Германия: от кайзеровской империи к

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

^¹. «Если это разделение в Генуе будет забыто, то под вопрос будут поставлены все экономические достижения, составляющие для нас задачу момента», высказывал он 25 февраля^².

Чичерин глубже, яснее понимал дилемму: «шествие мировой революции или развитие отдельного пролетарского государства». Он доказывал, что «революционное движение на Западе достаточно сильно для того, чтобы спасать нас от нашествия, но не может спасти нас от блокады»^³. Цель дипломатии и внешней политики, говорил нарком, - «производственная политика», ставящая себе целью способствовать интересам производства в России. Чичерин смело заявлял радикалам-большевикам: «Какие бы то ни были выступления революционного характера будут идти с этими целями радикальнейшим образом вразрез»^⁴.

Иначе Чичерин ставил вопрос о долгах: «Неужели из клочка бумаги, из-за нежелания чисто теоретического признания долгов, мы лишим себя возможности восстановления своего хозяйства и транспорта»^⁵. В.Г. Чичерин расходился в постановке вопроса о долгах с В.И. Лениным, последний категорически считал, что нельзя уступать империалистам. Чичерин прямо отмечал в проекте плана действий на Генуэзской конференции: «Чем мы больше признаем, тем больше мы получим. Признаем наши долги частным лицам под условием получения большого займа, причем под фирмой конверсии мы можем наши долги превратить в новый заем для нас»^¹.

Настроение Чичерина ухудшала и атмосфера отношений, сложившаяся в советской делегации. В частном письме Л. Карахану под грифом «весьма секретно» он жаловался: «Воровский работает отвратительно, решения не проводятся в исполнение, он только вечно обижается, а делегация занимается склокой. Никогда больше не соглашусь участвовать в делегации такого состава. Отравлена атмосфера, и работать едва можно»^². В делегацию входили Л.Б. Красин, М.М. Литвинов, Х.Г. Раковский, Я.Э. Рудзутак, А.А. Иоффе, Б.С. Стомоняков, советские члены итальянского представительства и др. всего 63 человека.

Экономическая конференция европейских стран в Генуе открылась 10 апреля 1922 г. Шла пасхальная неделя. Стояла хмурая, ненастная погода, почти непрерывно шел дождь. Делегации разместились в предместьях Генуи, в окружавших город маленьких поселках, городках и виллах. Граф Д’Альбертис предоставил свою роскошную виллу английской делегации и неформальному лидеру конференции Ллойд-Джорджу. В местечке Сан-Маргерит, входившем в округ Рапалло, разместилась в гостинице «Палацо Империал» делегация РСФСР. Недалеко от Сан-Лоренцо остановилась делегация Германии^³.

Повестка дня конференции была утверждена Советом Антанты еще 13 января. Она включала рассмотрение вопроса о проведении в жизнь резолюции совещания в Каннах, укрепление европейского мира и ряд вопросов, связанных с репарациями. Последние были, однако, сняты с повестки дня в связи с отставкой Бриана и изменениями позиции французского правительства.

Конференцию открыл ее председатель итальянский премьер-министр Л. Факта, говоривший об экономической разрухе в Европе и предлагавший программу ее ликвидации, фактически представленную Францией. Была зачитана приветственная телеграмма главы французского правительства Р. Пуанкаре, который взял на себя, находясь в Париже, руководство делегацией своей страны. Официальный глава этой делегации министр юстиции и по делам Эльзаса и Лотарингии Луи Барту оказался под неустанным контролем Пуанкаре, присылавшим каждодневно (и не одну) «руководящую» телеграмму. «Эта - уже 900-я», сказал Барту Ллойд-Джорджу, показывая ему очередную депешу^¹. Эти депеши, писал потом Ллойд-Джордж, оказались своего рода арканом для Барту, заставляя его вести себя как «придирчивый критик»^².

Сначала большую речь произнес британский премьер. За ним выступил германский канцлер Й. Вирт. Он демонстративно говорил по-немецки, говорил долго, монотонно и утомительно, жалуясь на особо тяжелое положение Германии, ждущей международной помощи^³. Речь утомила публику. По поводу речи Вирта один из журналистов сострил, что германский делегат решил перенести всю тяжесть германских репараций на своих слушателей^⁴.

Получил слово глава советской делегации Г.В. Чичерин. Он произнес речь сначала на французском, затем тут же – на английском языке. Она поразила всех и сразу же высоко подняла авторитет советской делегации. В речи Чичерин поставил вопрос о разоружении. Против сейчас же (резко, допуская выражения, не принятые в дипломатии) выступил Л. Барту. Чичерин дал ему вежливый, но твердый отпор. Возникло напряжение, которое Ллойд-Джордж снял, призвав делегатов «не перегружать корабль перед бурей»^¹. Газеты отнесли Барту к «первым жертвам русских»^².

Начало работы конференции показало, что есть противоречия между позициями западных держав: Антанты и Германии, Англии и Франции. Появились признаки некоторой изолированности французской делегации. Германские дипломаты решили, что могут рассчитывать на благосклонность англичан. После выступления представителей ряда малых стран пленум конференции закончился, и работа перешла в политическую и три экономические комиссии. Они начали заседать на следующий день 11 апреля и занялись малозначащими вопросами. В их составе были немецкие и русские представители. Комиссии вели свою рутинную деятельность, а делегаты конференции занялись поиском контактов в ожидании следующего пленарного заседания.

В германской делегации сразу же произошло разделение функций. Ее глава, канцлер Вирт, взял на себя представительскую роль. Он произнес гневную речь на первом заседании и, похоже, устранился от черновой деятельности по налаживанию контактов и решения, хотя бы предварительно, текущих вопросов. Немцы прибыли в Геную, желая найти новые подходы к главной проблеме – репарациям. Они вступили в деловые связи со многими делегациями. Члены делегации, советники и эксперты занялись активной деятельностью в этом направлении. Их направляющим центром был Ратенау.

Прибыв в Геную, Ратенау разместился в гостинице вместе со всей делегацией. Обстановка в отеле была, видимо, более чем скромной (второразрядной, но терпимой, - отмечал позже министр). Настроение было невеселым, чему способствовала и погода: дожди, серое небо. Не вызывала восторга и работа конференции. Генуя, писал он статс-секретарю министерства иностранных дел Э. Ханиэлю фон Хаймхаузену, - прежде всего занималась только обменом избитыми фразами по вопросам экономики, в которые «… мы по возможности старались внести ясность, чтобы они не оставались фальшивыми или вредными банальностями». Ратенау собирался своим выступлением «несколько оживить эту атмосферу пошлости». Наиважнейшим вопросом для немецкой делегации оставался международный заем, шансы на который были не очень велики^¹.

