Катарсис семидисятника
| Вид материала | Документы |
занавес
просцениум
(танец)
Хор:
Одиночество… вот ад, который
тиранит человека больше прочего.
Но, выводя его из суеты,
оно возвышает и мудрит человека,
действуя на окружающих как проявитель – и
из-под обычных форм
выступает
истинная суть вещей в самом
нерасцвеченном фантазией
и домыслом черно-белом
виде!
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
^ Хор:
Пьянка, разговоры, фантастический
разговор с самоубийцей
Корифей:
Стихи
1-й хоревт:
Встреча с убийцей, убивает кулаком.
2-й хоревт:
Уходит, садится в метро.
3-й хоревт:
Его пытаются задержать. Он вырывается.
4-й хоревт:
Его хватают, приводят в отделение и избивают.
5-й хоревт:
На другой день суд!
6-й хоревт:
С суда отпускают домой.
7-й хоревт:
На другой день не идет ни на работу, ни в суд.
8-й хоревт:
Идут милиционеры. Спрашивают его,
как добраться туда-то он их не
слышит и бросается бежать.
^
Эписодий VII (продолжение)
4.
…Но Маша в это время уже стояла в столовой, в огромной очереди к раздаточному окну. Девчата по одной подходили к ней и пристраивались сбоку, сначала тихо и скромно (чтобы очередь не возмутилась сразу и успела забыть обстоятельства появления «дополнительных» людей), потом – начиная щебетать об обычных пустяках.
Заводская столовая гудела и звенела керамикой и алюминием. В несчастные два окошка выстроились бешеные очереди, очереди нескончаемые и огромные. Дело в том, что архитектор, проектируя здание завода, рассчитал столовую на двести человек. Получалось, что за час (если выделять на одного обедающего по пятнадцать минут) обслуживается восемьсот человек. В результате все четыре с половиной тысячи сотрудников можно накормить не менее чем за пять часов. Если же прибавить к этому еще одну небольшую выкладку, связанную не с самим обедом, а только с его получением, можно увидеть результат совершенно поразительный: если одного человека обслуживают в течение пяти минут (а быстрее не бывало никогда), то четыре тысячи пятьсот человек можно обслужить лишь в течение почти тридцати восьми часов. Остается удивляться, как умудрялись люди поесть вообще.
Итак, две огромные очереди обреченно и привычно гудели в мраморно-кафельном царстве […]
^
Стасим IV
Хор (танцуя): Рассуждения о подвиге («Друг capt. Гастелло»): подвиг есть осознанная необходимость, то есть человек в этот момент просто думает о возможно лучшем исполнении своего долга… и т.п.
^
Эписодий VII (продолжение)
5.
…Какие-то ребята из цехов стояли сзади. Говорили они о чем-то своем му'жичьем – о выпивке и драках, о бабах и ранних браках, о работе и халтуре, о музыке и аппаратуре. Маша почему-то слышала только их голоса. Остальные сливались в единый гул. Но голоса оставались лишь голосами, смысл говорящегося не доходил до нее. Возможно, из-за ее природной деликатности и нелюбопытности, возможно, – просто из-за безразличия. Возможно, – из-за того взвешенного тяжелого туманного состояния, в котором она пребывала безвылазно с некоторых пор.
Потом до нее донеслось несколько слов, которые как-то заострили ее внимание. Вернее, это были не сами слова, а необычность интонации. Даже не необычность интонации, а просто ощущение того, что так люди не говорят. Но недоумение тут же рассеялось: она поняла, что это стихи. Увлекшись разговором и пользуясь тем, что в пестрой толпе каждый занят самим собой и слушает лишь себя и собеседника, спрятавшись в шум толпы, как корабль уходит в дымовую завесу, разговаривали двое из ребят, стоявших сзади нее: один уже за тридцать, с жидкими русыми волосами и острым треугольным носом, другой – рыжий и конопатый, с серыми – когда-то, видно, голубыми – глазами, молодой, лет восемнадцати. Он-то и читал стихи. Горячность и восторженность так и лились из него – с лица, из глаз, из интонации и вообще – из всей его довольно высокой, широкоплечей, но сутулой фигуры.
— …^ И чувствую, я для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Алло!
Кто говорит?
Мама?.. –
встревоженно звучал голос мальчишки. Маша испуганно вздрогнула, как будто неожиданно перед ней предстал неумолимый кредитор. Какое-то событие, даже целый ряд событий, забытых и отгоняемых, так и встал перед ее глазами в мельчайших подробностях.
— ^ Мама, –
вздохнул облегченно и по-детски мальчишка, –
ваш сын прекрасно болен…
Маша слушала как зачарованная, так и застыв на месте. «Как давно я не перечитывала его… Да что я, – вдруг спохватилась она, – Я же ничего все это время не читала вообще! Как же я могла так… отвлечься! Хватит, – решительно подумала она, – пора взять себя в руки, – Что это он? Вторую главу читает? Во, дает!»
