За это молодец, что описываешь своё пребывание, в неволе. Предупредил, что здесь на зоне, тебе будет трудно записывать, за тобой будут смотреть десятки глаз, а среди них много стукачей

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Рэя Брэдбери «Улыбка», 143.6kb.
• …Это тетрадь не дневник и даже не календарь, хотя здесь появятся даты, события и небольшие, 95.86kb.
• Если тебе повезло и ты был в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих, 33.23kb.
• Вит Ценев Протоколы колдуна Стоменова (часть, 913.77kb.
• Посвящается Васюнину Владимиру Николаевичу, 3401.64kb.
• Васютин Александр, 1309.62kb.
• Задание: придумать название команды, выбрать капитана и девиз. 2 задание, 83.01kb.
• Конкурс чтецов -на сцену приглашается Представь, что перед тобой зрительный зал, сцена, 32.29kb.
• «Моё педагогическое кредо», наверняка не будут очень оригинальными, но, уверяю вас,, 50.25kb.
• Такой президент нам не нужен!, 3527.07kb.

не верь, не бойся, не проси. Азат и Саша ещё раз убеждали, что триада продолжает жить.

Жизнь стала приличной (если можно так сказать про тюремную жизнь). К нам регулярно поступали передачи, а главное — улучшилось питание.

Я совру, если стану утверждать, будто в нашей комнате воцарились тишь да гладь. Может быть, так было в самый первый день. Очень скоро начались опять споры. Гремел ожесточенный голос вечно взъе­рошенного Бяшим - аги, благолепный Хангельдыев и брюзжание желтолицего Чоканова.

Молчали бы о достоинстве, - ворчал, погляды­вая на Арслана, Азат. К чему нам красивые бес­полезные словеса? Много оно помогло вам, ваше до­стоинство? Упрятали в Шизо вместе с придурками!

Не платят ли тебе, кум, за то, что ты и на зоне тычешь людей мордами в лозун­ги? - зло сказал Арслан, свесив со шконки лысую голову. Помог угомонить придурков, сумел солдат уговорить - земной поклон тебе. Желудку полегче. А душу не тронь, не береди!

Ты покажи мне лапу, которую надо лизать, чтобы она выпустила меня из тюрьмы. Я оближу ее и не поморщусь! С достоинством оближу! - елейным голоском, блестя глазами, верещал Хангельдыев. Господи, прости нас, неразумных.

Вас не трогают, что вы кидаетесь?! - возмутился я. Лежали бы и помалкивали.

В самом деле, Акмурад потихоньку беседовал со мной, Арсланом и Гандымом. Рассказывал о Мо­розове, просидевшем в Красноводский тюрьме больше двадцати лет. Я читал о нем, а ребята впер­вые услышали имя знаменитого зека. Акмурад восхищался силой его воли, целеуст­ремленностью.

Пусть, Саша, - отозвался на мое возмущение Бяшим - ага. Пусть хоть таким способом вы­пускают пары злости.


Говоришь, вас не трогают, - возразил Гандым, косясь на меня. Бормочет он вам, а слова к нам идут. Покоя нет от этого дьявола! Акмурад рассмеялся и невозмутимо вернулся к на­шей беседе.

Ты спросил, Саша, - в чем может быть наша са­мая большая беда? По - моему, в неспособности обуз­дать себя. Случилось несчастье и человека это на­долго ослепило. Мы с тобой видим: кое - кто из наших нашел, чуть ли не успокоение, в ругани и проклятиях. А, правда, в том, чтоб извлечь смысл и из этого жизненного урока.

- Уж, не обо мне ли гудишь? - осклабился Гандым.

- Вполне возможно! - блеснул очами Акмурад.

- Ах, Бяшим - ага, Бяшим – ага, - Гандым приподнял голову. Смотрю я на тебя, человек вроде неплохой. И не молодой, многое повидал. А ведь глупый, ниче­го не соображаешь.

- Ну, ты без оскорблений! - предостерег Гандыма, мгновенно слезая со шконки Бяшим – ага.

- Не мешай, Арслан, - взял его за руку Акмурад. Интересно послушать.

- Послушай, послушай, коли интересно. Сейчас Саша, эти ребятишки свеженькие, еще не очу­хались, не устали от твоих наставлений. Зато через год или через два, через три года, когда обозлятся на все, потеряют веру и пошлют тебя и твои лозунги к чертям собачьим, - чему тогда станешь их учить?