Свой план имела делегация РСФСР. Еще во время подготовки к Генуе Чичерин наметил схему действий: находить одновременно политические точки соприкосновения с Англией, Францией, Германией, Италией, со Скандинавскими странами и с Малой Антантой. Но наиболее важным направлением Чичерин считал сближение с Англией и «дружеские» отношения с Германией^².

Каждая сторона, конечно, интриговала, но Ллойд–Джордж, как оказалось позже, перехитрил сам себя. Ратенау считал, что присутствие английского премьера в Генуе стоит игры. Англия находится в затруднительном положении: безработица, трудности сбыта, вследствие этого она может пойти на предложения Германии, но и соглашение с Россией даст тыловое прикрытие. Ратенау потерял интерес к консорциуму. Основная линия его была «ждать того, что произойдет»^³. Ратенау уделял главное внимание расширению контактов с государственными деятелями других держав. Здесь, видимо, были некоторые успешные шаги. «Питаем надежду», - писал он, - что эти контакты позволят нам кое-чего добиться. Однако, считал Ратенау, «самый главный контакт» еще не налажен, не удалось связаться хотя бы по телефону с Ллойд-Джорджем»^⁴.

Сотрудники Ратенау установили связи с окружением британского премьера: советником делегации Уайзом, заведующим отделом МИД Грегори, экспертами Фонтейном, Клерком и другими. Но сам премьер-министр к удивлению и огорчению Ратенау его к себе не приглашал. Это было неожиданным – ведь еще в начале года Ратенау не раз беседовал с Ллойд- Джорджем и даже конфиденциально. Ратенау, Мальцан, Бергман (немецкий представитель в репарационной комиссии), Дюфур и другие дипломаты все время добивались контактов с англичанами, звонили им ежедневно, искали встреч, посылали письменные запросы,^¹ но безуспешно.

Ллойд-Джордж не случайно игнорировал немцев. На конференции, как и предполагал Ратенау, господствовал русский вопрос. Почти сразу же праздничная атмосфера конференции и рутинные прения в ее комиссиях отошли на задний план. Англия, Франция и Италия, верховодившие в Генуе, начали не очень скрытую борьбу за достижение их главной цели: принудить Германию и Советскую Россию оплатить экономическое восстановление Европы. Однако существовали и различия в этой единой линии. Франция добивалась выплаты репараций с Германии и одновременно возвращения российских долгов, концентрируя больше усилий в этом направлении. Жесткий антисоветизм Пуанкаре был широко известен и определял линию французской делегации. Позиция англичан была мягче и гибче. Они тоже хотели получить долги с России, но втянув в это дело Германию через известный план консорциума.

Но немцы не сблизились и с французами, что не было неожиданным ввиду позиции, занятой премьером Пуанкаре, которую дублировал в Генуе Л. Барту. Ратенау рассчитывал улучшить дело на званом обеде, который давал глава итальянского правительства Факта^².

Вскоре в деятельности германской дипломатии появился новый момент, который сразу начал влиять на планы и надежды Ратенау. Ллойд-Джордж занялся вопросом, который, по его мнению, мог принести благоприятный для Англии, Антанты и самого премьера результат. Он задумал маневр, который должен был заставить Советскую Россию уплатить долги Западу всех российских правительств, но при этом взять на себя основную тяжесть восстановления европейской экономики. Маневр казался ему очень остроумным и хитрым, но на деле стал первой тактической ошибкой премьера Англии и всей западной дипломатии. Ллойд-Джордж вознамерился обсудить проблемы восстановления России и Европы с представителями Советской России, полуофициально, но в компании делегатов Франции, Бельгии, Италии, так что на обсуждениях создавался как бы единый фронт против Германии.

Переговоры начались в большой тайне (по крайней мере, официально) от Германии, хотя информация обо всем происходившем быстро распространялась среди других делегатов и журналистов. Представители указанных стран встретились на вилле Альбертис, в большом кабинете, отведенном для Ллойд-Джорджа^¹. Прибыли и представители России.

11 апреля советским представителям вручили для ознакомления так называемый лондонский меморандум – предложения финансово-экономических экспертов стран Антанты, заседавших 20-28 марта в Лондоне. Первая часть предложений называлась «Восстановление России», вторая – «Восстановление Европы». Суть обеих программ сводилась к требованию об уплате Советским правительством всех долгов Царского и Временного правительств как условие возможных кредитов России. Требовали и реституции, т.е. возвращения национализированной собственности иностранцев, а также создания комиссии русского долга, отмены монополии внешней торговли и ряда других мер, аннулировавших советское законодательство и вводивших порядки, характерные для полуколоний. Эксперты сознательно оставили право России на репарации с Германии по 116-й статье Версальского договора. Это было второй ошибкой союзной дипломатии. Вместо стравливания Германии и России это фактически толкало их к сближению на основе договоренности, достигнутой ими в Берлине.

Советская делегация, внимательно изучив меморандум экспертов, отвергла его и представила свои контрпретензии. Дискуссия, проходившая 14-15 апреля, сразу же приняла острый даже резкий характер. Французы предъявили советским делегатам своего рода ультиматум, и Барту не без самодовольства сказал, что только сегодня, 15 апреля, начинается настоящая Генуэзская конференция^¹. Барту, однако, недооценил возможные действия представителей РСФСР. Совещание не дало результатов, что поставило под угрозу срыва планы британского премьера. Выявились серьезные разногласия и между Англией и Францией, которые мешали компромиссу, впрочем, вряд ли возможному.

Бурные заседания на вилле Альбертис, разумеется, привлекли внимание немецких дипломатов. Этому способствовали преднамеренная или случайная утечка информации об этих заседаниях, постоянные, хотя и неясные, слухи о возможном соглашении с Россией. Это встревожило немецкую делегацию, оказавшуюся в Генуе почти сразу в изоляции от серьезной работы и выработки соглашений^². Доходили до нее и разговоры о 116-й статье. Новая информация всполошила немцев. Они поспешили встретиться со знакомыми им дипломатами, в частности, английскими, и те не стали отрицать того факта, что переговоры с русскими ведутся, даже намекали, хотя и туманно, на возможность соглашения сторон.

