Geum.ru

Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материалаКнига

Содержание


Рассказ Петрика о Карпатском херувиме
Сура об Отчизне.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Рассказ Петрика о Карпатском херувиме


– Я б-б-был маленьким. Многое н-н-не помню.— Начал свой рассказ Петрик.

— Но, к-когда я спал, и м-м-еня в люльке п-п-паводок унес по речке, мне снился удивительный сон о мм- моем анегеле Х-хранителе…

Ангел Карпат, охраняющий огненными крыльями верховины и полонины от несчастий и зла, принес чашу с фимиамом молитвы от жертвенника Бориславской церкви к трону Господа Саваофа. Начиная с первых молитв христиан в земле Гуцульской, с моравских братьев Кирилла и Мефодия огнем и мечом изгонял Ангел языческие, кровавые обряды из душ гуралей, древлян, солунян, верховинцев. Очищал и освящал души праведников в Дунайско-Карпатских землях, посылал благословение, орошал землю, вспахивал души язычников к принятию Слова Господня. Ангел Карпат, возвестивший окраинным русичам в Карпатах благую весть об Иисусе, в четыреста двадцатом году был послан с небес на Землю во второй раз — в канун двухтысячелетия Рождества. Он должен был лично убедиться, что благая весть о Спасителе принесла людям плоды

мира и любви.

Крылья его были свежи и сверкали белизной от трона Господа Саваофа, сияли, как звезды в небесной глубине, и силой Духа Божьего он летел быстрее молнии. Галактика встретила его появление радостным звездным гимном и ликованием. Мимо проплывали огненные кольца Сатурна. Ослепительная Венера приветствовала его изумрудным и золотым сиянием. Вот уже засверкала голубая красавица Земля со спутницей Луной. И сердце Ангела радостно затрепетало от былых воспоминаний. Что-то до боли знакомое и родное было в этом зрелище. Он несколько раз облетел планету, вглядываясь в очертания материков, любуясь творением Божьим. Но, чем ближе к Земле, тем опаснее становился его полет.

Достигши атмосферы, он вынужден был приостановить свое стремительное движение, так как, летающие аппараты различных форм и размеров создавали помехи для его нежных астральных крыльев.

Конечно, для Ангела света физических препятствий не существует,

так как он бесплотный служитель Божий и послан на Землю с одной целью: собрать молитвы верующих в чашу Грааля и наполнить чашу беззакония человеческими злодеяниями. Обе чаши следовало принести к трону Господа Саваофа, чтобы взвесить их на весах...

В этом хаосе и неразберихе, мельтешении зондов и летающих железных птиц звучала какофония радиосигналов. В четыреста двадцатом году, когда Ангел был на Земле, он и не мог себе представить будущей изощренности человеческой фантазии и тщеславия. Эти жуткие радиоволны, исходящие от спутников и антенн, здорово потрепали его крылья. Вездесущие «комиксы», «сникерсы» и «чипсы» застряли в белоснежных перьях, забили уши, замучили до тошноты в горле. Он не знал, как от них

защититься. Призвал имя Господа, и они разом сгинули. В наступившей

тишине он услышал в радиоволнах детское пение:

Тихая ночь, дивная ночь,

Дремлет все, лишь не спит

В благоговении Святая Чета,

Дивным Младенцем полны их уста,

Радость в душе их горит,

Радость в душе их горит.

Ангелу понравилась мелодия, и он начал тихонько подпевать.

Он долго не мог выбрать место, где ему опуститься. Вот он пролетел над Американским континентом, где бушевали торнадо и смерчи. Над благодатной Австралией, где ярко светило солнце, над мятущейся Азией. Появились знакомые очертания бесконечно враждующей Палестины на берегах Леванте.

О, Земля Палестинская! Сколько пророков и святых ты загубила. Сколько зла и ненависти ты посеяла в душах людей. Великие дела ты можешь творить. Из тебя вышли христианство, иудаизм и магометанство.

Но ныне остается пуст твой дом. Отвернулась от тебя удача. Совсем иные ветры дуют во Вселенной. Я, Ангел света, пришел на Землю во второй раз! Кто имеет уши да услышит, что Ангел говорит церквам. Я иду в Славянский мир. Принести славянам радость и умиротворение.

Он долго парил над Синайской пустыней, над вечным городом Иерусалимом, над холмами Аравии и Вифлеемскими полями.

Спали холмы, спал град Иерусалим, спал Вифлеем. Европа тоже дремала в рождественском сне. На площадях городов сверкали елки, украшенные яслями и золотыми яблоками. А из какой-то дымоходной трубы он услышал возгласы: «О, Ангелы Небесные! О, Ангел мой!»

Не часто призывают ангелов молящиеся, и в чаше молитв святых не часто воскуряется фимиам пред троном Саваофа во имя служителей Божьих архангелов Михаила и Гавриила. Ангелу света было любопытно взглянуть

на этого человека. Секунду помедлив, он тихонько начал спускаться

туда, где, как ему казалось, земля не была испоганена неверием и где люди пели колядки, а на склонах сверкали купола церквей.