В год, два, три я не верю - все скорее разъяс­нится, - возразил Акмурад. Но предположим, по - ваше­му. И через год, два и через три года и дальше я бу­ду учить их сохранять достоинство, не ожесточаться и не терять веры в наше дело. Повторяю, я убеж­ден - беда Александра, беда многих из нас не может быть долгой. Тучи рассеются.

Блажен, кто верует, - почти со стоном протя­нул Бяшим - ага.

Он умел так закончить спор. Даже здесь, в лагере, где, по выражению Акмурада, люди ничего не скры­вали и ничего не опасались, даже здесь Бяшим - ага был уклончив и осторожен. Азат, спой, - просит Гандым.

Азат не сразу начинает, ему трудно петь: губы в сухих болячках, такие же болячки на всем нёбе. Он едва справляется с голосом, песня вот - вот пре­рвется. Репертуар, как говорит Бяшим - ага, «подходя­щий»: «Солнце исходит и заходит», «Отворите мне темницу».

Мы с Акмурадом сидим рядом, он держит руку на моем плече, изредка крепко его сжимает. Приближает своё лицо к моему; так он делает всегда, если ему надо хорошенько увидеть. Глаза у него удивительные - глубокие, добрые.

Саша, я охотно дал бы тебе рекомендацию на свободу или на удо (условно – досрочное освобождение).

Это неожиданно и я не знаю, что сказать в ответ. Считайте, что дал уже. Выйдем, отсюда, а мы обязательно выйдем на волю, приходите и берите рекомендацию. Он улыбнулся. Словом, она у вас в кармане.

Спасибо, говорю я. Мое спасибо, не пустое слово. Мне (и не только мне) было бы трудно без этого человека. А ведь его жжет свое горе, он тоже оставил дом и семью.

Акмурад не сводит с меня глаз, улыбается.

Вы думаете, - что он болтает? Не ко времени и не к месту. Так? Я пожал плечами.

Дорогой мой, пойми. Мы же не перестали быть зеками ни на одну минуту. Ни от чего не хотим отказываться. И ничего не хотим откла­дывать.

Азат негромко поёт, голос его вибрирует. Груст­ная мелодия не мешает нашей беседе.

Что скажешь, Саша? - чего нахмурился?


Вытерпел бы любые пытки, мог бы без колебаний умереть, если надо.

Лицо Акмурада темнеет, он быстро протирает глаза. Все-таки я успеваю заметить, как тускнеют его гла­за. Как тяжко было ему слушать речи вроде моей! Они ранили куда больнее, чем проклятия Бяшим - аги.

- Не поддавайся настроению, Саша, после паузы говорит Акмурад. Вот что я хочу сказать, - тебе всегда будет трудно. Тебе всегда выпадет самое труд­ное. Знаете почему?

- Почему?

- Потому что ты из тех, кто отвечает и за себя, и за других.

- Ты о себе говори.

- Если хочешь, мы с тобой одной породы.

- Знаете Бяшим - ага, по ночам, я часто думаю о нас, о себе, о всех нас. И даю себе клятву. Если я выйду отсюда, буду всегда бороться с клеветой, со злобой, с завистью. Всеми силами буду бороться с несправедливостью. Смешная клятва, правда?

Прекрасная клятва, Саша! Клятва бойца. Сей­час нам трудно. И тебе Саша, и мне. Многим. Силу даст сознание, - что мы остаемся собой. И, когда рас­сеется этот мрак и все станет на место, мы узнаем, кто придумал эту низкую игру с вами, с Акмурадом, со мной, с другими. Кто придумал спекуляцию на идей­ности, на бдительности, на святых наших чувствах. Я здесь увидел то, чего не видел на воле: кто-то насаждает подозрительность и вражду между своими. Верь, Саша, - мы вернемся с сознанием, что не погрешили против совести, простой человечьей совести.

Наша беседа прерывается хихиканьем. У Азата окончательно иссяк голос. Комната вызывает меня. Поднимаюсь, стою в растерянности, не могу собрать мысли. Тихий голос Акмурада:

- Бродяги ждут, Саша. Хорошо бы повеселее. Стою столбом, не могу вспомнить стихи повеселее. Меня торопят, кто-то свистит, кто-то хлопает, кто-то подсказывает:

- Давай Есенина: «Голубая кофта, синие глаза».