Немцы вели себя в Генуе настороженно, опасаясь подвоха со всех сторон, включая и Россию, боялись вызвать недовольство Антанты, особенно Англии, занимавшей более благосклонную к ним, чем Франция позицию. Англичане постоянно заверяли немецких дипломатов в своем доброжелательстве. И вдруг оказалось, что, не пригласив немцев, союзники решают важнейшие вопросы с Россией, в том числе и о 116-й статье. Тревога немцев нарастала. Они старались по всем каналам собрать любую информацию о том, что же происходит на Альбертис. Были попытки отвлечь англичан от русских и одновременно укреплялись контакты с русскими дипломатами.

И тут на «авансцену» вышло еще одно – и важное – действующее лицо – итальянский дипломат А. Джанини. Разные авторы «наградили» его различными должностями и даже инициалами (А., Г., Д.)^¹. Г.В. Чичерин называл его итальянским послом в Лондоне, другие авторы – секретарем итальянского министра иностранных дел К. Шандлера, секретарем итальянской делегации в Генуе или представителем итальянского премьера Факта и т.д. Ахтамзян считал его просто сотрудником итальянского МИД. Любимов и Эрлих писали, что он торговый атташе Италии в Лондоне и эксперт ее делегации в Генуе^².

Так или иначе, Джанини знал многих и многие знали его, он бывал во всех делегациях. Американский историк Дж. Ф. Кеннан поставил вопрос: почему Джанини, «человек, видимо пронырливый и осведомленный, стремился быть во всех делегациях?» Кеннон считал, что этот вопрос не выяснен до сих пор^³.

Джанини неожиданно, без приглашения 14 апреля посетил главу немецкой делегации довольно поздно и до 12 часов ночи рассказывал ему подробно в деталях о ходе переговоров русских и англичан на вилле Альбертис. Своей цели Джанини добился: он напугал Вирта, который тут же собрал немецких делегатов, которым итальянский дипломат повторил свой красноречивый рассказ. Немцы были в шоке. Раздосадованный Ратенау расхаживал по гостиной, сказав фразу, которую несколько раз потом повторил. Д’Абернон пишет со слов Мальцана, что Ратенау прямо спросил Джанини, предполагают ли союзники изменить условия их лондонского меморандума (крайне неприятного для Германии 116 и 260 статьи Версальского договора). Джанини дал отрицательный ответ, тогда Ратенау категорически заявил, что в таком случае нам придется не выявлять отношения к меморандуму и искать себе помощь против 116-й статьи, где только можно^¹.

Визит Джанини произвел сильное впечатление на германских дипломатов. Из этого потом выросла легенда о том, что Ратенау враг каких-либо контактов с русскими, испугался чуть ли не до истерики и решился тут же подписать соглашение с РСФСР.

Не все исследователи обращают внимание на то, что рассказ о визите Джанини, рисующим весьма негативно поведение Ратенау, базируется на воспоминаниях А. фон Мальцана, да еще в пересказе лорда Д’Абернона. Между тем есть и другие свидетельства и источники, совсем иначе освещающие реакцию и действия Ратенау, например Г. Кесслера, известного журналиста и друга Ратенау, сопровождавшего его на Генуэзской конференции и воспоминания экспертов немецкой делегации, опубликованные Э. Шулиным в 1977 г., Х. Раумера, промышленника и политика, депутата Рейхстага от Народной партии; журналиста Карла Блюменфельда, литературного критика Альфреда Керра, писателя Э. Людвига и др. Все записи свидетельствуют об осведомленности Ратенау о слухах и перепитиях на конференции, о связях русских и англичан, о том, что Гильфердинг и Бернгард безмерно нападали на Ратенау, упрекая его в неукротимом тщеславии, которое становится большим препятствием в Генуе для европейской действенной позиции Германии^².

Ратенау с самого начала конференции развил бурную деятельность по сбору информации и поддержанию контактов с российской делегацией. Посредником с ней он назначил Р. Гильфердинга – экономического эксперта. Ратенау, человек эмоциональный и чуткий волновался: как бы немцев «не обскакали» союзники и уже вошедшие с ними в контакт русские.

В немецкой делегации сложилось мнение о необходимости совершить поворот на Восток к России. Ведь договор был почти готов. Об этом говорит интересная телеграмма шефа отдела печати немецкой делегации в Генуе О. Мюллера рейхспрезиденту Ф. Эберту, отосланная в Берлин 15 апреля. Мюллер писал: «надо с осторожностью подходить к сообщениям о договоренности между Россией и западными державами…, как показали наши контакты с русскими, сообщения о продвижении этих переговоров и об их итоге опережают собою факты». Далее в телеграмме раскрываются намерения немцев: «Мы по-прежнему находимся в контакте с русскими. Имеется полная возможность прийти к договоренности. Прилагаем все усилия к тому, чтобы использовать эту договоренность, помешать заключению соглашения между русскими и западными державами без нашего участия»^¹. Этот документ говорит об осведомленности и о боевитости немецкой делегации, не собиравшейся сдаваться Антанте. Немцы внимательно следили за развитием ситуации. Пытались связаться с Ллойд-Джорджем, но англичане уклонились от встреч.

Еще более важна рукописная записка (найденная в архиве Красина) от 13 апреля 1922 года Г. Чичерину, т.е. написанная еще до визита Джанини, в которой сообщается, что ночью звонил Мальцан, просил свидания и сообщил следующее: «вчера англичане предлагали немцам присоединиться к меморандуму лондонских экспертов, выключив из него все статьи, неприятные для Германии. Они ответили отказом… И далее немцы готовы в интересах нашей поддержки и уменьшения шансов срыва конференции сейчас же подписать Берлинский протокол с некоторыми незначительными поправками. Для этого нужно свидание Чичерина с Ратенау по возможности сегодня». Записка заканчивается настоятельным советом: «Думаю, что свидание с Ратенау нужно спешно устроить и Берлинский протокол спешно подписать. 13. IV. Нераборчивая подпись»^¹. Записка свидетельствует о том, что не все ясно до сих пор в подписании Рапалльского договора, во всяком случае и в позиции Ллойд-Джорджа и Ратенау, но совершенно ясно, что немецкие и русские эксперты все время были в контакте и Чичерин продавливал свою линию на сближение с Германией. Известно, что Литвинов придерживался английской ориентации.

