Geum.ru

Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материалаКнига

Содержание


Запахи и музыка
Твой голос
Встреча Анны Марии с епископом Каролем Войтылой
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Запахи и музыка


О, милый сердцу запах жженого можжевельника, с чем можно тебя сравнить? Картины детства. Плита с металлической крышкой. А на крышке зерна сушеного можжевельника. Под ароматом сладковато-горького дыма, я разучиваю сольфеджио. Ми, ре, ми, фа, соль, до, си, ля, соль, соль, соль. Ля, фа, ре, си, до… Ты неповторим и обаятелен. Мой учитель Никифор Акимович. Сколько ума, юмора, обаяния и никакого давления на мою душу

и сознание…. А какая музыкальная культура! Бортнянский, Архангельский,

Воевода «Херувимская песнь», «Реквием», «Душе моя». А уроки сольфеджио? А первые упражнения с церковным хором? Кто знает, может, именно тогда я поверила в свои силы, в свой талант. Мне только четырнадцать лет, а я уже регент церковного хора. И все благодаря этому милому старику с бородой, как у Карла Маркса, но отнюдь не с его убеждениями.

Родился он в Воронежской губернии в конце прошлого века, шестой ребенок в семье мещанина. Очень часто вспоминал об учебе в гимназии, потом в политехнической школе (теперешние ПТУ), о работе в качестве мастера на Воронежском авиационном заводе. А моя старшая сестра помнит, как он был директором музыкальной школы в Бориславе, партийным деятелем, ходил с трубкой во рту. Все горожане знали его и уважали за интеллигентность, доброту и живую улыбку. Не одну семью он

спас во время голода после войны. А меня спас от душевного банкротства.

Только от него шел едва уловимый запах можжевельника, только он научил меня музыкальной грамоте и сольфеджио. Первая его жена умерла в семьдесят лет. Говорят, он сейчас в Хмельнике управляет хором. Второй раз женился. Но при его темпераменте, здоровье и таланте это понятно...

Симфония запахов. Многие рецепты потеряны, другие давно забыты. Флакончики разбиты, обоняние потеряло остроту. Дайте мне тайну запахов звездопада – и я осчастливлю человечество. Запах музыки... Вкус дождя и вожделенный запах молнии! Вспомнился «Хаджи Мурат» Льва Толстого с запахами: « … Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-желтой серединой "любишь-не-любишь" с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики»...

В музыкальной тетради появилась песня в тональности ми минор.


Твой голос

Я слышу голос твой.

Осеннею листвой

Он шелестит...

В нем неба синь

И трепетность осин.

Ты пахнешь мхом,

Прекрасной резедой.

Твой аромат, как паводок весной,

Уносит за собой.

Ты пахнешь небом

И зимой,

И звездами,

И тишиной...


О силе духа


Добрые люди потому считаются добрыми, что знают больше, чем другие. Гений лишь потому гений, что, создавая что-то гениальное, он предлагает человечеству нечто новое, предвосхитившее настоящее.

Многие гении были признаны еще при жизни и, тем более, после смерти. Путь гениальности нелегкий. Потенциальных гениев много, но в силу слабости характера они не могут продвинуть свои идеи по реконструкции мира. Толстой тоже был таковым, пока не преодолел барьер, разделявший его сознание и слог. Хаджи Мурата он переписывал с женой двадцать раз. Это колоссальный труд. И это барьер на пути к успеху. Едва этот барьер неуверенности был преодолен, как полились его пылкие, уверенные слова о низменности человеческих правил, о несправедливости законов, и тут же он предложил свое видение счастья и иной путь, минуя революции и социальные перевороты.

Надо выработать в себе силу воли, силу слова, нравственно-духовную

силу, способность убеждать человека, группу людей. Достигнуть такой силы убедительности в своем пении, чтобы заинтересовать любую аудиторию. Надо еще многому научиться. Приходится идти наощупь, как слепая. Но еще труднее быть уверенной в правильности выбранного пути. Сколько было тщетных поисков, ненужных страданий и обманутых надежд!

Да, Христос был и есть моей единственной путеводной звездой.

Как, оставаясь современным человеком, нести в общество весть благую? Опираясь на опыт классиков, можно стать деятельной личностью.

Однажды, будучи у меня в гостях после фестиваля, Анна Герман рассказала мне грустную историю о своих гастролях в США. Она туда ездила с сыном и мужем Збышеком. Сын родился там же во время первой поездки, три года назад. Так вот, ее импресарио настойчиво попросил ее встретиться с одним богатым эмигрантом из Польши.

