Agion Oros Athos 2010 Афон. Первый опыт. Илья-Эрвин Шуллер erwin schuller(a)gmail com www wgscompany81. de Самиздат 2011 Содержание 2 2 Орассказ

Вид материала

Рассказ

Содержание Улыбки Ксенофонта Свято-Пантелеимонов монастырь. На войне – как на войне.

Подобный материал:

• Афон Святой Афон, 68.76kb.
• Афон. Памятка паломника, 22.29kb.
• Лекция: Моделирование информационного обеспечения: Моделирование данных. Метод idefi., 352.76kb.
• Паломнический тур на Святую Гору Афон, 53.8kb.
• Новости (примеры), 4059.42kb.
• Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 184.55kb.
• Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 284.71kb.
• Темы дипломных работ по специальности «Финансы и кредит», специализация «Финансовый, 93.49kb.
• V международной научно-практической конференции инклюзивное образование: опыт и перспективы, 20.25kb.
• Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г. Общество, 179.65kb.

^

Улыбки Ксенофонта

Войдя в монастырь, я остановился осмотреть церковь. Мужик что-то там сказал и пошёл, куда шёл. Здесь было куда просторнее, чем в Дохиаре, и как-то светлее. Всё из камня: стены, мощёная площадь, водяной резервуар. Тут я не заметил никаких строительных работ. Монахи встречались редко, на меня внимания не обращали. Постояв и оглядевшись, я вошёл в храм. Внутри несколько монахов мыли полы, и было ещё мокро. Так что заходить и топтаться я не стал. Оставалось дивиться богатству убранства через двери. Двое монахов тоже стояли у выхода и разговаривали. Они меня о чём-то спросили. Не поняв ни слова, я спросил: «Руссиан, герман, энглиш?..»

Они, между собой: «Русика, германика, энглика?»

После того, как все отрицательно переглянулись, один из них ответил мне: «Нет, не умеем».

Стоят они, смотрят на меня и улыбаются. Да так как-то очень светло. Слов не подберу. И не простодушно, как сельский Ваня, и не наивно, как дети, и не безразлично, как буддийские монахи. Улыбки их излучали глубочайшее, уверенное спокойствие.

Придя из мира суеты, постоянно ускоряющегося темпа жизни, я был в глубоком диссонансе с миром этим. Эти улыбки не поддавались ни регистрации, ни каталогизации. Они были родом из неизвестного мне состояния души.

На Афоне запрещено фотографировать внутри монастырей и храмов. Я придерживался этого правила, хотя запретить было бы некому. Днём, видимо, из-за жары и ночных молитв, на территории монастырей безлюдно. У каждого монаха есть своя обязанность по хозяйству. То там, то здесь они, конечно, встречаются и днём. Но останавливать их, спрашивать что-то было как-то неловко. Они многим пожертвовали, чтобы уйти из мира. А тут я со своими банальными вопросами!
^

Свято-Пантелеимонов монастырь. На войне – как на войне.

Из Ксенофонта я шёл один, почти никого не встречая. Грунтовая дорога поначалу отклонялась вглубь полуострова. Минут через тридцать я вновь приблизился к морю. Русский монастырь я увидел с дороги уже у берега. Грузовики, экскаваторы, гора щебня указывали на масштабные строительные работы. Разные источники рассказывают, что в пик развития в монастыре проживало до пяти тысяч монахов! Так же по слухам, сейчас – только 100 человек братии. Ещё вполне прочные и опрятно выглядящие жилые корпуса в пять этажей придают монастырю русский размах. Обычно средневековые монастыри сжимают стенами. Тут же видишь не стены, а окна корпусов. За ними возвышаются зелёные купола на белого цвета храмах. Тут за Россию не стыдно!

Подойдя вплотную к зданиям, я уже было расслабился: «Тут-то эллинский знать не нужно!». На развилке выбрал путь налево в гору, по указателю «Stop» подумал, что указатель означает «ночлег». Никого не встретив, я забрался наверх. Услышал голоса рабочих, пошагал к ним. Я им: «Здравствуйте», а они мне опять: «Калимера». Что-то там посмеялись на своём, показали: иди, мол, вниз.