Американский историк Дэвид Феликс пишет, что «нельзя объяснить смысл сообщения Джанини немцам»^². Он утверждает, что анализ обстоятельств подписания договора показывает: «главными были не колебания Ратенау, а роль итальянского секретаря Джанини и его связь с английской делегацией»^³. Он также подчеркивает, что «ни Вирт, ни Ратенау, ни оба вместе не привели к Рапалло. Договор был неизбежен, так сложились обстоятельства»^⁴. С такой постановкой вопроса вполне можно согласиться. Сам Ратенау в письмах жаловался на тяжелую обстановку в Генуе: «Работа идет на пределе всех сил. Это не только борьба на конференции, а все, что связано с толпой экспертов, прессой и многим другим…»^⁵.

Существует большая литература со множеством объяснений, догадок и оценок истории подписания договора в Рапалло. Немецкий историк Г. Моммзен считает, что в Генуе немецкая делегация подверглась «психологической изоляции», переговоры между западными державами и Советской Россией заставили Ратенау занять «место между двумя стульями». В итоге договор был заключен «без включения президента, правительства и первоначально планируемой консультации с Ллойд-Джорджем»^⁶. Петер Крюгер, другой немецкий историк, отмечает, что на Генуэзской конференции за спиной Германии могли договориться с Россией другие страны: «Ратенау не хотел лишаться ничьего расположения, поэтому тянул с подписанием договора»^¹. Шульце Хаген подчеркивает, что поворот к «Востоку» был с осуществлен с 1919 г., когда даже Томас Манн чувствовал необходимость из протеста против Антанты выйти на улицу и кричать: Долой западную лживую демократию! Да здравствует Россия и Германия! Слава коммунизму!»^². Прусские люди надеются, что мировая история повториться и как в 1813 г. союз Пруссии и России (тогда против корсиканского тирана) состоится». Это и привело к Рапалльскому договору^³. Американский историк Тимоти О’Коннор пишет, что «ни одна из сторон не нашла компромисс. Переговоры зашли в тупик. В этот критический момент Чичерин обратился к германской делегации с предложением подписать договор»^⁴.

Все-таки большинство авторов сходятся в том, что Ратенау против своей воли подписал договор под нажимом Мальцана. Однако это не так. Еще 15 апреля Мальцан по указанию Ратенау встретился с представителями русской делегации так, чтобы их все видели и, в том числе, англичане^⁵. А вечером 15 апреля Ратенау вместе с промышленником – экономическим экспертом в Генуе – Г. Раумером был на банкете у кельнского банкира Луиса Хагена, где обсуждал ход и слухи конференции. По дороге в гостиницу Ратенау все время твердил «Я могу», «Я не могу». Раумер комментировал эти слова не как слабость и нерешительность министра, а как риск, полный ответственности. Ратенау задал вопрос Раумеру: «Что же я должен делать?». Раумер сказал: «Выбирайте между Каприви и Бисмарком!»^⁶. Известно, что канцлер Германии Каприви был англофилом, а Бисмарк – напротив.

Особо подчеркнем, и нарком Чичерин не без сопротивления членов русской делегации настаивал на подписании договора с Германией. Так Радек не был в восторге от подписанного договора. И Литвинов считал, что можно договориться с Англией: «Не подлежит ни малейшему сомнению, что Ллойд-Джордж и Шанцер стремятся во что бы то ни стало прийти к соглашению с нами и готовы идти на максимум уступок»^¹.

Факты убеждают, что Рапалльский договор рождался в муках и был плодом в большей степени двух министров иностранных дел Ратенау и Чичерина. Кстати, когда Рапалльский договор был подписан и журналисты стали выяснять детали этого события, снова всплыло имя Джанини. Он поместил в итальянских газетах заявление, в котором отвергал слухи о том, что был информатором немцев и чуть ли не посредником переговоров. Он выразил особое недовольство немцами, повинными будто бы в распространении этих слухов. Факта и Шандер (итальянский премьер и минтстр иностранных дел) взяли Джанини под защиту, уверяя, что ему было поручено всего лишь осведомить германскую делегацию о ходе совещания на вилле Альбертис^².

Тревога немецкой делегации достигла своего пика. Они увидели, что с интересами Германии не желают считаться, их отстраняют от решения вопросов о восстановлении Европы и России. Возмущенный этим Ратенау категорически заявил, что в таком случае Германия будет искать иные гарантии. Продолжая попытки встретиться с англичанами, Ратенау решил ввести в дело «иной вариант», уже готовую договоренность с Россией. Во всяком случае 14 апреля, сразу после ухода Джанини, т.е. поздно ночью, Ратенау дал немедленное задание своим сотрудникам возобновить контакты с русскими, чтобы немедленно продолжить обмен мнениями, прерванный в Берлине^¹. Мальцан позже вспоминал: «Я установил телефонную связь с А. Иоффе и договорился с ним о встрече на следующее утро в 10 часов в «Палаццо Империал». На встречу пришли А. Иоффе и Х. Раковский. Они подробно информировали в ходе переговоров на вилле Альбертис, оценив их в целом, несмотря на трудности и противоречия, как удовлетворительные. Советские делегаты говорили, что они хотят сотрудничать и с немцами, и что лучшее обеспечение общих интересов – подписание соглашения^². Мальцан на это не ответил, но было решено продолжить контакты. Пока шла эта беседа на веранде «Палаццо ди Реале», советник германского посольства в Италии Дюфур ожидал Мальцана, чтобы ехать к англичанам и сообщить о встрече с русскими.

Однако встреча с британцами утром не состоялась. Лишь во второй половине дня Мальцан два часа беседовал с советником британского премьера Уайзом, сообщив ему о предложениях русских. Он просил союзников в свою очередь пойти на уступки немцам по ряду статей Версальского договора, сделав максимальные усилия, чтобы побудить англичан к сделке. Уайз не высказал особого удивления контактов русских и немцев, о которых уже было доложено Ллойд-Джорджу и предупредил, что Англии одной трудно сделать немцам что-либо для облегчения ситуации. Уайз подтвердил, что переговоры на вилле Альбертис продолжаются и протекают успешно. Вечером того же дня из разных источников, в том числе от итальянцев, голландцев и других, просочились неофициальные сообщения о том, будто бы успешно завершено соглашение России и Антанты, а Германия оставлена в стороне^³. 15 апреля, во второй половине дня, Мальцан снова встретился с англичанами, которые сообщили о переговорах с русскими. Он просил у них поддержки в репарационном вопросе, но снова получил уклончивый ответ.