- «Я земной шар чуть не весь обошел». Хорошо бы повеселее. И я начинаю. Комната развеселилась. Саша, давай! И я «даю». Комната хохочет:

- Вот чертушка! Похоже, факт, - признается он.

Похоже, да? - возмущается:

- Ты по­хож, а я совсем не похож! Тьфу, на твой спектакль, Саша! Лучше давай стихи. Комната, смеется, требует:

- Саша, давай!

Гандым с утра был очень веселый, все приставал ко мне, подтрунивал и острил. Затем многозначитель­но объявил:

- Сегодня у нас сход. Азат тебя приглашает, чувствуешь? Становишься, парень, человеком.

В эти дни я много думал о беседе с Акмурадом, его словах «Охотно дал бы рекомендацию». Значит, бродяги комнаты, доверяют мне, как равному.

- У меня больше нет сил, - простонал я.

- Если нет сил, не кидался бы, - сердито сказал Акмурад.

- Ты дубина, ты ничего не понимаешь, не тебе обо мне судить! - взорвался опять Гандым.

- Почему я должен терпеть его заскоки? Азат сплюнул в сердцах и отвернулся.

Бяшим - ага попросил Тойли не разжи­гать конфликт, быть снисходительным к больному товарищу.

Поручите мне объясниться с Азатом. По­нимаете, нас мало, слишком мало, чтобы так грызться. Надо быть едиными, только тогда су­меем что-то путное сделать. Разве случай с укроще­нием придурков, нас в этом не убедил?

Бяшим – ага сказал, – молодцы ребята, хороший концерт, вы организовали. От жалости, к вам даже слезу выжали! Я даже хотел, поверить вам. Правда, на одну минуту. Когда уши от ваших рассказов, пургой заволокло. Он сдержанно вздохнул, поднялся, махнул рукой и отошёл. Так в спорах и перебранках проходили наши дни.

Бяшим – ага говорил не громко, ровно и спокойно. Азат всегда в спорах переходил на крик. Я думаю о Бяшим – аге, его лицо возникает передо мной. Лицо приятное, постоянным движением мысли, огоньком ласковой усмешки в глазах. Мне нравилось, как он смеялся. Без сказки, время долго тянется. Так все мы здесь сказочки рассказывали. Только сегодня, я выслушал две сказки, одну от Акмурада, другую от Азата с Сашей.

Трудно было разобраться, где, правда, а где вымысел. Я чувствовал, что меняюсь, не только внутренне, но и внешне. Когда началась моя Ак – дашская эпопея, я часто читал про себя, стихи Есенина. Когда же случайно узналось, что я помню, так много стихов Есенина, я стал в комнате человеком важным, нужным, уважаемым. Я стал, как бы живым, говорящим сборником Есенина.

Бывало вечером. Я рассказывал своим сокамерникам и читал его стихи. Аудитория была особенная и разная – не верившая ни в Бога, ни в чёрта. Но Есенин примирял этих людей, заставлял таять лёд, накопившийся в их душах. Стихам Есенина они верили. Особенно понравились им слова: «А Русь всё так же будет, пить плясать и плакать под забором». Тишина, стояла, полнейшая и я однажды услышал шепот Гандыма, только что вошедшего, что Саша толкает? Бяшим – ага ответил:

- Эх, дубинушка, ты безграмотная! Никакой это не Саша, а стихи Есенина. Это лучше любого романа. Саша послушаешь и забудешь, а стихи в душе остаются. Как кроткие ангелы, сидели вокруг меня и смотрели в мои глаза и закоренелые скептики, в лице Азата и такие, как Бяшим – ага. А Бяшим – ага однажды вместо одного черпака каши положил в мою тарелку два. Заметив в моих глазах удивление, он сказал:

– Ешь на здоровье! Это тебе за Есенина.

Очень хороший был человек, всё понимал. И откуда ты так много знаешь и помнишь стихов? У нас в ауле мулла меньше молитв знает, чем ты стихов. Я ответил, - в школе сильно нравилась учительница по литературе, и я хотел ей понравиться, и учил её предмет. Поэтому выучил почти весь сборник стихов. Он попросил, - а ну шельмец, повтори про душу? Я ему прочитал:


Мне страшно – ведь душа проходит,

Как молодость и как любовь.