Так я вернулся к набережной. Там заметил оборудованный источник. Это была как бы комната в стене, со скамейками по краям и источником в центре. Умывшись и пополнив запасы воды, я вышел на площадь перед входом в монастырь. Всё чисто, опрятно, ухожено, и ни души вокруг. Перекрестившись и поклонившись, я вошёл внутрь. Сразу при входе, справа, я заметил монастырскую лавку, над входом которой была соответствующая табличка на русском и английском. Внутри горел свет, лавка была открыта.

«С прибытием!» – поприветствовал меня пожилой монах за прилавком.

«Паром пришёл?» – спросил он.

«Нет. Я так, сам», – сбивчиво ответил я, скрывая радость от долгожданной русской речи. Он улыбнулся и задумчиво покачал головой. Немного осмотревшись, я спросил, с кем мне поговорить о ночлеге. Монах в лавке объяснил, где найти главного архондаричего, монаха, заведующего кельями для паломников. Архондаричего на месте не было, а перед его кабинетом уже собрались знакомые с парома лица. Все они сошли с парома у этого монастыря уже минимум час назад, и я спросил, почему они до сих пор не устроились. Оказалось, что всех новоприбывших встречает монах-экскурсовод и ведёт показывать обитель. Обычно сразу после, и, фактически, только в это время, можно пытаться устроиться переночевать. Всё очень строго:

«Не через паломническую службу монастыря? – Одна ночь. Максимум».

«Пришёл не вовремя? Лопочешь не по-нашему? – До свидания».

Так одному немецкому врачу, вполне вежливому и явно отлично знающему английский, пришлось ночевать на полу. Он тоже, как и я, решил немного пройтись пешком. В этот раз наш строгий архондаричий чудесным образом задержался.

Пробежавший мимо монах предложил пройти в трапезную (кстати, это греческое слово) и попить чаю. Трапезная зáла, находившаяся по соседству, была украшена резными деревянными колоннами. Стены были синего цвета с росписями и надписями на старорусском с буквой Ъ на концах слов. На одной стене была изображена сама обитель, на другой – Афон с монастырями и их русскими названиями. Многое в той трапезной возвращало к дореволюционной, имперской эпохе России. На стенах висели черно-белые фотографии. На одной из них были запечатлены человек тридцать русских солдат и офицеров, видимо, посетивших монастырь на военном корабле. В углу стояли старинные часы в таком высоком деревянном шкафчике, которые сейчас встречаются лишь в музеях. В подоконных нишах лежали старинные книги.

Кроме чая и сахара на столах ничего не было, а перекусить после прогулки хотелось, и я захомячил полпачки прихваченных из Никити печенок. «Не берите на Афон никакой еды», – советуют различные сайты. Берите, если планируете свободную программу. Трапеза два раза в день. В посты, по слухам, только один раз в день. Длится трапеза очень коротко. Время начала зависит от окончания службы. Так что можно вообще на неё не попасть.

Архондаричий запускал в свой кабинет строго по одному. Требовал паспорт и диамонити́рион. Сам всех по очереди вписывал, выдавал бельё и провожал по кельям.

Наш разговор:

Он, заполняя бумаги: «Одна ночь». Притом сказано было совсем не вопросительно, а очень строго и утвердительно.

Я: «Можно будет переночевать на обратном пути?» Маршрут у меня был ещё не прояснён, да и ночлег в других местах мною заказан не был.

Интонация его ответа «Может быть» недвусмысленно намекала на то, что «Может и не быть». Больше я ничего не спрашивал.

Архондаричий коротко объяснил нам, когда что будет, и как себя вести. Требовалось сразу надеть рубашки с длинным рукавом, запрещалось курить на территории. Во всём присутствовали армейская строгость и порядок, которых я не встретил далее в других монастырях. Казалось, в Пантелеимоновом монастыре действуют все самые строгие афонские правила.

Все объявленные сроки сразу перепутались. Святогорцы используют для внутреннего распорядка византийское время. Это совсем другая, непривычная система времени. В ней тоже двенадцать часов, но переводы происходят гораздо чаще. В тот момент это означало плюс четыре часа к греческому времени. Посовещавшись в коридоре у двух, висящих над Правилами поведения, часов с греческим и афонским временем, все решили, что до начала службы оставалось ещё около часа.