Ангел парил над горами, где верховины и полонины напоминали

белое пуховое одеяло с зелеными бархатными заплатками.

На двух горных склонах покоился прикарпатский городок, а в излучине, сверкающей, как бриллиант, реки отсвечивали купола двух церквей: католической и протестантской. От взмахов ангельских крыльев затряслись горные склоны Городища, поползла гора, скрывая собой мерзость и нечестье от глаз Ангела света.

«Отсюда и пойдет весть о втором приходе Христа»,— решил Ангел, но не стал приземляться в святилище ни одной из церквей, не смея нарушить хрупкое равновесие между христианами, молящимися Спасителю, но каждый на свой манер.

Услышав, рождественскую колядку «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение», Ангел поспешил опуститься в то самое место, где пели запоздалые вертепники. Среди них, как и полагается, были три мудреца с Востока, пастушка с козлом, Мария-Богородица, Смерть, хор певчих. Проделав нехитрые, в рамках дозволенных ему небом, превращения, он стал одним из вертепников со своей вполне правдоподобной легендой, так что самый внимательный наблюдатель не заподозрил бы в нем посланца небес. Тем более в Рождество, когда чудеса

происходят повсеместно, особенно там, где в них верят. Ангел составил себе план действий, хотя плохо представлял, чем кончится его вмешательство в привычный ход событий. Он решил превратиться в сына Ярославны — Петрика, переодетого в рождественского ангела.

– Да, мой котик,— перебил Марию Андрей Ванца.— Этот Петрик и спас сына моей сестры Ярославны во время паводка. Все думали, что тот утонул...

– Погодите, погодите. Кто утонул? Ангел утонул? — спросил внук Данило.

– Надо опять все сначала рассказывать. Ты ничего не понял. У Ярославны Ванца двое детей утонуло в Тысменице — Ярынка и Петрик. После этого она сошла с ума. Но Петрик оказался жив: его выловили из речки цыгане и продали кому-то. Так его потом и не нашли.

– Ну, эту историю в родне все знают наизусть, и молодежь только удивляется, как такое могло случиться. Ну впрямь, как Моисей в Египте с дочерью фараона.

– Рассказывай дальше,— попросил Степан, старший сын Андрея и Марии.

– Подождите. А что сейчас нет паводков? И сейчас они есть. Наши городские власти даже начали дамбу строить от наводнений,— отозвался Николай — сын Анны и Андрея.

– Городские власти деньги на дамбу давно разворовали. А центральный мост совсем разрушен. Автобус привозит пассажиров, на одну строну. Затем они по деревянному трапу переходят на другую сторону Тисменницы, и там садятся в другой автобус. И так уже три года. Срам. Власть называется.

Начали копать склоны речки, чтоб залить бетоном, потом у них были перевыборы и деньги пропали. Так и стоит недоделанная дамба и разломанный центральный мост. Еще хуже стало, чем при коммунистах.— отозвалась Ольга.— Когда у нас будет настоящая власть?...


…Эти мужчины были связаны одной нитью. Игорь Баркалов, оперуполномоченный и коммунист, знал всю родословную каждого из жителей Борислава, и его боялись. Глава городской управы Бойко заведовал финансовыми потоками из Киева. На него смотрели как на мешок денег, который вот-вот развяжется и оттуда посыплются гроши. Юрист Желем, знал все законы и улаживал любое беззаконие. Казимеж Фецко, образованный кэгэбэшник и авантюрист, делал деньги путем самых головокружительных авантюр: продавал оружие, лекарства, поддельные

документы, иконы, антиквариат. Рамза, по кличке Пилорама, был штатным убийцей. Он убирал свидетелей и неугодных без лишнего шума. На его правом глазу была черная повязка. Все его боялись. Казимеж его не боялся, так как спас от пули во время побега, и Рамза, был обязан ему пожизненно. И еще, благодаря Казику, Рамза начал прилично «зарабатывать». Сестре купил дом в Ставрополе, а на могиле родителей поставил копию главной

мусульманской святыни — камня из Мекки. Обряды мусульманские он соблюдал неукоснительно (молитвенный коврик всегда был при нем), хотя и жил среди неверных.

На эту встречу его взял с собой Казимеж, несмотря на то, что остальные категорически возражали.

Они сидели и развлекали друг друга анекдотами. Но Казик, решил им рассказать одну историю, прежде, чем подойти к главной теме – бриллиантовое ожерелье Марии Терезии.

Начал он, как всегда туманно, издалека.

– Рамза. Это я для тебя рассказываю. Ты не перебивай…


Сура об Отчизне.


