Германия: от кайзеровской империи к

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Глава III. Зимние переговоры с Советами

Октябрьская революция 1917 г. в России решительным образом изменила не только судьбу России, но радикально трансформировала всю систему международных отношений, особенно в Европе. На ее карте Россия осталась, но это была уже иная Россия – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика (РСФСР). Она рассматривалась как угроза всему общественному строю мира, источником мирового революционного пожара. Западный мир, включая США и Японию, ответили на социалистическую революцию интервенцией, а после ее провала – полной блокадой нового советского государства.

Но вскоре выяснилось, что Европа, прежде всего ближайшие соседи России, не могут возродить послевоенную экономику и воссоздать систему межгосударственных отношений без участия РСФСР. Во всех европейских столицах встал вопрос о необходимости снять блокаду и включить Советскую страну во все сферы жизни континента. Об этом думали и в Берлине. Сохранялись традиционные связи с Россией, прежде всего экономические. Надо было решать вопросы текущей политики, учитывая при этом роль Москвы. Приходилось считаться с мнением демократических сил, сочувствующих русской революции. Влияние большевиков и их победы над интервентами производили впечатление и на высшие круги – военных, промышленников, интеллигенцию. Карл Шлёгель пишет, как и многие другие современники, Кесслер, знаменитый немецкий журналист, личный биограф Ратенау, находился под большим впечатлением от большевизма и сформулировал своего рода «прусский социализм»: «Не исключено, что когда-нибудь старая прусская и новая социалистическая дисциплина объединятся и создадут пролетарскую господствующую касту, которая возьмет на себя роль Древнего Рима, проповедующего новые формы культуры с помощью оружия. Пусть это будет большевизм, или что угодно! Неимущий прусский офицер из юнкерства всегда был в определенном смысле пролетарием. Если Либкнехт или кто-то другой сумеет зарядить верой эту привычную к дисциплине немецкую массу, - тогда трепещи враг! Не сейчас, так через поколение»^¹.

Постепенно стало расти значение германо-русских отношений, но уже в иных условиях и на ином уровне. Сначала эти отношения были разрушены войной, а затем участием Германии в антисоветской интервенции и блокаде. Советской стране был навязан в марте 1918 г. унизительный Брестский мир. Правда, он прекратил свое действие в ноябре того же года в связи с Ноябрьской революцией в Германии. Но и после этого отношения двух стран не улучшились. В то же время существовали многие факторы, которые требовали восстановления этих отношений, главным из них был экономический фактор. Германия и Италия, писал глава советского правительства В.И. Ленин в апреле 1921 г., вынуждены своим экономическим положением искать союза с Россией^².

Но советская Россия по той же причине должна была искать связей, в первую очередь, с Германией. Действовали и другие факторы – геополитические, военно-стратегические, внешнеполитические, а также сила традиций, которые подталкивали обе страны друг к другу. Этого же требовала конкретно-историческая обстановка, сложившаяся после 1918 г.

Россия, ранее отсталая, материально и культурно нищая страна, была вдобавок разорена двумя страшными войнами. Она понесла огромные людские и материальные потери, испытывала недостаток сил и средств для восстановления. Ей нужны были капиталы, товары, специалисты. Все это могла дать Германия, которая в свою очередь страдала от крушения системы международного разделения труда и краха старых торговых связей. Общие экономические интересы толкали обе страны к налаживанию экономических контактов. Они как бы дополняли друг друга в системе разделения труда, естественно тяготели одна к другой.

Этому способствовали также геополитические и военно-стратегические интересы обоих государств. На Западе перед Германией стояли вооруженные до зубов победители-союзники, создавшие вокруг нее своеобразное кольцо из маленьких, подчиненных им государств: Польша, Чехословакия, Австрия и др. Естественным противовесом им, особенно Польше, могла стать только Россия. Но и она перед лицом Антанты и агрессивной Польши могла рассчитывать только на то, что давление Германии уменьшит воинственность Варшавы. При этом ни Германия, ни Россия не могли и не хотели угрожать друг другу. Советские и партийные руководители и среди них В. Ленин, В. Чичерин, Красин, К. Радек и др. делали ставку на торговые связи с Германией и внимательно следили за всеми ньюансами политических и экономических контактов Москвы и Берлина^¹.

Сохранившая силу и возможности германская экономика нуждалась в большом сильном рынке. На рынки Западного мира ее не пускали англо-американские конкуренты. Рынок Востока и, прежде всего России, был готов принять немецкие капиталы и товары. К тому же это был традиционный для немцев рынок. Глубокие исторические корни экономического взаимодействия двух стран, обусловленного географической близостью и дополненностью экономик, - пишет В.В. Соколов, - вызвало значительный приток немецких специалистов в Россию, чему способствовали вековые дипломатические связи – все это не могло исчезнуть разом в результате войн и революций^².

Однако отношения между нашими странами в 1918-1919 гг. практически не развивались, не считая вопроса о судьбе военнопленных. Время от времени имели место отдельные торговые контакты, но только по частной инициативе и в небольшом масштабе. Все же жизнь брала свое, и обе страны начали двигаться навстречу друг другу по двум основным направлениям: экономическому и торговому, с одной стороны, и военно-политическому с другой. Это подготовляло почву и для дипломатических контактов. Решающим оказался 1920 год. Именно тогда началась полоса торговых переговоров и заключения отдельных сделок с участием крупных фирм – АЭГ, Сименс-Шукерт, Крупп. Возникло германо-русское общество воздушных сообщений с использованием самолетов фирмы «Юнкерс» при участии АЭГ и других фирм. Были сделаны первые заказы на локомотивы, паровозы и другие товары для России^¹. Торговый оборот ощутимо возрос. Министерство экономики Германии было «завалено сотнями предложений» промышленников, «просто рвущимися» на русский рынок^². В германской печати часто появлялись статьи видных финансистов и промышленников – Т. Вольфа, Ф. Дейча, В. Ратенау, призывавшие к развитию хозяйственных связей с Россией В авангарде этого движения значились Ратенау и Стиннес^³. Как пишет немецкий историк П. Крюгер, в течение 1921 года в Германии начался поворот в сторону реализма, некоторой самостоятельности и независимости от Антанты в решении внешнеполитических проблем^⁴. Очевидно, для сближения двух стран были и иные факторы, мало известные российскому читателю. В разоренной войной и революцией Германии представители не только и не столько рабочего класса, а интеллигенции сделались жертвами безработицы. Война и экономический кризис нанесли удар по системе высшего образования. Многие квалифицированные специалисты не находили места работы по профессии. В этих условиях возможность уехать в Россию становилась средством спасения научно-технического потенциала Германии. Десятки тысяч германских инженеров, агрономов, учителей вознамерились работать в России и даже переселиться туда навсегда. По инициативе В. Ленина была сформирована иммиграционная комиссия ВСНХ РСФСР. Ее возглавил ученый и государственный деятель Н.М. Федоровский (1886-1956), основатель Московской горной академии. Эта работа на несколько лет связала его с Германией. Первый транспорт немецких переселенцев прибыл в Россию в июле 1920 г. 250 металлистов и строителей приступили к работе в железнодорожных мастерских в Коломне^¹.