Нас разместили в комнатах по четыре человека. Со мной в комнату попали два украинца: Владимир и Анатолий лет по 40-45 и грузин Лаша (28).

Братья-славяне мне как-то не понравились. Было в них что-то пошлое от современного «ссылка скрыта». А встрече с грузином я обрадовался. Ещё в детстве мне довелось познать теплоту гостеприимства и открытость этого народа. Так что с Лашей мы быстро сошлись, пообщались. Он также стал моим попутчиком на следующий день. Но всё по порядку.

Мои соседи улеглись спать. Себе же этого я не позволил. Да и был немного «на взводе». Надев специально припасенную рубашку с длинным рукавом, я снова направился к воротам монастыря.

Был яркий и жаркий день. Снаружи почти никого не было. Все здания, храмы были в светлых тонах. Даже брусчатка казалась светлой. Везде царил абсолютный порядок: дорожки, газончики. Нигде ничего просто так не валялось. Всё, что нужно, было окрашено. Даже вездесущие афонские кошки не гуляли там «сами по себе», как в других монастырях. Изредка я замечал монахов, но сначала мне казалось, что я был там один.

В Пантелеимоновом монастыре два храма. Вне службы оба они были закрыты. Как и во многих греческих церквях, в одном из них было что-то вроде застеклённого прихожего флигеля, который был открыт. Такая пристройка занимает всю лицевую стену храма, и входы у неё – только по сторонам. Внутри – мраморные скамейки вдоль стен. Стёкла цветные с мозаикой, как бывает в католических храмах. Стены храма уже в этой «прихожей» – с росписями.

Экскурсию я пропустил, но из нашей морской прогулки вдоль афонских берегов я помнил, что в колокольне висит второй по величине царь-колокол. Сама колокольня, из белого, с серыми вкраплениями, мрамора, смотрелась не хуже итальянских храмов. Монастырь расположен на склоне горы и, чтобы попасть к колокольне, надо подняться по лестнице на два яруса. По пути, на первом ярусе, была ещё одна небольшая церковь. Она была закрыта (по слухам) на ремонт. Со второго яруса можно было войти в один из корпусов, по-видимому, с кельями монахов. Из одной раскрытой двери доносились голоса и звуки мастерской. К колокольне был перекинут узкий горбатый мостик с перилами. Снаружи царь-колокола не было видно. Вид закрывали колокола средних размеров, что висели в «окнах» колокольни. Я поднялся на мостик и оттуда увидал эту громадину! Массивный колокол висел в полутьме, в самом центре колокольни. Наглеть и заглядывать в открытые двери я не стал, чинно осмотрел всё и направился вниз.

На площади у самой церкви появилась группа людей. Говорили по-русски, ходили, осматривали всё, торопились. С ними был батюшка, правда, без бороды, и они что-то обсуждали. Я решил ещё раз заглянуть во входной флигель храма, и они вошли туда тоже. Ко мне подошёл их батюшка и сказал: «Мы тут пожертвования собрали и записки...»

Я перебил его, так как подумал, что он собирает пожертвования, и сказал: «Да, я тоже хотел», достав из бумажника десять евро. Батюшка, не поняв меня, продолжил: «Вы же остаётесь? Нам их передать нужно».

Так мне вручили пакетик с деньгами и записками. Группа вышла, и я за ними. Я ещё спросил их, откуда они. Они ответили, что из Тюмени (хотя точно я не запомнил). Я попытался вручить пакетик проходившему мимо монаху, но он наотрез отказался его брать: «Это не ко мне, идите к отцу Олимпию». А где он, этот отец Олимпий? Где живёт? Ничего не сказал и ушёл. «Видимо, им запрещено брать в руки деньги, чтобы не искушаться», – подумал я, ища оправдание тому, что монах так прямо отказал мне в помощи. Русская группа вышла из монастыря, оставив меня в замешательстве наедине с этим пакетиком. Так спонтанно оказанное мне, первому встречному, доверие, наводило на мысль о каком-то розыгрыше-разводе. Не по себе стало от вручённого мне «чувства ответственности». Вот случится сейчас какая-нибудь дурная история с этим пакетиком! А там и чужие пожертвования, и просительные записки людей из далёкой России… Но что было делать? Вокруг ни души!