О, ты! Открывающий книгу…

Скажи: прибегаю я к Господу рассвета

От зла того, что Он сотворил,

От зла мрака, когда Он покрыл

От зла, дующих на узлы

От зла завистника, когда он завидовал.

Скажи: Прибегаю к Господу людей,

царю людей Богу людей

Не сравнится слепой и зрячий, мрак и свет, тень и зной.

Не сравнятся живые и мёртвые.

Сады рая, в которые они войдут,

украсившись там браслетами

из золота и жемчугом;

одеяние их там - шелк.

Не коснется нас там утомление,

не коснется там усталость

О, ты душа упокоившаяся!

Вернись к твоему Господу довольной,

и снискавшей довольство.

Войди с моими рабами,

Войди в мой рай...

Последние слова Суры "Заря" янычар шептал особо усердно

... Войди в мой рай!

... Войди в мой рай!..

Жизнь уходила из крепкого, здорового, натренированного тела янычара, воина Великого Османского Халифата. Кровоточащая грудь проломленная изредка еще воздымалась, захватывая свежий воздух, смешанный с запахом крови и смерти. Везде на поле брани лежали его братья-мусульмане и неверные христиане. Кое-где бродили одиночные, уставшие от боя лошади. Поражение воинов-османов было сокрушительным. Основные силы конницы отошли далеко в долину. А здесь у крепости Бучач более трети их полегло за веру Аллаха.

... Войди в мой рай!

Губы еще шептали слова молитвы, и надежда не покидала его, что вернутся его братья и перевяжут кровоточащие раны, обмоют лицо и напоят водой...

Пешие и конные воины полководца Евгения Савбадского вытеснили узурпаторов-османов из королевства Австро-Венгерского и дали им генеральное сражение у крепости Бучач. Принц Савойский, воевода Потоцкий , князья Четвертинские, Сенявский, Зборовские, Бучацкие, Стажеховские собрали со своих земель все мужское население, вооружили их пиками, стрелами, саблями и поднялась вся земля славянская против "супостатов-османов".

В Дрогобычской королевщине - староста Ян Стажеховский на свои деньги выковал для пеших воинов полководца Евгения Савбадского - около тысячи щитов, три тысячи пик, около пяти тысяч стрел. Перемышлянский магнат Стадницкий поставлял провиант и обувь, Львовский князь Баратынский отдал в распоряжение антитурецкой народной дружины всех лошадей из своих конюшен. Владыка Живанович, канцлер Замойский,

барон Ванцаль снабжали войска оружием, едой, повозками. Но сила Османского владычества была несокрушима. Пять веков они накапливали силы, вооружались, тренировались и вывели особую породу коней ахалтекинцев - выносливых, быстрых как ветер, легких как перышко, бесстрашных в бою. Необозримые славянские земли, красивые женщины, роскошные украшения, замки хранящие в своих кладовых несметные сокровища - все это становилось легкой добычей для воинов янычар. Они жгли огнем целые деревни, их кривой меч не щадил ни стариков ни детей. Сокровища текли рекой в Османский Халифат. Пьянящий запах воли, легкой добычи и истребления неверных во имя Аллаха поставили под знамена хана Тамерлана около двух миллионов воинов янычар. Пылали города, славяне гибли на дорогах и в лесах, преследуемые янычарами.

Два года длилась осада Вены турками-османами. Хитростью и лестью они пытались «выкурить" австрийцев из крепости Каленберг. Но бастионы каменные и несокрушимая воля Карла III сломила их натиск, и началось великое освобождение земли славянской от завоевателей- поган.

...Войди в мой рай!

...Войди в мой рай!

Шептал слова суры янычар Гариб.

Сколько времени ночи?

Близится утро, но еще ночь.

Из-за горизонта вот-вот появится солнышко. Но вся природа, казалось говорила: "Подожди мы еще не готовы". Птицы горлицы, дрозды и соловьи, райская птица еще дремала, но некоторые чистили перья и слегка распевали свои трели, как бы пробуя свой голос. Ветер еле-еле шевелил синюю гладь озера, ручеек перепрыгивал с камня на камень, неся свою живительную влагу в чистое как зеркало озеро. Утренняя роса лежала на зеленом ковре большого луга. Темно-синее небо спокойно ждало воды с земли, и легкий туманный горизонт за озером, ложился белыми полосами в низине длинным пуховым одеялом. Все-все вокруг: земля, вода, небо, лес, птицы, лошади, люди, избы с соломенной стрехой, ждали восхода солнца. Все приготовились к этому торжественному моменту. И вот он первый луч восходящего солнца, за ним второй, третий и через мгновение оно восходит над лесом.

Собрав все свои силы и обратив лицо на юго-восток янычар Гариб прошептал слова молитвы.

- Во имя Аллаха Всемогущего милосердного войду с ридваном моим в рай.

