уже было пусто и остыло, и лишь два седых волоса на смятой подушке напоминали о его существовании. Когда Александра Прокофьевна убирала постель, она сняла их мимоходом и начала вспоминать, что же такое ее досаждает. Дело в том, что еще со сна она чувствовала, что забыла что-то сделать.
«Машка, – вдруг вспомнила она, и даже замерла на миг с подушкой в руке, – Машка, – она опять задвигалась, а лицо ее выразило досаду. – Что ж я за дура такая. Надо же было с ней поговорить… – ее движения ускорились, – Вот ведь!.. Век живи – век учись. Нельзя же так, Александра Прокофьевна. Всегда считала себя хорошим воспитателем, чуткой, тактичной родительницей и 'на тебе, такая идиотская оплошность».
Она впопыхах мазала бутерброды, поглядывая на закипающий кофейник. «И не поела ничего», – заглянула она под крышки кастрюли и сковороды, опять схватила нож и порезала палец. Но это ее даже обрадовало, так как досада смягчилась, а она вроде как получила наказание за провинность.
Поев, она зашла в Машину комнату. Постель была неубрана. Александра Прокофьевна тронула подушку. Та отдавала сыростью. Александра Прокофьевна вдруг неизвестно отчего почувствовала легкий испуг. Она его не заметила, но испуг остался и засел где-то на дне сознания неким нерастворимым осадком.
Она схватила листок бумаги, крупно набросала карандашом две строчки и, положив листок на середину стола, выбежала из комнаты.
«Так, ничего не забыла?» – на секунду задержалась она в коридоре и хлопнула за собой дверью.
Погода была прекрасной. Солнце уже ярко светило, но еще не поднялось, и еще не разогнанная лучами солнца светлая влажная дымка висела в воздухе, отдавая свежестью.
«Дождь, вроде, опять обещали, а я зонта не взяла», – досадливо подумала Александра Прокофьевна. Но возвращаться не стала и защелкала каблуками по тротуару.
3.
Дверь за ним захлопнулась, и, погрузившись в черно-желтый полумрак, он остановился. Желание скорей попасть в родной дом забылось и уже переросло в другое, противоположное: уйти из этого подъезда, уйти из помещения на свежий воздух. Он извернулся и медленно вышел на улицу.
Старушки удивленно и с любопытством поглядели на него. Толстая баба из восемьдесят пятой квартиры с угодливой пронырливостью спросила:
— Леня! Никак, вернулся.
Промолчать было неудобно, хотя ему не хотелось ни с кем разговаривать.
— Да, – улыбнулся он принужденно, повернувшись лицом к лавочке. – Вот, приехал… – он замолчал, не зная, что сказать еще.
— Ну-ну, – ответила женщина, благостно глядя на Леню. Он еще раз улыбнулся, повернулся и пошел.
«Куда бы податься? – размышлял он. – К Лиде рано, – вспомнил он вдруг, и перед его внутренним взором вдруг опять возникло родное тело, глаза. – О черт! Я же к Лиде сегодня пойду!» – он невольно ускорил шаг.
— Кто это? – услышал он вдруг забытый голос. – Ё моё, какие люди! Карась!
Он поднял голову и увидел Серегу Крайнова и Игоря Петровского, остановившихся перед ним.
— Здравия желаю, ваше благородие, – продолжал Серега.
— Серега! – Ленька обнял приятеля, слегка стукнув его по спине чемоданом.
— Сколько лет, сколько зим, – Серега хлопал Леньку по спине. – Смотри-ка, – он отстранился и поглядел Леньке в лицо, – здоровый стал, цветешь.
— Стараемся.
— Ну, молодец. Ты куда сейчас?
— Да никуда, вообще-то.
— Ну и прекрасно. А мы в бар идем. Пошли, там все наши ребята должны сейчас быть.
— Погоди, – отстранился Ленька, – дай, с человеком хоть поздороваюсь. Здравствуй, Игорек, – протянул он руку.
— Здоово, здоово, – прокартавил Игорь, улыбаясь и тряся Ленькину руку. – Геоям Касной Амии. Вон, гляжу, оденов сколько пицепил.
— Ноблес оближ, – посмеивался Ленька.
— Чего?
— Ноблес оближ, говорю. Это по-французски, это тебе не понять.
— В моем доме нэ виажаться.
— Ты с ним не связывайся, – вмешался Серега, – а то он тебя сейчас приемчиком.
— Ой… подумаешь, пиёмчик, – фыркнул Игорь, – ты не смоти, что я худенький.
Ленька неожиданно встал перед Игорем и сделал резкое движение. Тот успел среагировать и слегка согнулся. Ленька же на автомате (сказалось похмелье) повернул предплечье снизу вверх, и Игорь ткнулся подбородком в Ленькин кулак.
— Больно?! – испуганно спросил Ленька. Игорь держался рукой за подбородок.
— Дуак, что ли? – обиженно проговорил он.
— А чего ты дергаешься? Сам виноват. Ну, ничего. Дай, посмотрю… Ничего страшного.
— Ты так убьешь человека, скажешь ничего страшного, – засмеялся Серега. – Научили на свою голову.
— В армии и учат убивать, – заметил Леня. Ребята зашагали дальше. – Но, честно говоря, никаким приемам нас там не учили. Учили бы – не попал бы я Гарри по зубам, – приобнял он Игоря за плечи.
— Ну, расскажи хоть, как служба-то.
— А чего рассказывать… – задумался Леня. – Сопки, тундра, пулемет да вещмешок. И все дела… В караул ходили всю дорогу. Бывало, через день заступали. С караула на разгрузку, с разгрузки – в караул. Один раз я в наряде двенадцать раз без передыху был.
— А что за разгрузка?
— Разгрузка? Да это… Вся Чукотка на привозе держится. Как в навигацию завезут продукты, там, стройматериалы, словом, всё-всё, ну, в основном, конечно, продукты, так до самой следующей навигации ничего кроме почты и не будет. Картошка кончается – сухой кормят, никто не ест, свиньям скармливают… Пришли, вроде. Вот это да!
Очередь действительно была огромная. Бар был весь забит и гудел, разноголосо смешивая звуки кружек, магнитофонов, бренчащей гитары с сотней человечьих голосов и выкриков. Просторный тент прикрыл от солнца 'большую часть столиков, и туда-то, в теневую часть, и стремились все забраться, а пришедшие позже и попавшие на солнце постоянно поглядывали на вожделенную тень и с быстротой молнии перебирались на любое освободившееся место.
— Ты во французской культуре разбираешься?
— Ну, как тебе сказать?..
— Честно.
— Да я понимаю, что честно… Ну, Поля Мориа могу, например, от Андре Моруа отличить, Аполлинера от Аполлона Бельведерского, Бурбонов от Габсбургов, а Филидора от Филадельфии, филателии и антенно-фидерного устройства […]
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------