Немецкие ученые после войны оказались в изоляции. Германии было отказано в принятии в Международный совет исследований. Немецкие студенты не допускались в международную студенческую организацию. Государственные деятели и ученые Советской России поддерживали коллег из Германии на международной арене. Российская Академия отказалась вступить в совет до тех пор, пока туда не будут приняты немецкие ученые. Советские дипломаты, ученые, деятели культуры первыми начали осуществлять контакты с недавним военным противником России^². В условиях, когда нормальные дипломатические отношения были прерваны, функцию налаживания и поддержания научных, деловых, культурных связей выполняли специальные постоянные представители народных комиссариатов России и Украины, прежде всего Наркомпрос, во главе с А.В. Луначарским. В Берлине находилась Русская железнодорожная миссия под руководством профессора Ю. В. Ломоносова, в деятельности которой был очень заинтересован Г. Стиннес. На дипломатическую работу в Берлин направлялись работники, деятельность и происхождение которых должны были укреплять советско-германские отношения, например, Л.Красин, Г.Чичерин, О. Х. Ауссем и впоследствии В. Кандинский, великий русский художник и др. В 1921 г. в Берлине была создана организация «Международная рабочая помощь». В ее состав вошли всемирно известные ученые. Межрабпом призвал интеллигенцию Германии помочь голодающей Советской России и призыв нашел отклик у всемирно известных ученых – А. Эйнштейна, А. Гольдшмидта, Г. фон Арко и П. Ойстраха^¹.

Отсутствие политических отношений безусловно тормозило развитие многосторонних связей. Вставал вопрос о торговом дрговоре, о создании представительства Германии в Москве и русского в Берлине. Возрастало давление экономического фактора. Позиция правительства, не желавшего идти навстречу требованиям деловых кругов, подвергалась критике. Оно по-прежнему тянуло с торговыми договорами, мешало широким связям^². Со временем и в политической сфере наметились некоторые подвижки, первые осторожные шаги. Их поддержала часть германских военных кругов. Трезво оценивая положение Германии, они считали невозможной новую войну с Россией. Об этом напоминал в меморандуме президенту Ф. Эберту генерал Сект. Германия заняла нейтральную позицию в советско-польской войне 1920 г. и позволила потерпевшим поражение частям Красной Армии уйти на территорию Восточной Пруссии, где они были интернированы^³. В Берлине появилось советское бюро по делам военнопленных, главой которого стал В.Л. Копп, а в Москве во главе такого же немецкого органа – Г. Гильгер^⁴.

Новый и неожиданный импульс развитию советско-германских отношений придавали действия Англии, ее деловых кругов, раньше других осознавших значение русского рынка для хозяйственного восстановления Европы. Британский капитал, один из вдохновителей антисоветской интервенции и блокады, первым начал зондаж возможностей экономических контактов с Советской Россией. Уже в конце 1921 г. в лондонской прессе стали писать об экономическом значении России, ее месте в европейской экономике и политике.

В начале 1921 г. было подписано торговое соглашение Англии и РСФСР, т.е. произошло признание ее де-факто, стали шириться деловые отношения двух стран. Переговоры между Советской Россией и Англией вызвали серьезную тревогу в Германии. Всполошились немецкие предприниматели, опасаясь, что они будут вытеснены с русского рынка. В рейхстаге раздавались требования возобновить дипломатические и торговые связи с Россией. Заспешило и правительство Ференбаха. 6 мая 1921 г., за несколько дней до своей отставки, оно подписало временное соглашение о возобновлении торговых отношений между Германией и РСФСР, а также дополнительное соглашение об обмене военнопленными и интернированными^¹. Медля с официальным признанием советского государства, правительство Германии старалось в своей дипломатической игре не выпустить из рук советской карты и в то же время использовать выгоды деловых отношений с Россией.

Соглашение 1921 г., скорее политическое, чем торговое, выходило за рамки экономики. Оно означало признание советского государства де-факто. Поэтому договор был и важен, он укреплял основу советско-германских отношений. Однако признание РСФСР было неполным. Правительство, и в особенности германский МИД, оттягивали окончательную нормализацию отношений, медлили и выдвигали провокационные требования. Там разумеется, понимали, что такая позиция серьезно осложняла и тормозила развитие выгодных экономических связей с Россией, оно требовало признания большевистского режима де-юре. Надо было определяться с советской страной, принимать новую «восточную политику».

Этого хотели деловые круги, уже начиная с 1918 г. Признания советской страны требовали левые компартия, независимая социал-демократическая партия (НСДПГ), часть профсоюзов^². И, тем не менее, вплоть до конца 1921 г., с германской стороны не было проявлено каких-либо серьезных намерений в отношении России. Более того, все правительства Веймарской республики, начиная с кабинета Ф. Шейдемана, мешали налаживанию и торговых связей.

Такая позиция определялась рядом причин. Одной из них явился идеологический фактор, противостояние коммунистических идей и советского строя, с одной стороны и буржуазно-демократической (социально-либеральной) идеологии и веймарской демократии, с другой. Это противостояние все время обострялось стремлением леворадикальных деятелей в Коминтерне, в частности, Г. Зиновьева и К. Радека. «продолжить» пролетарскую революцию в Германии, используя ее тяжелое положение^¹. Правящие круги всех стран были в тревоге и жаждали ликвидации советской страны. Руководство Германии не было в этом исключением. Ведущую роль в политике играли социалисты, часто занимавшие важные посты в имперском правительстве и рейхстаге, а в прусском правительстве и ландтаге, фактически определявшими облик страны вплоть до 1932 г., господствовали социалисты, президент страны был социалист. Социалисты настроены были к советам более враждебно, чем буржуазные политики.

Решительную антисоветскую позицию занимали хозяева крупных предприятий горнорудной и металлургической промышленности, мало заинтересованной в русской торговле. Рядом с ними стояли юнкеры-землевладельцы восточных ост-эльбских земель – старые конкуренты России на рынках зерна, а также часть генералитета (Людендорф, Гофман и др. генералы) и бюрократии. Многие представители руководящих кругов Германии исходили из приоритета отношений с Западом и готовы были ради его благосклонности пожертвовать хорошими и выгодными отношениями с Россией. Да и большинство населения Германии еще не остыло от недавней войны, оккупации Украины и Крыма, от шовинистической пропаганды «Дранг нах Остен». Некоторые советские историки явно недооценивали этот фактор, когда уверяли, что «все» трудящиеся, «весь» рабочий класс под руководством КПГ требовали нормализации отношений с Советской Россией.

Сопротивление всех антисоветских элементов, конечно, сказывалось, равно как и давление США и Антанты, продолживших борьбу с советским режимом. Их дипломатия внимательно следила за политикой Германии на Востоке и оказывала сдерживающее влияние. Особенно враждебной налаживанию сотрудничества с Россией была позиция США и Франции. Орудием давления оставался репарационный вопрос.