Моя невеста Джилая со мной и конь ахалтекинец – Аджиб сопровождает меня. Волосы Джилаи как ночь разлуки и расставания, а лицо - точно дни единения, нос ее - как острие полированного меча, а щеки точно алое вино, а грудь точно две шкатулки из слоновой кости, сияние в них двух красных агатовых звезд, словно спелые кровавые гранаты. Привезу я тебе из далеких стран аль-мубарсан и аль-хайдари. Богатый калым и роскошный джихаз, брошу к ногам твоим. Перламутровый хаббаят и чеканный булат будут твоим украшением. Сыграю тебе на рубабе нашу родную меканскую мелодию и рахманскую песню - суру споем вместе с тобой у райских врат. Обоняют нас ангелы бергамотом и сандалом, воскурят фимиам из аниса и ванили. Будем питаться золотыми яблоками и персиками. Вернусь в лоно матери моей...

Сильная боль пронзила тело Гариба и он очнулся. Солнце уже высоко: "Слава Аллаху, что я успел помолиться на Восходе".

Но как было хорошо во сне видеть свою Джилаю и мать свою...

... Вернусь домой. Но сначала найду своего коня Аджиба. Поводья кожаные, плетенные заменю на шелковые аль-рахбани, петлицу со стременами украшу хаббаятом и ониксом. Одену кумбаз, сирваль, подпояшусь хизамом и накину на плечи абая. Вот я пред тобой моя Джилая. Живой и невредимый. Но сначала поклонюсь до земли матери своей, которая дала мне жизнь. Седовласая и мудрая мама ан-Нахар довольно тебе носить груботканный халат, и трудиться до седьмого пота. Вот сын твой - воин-победитель, славный визирь привез тебе богатые подарки аль-тубейт, аль-роуза и целые сундуки серебра и золота. Помнишь ли ты моя родная, как наши старшие хамулы учили меня верховой езде? А помнишь ли ты?.. Запах дубового мха, запах кизила и шелковицы? А черешня?

Стоп. Стоп... Ох, плохо мне. Ой, горе мне. Где раньше была черешня? Черешня сладкая, спелая? Погоди родная. Я помню эту черешню... Но где? Когда?

На поле брани вышла старушка-мать и поет песню. Осматривает поле битвы. Недруги лежат рядом с русинами. Мертвые. Есть и стонущие, живые.

…Сорочку мама вышивала мне

Красными и черными нитками

Красными и черными нитками

Красный - это любовь

Черный - этой печаль...

Два цвета, мои два цвета

Два цвета на полотне

В душе моей два цвета

Красный - это любовь

Черный - это печаль.

Наклоняется седовласая мать к воинам-русичам и закрывает глаза усопшим, раненым дает родниковой воды. Вдали виднеется хата и рядом черешневый сад.

Два цвета, мои два колера, оба цвета, в душе моей два цвета

Черный - это печаль, красный - это любовь.

Джилая, рубаб, бергамот... Что раньше было?

Аджиб, Джилая, рубаб, бергамот...

Аджиб, Джилая, рубаб, бергамот, шепчет как заклинание шепчет умирающий воин.

Где я слышал раньше эту песню?

Аджиб, Джилая, рубаб, бергамот... Есть. Вспомнил.

Черешня! Черешня! Помню...

Аджиб, Джилая, рубаб, бергамот, черешня.

Мать наклоняется над Гарибом.

– Как имя твое, воин?

– Иванко, – шепчет янычар на руссинском диалекте.

Мать снимает с воина доспехи, закатывает рубаху ниже локтя и находит то, что искала.

– Вот оно родимое пятно сыночка моего Иванко! Забрали тебя в плен, когда тебе еще не было и трех лет. Искала я тебя среди умерших и живых. Господь сохранил тебя. Молилась я за тебя и по сей день молюсь. Эй, люди! Идите сюда, здесь мой сын. Омойте его, перевяжите раны и отнесите его в дом.

– Иди за черешней, - улыбаясь, сказал Иванко.

Мать собрала в хустынку черешню и уже окрепший Иванко - воин-янычар, крещенный младенцем в церкви Андрея Стратилата, ел красную, спелую, сладкую черешню…

– Эту историю пересказывают каждый раз по новому, – отметил Желем.

– И у нас в Черкессии ее рассказывают. Только все наоборот. Лучше скажи, зачем мы здесь? О какой то такой-то вещи ты хотел сказать?

– Рассказывай, что за вещичка,— напирал Желем.

– История длинная, вы заскучаете. А девушек кто будет развлекать? — сказал Казимеж.

– Ой, нам очень интересно, что это пан будет про вещичку рассказывать.

– Только сначала скажи, стоящая эта штучка-вещичка? — пробасил Желем.

– Ее стоимость приблизительно как два грузовика «Татра».

– Давай, Казик, валяй. Слушаем тебя.

– Дело было еще во времена нашей королевы Марии Терезии.