Бяшим – ага после этих слов говорил, - как всё же устроен мир. Всю жизнь прожил в работе, заботе, похоронил ребят. Столько горя пережил. Знаю, что отсюда не выйду, здоровье не позволит. Но мне раскаиваться не в чем! А твои слова. Как порция наркотиков, заставляют на что – то надеяться.

Сказал ему, - это не мои слова, а слова Есенина. Какая разница, чьи слова! Говорил то, - ты! Этими словами, - ты душу греешь!

Уводишь от тяжких мыслей, от этого предпомиловочного времени. Самое тяжелое время, для всех зеков. Я вас убеждал, что под помилование никто из нас, кроме Саши не попадёт. А сам, старый ишак, ночью проснусь, лежу, слушаю, как вы стонете, разговариваете во сне. А Сердар во сне, даже здоровался с матерью, просил у неё


прощения, что много горя принёс семье. У самого то же, в душе зашевелилось, паскудная надежда, а может быть… Ты видишь Саша, это наступает такое время.

Когда в зоне потихоньку всё, начинает замедляться. У всех пропадает желание, что – либо делать, проявляется полная апатия ко всему, что касается освобождения. И вот эти люди только и знают, что ходят по зоне и спрашивают:

– «Интересно, я попаду или нет? Или, новости, есть какие – нибудь о помиловании». И знаешь, - это так на нервы действует. В эту пустую игру, как ни странно и я втянулся. Хотя разум говорит, - остановись.

Но подсознание, не слушается. Вот от чего, крыша едет! Азат подкрался сзади, – что саксаул, нам мозги прочищал, - а сам!

Ах ты кусок фраера! - Дешевка несчастная! - вошь не дорезанная! Я подошёл к нему и сказал:

- Заглох бы ты! - Азат ответил, - погоди, погоди! Он сам сошёл с рельсов.

Праведник не дорезанный. Бяшим – ага позеленел, пятился назад, рукой, что – то искал. Какой тебе интерес, гнида, - в чужой беде копаться? - Заткни фонтан! - Выкидыш крысиный. Копайся в своей.

У тебя беда особенная, что ты её бережешь? А сам схватил сковородку и со словами, - ты за свои, поганые слова ответишь?

Азат отбежал к своей шконке и из – под матраца вынул отвертку. Я растерялся, не знал, что делать. Скандал грозил перерасти в драку с кровопусканием. От испуга я схватил подушку. Пошёл на Азата, - прикрывая ей грудь. Из его больших чёрных глаз сквозило могильным холодом. Он крикнул:

– Саша отойди? Отвертку он держал в руке остриём назад.

Он воскликнул, - ну ты, выхлопная труба, - отойди или порешу! В это время, он был злым, желчным, психованным. Сильно разозлился на него. Сбоку со своей сковородкой, кошачьей походкой, крался Бяшим – ага.

Азату сказал, - если есть жопа, то бей и пошёл на него. Пространство вокруг Азата замкнулось. Теперь он прекрасно понимал, что чувствует мышь, оказавшись наедине с голодной кошкой.

Он завертелся, как загнанный в угол хорёк. Стал делать выпады отвёрткой в мою сторону. Я автоматически, как это делал на тренировках. Сделал ему подсечку. Азат перевернувшись, упал на спину.

Я отбросил подушку, ногой наступил на руку с отвёрткой, вырвал её. Азата схватил за грудь и прижал к полу. Подскочил Бяшим – ага и хотел ударить Азата сковородкой по голове. Рукой оттолкнул его в грудь, он упал на шконку.

Азат хотел вскочить, но я его прижал, он сильно не сопротивлялся. В комнату вошли Гандым с Арсланом. Они подбежали и оттолкнули меня от Азата. Арслан воскликнул, – вы что, офанарели! – что происходит?

Я им объяснил, - что произошло. Гандым ушёл и через пять минут вернулся с Тойли. Я объяснил Тойли, что Азат оскорбил Бяшим – агу.

Тойли спросил, - а почему на шконке валяется сковородка? Бяшим – ага ответил, – хотел Азата мозги поджарить! Тойли, тогда сказал:

- Ты тоже хорош, иди, - проветри мозги! - А мы поговорим, с Азатом! К этому времени собрались все жильцы комнаты. Стали совещаться, - что делать? Меня заставили рассказать, как было, несколько раз. Пришли к выводу, что виноват Азат, и он должен извиниться, перед Бяшим – агой.