– А как фамилия этого поляка-эмигранта? — спросила Анна.

– Юрек Ружицкий из ансамбля «Шленск».

– О, да я его помню. Была еще совсем ребенком, когда ходила на его концерты. Познакомьте меня с ним.

Юрек Ружицкий пригласил ее к себе домой в нью-йоркскую квартиру.

Она поехала одна. Без сына и без Збышека.

– Лучше б я к нему не ходила,— сокрушалась Анна Герман.

Во время гастролей ансамбля «Шленск» в США он близко сошелся с дочерью разбогатевшего мясника, выходца из Польши, скрыв, что в Варшаве у него осталась законная жена и маленький ребенок.

Юрек был из бедной семьи. С трудом пробивался в люди в Варшаве. Работая в «Шленске», он смог накопить денег и купил отличную квартиру в столице. И «Мерседес». Старенький. Но мечтал о больших капиталах. И вот он стал владельцем маленькой фабрики, где из телячьей кожи шьют дамские сумочки, теперь в его распоряжении несколько «Фордов» и дюжина грузовиков.

– Знаешь, кто у нас в гостях? — обратился он на польском языке к своей американской жене.— Анна Герман. Да, да. Именно та самая Анна Герман, чьи пластинки мы с тобой так любим слушать.

Юрек напивался прямо на глазах, и через полчаса превратился в свинью.

– Все у меня есть, но любви нет. И детей нет. Опостылела мне эта жизнь.

– Так возвращайся к сыну и жене.

Он полез целоваться.

– У некоторых мужчин,— продолжала Анна свой рассказ,— инстинкты преобладают над совестью и верой в Бога.

Она повернулась к мужу:

– Збышек, к тебе это не относится. Ты исключение.

Анна села за пианино и запела. Я, хоть и слаба еще была после простуды, подошла к ней и подхватила мелодию.

«У берегов Отчизны», затем «Утро туманное», «Гори, гори, моя звезда».

– Мария, ты же сама сочиняешь. Спой свое сочинение.

Я подошла к арфе.

– Правда, арфа не концертная, маленькая. И струн на ней в два раза меньше, и звук у нее не тот. Но что есть.

«Тих и красив был тот вечер, тихо все было кругом, нежно природа прощалась со знойной вечерней зарей».

Мой голос всегда очаровывал слушателей. Сейчас Анна и Збышек, глядя на меня, видели во мне не певицу, не концертную диву, а скорее — одинокую невесту, ждущую своего принца.

– А у тебя есть жених? — спросила Герман.

Я немного смутилась. Что я могу сказать им об Андрее? Ведь мы не встречались четыре года. А может, Казик?

– А вам неизвестно, откуда появился Казимеж де Фецк?

– Кто-кто? — переспросил Збышек.

– Ну, этот импресарио из Львова. Он крутится возле Шпильмана.

Петерсбурскому и Годзинскому устраивает концерты.

Збышек внимательно посмотрел на меня.

– У вас с ним роман? — спросил он на всякий случай.

– Нет. Он странный какой-то. Предлагал стать моим импресарио. Но я отказалась.

– А больше ничего не предлагал? — спросил Збышек.

– Нет, ничего. А что?

– Держись от него подальше. Мне знающие люди сказали, что Управление КГБ из Львова командировало двух сотрудников на фестиваль в Сопоте. Одного вычислили сразу. Он приехал на фестиваль в качестве импресарио варшавского госконцерта. Его зарегистрировали, выдали бумаги. А потом его опознал один из наших музыкантов. Он в Киеве в прошлом году попался на валюте. Вы же знаете наших музыкантов, вечно попадают в истории — то с женщинами, то с полицией. Так вот, его

допрашивал тот самый импресарио. А второй? Ну, все указывает на этого... Казимежа.

Краска прихлынула к моим щекам. Как я могла так обмануться?

– Мария, тебе плохо? У тебя температура поднялась,— заботливо, как мать, Анна Герман уложила меня в постель.

У меня слезы навернулись на глаза. Я обняла подругу и успокоилась.

– Хочешь, я помогу тебе устроить турне по Америке? — предложила Анна.

– Не знаю, что и сказать. Конечно, хочу. Меня уже приглашали в Лондон. Но поставили столько условий, что я пока в раздумьях. Гонорар баснословный по польским меркам.