Это бриллиантовое ожерелье досталось ей как военный трофей в боях с прусскими войсками. Она велела изготовить точно такое же со стразами. Но наш народный мститель Алекса Довбуш разграбил обоз с ее имуществом и забрал это ожерелье. Он ведь мужлан неотесанный. Хоть и атаман, но в камнях не разбирается, поэтому подарил ожерелье своей любовнице Юзе

Угорской. Та носила его в церковь как четки. А однажды в костеле ее увидел с этими четками какой-то причетник-дьякон, выкупил у нее их за бесценок и перепродал другому купцу. Затем четки попали в руки к ювелиру, который подозревал, что они ворованные, и припрятал их до лучших времен. Потом они попали в Ченстоховский костел Богоматери и с тех пор находятся во владении католической церкви. Эти камешки, как говорят знающие люди, пророческие и чудодейственные: они предрекают будущее.

– Я по праздникам хожу в костел на литургию,— продолжал Казимеж,— и всегда смотрю на четки-розарии. Деревянных, серебряных и каменных очень много. А вот стеклянные встречаются

очень редко.

– Ты и литургия? – засмеялся Бойко. – Да тебе ввек не отмолить грехов…

– Не перебивай. Так вот. Даже если бы я их отыскал — как их взять у

владельца? Ведь для католика четки, по которым он молится,— это такая же святыня, как Библия и первое причастие. И он их не отдаст. Если только забрать силой.

– Так ты католик или язычник? — спросил Баркалов.

– Я сочувствующий. Но мой предок — Казимеж Фецкорен — был настоящим католиком.

– Так ты вызови дух своего предка, может, он тебе и подскажет, где сейчас эти четки.

– Хватит врать,— отозвался Пилорама.— За призраком гоняешься.

Нет этих бриллиантов. У нас в Черкесии про волшебные камни сотни легенд ходят. Держи штаны крепче, Казик, а то потеряешь.

– Ладно, ладно. Сейчас я вам всем докажу, что это истинная правда.

Он достал из внутреннего кармана самописку. Расстелил на столе большой лист бумаги и написал на нем цифры от 1 до 10, затем по кругу написал латинский алфавит от A до Z. Снял со стены потрескавшееся зеркало, зажег свечу и подготовил своих подельников к варварскому обычаю вызывания духов усопших.

– Во имя Вельзевула, Перуна и Зныча. Заклинаю вас, горные и лесные духи. Заклинаю вас Чернобогом, Сварогом и оборотнями пещерными.

Все присутствующие замерли, глядя на закатившиеся глаза ворожея-Казика. Он держал в руках три спички, растирал их, прикладывал к вискам, снова растирал, грел на пламени свечи.

– Я вызываю тебя, дух моего предка денунцианта Фецкорена.

Приди и отзовись. Слышишь ли ты меня?

Он посмотрел в зеркало, затем, молча оглядел всех присутствующих.

Те, ошалев, не мигая, уставились на новоявленного колдуна.

– Кто-то мне мешает. Дух его не отзывается. Рамза, выйди в сени. Я без тебя попробую.

– Держи штаны.

– Иди, иди. Сейчас он явится.

Пилорама послушно побрел в сени, а Казик продолжал волхвовать.

– Во имя Песиглавца и Переруга, во имя Мачура и Потохи отзовись, дух денунцианта Фецкорена. Заклинаю тебя Вием и Велесом, если ты слышишь меня, то отзовись.

В горнице воцарилась тишина. В печке, где горели дрова, послышалось

шипение, затем завывание.

– У-У-У-у!

Из подпола выбежала мышка и скрылась в сенях, где стоял Рамза. Окна избы затряслись от порыва ветра. Трускавецкие распутницы притаились и дрожали от страха. Казик еще раз поколдовал со спичками и положил одну в центр круга на бумаге. Спичка запрыгала по алфавиту, складывая буквы в слова.

– Д-Р-А-Г-А-Н. Драган,— прочитал Казик.— Какой Драган?

Их в Бориславе целая дюжина: на Потоке, Волянке, на Мражнице, на Рогатке, в Тустановичах. Где?

Спичка опять запрыгала по алфавиту.

– Р-О-Г-А-Т-К-А. На Рогатке. Уф! Я знал, что найду их. Отпускаю тебя, дух денунцианта Фецкорена.

– Твой предок тебя надул,— отозвался Игорь Баркалов.—

Драган с Рогатки уже съехали четыре года назад, и сейчас там живет другая семья. Одна из них сумасшедшая Ярославна. И недавно там поселился какой-то Ванца.

– Все равно надо туда идти.

Фецко ради успеха операции решил нарядиться царем Иродом. Перед зеркалом надел корону, поправил усы и, щуря глаза, присмотрелся.

– Пся крев. Ну и красавец. Настоящий царь. Чего мне не хватает? Ах да! Парчовой мантии или персидского халата, расшитого золотом! Ну, это мы мигом.