Азат вскочил, - стал врать, оправдываться. Говорил, - что виноват Бяшим – ага. Тойли ему ответил:

– Послушай мелкий грызун, - если ты сейчас, не заткнешься, то я тебя отправлю к Бяшим – аге. А он тебе, точно очко порвёт! Ты его тихушника, плохо знаешь. Но комнату позорить, я не дам, сам это сделаю и отправлю тебя к петухам.

- Понял или нет? - Твою крысиную возню, я знаю. - Ты, мразь, захлопни хайло! Не то, так врублю, своим говном подавишься, паскуда ползучая. Заметался, как пидор в конвейере. Заткнись, вошь недобитая! Это ты бродяг баламутишь?

С завтрашнего дня будешь дальняк неделю драить. Все молчали. А сейчас. Он обратился ко мне, - позови Бяшим – агу? Извинишься перед ним.

И на этом поставим точку. Из – за тебя вся комната, может попасть в непонятку. Я этого не хочу! Позвал Бяшим – агу. Он успокоился. Зашел в комнату. Брадяжня, я погорячился, что пошёл у этого. Он меня довёл. Тойли показал головой Азату на Бяшим – агу. Азат встал, подошёл к Бяшим – аге, сказал, - ты извини меня, погорячился. Хотел обнять его. Но Бяшим – ага, не дал себя обнять, сказал:

- Ты молод и нервы у тебя должны быть крепче моих, следи за своим базаром. Отошел от него, сел на шконку. Я смотрел на Азата и удивлялся, - куда делась его желчь, язвительность, злоба. Он был похож на тихого ягненка. За последние 30 минут, он как бы переродился. Вот этими качествами был наделён Азат, для меня это было открытием. Его внешняя самоуверенность, рассуждения, о том, вынул нож, - бей!

На практике оказалось шелухой. На такого положиться, в трудную минуту, было нельзя. Он не прошёл проверку на деле. Но такой был способен нанести удар из – за угла. Открылся его характер интригана. Мои действия, он не простить, и будет делать всё, чтобы организовать, какую – нибудь подлянку. Он становился для меня скрытым врагом. Его глаза говорили, - «И для тебя, браток, у меня приготовлена очередная порция дерьма». В нашей комнате, где физическая сила убеждала надёжней всего.

Бяшим – ага пытался вернуть нас к нормальной жизни, сердечной заинтересованностью в людях, Азат отличался от него своей озлобленностью, цинизмом. Бяшим – ага понимал это, но, тем не менее, открыто в лицо не высказывал свои мысли. При его ровном и хорошем характере не унывал и нам не давал унывать. Работы, как таковой, в зоне не было, выходили на час, два, выполняли, пустую, не нужную работу и возвращались в барак.

Девятнадцатилетние и двадцатилетние парни изнывали от тоски и избытка бесполезной энергии. Просто лежать многими часами, как делали все они, не могли и всё время искали себе занятия. То они затевали возню или очередной розыгрыш. Привязывали к нитке пятитысячную купюру, пропускали её через окно на дорожку, где ходили солдаты. Когда солдат подходил и видел купюру, он оглядывался по сторонам, приседал и хотел взять рукой, не глядя на деньги.

Зеки её ниткой оттягивали, солдат терялся, оглядывался по сторонам, снова хотел ею завладеть, но снова не получалось. После чего они рывком, её поднимали, и она скрывалась в окне. Раздавался оглушительный хохот. Солдат грозил резиновой дубинкой и под хохот, и издевательства зеков уходил, растерянный. То, издевались над часовым, кричали ему: - «Смотри на автомате воробей сидит, что будешь делать, – арестуешь»?

Часовой ругался по-туркменски. Особый прикол вызывало, когда зеки обманывали солдат. Отпечатанную на принтере пяти долларовую купюру, мы раскрашивали цветными карандашами. Отдавали Саше. Он, надевал ботинки, большого размера, под пятку подкладывал тряпки, чтобы казался выше ростом. Пришивали на фуфайку бирку с другой фамилией (Чингисханов). Из золотистой бумаги, из – под сигарет, делали фиксы, брили его, оставляли маленькие усики, красили их сажей.