— …^ Улица муку молча перла.
Крик торчком торчал из глотки.
Топорщились застрявшие поперек горла
Пухлые такси и костлявые пролетки.
Грудь испешеходили чахотки площе…
Маша уже оправилась от неожиданности и продолжала с интересом слушать чтение. «Вторую главу он читает гораздо хуже. Наверное, потому что менее близко. Он же молодой… А первая – замечательно».
— …в хорах ангелова хорала
бог ограбленный идет карать…
— Архангелова… – неожиданно для себя обернулась Маша.
Парнишка запнулся и, слегка покраснев, непонимающе замолчал. Его собеседник молчал и неприязненно смотрел на Машу.
— Архангелова хорала, – пояснила она, дружелюбно глядя на мальчика. Тот покраснел еще сильнее и сходу запротестовал:
— Ангелова.
— Архангелова, – весело начала игру Маша, –
^ Думалось, в хорах архангелова хорала
Бог ограбленный идет карать
А улица присела и заорала:
«Идемте жрать!»
…если дадут, – пробормотала она, глянув через плечо. Очередь почти не двигалась.
— Да что вы, девушка, – снисходительным тоном сказал юноша (он уже чуть оправился от неожиданности, но иронию – возможно, именно из-за этого – не оценил или не понял), – я эту поэму помню наизусть (видимо, он очень этим гордился).
«Да-а, самолюбия-то… в ущерб чувству юмора…»
— И я ее помню наизусть, – в тон ему ответила Маша, («Сама-то хороша», – мелькнуло в голове) – и могу спорить на что угодно, что у Маяковского – «в хорах архангелова хорала».
— Спорим, – азартно воскликнул парень.
— На полкило, – сказала Маша. Она уже успела привыкнуть к особенным особенностям внутризаводских взаиморасчетов.
— Идет, – он нерешительно и быстро схватил ее за руку, слегка дрогнув от прикосновения. – Разбей, – обратился он к приятелю.
Тот так же молча разбил их руки и опять отвернулся, не желая принимать участия в разговоре. «Бирюк какой-то, – мелькнуло в голове у Маши, – и зачем этот ему Маяковского читает, тот ему и на фиг не нужен… Но слушает же…»
— Молодые люди, вы будете продвигаться или нет, – раздался чей-то голос.
Заговорившись, они стояли на месте, а очередь наконец чуть продвинулась, образовав с ними зазор.
— Все, двигаемся, – бодро сказал парень. – Ну, так как мы это выясним? – обратился он опять к Маше, уводя стыдливые взгляды от ее тела.
— Я завтра принесу первый том на работу.
— Завтра? Завтра же суббота.
— Ну, в понедельник.
— А-а… – он замялся на миг, – может, мы это выясним раньше… У меня ведь дома тоже есть «Облако». У вас есть телефон дома? – его взгляд опять воровато скользнул по ее груди, нырнул на выглядывавшую в распах халата коленку.
«О боже, какая тоска! – опять все это навалилось на нее. – Как там?..
^ Ситцевое платье, на руке кольцо,
а лица не помню. На фиг мне лицо!..»
— …Так есть? – уже робко спросил он.
— Тебя как зовут? – грустно спросила Маша, машинально закладывая за ухо выбившуюся прядь.
— Саша, – оторопело ответил тот.
— А меня Маша… Маша, Саша, – задумчиво повторила она и усмехнулась невесело. Помолчав, она тряхнула головой, – есть.
— Что есть? – не понял Саша.
— Что есть? Телефон есть, – чуть раздраженно сказала она. – Есть чем записать?.. А есть мы будем нескоро…
«Надо же, как бытие определяет сознание: все шутки на одну тему», – отметила машинально.
Он суетливо стал искать ручку.
— Ручку дай, – попросил он у своего товарища.
— В халате оставил.
— Да ладно, – пожалела его Маша, – подойдешь ко мне после обеда и запишешь.
— А ты где работаешь?
— В пятом.
— А! Ну так мы же соседи! А как же это я тебя…
— Машка! – раздался Томкин голос. – С мальчиками кадришься?.. Вот тебе и Машка.
Маша досадливо вздрогнула, но непроизвольно посмеялась в тон Томке.
— Так заходи, – делано озорным тоном сказала она Саше, почувствовала себя совсем противно и отвернулась от него к подошедшим девчонкам из своего цеха. Ей не хотелось еще и это переживать. Она стояла, делая вид, что слушает и даже участвует в разговоре, а тоска опять навалилась на нее. […]
Обед она съела, так и не почувствовав вкуса еды, машинально поглядывая на соседний столик (как бы показывая этим Томке, что это ее давний знакомый и разговор был чисто деловой, и вообще – чего лезешь?). […]