Успешное участие Ратенау в работе Каннской конференции повысило его авторитет в Германии. Он показал себя способным дипломатом, получившим признание у противников- партнеров.

Прорывом в германо-советских отношениях стали зимние переговоры 1922 г., которые по разным причинам не получили освещения в отечественной и советской историографии. Все авторы, занимавшиеся проблемами становления советско-германских отношений, главное внимание уделяли Берлинским переговорам 1-4 апреля 1922 г. и самой Генуэзской конференции, где был подписан Рапалльский мирный договор, положивший начало особым отношениям двух стран. Игнорирование отечественными историками зимних переговоров можно объяснить тем, что они не принесли сиюминутных результатов. Не было подписано ни экономического, ни политического, ни торгового соглашения. Они вообще носили полуофициальный характер и рассматривались лишь как составная часть (начало) подготовки к Генуэзской конференции.

Напротив, немецкие авторы уделяют зимним переговорам особое внимание, считая их решающими в сближении Германии и Советской России и рассматривают их как завершение ранее начатых (декабрь) 1921 г.) переговоров, инициатором которых явился германский канцлер Йозеф Вирт. Действительно, переговоры представляют интерес с той точки зрения, что в ходе их фактически были выработаны положения, полностью вошедшие в текст Рапалльского договора. Знакомство с новыми архивными материалами, освещающими ход переговоров, позволяет отвергнуть сложившийся в советской историографии стереотип, прежде всего миф о противостоянии министра иностранных дел Веймарской республики В. Ратенау – с одной стороны, и канцлера Й. Вирта и Аго фон Мальцана (заведующего восточным отделом МИД) – с другой стороны; о лояльной, даже дружелюбной позиции лидеров РСФСР к Германии и враждебной линии В. Ратенау к Советам, стремящегося к колониальному закабалению России.

Начало германо-советских переговоров, по мнению немецкого автора Х. Линке, следует отнести к середине декабря 1921 г. К этому времени в международном и внутреннем положении обеих стран произошли значительные события, толкнувшие эти страны навстречу друг другу. По разным причинам Германия и РСФСР находились в экономической блокаде, организованной Антантой, что катастрофически ухудшало их экономическое и финансовое положение. В Германии росла инфляция, уплата платежей по репарациям грозила экономическим коллапсом, Россия была в тисках разрухи, голода, нищеты, вызванной двумя войнами, что грозило ей политическим и социальным взрывом.

Как уже отмечалось, в конце октября 1921 г. в Германии было сформировано второе правительство Вирта. Его состав мало чем отличался от прежнего, но в него не вошли Ф. Розен, бывший министр иностранных дел и В. Ратенау, бывший министр восстановления. Во втором правительстве Й. Вирт принял на себя обязанности министра иностранных дел, а Ратенау упросил быть его личным советником^¹. Второе правительство Вирта было еще более непопулярно в стране, чем первое: левые и националисты всех мастей позволяли себе презрительные высказывания в адрес президента и канцлера в таком духе: «Наш президент дюйм в дюйм Наполеон третий, конечно, не первый», или «Вирт – это типичный бош, блондин, жирный, много пьющий, бесформенный» и т. п.

Канцлер решил укрепить международное положение Германии, разыграв «советскую карту». Он пригласил на должность заведующего Восточным отделом МИД «своего человека» барона Аго фон Мальцана (бывшего посла в Греции), поручив ему разработать стратегию отношений с Советской Россией. Мальцан при поддержке своей супруги и благодаря своему большому личному состоянию создал своеобразный политический салон. Он принимал у себя за столом (в истерзанном инфляцией Берлине) политиков самых разных направлений от крайне правых до крайне левых, бывали там и большевики – Радек, Красин, Копп^¹.

В октябре 1921 г. первым полномочным представителем РСФСР в Берлине был назначен Н.Н. Крестинский (1883-1938), не знавший немецкого языка (в отличие от Радека, считавшим себя главным специалистом по Германии), несомненно, обладавший качествами дипломата^². Н. Крестинский лучше своего предшественника (В. Коппа) учитывал сложность внутриполитической ситуации, а именно, ненависть многих немцев из самых различных слоев к молодой Веймарской республике, демократии вообще.

Прибыв в Берлин, Крестинский встретился с А.. фон Мальцаном, который сразу же стал излагать свою концепцию международных отношений: «Мы должны так связать Америку, Англию и Германию участием в экономике России, чтобы Россия и верховные державы Антанты не стали бы угрожать Германии применением 116 и 117 статей Версальского договора»^³. России будет невыгодно в переговорах с Германией манипулировать этими статьями, утверждал Мальцан. Он намекал на то, что Германия при возобновлении нормальных дипломатических отношений с РСФСР все-таки будет выстраивать свою восточную политику «более или менее с согласия западных держав»^¹.

Й. Вирт поддерживал эти идеи Мальцана, но в политической сфере хотел большего сближения с Россией. 12 декабря 1921 г. в беседе с Крестинским канцлер заявил, что в вопросе нормализации дипломатических отношений особых трудностей не предвидится: «Если Вы пожелаете, то немедленно получите удовлетворение вопроса». Видимо это был дипломатический ход, ибо конкретных шагов в этом направлении не последовало. В Москву был послан экономический эксперт М. Шлезингер для выяснения возможности организации помощи России в подъеме производства зерна и транспорта при условии, что советское правительство не будет поднимать вопрос о применении 116 и 117 статей.

В Москве заинтересовались проектом и предложили свои контрпредложения о предоставлении концессий в промышленном строительстве в Петрограде, о предоставлении свободной зоны торговли в 20 км по обеим сторонам дороги Москва – Екатеринбург и др^². Одновременно немецкий представитель в Москве К. Ф. Граап рекомендовал своему правительству, что «немецким промышленникам мелким, средним и крупным надо без промедления идти на русский рынок, особенно в области электротехники, сельского хозяйства и градостроительства»^³. Он же убеждал германское правительство в том, что Германия для завоевания русского рынка должна проявить терпение к русским, даже пойти на жертвы: «чтобы снять урожай, надо сначала произвести посев»^⁴.

Амбициозный Мальцан торопил события, желая добиться ощутимого результата в переговорах с Москвой. Через своего знакомого журналиста в Москве он частным образом пригласил в Берлин Карла Радека (уже известного в Германии), члена Исполкома Коминтерна и ЦК РКП. Радек долгое время жил в Германии, хорошо разбирался в ее проблемах, был близок к руководству КПГ и имел обоснованную репутацию знатока германской и европейской политики. Как оказалось позже, Мальцан выбрал неудачную фигуру и неудачный момент для форсирования переговоров с Москвой.

В декабре 1921 г. В. Ратенау, как отмечалось в предыдущей главе, вместе с английским премьер-министром Ллойд-Джорджем выдвинули идею о создании международного консорциума по восстановлению Европы. По мнению немецкого автора Г. Вульфа, русские восприняли эту идею как угрозу угнетения и эксплуатации капиталистическими странами России, считая ее «продолжением военной интервенции 1917-1919 гг.». Москва дала понять, что если Германия вступит в консорциум, то «будет покрывать все убытки от такого шага»^¹.