Он взял свой болоньевый плащ и золотой краской намалевал на нем узоры. Посмотрел еще раз на себя в зеркало, подрисовал черные брови и черную бороду.

– Ну и рожа у тебя,— сказал Пилорама.— Я бы тебя прирезал, если бы ты мне повстречался в темном переулке. Да простит меня Аллах.

– Э, не забывай. Здесь гуцулы — темнота, дубье неотесанное. Им что новогодняя игрушка на ели, что Царь Ирод ряженый — все к веселью. Значит, так: я иду вперед, на разведку, потом свистну тебе. А ты будь на шухере, только смотри по сторонам.

Пилораму нарядили палачом...

Казик вышел в сени, к нему молча, присоединился Рамза, они сели в машину и поехали на Рогатку...

*****************

…Под окнами домов, как заведено в Карпатах, вертепники поют.

– Надо их уважить, пригласить в дом, они ведь первые нынче после первой звезды, так полагается на Рождество,— молвил Андрей, обувая валенки.

Новая радость встала, которая не бывала,

Над вертепом звезда ясная на весь мир засияла.


Андрей набросил тулуп поверх домашней одежды, взял немного денег одаривать гостей и вышел во двор. Звезды сверкали алмазным холодным светом, и ночь была наполнена особым, хвойным ароматом. Он открыл тяжелую дверь на улицу. В глазах зарябило от каменной мостовой, которая искрилась тонким слоем льда. Посмотрел в одну сторону улицы — пусто, повернул голову в другую сторону — никого нет.

– Ну и медлительный же я стал. Пока одевался, они ушли. Негоже так встречать Рождество,— сказал вслух Андрей и повернулся к дому.

У входной двери стоял Ангел.

– Христос рождается,— приветствовал его хозяин.

– Слава в Вышних Богу,— ответил Ангел.

– Заходи в дом, согрейся. А где же остальные? Я вас давно жду.

– Скоро будут,— многозначительно сообщил Ангел.

– Садись возле нашей королевы, а я быстро приготовлю чай. Располагайся.

Андрей ушел на кухню. Ангел огляделся.

Печка, кресло, радиоприборы, стол, диван-кровать, патефон,

магнитофон, Библия. Значит, чтят в этом доме Спасителя. На стене висит портрет молодой симпатичной барышни. Ангел дружелюбно подмигнул портрету Марии и мысленно призвал на помощь своих ангелов-помощников, чтобы те ускорили развязку этой рождественской истории, и Мария быстрее добралась до дома этого одинокого холостяка.

– Как зовут тебя, ангел? — разливая чай, спросил Андрей.

– Ангел света.

– Я вижу, что ты светлый ангел. А как зовут тебя родители?

– Рождественский Ангел.

– Ну ладно. Не хочешь, не говори. А я Ванца. Слышал такую фамилию?

Ангел начал вспоминать.

– В небесной книге записано, что прадед Андрея Ванцы — Василий Ванца, дьяк греко-католической церкви, староста села Раздолье в Речи Посполитой, защитник вдов и сирот, попечитель сельской церковно-приходской школы. Имеет несколько отличий: воспитал богобоязненных детей, дал приют в своем доме двум сиротам, во время смуты защитил от нечестивцев свою церковь ценой собственного увечья.

– Ты, наверное, кто-то из нашей родни, если знаешь такие подробности,— засуетился Андрей, не зная, как еще приветить дорогого гостя. Он был польщен вниманием родни к его скромной особе. Не часто к нему захаживают гости. Он живет одиноким бобылем, а тут вдруг такой гость.

– Ты бы снял крылья,— схитрил Андрей. Уж без крыльев и грима он точно его узнает.

Удовлетворив просьбу хозяина дома, ангел снял крылья и повесил их рядом с голландкой. Андрей внимательно разглядывал лицо гостя. Он похож на одного из рода Бубняк. Там все белокурые. Но губы у них пухлые, а у этого тонкие. Может, Качмарчмк? Но у тех лица рябые, а этот гладкий, кровь с молоком. Может, из рода Мицкевич?

– Не мучай себя, а лучше приготовься к встрече гостей.

– У меня все готово.

– А ты сам готов?

– Ты так загадочно и странно со мной говоришь, что я и

впрямь поверю, что ты настоящий Ангел.

Вдруг радиоприемник, который всегда был включен, зашипел, заскрипел, и из динамика послышался голос Анны Марии Драган. Она пела:

Тихая ночь, дивная ночь,

Дремлет все, лишь не спит,

В благоговеньи Святая Чета,

Дивным Младенцем полны их уста,

Радость в душе их горит.

Радость в душе их горит


Андрей замер, не веря своим ушам.

– Но этого не может быть. Я три года ловлю радиостанции из Варшавы и Вены, и еще ни разу не услышал ее голос.

Он подошел к приемнику и подкрутил ручку настройки.