Советские авторы очень эмоционально описывали состояние немецкой делегации: «очень подавлена», «жалели о холодном приеме, оказанном Чичерину в Берлине», «Ратенау был в отчаянии» и т.д.^¹ Рубинштейн Н.Л. писал о двойной игре немцев, «которые хотели обмануть советскую делегацию». Но разве немцы не хотели обмануть союзников?! Речь шла не об обмане, но о том, когда и как использовать средство, о котором союзники знали, но которому, видимо, не придавали значения.

Речь шла об уже почти завершенной договоренности с Россией. Немцы о ней не забывали ни на миг. Конечно, немцы нервничали. Особенно волновался Ратенау. Ведь возникала угроза не только дискриминации, но и поражения германской делегации на конференции. И все же нам представляется, что отечественные историки, особенно в работах 40-60-х годов ХХ в. сильно преувеличивали степень тревоги, растерянности и чуть ли не паники среди немецких дипломатов, особенно у Ратенау.

Необходимо отметить, что и Чичерин не был в восторге от работы членов делегации, каждый из них имел свои амбиции, что раздражало наркома и мешало выработать собственное отношение к немцам и Ратенау^².

События, предшествующие подписанию договора, подробно и с разной степенью достоверности описаны в отечественной литературе. Считаем обязательным подчеркнуть следующие моменты. Три попытки Вирта и Ратенау связаться с Ллойд-Джорджем не дали результата. Это крайне обидело немецких дипломатов. Весь вечер 15 апреля они просидели в вестибюле своего отеля. В делегации сложилась отрицательная эмоционально-психологическая атмосфера. Около двух часов ночи уже 16 апреля из приемной советской делегации позвонили в отель, где жили немцы.

Дальнейшие события по-разному освещаются в источниках – отчете германской делегации, документах работников НКИД, воспоминаниях А. фон Мальцана и в пересказе в мемуарах посла Д’Абернона, немецких делегатов Брейтшейда, Бергмана и других, в книгах и статьях очевидцев и современников – Х. Кесслера, Бернгарда, Авгура и др. Возможно, что книга американского историка Дж. Ф. Кеннона основана на сообщениях автору посла США в Италии Р. Чайлда. Ахтамзян называет, но мало цитирует воспоминания советских участников переговоров эксперта делегации Н. Любимова и ее коменданта Н. Эрлиха. Особые сомнения вызывает живописный рассказ А. фон Мальцана английскому послу Д’Абернону, сделанный четыре года спустя после описанных событий, в 1926 году (фактически вошедшие во все советские публикации по изучаемым событиям).

Если верить Мальцану, события ночью с 15 на 16 апреля развивались так. Немецкая делегация находилась в тревоге. Обсудив положение, решили ничего не предпринимать. Отправились спать. В 2 часа ночи лакей разбудил Мальцана: «какой-то джентльмен с очень странной фамилией желает говорить с вами по телефону», - сказал он. Это был Чичерин. В сноску: Тимоти пишет: В этот критический момент Чичерин обратился к германской делегации. В 1 час. 15 мин. На Пасху, 16 апреля А.В. Сабанин позвонил Мальцану и сообщил, что Советы хотели бы возобновить переговоры, пригласив германскую делегацию в отель «Imperiale» к 11 часов утра^¹. Мальцан спустился в залу гостиницы в черном халате и вел разговор по телефону, занявший четверть часа. Разговор сводился к тому, что Чичерин просил немцев прийти к нему в воскресение и обсудить возможность соглашения между Германией и Россией. Он не сказал о том, что переговоры с западными державами потерпели неудачу, но Мальцан сразу понял, что сообщения о состоявшемся соглашении между Россией и Западными державами были ложны, и вообразил, что русские начнут ухаживать за немцами; поэтому он воздержался от прямого ответа и сказал, что в воскресение трудно будет встретиться, так как германская делегация организовала пикник, а он сам должен пойти в церковь. Но после того как Чичерин дал обещание (Мальцану? И по телефону??) предоставить Германии право наибольшего благоприятствования, Мальцан согласился пожертвовать своими религиозными обязанностями и прийти на свидание^¹. Далее рассказывается, что сейчас же в 2час. 30 мин. ночи, Мальцан пришел в номер Ратенау. Последний ходил взад и вперед по комнате в пижаме с измученным лицом и с воспаленными глазами. Когда Мальцан вошел, Ратенау сказал» «Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?». «Нет, известия совершенно противоположного характера», ответил Мальцан и рассказал Ратенау о телефонном звонке русских.

Ратенау сказал: «Теперь, когда я знаю истинное положение вещей, я пойду к Ллойд-Джорджу, все ему объясню и приду с ним к соглашению». Мальцан возразил: «Это будет бесчестно. Если Вы это сделаете, я немедленно подам в отставку и уйду от государственных дел». В конце концов Ратенау согласился, правда не совсем охотно, встретиться в воскресение с русской делегацией»^².

Этот в высшей степени драматический рассказ приводится целиком И.И. Минцем в 1-ом издании «Истории дипломатии», который сопровождается рядом критических замечаний. «Нет сомнения, писал академик, что Мальцан кое-что исказил, пытаясь представить германскую делегацию в наиболее выгодном свете и затушевать ее двуличное поведение». Минц упрекает немцев в сокрытии связей с англичанами и передаче им всего, о чем говорилось с русскими. Мальцан не рассказывал, саркастически пишет Минц, как извивались немцы, то прекращая переговоры, то с облегчением вновь бросаясь к Чичерину, который спокойно убеждал их бросить колебания. Он не поведал также о «пижамном совещании»^¹. Во втором издании «Истории дипломатии» рассказ Мальцана сохраняется, но в сильно отредактированном виде. Уже не говорится о звонке русского «с очень странной фамилией», но указывается, что звонил А. Сабанин. Спокойнее говорится о проделках Мальцана, который «пытается представить позицию германской делегации в наиболее выгодном свете».

Картина, нарисованная Д’Аберноном со слов Мальцана, считающаяся на Западе, «классическим описанием» Рапалльского соглашения (т.е. истории его подписания), «во многом искажает события». Его рассказ не дает даже подлинной картины так называемого «пижамного совещания». Мальцан умолчал о том, что немцы с соблюдением всяческих предосторожностей пытались информировать англичан о своем решении вести переговоры с русскими. Сам Ратенау писал: «Не думаю, что наше соглашение с Россией действительно было бы достигнуто на основе лишь готовности, если бы не подействовала напряженность положения в Генуе. Только в ночь с пасхальной субботы на воскресение мы узнали, что имеются новые возможности для ведения переговоров с Россией. Русская делегация пригласила нас поздно ночью для возобновления переговоров. В результате немедленно проведенных консультаций со вторым помрейхсканцлером было принято решение принять приглашение»^².