Время ещё было, и я решил поискать дорогу, по которой пойду на следующий день. Особенных указателей на площадь перед монастырём я не заметил и двинулся в направлении вдоль моря. Заглянул в заброшенный корпус. Дверь была не заперта и, наверное, не запиралась вовсе. Пол и потолок прогнили, валялось всякое старье. Я подумал ещё, смог бы я там переночевать, если бы не дали ночлег? Чисто технически у меня было всё, что нужно на этот случай. Не было лишь палатки. На Афоне запрещено спать под открытым небом. Главным образом из-за ядовитых змей. Так что крыша над головой мне требовалась. На Афоне много разного рода заброшенных строений. Расчёт был на них. Но тут было мрачновато, да и ходить по прогнившим доскам было опасно.

От правого края площади перед монастырём зигзагом шла лестница вверх по склону. Там исчезла та русская группа, и я решил заглянуть туда. Это было небольшое кладбище, прямо на склоне. Лестница оканчивалась у часовенки-костницы. Двери были закрыты, но уже на крыльце, на полке из камня, под стеклом лежали кости почивших на Афоне монахов. Одним из физических признаков святости у греков считается желтизна костей. Тут были кости разные: и с жёлтым налётом, и просто светло-серые. На стене перед входом было изображено это же здание, но с открытыми дверями. Внутри были изображены полки с черепами старцев. Рядом с изображением было стихотворение. Красивое и достаточно длинное. В нём говорилось о ценностях жизни, которые после смерти теряют всякое значение.


Вернувшись в келью, я застал моих соседей уже бодрствующими. Мы поговорили немного: кто, как, откуда и куда, что у меня за пакет. В коридоре раздались звон колокольчика и голос монаха: «Бдению время, молитве час! Прилежно возопием Богу: "Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» И снова у меня возникли положительные ассоциации с воинской частью: везде чёткость и порядок, паломнические комнаты как казарма, призыв к молитве – военная тревога…

Далее мои воспоминания переплетаются. На часы я не смотрел, что там было до, что после? Всё как-то смешалось воедино.

Началась служба, в храм начали стекаться паломники и монахи. Пакетик всё ещё был у меня в руках и мучил меня вопросом: «Кто же из них Олимпий?». Я попытал счастье ещё у одного монаха, но и он даже не стал брать его в руки. Позднее кто-то указал на меня подошедшему позднее отцу Олимпию, избавившему меня от того пакетика и от отвлекающих мыслей о нём.

Вспоминаю устройство храма, но не помню, был ли он разделён на две части, как везде в Греции. Помню, были стойни (ссылка скрыта)– приспособления для опоры и сидения вдоль стен с высокими подлокотниками. Сидушка у стойни имеет два положения: обычный стул и высокий. В последнем положении в стойне можно стоять, облокотившись на подлокотники. Всё было, конечно, очень красиво: и иконостас, и старинные иконы, много фигурной, позолоченной утвари, книги. Но само богослужение мощным потоком увлекло гораздо сильнее, чем всё внешнее. Сложно словами передать это ощущение, но иногда я как бы «выныривал» из этого «потока», осматривался, просто слушал клирос. Иногда звуки как бы переливались от одного клироса к другому. Получался очень красивый «стереоэффект». Да и не слышал я песнопений на таком высоком уровне. Чисто с художественной точки зрения это был высший пилотаж! С духовной стороны «пробирало» сильно и с самого начала. Оценить, сколько шла служба по времени, из-за всего этого было очень сложно. Ещё читали молитвы, но монахи и паломники стали выходить, и я вышел с ними.

Понемногу смеркалось. Двери в трапезную залу были уже открыты. Все потянулись туда. Это было большой колонный зал с расписанными стенами. В два ряда вдоль залы стояли уже накрытые длинные столы. Стол настоятеля стоял отдельно на небольшом возвышении поперёк трапезной. Подходящих паломников монахи шустро распределяли по местам. Сами монахи заняли передние столы, ближе к столу настоятеля. Никто не садился, а вставали рядами вдоль столов, повернувшись к главному столу. Один из монахов прочитал молитву и благословил. После все сели, а один монах встал за кафедру у стола настоятеля и громким голосом начал читать Житие святого.