Голос стал еще чище и ближе, наполняя душу радостью и благой вестью, звенел в печке, в трюмо и окнах. Андрей остолбенел. Потом резким движением выключил питание и выдернул вилку из розетки. Индикаторные лампы приемника погасли, а голос все нарастал и звенел. Он заполнял двор, все Карпатские ущелья и верховины.

Андрей выскочил во двор. «Не может быть»! Сердце его почти остановилось. И он опустился на колени, прямо на камни во дворе. Перед ним стояла Анна Мария Драган и улыбалась...

Вдвоем с Ангелом Мария еле привела его в чувство, усадив возле печи-голландки. Он ослабел, колени дрожали, а перед глазами вращались огненные круги. Андрей с благодарностью посмотрел на Ангела. Тот, как ни в чем не бывало, крутил ручку радиоприемника, как будто он всю жизнь мечтал заняться именно этим, и не обращал внимания на святое семейство.

– Успокойся, милый, сейчас все объясню. Ты только приди в себя немножко. Кровинушка моя,— потрепала Мария Андрея по волосам. Она оглядела комнату, прижалась к печке.

– Милая королева,— погладила она печку тонкими, музыкальными

пальцами.— Иди поближе, рождественский Ангел, садись к огню. И слушайте рассказ Анны Марии Драган, арфистки и певицы, подруги печи-королевы, счастливой возлюбленной, снова обретшей свою любовь — Андрея Ванца.

– Постой, постой,— перебил ее Андрей.— Ты приехала действительно

ко мне?

– А я думала, ты уже догадался... Успокойся, мой дорогой. Главное, что мы живы и здоровы, мы снова вместе, а еще важно, что мы христиане и сегодня Рождество. Моя история больше похожа на рождественскую сказку...

В это время дверь распахнулась, и в дом вошли родственники Андрея во главе с Ярославной, чтобы поздравить его с Рождеством.

Когда затихла радостная суматоха и все уселись, Мария продолжила свой рассказ.

– Весной я слушала в Кракове проповедь епископа Кароля Войтылы, которая сильно повлияла на мое решение вернуться в Борислав. Ксендз Бориславского костела, мой духовник Богдан Мицкевич, написал письмо в Варшаву, что Андрей Ванца, находясь в больнице без сознания, твердил мое имя. Я отписала, что после Пасхи приеду. Но задержали неприятные обстоятельства в Варшаве, и я смогла приехать только к Рождеству. Меня в

Варшаве чуть не посадили, обвинив в шпионаже...

– Родная моя, неужели ты действительно приехала ко мне?

Все не сразу опомнились, как бы находясь в другом измерении, где вещи и предметы совсем ничего не обозначают. То, что рассказала Мария, растрогало каждого из них до слез. В их жизни таких душевных метаморфоз не происходило, и каждый втайне гордился тем, что именно ему приоткрыли глубины женскойдуши, куда не всем удается заглянуть.

– А дальше что? — спросил Андрей и сам смутился от этих внезапно вырвавшихся у него слов.

– Дальше? Я только могу сказать, что больше музе я не принадлежу. Я принадлежу теперь тебе. И скоро сюда должен прийти мой духовник и дать нам благословение.

– Ты действительно больше не служишь своей музе? Значит, я могу стереть эту надпись на печке, которую ты оставила в юном возрасте?

– А что, эта надпись еще сохранилась?

– Как-то я ее видел во время уборки.

– Стирай.

Андрей подошел к печке, добрался до карниза, начал стирать надпись, на пол посыпалась старая замазка. Вдруг в руках у него оказались четки. На секунду он замешкался, загадочно улыбаясь.

– А это тоже твое? — он показал припорошенные пылью стеклянные четки.

– Нашлись?! Нашлась моя розочка, мой розарий Богородице. Теперь мне не будет стыдно перед викарием, ведь он просил их найти…


… В чудном наряде и с намазанным лицом, Казик подкрался к окошку дома Андрея и заглянул в него. Видит: сидят люди и что-то рассматривают. Он пригляделся... И вдруг заметил, какна шее у Ярославны, в складках одежды, блеснуло нечто, похожее на ожерелье...

В этот момент он внезапно получил сзади удар такой силы, что повалился наземь...

Ярославна пошла к Андрею, а сарай на засов не закрыла. А козел Гошка, любопытный, все ему надо исследовать. Увидел: привидение, чумазое, сверкающее, тем более на его, Гошиной, территории! Он со всего размаха, без предупреждения, и наподдал рогами прямо под зад.

Казик открыл глаза и обомлел: на него смотрит рогатый, из глаз искры и копытом снег загребает. Гоша еще раз боднул, призывая Казика на поединок. Тот вскочил и только сейчас понял, что перед ним старый вонючий козел.

– Ну, я тебе сейчас задам, подлец!