Процедура подписания 16 апреля пасхального договора детально описана в литературе^³. Как вспоминал Э. Эррио: «Событие было исторической важности, но проведено было более чем скромно, не было торжественной церемонии, обстановка – сугубо деловая, ни цветов, ни фотографий, ни пресс-конференций и интервью. Глава немецкой делегации канцлер Й. Вирт даже не появился в Сан-Маргерит. Есть мнение, что он поддержал договор, не читая его окончательного текста и не «длительных колебаний»^¹. Немцы как бы стеснялись соглашения с «красными».

Гроза на конференции разразилась 18 апреля. Германию исключили из подкомиссии, обсуждавший русский вопрос. М. Литвинов сообщал в Москву: «Подписание договора с Германией вызвало более сильную бурю и негодование, чем мы ожидали. Французские делегаты все эти дни укладывали и распаковывали свои вещи. Лойд-Джордж изображал еще большее возмущение, пугал немцев и требовал от них отказа от договора …Нас собственно , никто ни в чем не обвиняет и не ругает… Все шишки валятся на немцев. Ведут они себя чрезвычайно трусливо и не решаются даже реагировать на исключение их из политической подкомиссии и желают прятаться за нашу спину. Они умоляли нас вчера аннулировать договор, но мы решительно отказались»^². Заметим, что в немецких источниках факт о просьбе немцев аннулировать договор не подтверждается.

Ожидали, что немецкая делегация покинет конференцию, но этого не произошло. Эксперт немецкой делегации Бернгардт сообщал, что Ллойд-Джордж разыгрывает комедию, возмущаясь договором, ибо о каждом шаге немецких переговоров с русскими он был оповещен^³. 19 апреля Ллойд-Джордж категорически потребовал аннулировать русско-немецкий договор. Ратенау подготовил ответную ноту, в которой настаивал, что «соглашение с Россией может стать частью общеевропейского договора»^⁴.

Особенно возмущались французы: «Не скрывается ли за этим договором далеко идущий заговор?»^⁵. Именно тогда был пущен слух о «мнимом русском военном договоре с немцами»^⁶. 22 апреля 1922 г. корреспондент газеты «Чикаго Трибюн» взял интервью у Ратенау (непосредственно после званого обеда у короля Италии) о мнимом немецко-русском военном договоре и о попытках французской стороны начать контрверсию Рапалльского договора. Ратенау ответил: «Дьявольский вздор! - и добавил - дьявольский вздор состряпан плохо!»^¹. Сразу же после подписания документа распространились слухи о секретных военных поставках, оговоренных в Рапалльском договоре. Историки и сейчас ведут споры по этому вопросу. Заслуживают доверия факты и рассуждения, приводимые американским историком Тимоти О’Коннором о тайных военных переговорах генерала Секта и Троцкого. Главный биограф Троцкого Исаак Дойгер настаивает на том, что «политбюро уполномочило вести переговоры Троцкого в строжайшей тайне, и он держал все нити переговоров в период предварительного обсуждения условий Рапаллского договора до той поры, пока не были задействованы дипломаты»^². Утверждение Дойгера, считает Тимоти, нуждается в проверке, поскольку тайное военное соглашение между Германией и Советской Россией было подписано 29 июня 1922 г. в качестве предварительной торговой конвенции. Оно было ратифицировано лишь в феврале 1923 г. Однако нет никаких документальных доказательств, что Чичерин принимал участие в военных переговорах с немцами в Берлине или в Генуе. Большинство историков отрицает связь Рапалльского договора с какими-либо военными переговорами, настаивая на том, что договор не содержал никаких тайных пунктов, а также на том, что рейхсвер не имел отношения к подписанию договора и к его окончательным условиям^³. В договоре не содержалось «каких-либо военных или политических тайных пунктов, о которых писали западная пресса и даже дипломаты», - категорично утверждает Хаген^⁴. Когда известный писатель-биограф Эмиль Людвиг при встрече с Ратенау в Генуе спросил, «почему Вы теперь подписали договор. Ведь это вызвало большое волнение, конференция может взлететь на воздух. Ратенау засмеялся, положил мне на плечо прекрасную руку и сказал: Раньше не подписал потому, что тогда никто на конференцию не приехал бы, а позже вероятно было бы слишком поздно, потому что русские легко его заключили бы с другой стороной. Я не для того пришел. Я взял на себя ответственность за страну, в то время как господин Людендорф ее оставил»^¹. Людвиг же описывал Ратенау после банкета у короля Италии (22 апреля 1922 г.): «Он был счастлив, в сильном волнении как человек, который, наконец, сделал дело, о котором мечтал многие годы»^².

Договор между РСФСР и Германской республикой был составлен в двух экземплярах. Оба правительства отказывались от возмещения военных расходов, также как и невоенных убытков, причиненных им и их гражданам во время войны. Германия и Советская Россия обоюдно прекратили платежи на содержание военнопленных. Германское правительство отказывалось от претензий, вытекающих из мероприятий РСФСР или ее органов по отношению к германским гражданам или их частным правам, при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичным претензиям других государств.

Дипломатические и Консульские отношения между Германией и Советской Россией немедленно возобновлялись. Оба правительства согласились принять принцип наибольшего благоприятствования при урегулировании взаимных торговых и хозяйственных отношений и благожелательно идти навстречу обоюдным экономическим потребностям. Было оговорено, что договор не затрагивает отношений договаривающихся сторон с другими государствами. Договор был составлен без указания срока действия и вступал в силу сразу же после момента ратификации за исключением статьи 4-ой и пункта «б» статьи 1-ой^³.

В нотах-письмах, которыми тут же обменялись обе делегации и которые не подлежали опубликованию, было оговорено, что Германия обязуется принимать участие в отдельных мероприятиях консорциума в России только после предварительной договоренности с правительством РСФСР^¹.

Большой и неожиданный успех советской дипломатии вызвал вначале некоторую нервозность в Москве. В.И. Ленина тревожил вопрос: не похоронит ли договор Генуэзскую конференцию. Конференция продолжала работу, а англичане быстро восстановили отношения с немцами: «контакт с англичанами был восстановлен 4 мая 1922 г., напряженность была преодолена», - записал в дневнике Х. Кесслер^².