В такой ситуации советская сторона стала формулировать свои предложения Германии по нормализации экономических и торговых отношений. Разработку их Политбюро ЦК РКП поручило в январе 1922 г. К. Радеку. Радек принадлежал к левому «радикальному» крылу большевиков – непримиримых врагов империализма, в отличие от большевиков – прагматиков - Г.В. Чичерина, Л.Б. Красина и др., которые, безусловно, поддерживали линию председателя Совнаркома В.И. Ленина как во внутренней политике – НЭП, так и во внешней политике - изменение тактики по отношению к капиталистическому миру.

Радек считал, что Германии можно выставить жесткие условия, так как в руках советского правительства имеются «три крупных козыря»: военная сила, которая «может опрокинуть польский столб Версальского договора» (т.е. решить проблему польского коридора). Советская Россия является единственной страной, где немецкий капитал может в самых удобных для себя условиях добывать сырье для своей промышленности. Наконец, Советская Россия путем уступок Антанте может закрыть Германии доступ к русскому сырью и предъявить ей свои права на возмещение убытков от войны, что привело бы к завершению изоляции Германии^¹.

Подготавливая проект инструкции Чичерину по поводу ведения переговоров с Германией, Радек специально оговаривал, что «политика Коминтерна должна быть вполне свободна», а Германия должна заключить с Советской Россией «джентльменский агримент», на основании которого Германия обязуется не заключать договора с Англией, не уведомив Советское правительство»^². Но этот неукротимый революционный запал Радека сразу учуял В. Ратенау и без особых усилий противостоял ему на переговорах, не принимая его всерьез, а в беседах с английским послом Аберноном часто повторял: «русские ненадежны»^³.

С другой стороны, Радек оказался неудобным партнером для переговоров ввиду своего характера: вспыльчивый, резкий, даже грубый, коварный, но неуклюжий дипломат. Так в интервью французской газете «Матэн» в январе 1922 г. он заявил: «Германией в настоящий момент мы можем пренебречь. Если мы придем к соглашению с Англией, то Германия будет сообразовываться с действиями последней»^⁴. Такие заявления вызывали негативную реакцию в Наркомате иностранных дел. Его руководитель Г.В. Чичерин вел настоящую войну с такими безответственными заявлениями^⁵.

Всей этой закулисной стороны Мальцан не знал, не знал и того, что о нем в Наркомат иностранных дел поступала негативная информация. В этой сложной ситуации в Берлин прибыл К. Радек (16 января 1922г.) под явным псевдонимом «Ремер». Официально Радек (Ремер) работал в Советском представительстве в Берлине и одновременно собирал информацию для Исполкома Коминтерна. Он имел определенный вес, поскольку вращался в «высшем свете» германской столицы и встречался неофициально с политиками Германии. Неоднократно виделся и с Ратенау.

И в советской, и в немецкой литературе Ратенау противопоставляется Аго фон Мальцану, якобы искреннему стороннику советско-германского сближения. Ставшие теперь доступными архивные материалы МИД’а РФ, в частности «архив Красина», документы подготовки к Генуе и самой Генуэзской конференции, а также фонд полпредства РСФСР в Германии, дают нам новые свидетельства о позиции советской стороны по вопросу урегулирования отношений с капиталистическими странами, и что более важно о проблеме консорциума. С другой стороны, Г.В. Чичерин, якобы никак не воспринимал идею консорциума и не видел путей, которые успешно бы ей противостояли. Архивные материалы показывают, что советская сторона не была единой в вопросах отношения к Германии. Не все государственные деятели, в частности, М.М. Литвинов и К. Радек, считали отношения с Германией первостепенными, а большие надежды возлагали на Англию и даже, как это ни парадоксально, на Францию (тот же Радек считал, что с Францией можно договориться быстрее)^¹. Новые документы, открытые в 90-е годы, показывают, что Радек пренебрегал дипломатической этикой, вмешивался в дела полпреда Н. Крестинского, игнорировал указания наркома Чичерина^². В каждом шаге германского правительства и В. Ратенау Радек усматривал злой умысел, враждебность и крайне одиозно оценивал проект консорциума, способствуя выработке у Чичерина негативного отношения к нему. Все утверждения советских авторов о враждебности Ратенау к советской стороне строились на том основании, что Ратенау жаждал экономической колонизации России с помощью консорциума и от этой идеи не отказывался вплоть до подписания Рапалльского договора.

Архивные документы показывают, что советская сторона держала в напряжении германскую сторону, угрожая переходом в лагерь Антанты. Так уже 7 января 1922 г. на заседании комиссии по подготовке европейской конференции было отмечено, что «линия Советского правительства должна быть направлена на внесение розни между участниками конференции и между политическими и экономическими группировками капиталистических стран, причем Советское правительство будет предоставлять более выгодные условия отдельным участникам и контрагентам, чем консорциуму… В крайнем случае Советское правительство может идти на сделку с международным консорциумом, строго взвесив условия консорциума»^¹. Как видим, идея консорциума не очень пугала Чичерина, как это трактовалось в советской литературе.

В инструкции Крестинскому рекомендовалось развить в Берлине дипломатическую работу в направлении: 1) «заключение частных экономических соглашений с немцами; 2) требовать от немцев компенсации за получение от Советской России платежей по Брестскому миру, как частичного эквивалента за возможный наш отказ от признания Версальского мира; 3) вести переговоры с французами о возможности сближения», т.е. развить наступательную тактику^².

14 января 1922 г. немецкая сторона предложила русским проект сотрудничества, включавший предоставление займа России в 5 млрд. бумажных марок (125 млн. марок золотом), а взамен предоставление Германии права неограниченной торговли. Советское правительство должно было дать немецкой стороне в аренду землю и обеспечение сырьем. По существу, это был проект фирм АЭГ, Круппа и Стиннеса^¹. Советская сторона подготовила ответ немцам на их проект: 1) незначительность предлагаемой немцами суммы – максимум 5 млрд. герм бум. марок – делает невозможным, если бы даже соглашение состоялось, считать его основой для какого-либо политически связывающего обе стороны соглашения;

2) не менее половины всей суммы, т.е. не менее двух с половиной млрд. бум. марок должно быть передано Совпра (советское правительство, так в тексте – Г.С.) в виде займа государству, причем предоставлено немедленно, не ожидая заключения каких-либо концессий. Это не исключает обеспечения платежей по этому займу, частью отчислениями по будущим с/х и промышленным концессиям;

3) только в случае получения такого займа Совпра может соглашаться на предоставление торговой концессии, т.е. на некоторые отступления, в пределах указанной в проекте суммы, от монополии внешней торговли, но с тем, чтобы эта торговая концессия была предоставлена не немецкому консорциуму как таковому, а смешанному обществу, образованному немецким концерном и русским правительством совместно^².