Он шёл к солдату - барыге, покупал у него всё, что было. На эти деньги, он мог купить две бутылки фанты и четыре пачки сигарет с фильтром. Когда он уходил. Арслан говорил:

- Слышен денег громкий шелест – это лох пошёл на нерест. Сашу прикрывали, чтобы не нарвался на знакомых офицеров, Сердар с Гандымом. Операция проводилась, вечером, когда большинство офицеров, уходило домой.

Бяшим – ага ругал Сашу. Говорил, - попадешься, невидеть тебе амнистии! Саша отвечал:

- Где та мышь, чтобы коту звонок привесила? А с солдатами, у меня особые счёты. Как же я уйду отсюда и несмогу, хоть разочек, кинуть их. Барыга ведь твой землячок, да? - Ташаузкий! Ты, Бяшим – ага, - не задумывался? Почему конвойные солдаты, - все Ташауские? А я отвечу, - все они злые, как овчарки натасканные на нас.

А я святое дело делаю! Наказываю барыгу. Добуду сигарет. А солдат будет молчать! Участники операции «Лох» ушли. Вернулись минут через сорок, вспотевшие. Быстро фанту вылили в чайник. Сигареты Гандым, унёс прятать. Акмурад спросил Сашу, - что, не так гладко всё прошло?

- Да, не очень! Баклажки из – под фанты, взял Акмурад, сказал, - пойду их спрячу. Саша стал бриться и уничтожать, вещественные доказательства. Через час фанту, всю выпили.

Веселья от успешно проведённой операции не было. Знали, что если солдат, дурак и доложить куму, то будут искать. Когда объявили вечернею проверку. Бяшим – ага сказал Саше, - ты на проверку, не ходи, - будут искать! Закоси под больного. Сходи в санчасть. А я на проверке, тебе прикрою. И действительно, проверка проходила долго. Вдоль строя проходил солдат и вглядывался в лица зеков.

Начальник режимной части Тачмамедов Бабыш, объявил, - что кто – то из зеков, оскорбил солдата и убежал. Азат спросил Тачмамедова:

- Как фамилия зека? - Солдат ответил, - Чингисханов!

Зеки засмеялись. Кто – то спросил, - может Горбачёв? Все понимали, что это уловка, а солдата кинули. Бяшим – ага сказал, - а солдат – то, оказался ушлым, что придумал стервец! Такого и кинуть не грех! Теперь Саше, его надо сторониться. Гандым ответил:

- Чего его сторониться, поезд ушёл! Пойду, принесу сигареты. Будем, мы ещё этого лоха, боятся! Бяшим – ага ему ответил:

- Береженого, бог бережёт. А нас, некому беречь. Подумал о Саше. А ведь, он рисковал амнистией, освобождением. Он оставался тем, кем был. Это было у него в крови. Вернулся Саша. Ему объяснили, что солдат придумал.

Бяшим – ага сказал, - с сегодняшнего дня, будешь ждать амнистию, со страхом за пазухой. Ничего старче, как – ни будь, прорвёмся, - что ты крутишь мне яйца. На халяву и зверь бежит. И я не много побегаю.

Твоими устами, да мёд пить! Ты не бравируй, - а делай то, что тебе говорят. Широко шагаешь – штаны порвёшь! Обходи солдата стороной. Саша задумался и ответил, - они будут искать фиксатых и нарвутся на Овеза, у него полный рот золота, а он им ответить!

У меня теперь ушки будут на макушке. Так, что старче, не волнуйся. А сейчас бродяги, дайте мне сигаретку, она должна быть сладенькая, халявная. Гандым дал ему сигарету и сказал:


– Что здесь будешь курить? Саша улыбнулся и ответил, - что – то мне в туалет захотелось, видно от страха. Добавил, – «сраньё без куренья, что чай без варенья». И ушёл. Бяшим – ага воскликнул, - ему хоть бы что, хоть кол, на голове теши!

Ничем не пробьёшь! Азат ответил, - что вы удивляетесь! Он на воле, сотни облапошил. Для него, это рядовое происшествие. Все стали укладываться спать. Стал анализировать проведенную операцию, удивлялся поступком Саши. Своими глазами видел профессионального преступника. С него, как с гуся вода.