В самой Германии отношение к договору было противоречивое, причем трудно было определить разделительные линии. Лорд Д’Абернон 15 мая 1922 г. записал в дневнике: «Президент Эберт продолжает враждебно относиться к Рапалльскому договору. Он настаивает на отставке Мальцана. Ратенау заслуживает того же, но Эберт не может без него обойтись… С другой стороны, одна из групп Народной партии, в том числе Стиннес, почти в восторге от Рапалльского договора…»^³. В настоящее время можно согласиться с немецким историком Х. Бетхером в том, что Генуя стала «высшим пунктом в общественной деятельности Ратенау. Его солнце стояло в зените»^⁴. Можно предположить, что договор в Рапалло был подписан Чичериным в некоторой степени вопреки позиции Ленина, последний был известен своей категоричностью и вспыльчивостью, к тому же в тот период времени он страдал от жестоких приступов болезни. В письме Карахана, найденном в архиве, наркому Чичерину в Геную от 18 апреля 1922 г. (т.е. после подписания Рапалльского договора) содержится интересный факт: «Ваши сообщения, что дело пахнет разрывом, не поколебали никого. Более того, когда Ильичу было сообщено по телефону о положении дел, он ответил одним словом «порвать». И если Вы не получили инструкцию так лаконично сформулированную, то только потому, что было указано и удалось его убедить в некоторых неудобствах этой лаконичности»^¹. Договор и сейчас находится под пристальным вниманием историков, поскольку отношения России с ФРГ и сейчас более предпочтительные, чем с другими странами, например с Великобританией. Тимоти O’Коннор считает: «…заключение Рапалльского договора в значительной мере явилось результатом дипломатического искусства Чичерина»^².

Всеобщий интерес к Рапалло покрыл провал конференции в Генуе. Однако провалилась и попытка Англии привлечь французское правительство Пуанкаре к экономическому благоразумию в репарационном вопросе. Англия обнаружила неспособность преобразовать Европу сообразно своим намерениям и расчетам. Рапалльский договор положил конец усилиям Ллойд Джорджа заключить соглашение, основанное на принципах экономического и политического подчинения Германии и Советов интересам Англии^³. Пуанкаре отклонил всякую встречу и соглашение с немцами, тем самым политика выполнения Вирта лишилась почвы, и немецкая платежеспособность приняла угрожающие формы^⁴.

28 мая 1922 г. началось обсуждение договора в комиссии иностранных дел рейхстага. Большая часть членов комиссии поддержала договор. В тот же день в комиссии Ратенау сделал несколько разъяснений, а затем выступил с большой речью по вопросам внешней политики. Обрисовав международное положение в канун Генуэзской конференции, начиная с конца 1921 г., Ратенау изложил свое видение германской политики. Рассказывая о конференции в Генуе, он говорил: «Мы не могли терять контактов с Англией и Италией, но с другой стороны все больше и больше сближались с Россией. Возникла сложная ситуация, где Россия противостояла разделенному Западу, который обижал и унижал Германию как великую державу». По словам Ратенау, Германия тем не менее играла роль посредника между Востоком и Западом, предупреждая их столкновение. «Все оценили эту роль немцев и прибегли к их помощи»^¹. Однако, германская делегация боялась, что Россия, оставшись одна, может сомкнуть кольцо кредитов вокруг Германии^². Главное желание, заявил Ратенау, состояло не в том, чтобы выторговать благоприятные условия, а в том, чтобы установить «настоящий мир с такой великой страной, как Россия…и это был самый подходящий момент. Теперь Германия перестала сидеть между двух стульев»^³.

Ратенау констатировал, что договор не является военно-политическим союзом с большевиками: «Он заключен с русским народом с целью восстановления мира». Ситуацию, созданную Версальским договором он не изменил, равно как и «объективную направленность» в отношении Германии с западными странами.

В течение мая, июня Вирт, Ратенау и другие члены генуэзской делегации выступали на митингах, собраниях, в прессе, разъясняя значение договора и причины, приведшие к его подписанию. В речи, произнесенной 9 июня в Штутгарте, Ратенау, отвечая противникам большевистской России, особо отметил: «Мы заключили наш мир не с системой, а с народом… Какое хозяйство они ведут нас не касается… Мы от них не будем отгораживаться… Мы им будем экономически содействовать»^⁴.

Реакция различных аудиторий Германии была неодинаковой, и Ратенау, ждавший ругани и критики, все же не представлял всего масштаба ожесточения и ненависти, свалившихся на него^¹. Даже пацифистский журнал «Вельтбюне», газета социалистов «Форвертс», официальная «Алльгемайне Цайтунг» и др. считали договор опасным. Антисемитская пресса прежде всего «Фелькише Беобахтер» рассматривала немецко-русское соглашение как часть еврейского заговора против немецкого народа»^².

Необходимо заметить, что и в России без должного доверия и уважения отнеслись к поступку Ратенау, не понимая сложностей внутреннего положения Веймарской республики, когда ненависть к ней испытывали многие слои населения, в том числе и военные и промышленники^³. Даже коммунисты развернули компанию за свержение Вирта, выступая фактически против политики Рапалло. Чичерин в секретном письме жаловался Карахану: «Мы сильнейшим образом нуждаемся в сохранении Рапалльского германо-русского договора. Для этой цели нам необходим Вирт… Между тем, по-видимому, коммунисты в Германии поставили себе целью свержение Вирта. Я еще не имею текста выступления тов. Радека, по-видимому, по имеющимся сведениям, и он участвует в этой крайне нежелательной для нас кампании против Вирта»^⁴. Чичерин ввиду своей болезни лечился в Германии и многие месяцы проводил в стране, ставшей для него очень дорогой после встреч и работы с немецкими коллегами^⁵. Он лучше, чем кто бы то ни был представлял ситуацию в Германии. Академик Г.Н. Севостьянов, знаток дипломатической ситуации 20-30-х гг. ХХ в. Подчеркивает, что в среде советских дипломатов были различные подходы к оценке Рапалльского договора. Чичерин В.Г. видел в Рапалльском договоре тот этап, который закончил «триумф победителей» в первой мировой войне и положил начало «появлению новых международных политических сил», то зам. наркома, будущий нарком М.М. Литвинов видел в этом договоре лишь прагматическую цель – установление дипломатических отношений с Германией^¹.