24 января 1922 г. Радек был на ужине у Ратенау, там же были Феликс Дейч и Аго фон Мальцан. Последний изложил свою концепцию советско-германских отношений, упирая на предоставлении России многомиллионного кредита и отказ Германии участия в консорциуме. Ратенау отстаивал свою позицию: необходимости работы с европейскими странами в консорциуме. Радек вернулся домой в очень нервном настроении, наговорив Ратенау непозволительных в данной ситуации вещей (Радек упрекал Ратенау в недемократичности, нелояльном отношении к германским коммунистам и их прессе и т.п.). Одновременно Радек излил свою нервозность в сообщении НКИД РСФСР: «Ратенау является главным и убежденным противником самостоятельной экономической политики Германии в России… наиболее опасным является его несомненное влияние на Вирта»^¹.

Немецкий исследователь внешней политики Веймарской республики П. Крюгер считает, что переговоры Радека – Мальцана в январе 1922 г. ушли бы далеко вперед, если бы Ратенау не стал 31 января министром иностранных дел^². Однако другой немецкий автор Х. Линке, непосредственно изучавший советско-германские отношения, считает, что Россия была слишком неуступчива: Радек заявил 25 января 1922 г., что если Германия не окажет помощи России, то она вынуждена будет вести переговоры с другими странами^³. Это находит подтверждение в документах архива Красина: «Германия серьезно опасается нашего соглашения с Францией и использования нами выгод, предоставленных России Версальским договором. Нами делаются попытки войти в контакт с Францией…»^⁴.

Как пишет немецкий историк П. Вульф, в ходе неофициальных переговоров Радек и Стиннес хотели до Генуи достичь соглашения в вопросах кредитов и концессий^⁵. Другой специалист по Веймарской республике А. Винклер считает, что переговоры зашли в тупик по вине Ратенау, так как он стоял только за экономический консорциум^⁶. Американский историк-славист Тимоти Э. О’Коннер утверждает, что неудача переговоров Германии и России в январе-феврале 1922 г. был а связана не только с позицией Ратенау. Ратенау не хотел идти на риск и подписывать договор только с Россией, демонстративно игнорируя предстоящую Генуэзскую конференцию. Позиция России также способствовала срыву переговоров, ибо она выдвинула вместо экономических требований – политические: юридическое признание^¹.

Заметим, что Ратенау еще не стал министром иностранных дел, а немецкие коммунисты вели бескомпромиссную борьбу с правительством Вирта и его политикой выполнения. Радек мешал, фактически, налаживанию отношений России и Германии. Конфликт между Ратенау и Радеком вынужден был улаживать Х. Раковский (премьер Советской Украины), который в феврале находился в Берлине. Позднее Раковский сообщил в Москву: «С Ратенау мы расстались при его заявлении, что он рад, что мое присутствие в Берлине послужило русско-германскому сближению, переговоры будут продолжаться»^².

Радек был влиятельной фигурой в партийной и государственной элите советской России, и Чичерин был вынужден считаться с его мнением, когда составлялись инструкции заграничным представительствам Советской России и работникам Наркомата иностранных дел. Так в тексте инструкции от 10 января 1922 г. указывалось: «Впредь до установления твердых отношений с США главным нашим фактором по миру (так в тексте. – Г.С.) является Англия. Отношение к ним есть элемент, ставящий пределы нашей свободе действий по отношению к Германии»^³. И далее: «Наше отношение к Германии определяется … тем фактом, что Германия не имеет вообще свободы действий и что, в особенности, ни одна из буржуазных групп не намерена идти на срыв с Антантой. Мы должны по отношению к Германии вопрос ставить таким образом: обе страны хотят избегнуть вооруженного столкновения с Антантой, во всяком случае, на ближайшее время. Вопрос идет о том, насколько в этих рамках обе страны в состоянии усиливать друг друга по отношению к Антанте»^⁴. Эта рекомендация составлена в соответствии с проектом Радека и заверена печатью Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности^¹. Факты убеждают в том, что правы те историки, которые считают, что срыв переговоров произошел не по вине Ратенау, а из-за неуступчивости обеих сторон.

Позиция правительства Вирта не была враждебной, скорее осторожной, что подтверждают и опубликованные советские архивные документы. 26 января 1922 г. Вирт, выступая в рейхстаге, заявил: «Мы хотим не колониальной политики, а совместной работы также и в союзе с побежденными народами, которые рядом с нами истекают кровью и бедствуют»^². 23 января в комиссии рейхстага по иностранным делам обсуждались вопросы о Генуэзской конференции и русский вопрос. Дважды выступал канцлер Вирт, а также К. Гельферих (лидер правых), Стиннес, Б. Деренбург, социал-демократы, коммунисты. От министерства иностранных дел выступал Мальцан.

Все выступавшие высказывались за необходимость поддерживать и укреплять экономические отношения с Россией, но проявляя осторожность насчет Антанты. Вирт прямо подчеркнул, что Германия не претендует на монополию в деле хозяйственного восстановления России и готова работать с другими державами. Таким образом он не отмежевался от выступления Ратенау в Каннах, хотя общий тон и содержание его речи были, как считал Н.Н. Крестинский, гораздо дружелюбнее. Единственное исключение представляла речь Стиннеса. Он требовал самостоятельной политики Германии в России. Необходимо, - говорил он, - еще до Генуи дать России значительный кредит, хотя и с соблюдением необходимой осторожности перед Антантой^³.

В германских кругах все эти вопросы горячо обсуждались. В своей книге А.А. Ахтамзян приводит материалы из немецких архивов о состоявшихся в Берлине беседах 25 и 30 января германских промышленников и дипломатов. Ратенау, выступая как представитель индустрии, отмечал необходимость придерживаться единой линии с другими западными державами, полагая, что у Германии имеется выбор. Он заявил: «Россия хочет получить гарантии в том, что в случае бойкотирования ее Антантой ей будут обеспечены некоторые товарные кредиты. Будет весьма трудно перед Антантой отстаивать наше намерение взять на себя в той или иной мере обязательства перед Россией»^¹.

Ахтамзян А. считает, что Ратенау и Стиннес хотели согласования германской политики с США и Антантой с тем, чтобы навязать России жесткие условия. В то же время Вирт и Мальцан выступили за продолжение переговоров в целях поиска путей урегулирования отношений двух стран^². Отметим, что и Ратенау не требовал прекращения переговоров. 30 января в Берлине состоялась встреча дипломатов и промышленников, теперь с участием канцлера Вирта. Мальцан доложил собравшимся о переговорах с советскими представителями и поставил вопрос: в какой мере можно пойти навстречу пожеланиям русских? Он отметил, что советская сторона готова пойти на отказ от 116-ой статьи, на предоставление концессий и др. Мальцан высказал мнение, что промышленники должны продолжить переговоры. На что Ратенау резко заметил, что политика Германии должна быть согласована с Западом и что надо потребовать от России вывоза ценностей (золота и прочее) в обмен на товары^³.

На состоявшейся в этот же день встрече с советскими представителями Стиннес заявил: «До Генуи Вы не найдете в нашей стране больших капиталов; после Генуи – да». Мальцан добавил, что речь идет о двух договорах: с германской индустрией и политическом договоре с германским правительством»^⁴.