Посуда была железная, и ели все быстро, так что раздавался резвый стук железных ложек о тарелки. Была пятница, постный день, так что еда была очень простая: хлеб, вода, постный суп, что-то овощное, сушёные оливки. Ни много, ни мало. Прошло минут пять, раздался первый звонок. Надо было заканчивать с первым. Ещё минут через пять раздался второй – конец трапезы. Ещё через несколько минут все стояли рядом со столами, как в начале. Помолившись, все начали выходить, предварительно придвинув скамьи к столам.


Как мне показалось, в храме молитва так и не прекращалась, но до начала вечернего богослужения время ещё было. И мы с Лашей пошли прогуляться и поболтать. На 11,3 миллиона граждан в Греции проживает 200 тысяч русскоговорящих переселенцев с греческими корнями. Мы с моей женой многих там встречали. Как везде и всегда, переселенцы работают на простых работах: уборщики, продавцы. Лаша уже пять лет проработал в Греции в ресторане. После Афона он собирался вернуться на Родину в Грузию, найти себе невесту (и нашёл!). Лаша рассказывал, что греки не дают организовать грузинскую церковь в Греции. И на Афоне грузинский монастырь Ивер перешёл к грекам. Лаша говорил с великолепным грузинским акцентом, как в советских комедиях, чем меня немало радовал: «А кагда будит хлэбь и винё?».

Когда прощались, я говорю ему: «Рад был пообщаться, давно нормального грузина не встречал!» Он: «А что? Все астальной нэнармальний билль, что ли?» Действительно было приятно послушать и пообщаться.

Мы вышли на пристань, вроде как за пределы монастыря, сфотографировали друг друга на мобильные телефоны на фоне монастыря и пошли обратно на службу.

Когда мы вошли, служба уже шла, а по ощущению, и не прекращалась вовсе. Служба тут «лилась» сплошным «потоком». Когда основная масса прихожан и монахов удалились, то этот «поток» просто потерял интенсивность, но не остановился. Можно было снова «влиться» в этот поток и потом выйти из него. Казалось, что монахи покидают его только по физиологическим причинам. Многие имели уставший вид, кто-то полувисел в стасидиях. Вечерняя служба продолжалась уже дольше, но как долго, я снова сказать не могу.

Когда мы вышли, было уже совсем темно. Никакого освещения не было, в храме горели только свечи. Электричество на ночь отключали. В нашей келье на столе стояла керосинка, а рядом лежал коробок спичек. Так что очень полезная оказалась вещь – брелок-фонарик.

При сборе рюкзака я совсем забыл про огонь. В моей «свободной» программе могло быть всякое. Хотя на Афоне запрещены костры, я достал из коробка три спички и спрятал в рюкзаке. До следующей службы оставалось менее четырёх часов.

Физически я, конечно, устал, но морально был до сих пор в приподнятом состоянии духа и толком не мог уснуть. Вот Лаша бы, конечно, уснул, но Украина храпела с таким стереоэффектом, что Грузия теряла терпение! На следующий день они Лашу спрашивали, что ему такое снилось, что он их ночью по имени звал? «Ничэго нэ снилась! Чтоби нэ храпэли хатэлъ!»

В полпятого запел мой будильник, а за ним – колокольчик монаха и сам монах: «Рота подъём!» То есть, «Бдению время, молитве час!..»

Мы оделись, умылись, собрались и в ночной темноте проследовали с другими паломниками в храм монастыря. Мы снова вошли в поток молитвы.

В определённый момент службы, когда люди снова стали выходить, Лаша спросил меня: «Пошли?», я кивнул, и мы вышли. Так Лаша пропустил Причастие. Потом он спросил: «А ты нэ хотэл хлэб и винё?». Я позднее в письме описал вкратце, что нужно готовиться, поститься, читать каноны и правила. Но ему, по незнанию, стоило бы пойти. Но не сложилось.

После утренней трапезы я уже мысленно подготавливал себя к, возможно, долгой пешей прогулке по горам с рюкзаком.