Масла в огонь добавило приближение сроков очередных репарационных платежей. Попытки Вирта отсрочить их оказались безрезультатными, как и надежда на международный заем. Вновь усились атаки на его «политику выполнения». Гельферих опубликовал брошюру с резкими выпадами против политики правительства и лично Ратенау. Еще более яростно он выступил в рейхстаге. В речи 23 июня 1922 г. Гельферих назвал Ратенау предателем саарских немцев, якобы проданных и преданных министром. Он требовал создания нового правительства, в которое вошли бы мужчины, способные отвергнуть невыполнимые условия^². А на следующий день Ратенау был убит. Двое нападавших были застрелены на месте полицейскими (бывшие офицеры Эрвин Керн и Герман Фишер), шофер (студент) автомобиля террористов был схвачен. Все они оказались членами монархической националистической организации – группы «С», «Консул», участники путча Каппа, члены этой организации в 1921 г. убили М. Эрцбергера, подписавшего в 1918 г. капитуляцию Германской империи. Позже нацисты, прийдя к власти, поставили на месте гибели террористов памятный знак – надгробный камень^³.

Ратенау был похоронен с почестями, которые не отдавались ранее ни одному политику^⁴. Убийство Ратенау потрясло весь мир. Оно было расценено как акт политической мести и как покушение на мир в Европе, как явный антисемитский выпад. Теперь многие считают этот террористический акт – началом фашистского террора. Современник и очевидец событий многоопытный журналист Себастьян Хафнер пишет в своих воспоминания : Короткая эпоха Ратенау закончилась, оставив чувство, что ничего, что делали левые, не ладилось»^¹. Ратенау вызывал либо любовь, либо ненависть. Хафнер сравнивает Ратенау с Гитлером по силе фантазии и воздействию на людей. «Оба имели, исходя из их потусторонности настоящую волшебную силу; равнодушны к тому, чем была их политика. Трудно сказать, к чему бы привела политика Ратенау Германию, у него было слишком мало времени для ее реализации. Но когда вышли газеты с сообщением об убийстве Ратенау «у меня почва ушла из-под ног. Это чувство усиливалось благодаря той легкости, с которой был убит Ратенау: он ездил на работу в министерство иностранных дел всегда в одно и тоже время по одному маршруту в открытом автомобиле. Убить его не предсталяло большого труда^².

В митингах и демонстрациях протеста участвовали миллионы немцев всех слоев населения. В крупных городах прошли массовые манифестации, в которых участвовали сотни тысяч человек. Была организована общегерманская однодневная забастовка, в которой объединились члены СДПГ, КПГ и разных профсоюзов. Ее участники требовали принятия закона против политического террора. В результате мощных массовых демонстраций, забастовок и дебатов в парламенте был принят закон «О защите республики»^³, который вводил смертную казнь за политические убийства. 4 июня 1922 г. было совершено покушение на Шейдемана, известного социалистического деятеля (бывшего члена Совета Народных Уполномоченных в революционном правительстве ноябрь 1918 г.) Как сейчас признают многие исследователи Запада выплаты по долгам и в счет репараций, будучи политически мотивированными, не имели под собой серьезного экономического обоснования. Вопрос о германских репарациях излишне драматизировался^¹.

Смерть Ратенау ненадолго сплотила парламент: 4 июля после непродолжительных дебатов рейхстаг единодушно одобрил Рапалльский договор. Первым послом в Советскую республику поехал профессионал-дипломат и уважаемый в Германии аристократ граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, по прибытии он писал: «Можно надеяться на тесный союз Германии и России, который поможет искупить преступление Версаля и опять вернуться к мирному развитию, что приведет к покаянию Германии»^².

После смерти верного защитника Ваймарской республики канцлер пытался сплотить республиканцев, предложив коалицию всех крупных партий. План не удался ввиду отказа сотрудничать социалистов и националистов.

Обострилась борьба финансовых и промышленных группировок в условиях галопирующей инфляции. Особое усердие проявил Стиннес. В августе 1922 года он заключил с президентом Французской компании по восстановлению разоренных областей маркизом де Люберзаком частнокапиталистическое соглашение, связанное с репарационными платежами. Этот план с одобрения президента Ф. Эберта и частично Й. Вирта предусматривал соединение лотарингской железной руды и высококачественного рурского угля в одном германо-французском горном объединении^³. В исторической литературе эти шаги квалифицировались, как сепаратистские, с целью отрыва Рура от остальной Германии. Тем временем в Германии росла инфляция: в июле 1922 г. доллар стоил 493,20 марки, а в октябре – 4 биллиона марок^¹. Все попытки Й. Вирта найти взаимопонимание с Антантой и добиться моратория на выплату репараций не увенчались успехом. Лондонская конференция союзников (август 1922г.) подтвердила жесткий курс в отношении Германии на соблюдение всех условий Версальского договора. Неудачу на Лондонской конференции Вирт назвал катастрофой. Пресса, контролировавшаяся Г. Стиннесом, требовала отставки правительства Вирта. 14 ноября 1922 г. рейхсканцлер и его правительство вышли в отставку. Потерпела крах «политика выполнения». Ее крах объясняется многими причинами, но главным было неприятие, непонимание и разочарование в широких слоях населения и недовольство президента Ф. Эберта. Последнего раздражала самостоятельность канцлера, выражавшаяся в игнорировании президента при принятии важных внешнеполитических решений (в частности Рапалльского договора).

Ситуация, по мнению А. Патрушева, «требовала нового руководства и новых идей, но устраивавшего всех кандидата в рейхсканцлеры не было». 22 ноября 1922 г. президент поручил формирование правительства беспартийному директору судоходной компании ГАПАГ (от немецкого HAPAG – Hamburg-Amerika-Paketschiffahrtgesellschaft) В. Куно^². В. Руге, немецкий историк, считал Вильгельма Куно лидером партии Центра и доверенным лицом крупнейших немецких банков, который одновременно находился в добрых отношениях с представителями англо-американского финансового капитала^³. В правительство Куно вошли ряд представителей Народной партии (партии Стиннеса и Гельфериха, виновников политической травли В. Ратенау).

В истории Веймарской республики закончился важный демократический период жизни. Гибель Ратенау привела к отказу от политики выполнения, галлопирующей инфляции и экономической трагедии, к оккупации Рура.

Blog

Германия: от кайзеровской империи к