Тем временем (31 января 1922 г.) министром иностранных дел Германии стал Вальтер Ратенау. Ратенау долго колебался (ему открыто угрожали расправой, он даже стал носить пистолет), но, чувствуя свою ответственность, долг патриота перед Родиной он дал согласие исполнять эту непростую должность. В письме одному из своих многочисленных адресатов он писал: «Я еще раз надеюсь, что силы прибудут сильнее, чем человеческие силы, чтобы помочь нашей бедной стране»^¹. Москва встретила назначение Ратенау с «неподдельным ужасом»^². Выступая на заседании комиссии по подготовке Генуэзской конференции 22 февраля 1922 г., Радек заявил: «Для нас надо сделать попытку сговориться с Францией до Генуэзской конференции»^³.

Советская сторона дала ясно понять, что в случае выступления англо-франко-немецкой корпорации против самого слабого противника (т.е. России) русские могут воспользоваться 116 ст. Версальского договора. Вирт и Мальцан заявили в ответ, что Германия может выйти из договора о синдикате и установить прямые немецко-советские отношения^⁴.

Более важно подчеркнуть, пожалуй, впервые в истории Германии важнейший в правительстве пост занял философ, политический писатель, крупный предприниматель, еврей, и занял не случайно. Ратенау уже имел опыт переговоров, международное признание, был известен своей эрудицией, а главное – имел и опробовал свою концепцию внешнеполитической деятельности, будучи на посту министра восстановления. Ратенау хотел решить проблему Запада, не нарушая Версальского договора и не обходя его; восстановить доверие к Германии как экономическому и политическому партнеру, включить ее в «европейский дом», не бряцая оружием, не запугивая союзом с большевиками, а предлагая новые принципы взаимоотношений и взаимопонимания, принципы европейской безопасности.

Пост главы внешнеполитического ведомства только что поверженной великой державы, ограбленной и униженной, был отнюдь не синекурой. Он требовал многих качеств: дальновидности, широты взглядов, решительности, гибкости, смелости. На западе с удовольствием встретили назначение Ратенау, в то время как в Германии из официальной прессы только «Франкфуртер Цейтунг» и «Берлинер Тагеблатт» поддержали Ратенау, а, например, «Фоссише Цейтунг» была настроена категорически против^¹.

Приступая к обязанностям, Ратенау энергично повел дела. Он считал, что главным для Германии является целенаправленная и настойчивая борьба против непомерной суммы репараций. Это ставило в центр германской политики отношения с Англией и Францией, а также с США, игру на их противоречиях^². Особняком стояли русско-германские отношения. По мере того как в германском МИД’е прорабатывали тактику поведения в Генуе, становилось яснее, что немцев ждет в Генуе сплоченнный фронт победителей (если конференция вообще состоится, потому что Франция и США по своим причинам не питали к ней большого интереса и провоцировали Германию). Чтобы ослабить, а тем более расколоть фронт противников, Ратенау нужна была опора, и такой опорой все более вырисовывалась Советская Россия. В положении обеих стран было много общего.

Так неожиданно в центр внимания В. Ратенау и все германской дипломатии вошла проблема отношений с Россией. Ее экономическая часть легче поддавалась решению, чем политическая и дипломатическая. Большой и влиятельный сектор германской экономики двинулся в Россию (Крупп, Стиннес, АЭГ и др.).

В немецкой литературе упорно существует тенденция преуменьшить роль Ратенау в решении репарационной проблемы, в целом проблемы Версальского договора, показать его неумелым, отсталым политиком вильгельмовского типа, который, выпячивая свои амбиции, упустил возможности укрепления хороших отношений с Западом, налаживая отношения с Светской Россией. Понять линию поведения В. Ратенау можно, только анализируя весь «феномен» Ратенау, необыкновенную одаренность этой личности во многих отношениях, его мощный интеллект и огромную эрудицию в финансовых, экономических, психологических и культурных проблемах, что способствовало созданию его собственной философии и действительно цивилизационных подходов к ХХ веку.

Ратенау не принимал идей Октябрьской революции в России и Ноябрьской революции в Германии, убежденно отвергая социализм как экономическую и духовную культуру, но обьективно он признавал возможность политического эксперимента большевиков в виде системы Советов. Личный биограф Ратенау Г. Кесслер пишет: «Однажды он (Ратенау) сказал: большевизм – великолепная система, которой, вероятно, принадлежит будущее. У нас отсутствуют деятели для такой сложной системы… Через сотни лет мир будет большевистским»^¹.

10 февраля 1922 г. Радек и Мальцан приняли такую формулу отношений: Германия обещает не участвовать в консорциуме по восстановлению России без предварительного уведомления русского правительства. Россия обязалась не вступать в Версальский договор, особенно не применять 116 статью против Германии^². Мальцан превысил свои полномочия в части переговоров и ему не доверял полномочный представитель Н. Крестинский: «У Мальцана есть большое желание играть роль посредника даже и тогда, когда для посредничества нет реальных оснований, просто, как мне кажется, для того, чтобы поднять себе цену», - сообщал доверенное лицо Чичерина Е.Б. Пашуканис^³.

Для РСФСР главным считал нарком иностранных дел Чичерин, чтобы Германия не старалась заставить подчиняться плану консорциума,^¹ и не мешала экономическим соглашениям с германским фирмами. «Мы не можем связывать себе руки, - инструктировал Чичерин 3 февраля 1922 г. в телеграмме Н.Н. Крестинскому, - пока германское правительство занимает нынешнюю враждебную позицию против нас, тем более, если Ратенау поведет свою репарационную политику, убийственную для нас»^².

16 февраля Мальцан представил для ратифицирования проект предварительного соглашения, по которому предлагалось урегулирование отношений между РСФСР и Германией на основе отказа от взаимного возмещения военных убытков и расходов, включая реквизиции, а также урегулирования частно-правовых отношений на основе взаимности, погашения расходов на военнопленных в соответствии с соглашением от 6 мая 1921 г. и учетом хозяйственных нужд обеих сторон^³.

Проект предусматривал восстановление дипломатических и консульских отношений «в ближайшее время», но не немедленно. Урегулирование претензий за национализацию германской собственности рассматривалось как «предмет дальнейших переговоров». Говорилось о необходимости принципа наибольшего благоприятствования в деле общего урегулирования взаимных торговых и экономических отношений. Германское правительство обещало помогать частным фирмам, торгующим с Россией^⁴.

Получив такой проект, советская сторона прекратила переговоры^⁵. 17 февраля 1922 г. Крестинский сделал доклад коллегии НКИД о переговорах между Германией и Россией. Из него стало ясно, что идея консорциума уже отошла в прошлое, поскольку Радек дал ясно понять, что в таком виде договор не подпишется. Крестинский сообщил, что Мальцан и Радек «обязались один в Берлине, другой в Москве добиться от своих правительств утверждения взаимных претензий о возобновлении дипломатических сношений». «Мое мнение такое, - делал вывод Крестинский, - немцы сейчас до Генуи ни на какие политические соглашения не пойдут и не захотят (или не смогут) до Генуи серьезно ангажироваться в России экономически»^¹. Далее Крестинский писал: «Думаю, что по отношению к Германскому правительству и этим последним промышленным группам не стоит в ближайшее время брать инициативу возобновления переговоров. Боясь того, как бы мы не ушли далеко в разговорах с Францией, они сами проявят некоторую инициативу и начнут в небольшом масштабе экономическую работу в России»^².