И схватился двумя руками за рога. У Казика — восемьдесят килограмм, у козла — сорок пять, силы неравные. Но у Казика туфли скользкие, он пошатнулся и получил сильный удар по ноге, бросился к калитке и, к своему счастью, увидел на заборе мешок из-под картофеля. Схватил его, развернул и нахлобучил козлу на голову, чем его ослепил. За ошейник вывел его за

калитку, в противоположную сторону от Пилорамы, и привязал к забору.

Затем вернулся за Пилорамой и, едва скрывая волнение, проговорил:

– Все чисто, идем! Ожерелье здесь.

– Ты посмотри на свой плащ, там что, собака? Но я не слышал лая.

– Там нет собаки!

– А кто тебе плащ искромсал?

– Никто, пойдем за добычей.

Они подошли к окну и запели колядку.

Андрей Ванца на правах хозяина дома вышел одаривать колядников

и вернулся с ряжеными: царь Ирод и палач.

– Отстали мы от своих,— объяснил царь Ирод.— О! Да здесь уже и Ангел есть, и Мария.

Присутствующие в доме не узнали бандитов. Ирод-Казик, как завороженный, смотрел на Ярославну. Переводил взгляд с ее четок на четки, лежавшие на столе. В голове у него помутилось, в глазах рябило.

– Четки, нечетки,— бормотал он.— Вот они лежат на столе. Пол-Европы за ними исколесил. А они здесь. Настоящие, фальшивые?

Пилорама не мог понять, что происходит с его подельником.

Вдруг раздался сильный удар в дверь.

– Кто там?

Тишина. Ярославна открыла дверь, вошел Гошка с мешком на рогах — и прямиком к Казику. Ярося попыталась удержать козла, но в руках у нее остался только пустой мешок. Казик получил удар в солнечное сплетение и бросился к двери, за ним Пилорама.

Следом за ними выскочила во двор и Ярославна.

– Чудные какие-то ряженые сегодня в Карпатах,— задумчиво

промолвил Андрей.

Мария Драган взяла лежавший на виду ершик, достала лупу,

почистила четки и начала их разглядывать, направив свет настольной лампы.

В печи догорали последние головешки, а под окном опять распевали рождественскую колядку: «В яслях на соломе Младенец лежит, Святое семейство рядышком сидит».

Андрей вышел во двор, приглашая гостя к огню.

В гостиную вошел Богдан Мицкевич — викарий костела Архангела Михаила, духовник Марии.

– Христос рождается!— приветствовал всех гость.

– Ваше святейшество,— обратилась к нему Мария,— нашлись мои четки-розарий.

Очищенные от пыли, четки сверкали живыми искорками, как ночные светлячки, ярко выделяясь на темной полировке стола.

– Это пророческие камни,— торжественно произнес викарий.— Они хранят тайну двухсотлетней давности. Я недавно вернулся из Римской курии, встречался там с архиепископом Каролем Войтылой. Он рассказал мне о четках королевы Марии Терезии. Мы решили, что, судя по описанию, это и есть те самые четки, которые когда-то хранились у меня... Когда меня

перевели из собора святой Матери Божьей Ченстоховский в Бориславскую епархию, я взял с собой среди прочих реликвий дюжину четок для Розария Богородице. Среди деревянных, янтарных и каменных четок эти выделялись какой-то притягательной силой. Как они оказались в Ченстохове, никто не знает.

Я вспомнил, что в Бориславе я вручил их своей духовной дочери Анне Марии Драган в день ее первого причастия. И хочу, чтобы вы знали эту историю. А может, со временем эту историю пророческих камней будут знать в каждом уголке христианского мира.

Викарий открыл Библию и прочитал: «Ибо у Господа один день как тысяча лет, а тысяча лет как один день». Он помедлил мгновенье с закрытыми глазами и продолжил:

– Я хочу перед всеми вами объявить, что сии молодые — Анна Мария Драган и Андрей Ванца — от сего дня помолвлены и считаются женихом и невестой. У них есть право и обязанность устранить все препятствия для их семейного союза до свадьбы. Оглашение об их помолвке будет совершено в ближайшее воскресенье перед всеми прихожанами в церкви Архангела

Михаила и в молитвенном доме евангельских христиан-баптистов. Вы можете уже сегодня поздравить их с официальной помолвкой…


–… Послушай, Рося,— сказал Андрей Ванца вернувшейся в дом Ярославне,— похожие четки я видел у тебя — те самые, которые ты нашла после паводка на берегу Тысменицы.

– А, бусы-детки? Здесь они. Смотрите на моих деток. Это они мне оставили подарок, сказали: «Мама, не плачь, мы скоро к тебе придем».

Рося распахнула воротник старенькой кофты, и на шее ее засияло настоящее бриллиантовое ожерелье. Все оцепенели от изумительного сходства.

Вдруг Ярославна возвысила голос и запричитала:

– Живы мои дети, живы!

Зарыдала, запричитала речитативом седовласая Рося о детях своих.