Правительство Веймарской республики должно было обеспечить интересы всех производителей своей нации и учесть не только сиюминутные интересы Германии, но и долгосрочные перспективы всей Европы. Министр иностранных дел не мог безоглядно, презирая Версальские условия и Запад полагаться только на восточное направление. Ратенау мыслил широко и ясно понимал, что Россия не позволит долго быть разменной монетой в игре западных сил. Важно и другое - Ратенау не скрывал своих намерений, взглядов и позиций. Он прямо заявил, что Россия, чтобы избежать единого фронта против нее, намерена расколоть западные державы и использовать как средство давления на Германию 116 статью Версальского договора. Неудача зимних переговоров была связана и с таким принципиальным обстоятельством: Россия ставила на первое место вопрос о признании Германией Советского правительства юридически, а Германия больше была заинтересована в экономических и торговых связях с Россией.

Советские авторы сознательно искажали позицию Ратенау, утверждая, что он вообще был против соглашения с Россией и мешал успешным переговорам в январе – феврале 1922 г^¹. Вряд ли нужно упрекать в этом Ратенау: его позиция не закрывала двери переговорам с Москвой, он очень хорошо понимал значение этих переговоров, но и цену, которую, возможно, придется платить за них.

В совершенно секретном донесении иностранного отдела ГПУ Л. Б. Красину сообщалось: «У Германии нет оснований ни становиться еще более уступчивой по отношению к Советской России, ни занять враждебную ей позицию. Напротив того… как правильна была хотя и сдержанная, но дружественная к Советской России политика Германии. Потому что, если Англия и Германия отвернулись бы от России и оставили бы ее в полном одиночестве, то Советскому правительству действительно пришлось бы обратиться за помощью к Франции, хотя это обращение и было бы куплено невероятно дорогой ценой»^².

Можно смело заявить, что Ратенау не скрывал своей заинтересованности в добрых равноправных отношениях с Западом, прежде всего с Англией и Францией по репарационному вопросу, и с этой целью разыгрывал «советскую карту». Одновременно, принципиально и убежденно Ратенау налаживал «восточный мост», понимая, что в любом варианте Германия не могла подняться без русского рынка сбыта и сырья. Нет оснований для разделения позиций Вирта и Мальцана, с одной стороны, и Ратенау с – другой. Дневники английского посла лорда Д’Абернона свидетельствуют, что Ратенау хорошо был осведомлен обо всех преговорах русских с французами и англичанами. Ратенау видел в преговорах направляющую руку Чичерина: «В сущности, все это политика Чичерина, а совсем не Радека. Последний в душе против этой политики, но не прочь проводить ее по тактическим соображениям»^¹. Абернон отмечал, что Ратенау сначала был франкофилом, но теперь признает взгляды англичан до того широкими и здравыми, что отдает им предпочтение». 31 января Ратенау был у Абернона и обсуждал свое назначение на пост министра иностранных дел. Он очень опасался вступления в правительство Народной партии, которая может препятствовать линии Вирта^². О России Ратенау говорил: «Пусть частные торговые корпорации вступают с ней в индивидуальные соглашения. Когда они будут иметь достаточное количество договоров, советская система падет»^³. Ратенау не придвал большого значения переговорам Франции и России, понимая, что Россия хочет внести разлад между Францией и Англией^⁴. Внешнеполитический курс Веймарской республики формировал не Мальцан, а Ратенау, и рейхсканцлер полностью ему доверял. Ратенау не отрицал возможности договориться с Россией по ключевому вопросу предварительных переговоров: взаимный отказ Германии от претензий по национализации в России, а России – от исполнения 116 статьи Версальского договора. Ратенау настойчиво оговаривал, что если Россия будет удовлетворять претензии по национализированным предприятиям другим странам, то такое же право должно быть дано и Германии, хотя бы в последнюю очередь. Это положение и вошло в текст Рапалльского договора.

Таким образом, зимние переговоры, проходившие по инициативе Германии, были первым серьезным опытом взаимодействия советской дипломатии с буржуазной страной. Большевики показали себя в целом как прагматики. Как пишет К. Шлёгель, «то, о чем шли дебаты в салоне Моабита, не было ни большевистским, ни антибольшевистским проектом и, по сути, имело мало общего с политикой. Речь шла о рекультивации и рецивилизации континента, опустошенного войной и социальным упадком»^⁵. Это очень правильная оценка атмосферы не только дипломатических контактов, но и всей сложной послевоенной атмосферы в Европе.

Немцы готовили почву для возможного договора с Россией. Выступая в Рейхстаге, Вирт заявил: «Мы выразили бы очень большое сомнение в отношении такой политики, которая хочет, чтобы Россию раасматривали и обращались с ней как с колонией. Мы хотим не колониальной политики, а совместной работы также и в союзе с побежденными народами». Это высказывание Вирта довел до сведения НКИД представитель Германии в РСФСР К. Виденфельд в письме от 17 февраля^¹.

На переговорах обсуждалось предложение Г. Стиннеса, явного противника консорциума о предоставлении кредита России для закупки немецких товаров и о необходимости больше считаться с ее интересами^². Однако немецкий историк П. Вульф считает, что в отношении консорциума и России позиция Стиннеса была сходной с позицией Ратенау^³. В Москве такая позиция считалась, естественно, более предпочтительной. Там учитывали, что немецкая сторона, видимо, боится обвинений в «сочувствии к Советам» и в попытках опереться на них в политике. Со своей стороны наша дипломатия оказывала косвенное давление на немцев. Появились статьи Радека, перепечатанные газетой КПГ «Роте фане» и широко обсуждавшиеся в комиссии рейхстага по иностранным делам. В публикациях давалось понять немцам, что в случае их нерешительности Россия готова пойти на сближение с Пуанкаре^⁴.

В связи с приближением конференции в Генуе в германском руководстве активизировалось обсуждение германо-советских отношений. Советский автор Н.Л. Рубинштейн писал: «В феврале 1922 г. фашистский мракобес…Освальд Шпенглер выступил в Эссене на «рейнско-вестфальской экономической сессии» с докладом «Двойственный лик России и германские проблемы на Востоке». Шпенглер призывал Германию извлечь выгоды из своего соседства с Советской Россией, учитывая, что «время мелкой тактики прошло»^¹. Это был явный колонизаторский выпад в адрес Советской России.

Должен был сказать свое слово и новый министр иностранных дел. 21 февраля Ратенау произнес весьма содержательную речь в комиссии рейхстага по иностранным делам. Вначале он обрисовал международную обстановку. Он не скрыл, что Советская Россия отвергает синдикат по восстановлению ее экономики, а Англия и Франция в нем заинтересованы.

Ратенау отметил, что ведутся переговоры 3-х стран Англии, Франции и Германии. Немцы не могут помешать сближению России и Франции, но должны противодействовать монополии французов в России. Англия также стремится на русский рынок и одновременно поддерживает идею синдиката, в котором, надеялся министр, Германия будет участвовать на равноправной основе с другими. Но многого от синдиката ожидать нельзя – «корпорации такого рода тяжелы на подъем», так как в нем участвуют великие державы, то и Германия должна придавать большое значение своему участию. К тому же мы одни не можем провести восстановление России»^². Ратенау коснулся переговоров с представителями РСФСР. «Радек, - сказал он, - оказался чрезвычайно опытным партнером, однако ему не следует доверять»^³. Ратенау утверждал, что ввиду позиции РСФСР «…нам не следует целиком и полностью ориентироваться на Восток или стремиться к установлению монополии в России». Так же и в Генуе, - заявил министр, - мы не должны делать ставку только на Россию, хотя для нас желательно установить там в определенной мере сотрудничество с ней. Германия, откровенно заявил он, готова в политическом отношении признать Россию, но только за соответствующую компенсацию^⁴. Речь Ратенау была передана советской стороне. Во всей отечественной литературе она подается как фактический отказ Ратенау нормализовать отношения с РСФСР. А. Ахтамзян пишет, что Ратенау тянул время, маневрировал, вел сложную дипломатическую игру, заботился только об интересах Германии. Эти эмоциональные и наивные комментарии были обусловлены временем холодной войны. Разве не ясно, о чьих еще интересах должен был заботиться Ратенау? Российская дипломатия пеклась ведь не об интересах Германии, а России. Ратенау напряженно искал выхода из сложившейся тяжелейшей ситуации для Германии, он жаловался: «Германию запугивают и шантажируют со всех сторон. Это делает для Германии почти невозможным проведение твердой политики и планомерной работы»^¹.

Ратенау даже составил план о разоружении Германии и частным образом послал его Ллойд-Джорджу. Однако Английский премьер, ознакомившись с содержанием доклада, рекомендовал Ратенау отложить его публикацию, как несвоевременную. Тем временем Франция засыпала министра иностранных дел Германии нотами с различными жалобами: с 15 января по 20 марта МИД получил 42 ноты. Франция сознательно тормозила созыв международной конференции по экономическим вопросам, стараясь вовлечь в свою игру Великобританию. Пуанкаре добился встречи с Ллойд-Джорджем, которая состоялась 25 февраля и длилась около трёх часов. В официальном коммюнике говорилось: «Оба премьера пришли к новому соглашению относительно политических гарантий, необходимых для предупреждения всякого посягательства на прерогативы Лиги наций, на подписанные Францией договоры и на права союзников в области репараций. В ближайшие дни в Лондоне состоится съезд экспертов для обсуждения экономических и технических вопросов»^².

С 20 по 28 марта в Лондоне собрались экономические и финансовые эксперты союзников, которые разработали подробный проект резолюций по основным вопросам предстоящей конференции^¹. Английский эксперт Блакетт предложил уменьшить сумму репараций, взимаемых с Германии до 45 млрд. мар. Ратенау никак не отреагировал на предлагаемые новшества в репарационном вопросе, поскольку все переговоры проходили за его спиной, помимо его участия в них^². Германии цинично указывали на ее место в международных делах.

28 марта рейхстаг обсуждал правительственную декларацию о ноте репарационной комиссии от 21 марта. Вирт сообщил, что «репарационная комиссия, временно до 31 мая снизив сумму денежных платежей, потребовала, в частности: если снизился курс бум. марки с 45 до 70 марок за золотую марку, то германское правительство должно увеличить налоговые поступления на 60 млрд. марок, из которых 40 млрд. должно быть собрано до конца 1922 г.»^³ Ратенау в ответ на такую информацию произнес необдуманную речь (по Абернону), заявив, что «в Булони Пуанкаре одурачил Ллойд-Джорджа, что звезда последнего закатывается и что он, по всей видимости будет заменен другим». «Трудно сказать, - пишет Абернон, - что побудило Ратенау совершить такую грубую тактическую ошибку»^⁴. Советского посла в Германии Крестинского тоже очень удивила речь министра иностранных дел, обычно исключительно деликатного и осторожного. Ответ как будто лежит на поверхности: такие откровенно антигерманские демарши Антанты раздражали Ратенау, но он явно не объясняет всех побудительных причин. До сих пор не ясно, почему Ратенау произнес в марте в рейхстаге обличительную речь против Ллойд-Джорджа, употребив оскорбительное для того выражение «закатывающаяся звезда Ллойд-Джорджа». Советский посол Н.Н. Крестинский сообщал в НКИД: «Совершенно непонятно, какую цель преследовал Ратенау, делая такое признание в качестве руководителя внешней политики Германии^¹, которая ведь целиком ориентируется на Ллойд-Джорджа. Была ли здесь попытка пришпорить самолюбие Ллойд-Джорджа, как предполагает одна из правых газет, или просто публицист победил в Ратенау государственного деятеля? Во всяком случае такое заявление может только повредить Германии. Более того Ратенау в этой же речи заявил, что Германия не собирается выступить в роли капиталистического колонизатора по отношению к России… Германия не считает участие в синдикате единственным способом помочь хозяйственному восстановлению России, но готова идти на непосредственное соглашение. Этому заявлению немцы склонны придавать очень большое значение»^². А Ллойд-Джордж отплатил Ратенау за грубые нападки холодным отношением на Генуэзской конференции.

Ратенау вывел принципы своей внешней политики. Во-первых, политическое признание Советского правительства как равноправного государства. Признание, по его мнению, образует козырь при переговорах с Россией. Когда нужно будет разыграть этот козырь, должно определить правительство. Во-вторых, создать немецкому хозяйству возможность свободного общения с Россией. В-третьих, считать политической ошибкой попытки оградить Россию от Франции или Англии, а также создание состояния вражды между Англией и Францией. В-четвертых, ни при каких обстоятельствах Германия не может отказаться от сотрудничества в запланированном консорциуме западных держав^³.

Таким образом, зимние переговоры и последующее их обсуждение в рейхстаге были первым серьезным опытом взаимодействия Веймарской республики и страны Советов. В ходе переговоров обсуждались исключительно экономические, торговые и финансовые вопросы. Обе стороны тщательно избегали военных вопросов и щекотливого польского вопроса. Таковы были установки министерства иностранных дел Германии и наркома иностранных дел России. Хотя обе стороны не склонны были уступать друг другу, тем не менее им удалось оставить открытой дверь для дальнейших переговоров и сохранить возможность дипломатического сближения. Россия хотела использовать экономическую силу Германии. Германия хотела создать прецедент для последующего регулирования отношений с западными странами. Как пишет Шульце Хаген: на стороне русской революции были не только левые социалисты, а многочисленные мелкие буржуа в рядах консерваторов, которые надеялись на будущее. В прусско-консервативных кругах традиционно распространена была философия «обороны» против западной демократической, декадентской, либеральной культуры (влияния)^¹.

Blog

Германия: от кайзеровской империи к