– А какие условия?

– Я английский плохо знаю, поэтому пять страниц контракта сама долго переводила. И пришла в смятение. Там указаны концертные площадки в ночных клубах, куда правоверной католичке нельзя даже просто заходить.

– Это все?

– Нет. Есть еще пункт, согласно которому я должна полуобнаженной

выступать в двух кабаре.

– Это все?

– Ну, да. Все. Остальное очень прилично. И гонорар — пять тысяч фунтов. Я глазам своим не поверила.

– Они тебя здорово надули, Мария, не соглашайся. Попроси кого-нибудь со знанием английского, чтобы вписали в контракте сумму в десять тысяч фунтов, и никаких раздеваний. Меня в Америке просили раздеться. Я сказала, что по условиям контракта они покупают голос, а не тело. Сейчас и в Варшаве открылось много мест, где полно раздетых певиц выступает.

– Недаром мне тетя Настя напутствие давала, когда я уезжала на учебу. Она говорила: соблазнов везде много, но душу не оскверняй, и не отдавайся мамоне.

– А что такое мамона? — спросила Герман.

– По Писанию, это дух стяжательства, иначе — гроши нечистые.

– Да они все нечистые.

Збышеку надоела женская болтовня, и он засобирался домой...

В нотной тетради появилась песня в тональности ми-минор.

Откуда ты явилась,

Любимая?

И поздно так пришла,

Незримая.

Где раньше ты была,

Хранимая?

Ко мне ты не пришла,

Счастливая.

Я выстрадал тебя,

Желанная,

Тебе себя храня,

Прекрасная.

Читай всего меня,

Дочитывай,

Но только, как другие,

Не выкидывай.


Встреча Анны Марии с епископом Каролем Войтылой


Вражда между родами Драган и Ванца зародилась еще при Австро-Венгрии. Два братья Ванца ухаживали за двумя сестрами Качур. Ванца Иван взял в жены Татьяну Качур. Джон Ванца отец Ивана вынужден был уехать из родного села, так как поменял веру. Из правоверного иудея он стал католиком. Его хотели побить камнями родня и единоверцы. Джон открыл школу для селян, был старостой. Он научил своего сына Ивана грамоте. И грамотей - сын учил детей в церковно-приходской школе.

Андрей Ванца помнит, как его отец еще в Польше, в Раздолье, нелестно отзывался о Матвее Драгане как о спекулянте, скупом, жестоком деспоте. В роду поговаривали, что Матвей Драган бил свою жену за то, что она рожает ему одних дочерей. Из десяти дочерей в живых осталось шесть, а из пяти сыновей только два. Матвей Драган как-то в глаза упрекнул Василия Ванцу за его корыстолюбие в выборе богатой невесты. Конечно, женившись,

тот присоединил к своему небогатому имуществу ремонтную мастерскую. Но упрекать его в корыстолюбии Матвей Драган не мог, ведь Василий ухаживал за своей невестой целых шесть лет. Работал, не покладая рук, чтобы костюм, шляпа и башмаки у него были, как и подобает пану с Верховинского нагорья. Югаска была уроженкой Горлиц и считалась городской барышней. Но, как только вышла замуж за ясноокого и усатого Василия Ванца, быстро стала хорошей хозяйкой и родила ему восемь детей.

У них родились два сына еще до заключения в Талергофе и дочь — после Талергофа.

А вражда, доходящая до рукоприкладства, наступила в Талергофе. Матвея Драгана вместе с другими лемками из села Вапенное забрали жандармы, Василия Ванцу из Раздолья тоже отправили в Талергоф. Долгое время они жили вместе с другими под открытым небом, пока им не разрешили построить для себя бараки.

Накануне Первой мировой войны Армия Спасения уже имела

свои церкви почти во всех государствах Европы, кроме Албании и Турции. Узнав из газет о бедственном положении славян на земле австрийской, Армия Спасения из Англии направила в Талергоф своих волонтеров с едой, медикаментами, одеждой и, конечно, со словом Божьим.

Однако никто из православных, греко-католиков и прихожан римского обряда из среды лемков, не хотел принимать их веру. Лемки были им благодарны за помощь продуктами и медикаментами, но свои сердца и души от чужеземного толкования Библии и Евангелия они уберегли. Один Василий Ванца стал изучать брошюры Армии Спасения на польском языке. Он увидел в их вероучении рачительность, милосердие, любовь, защиту и попросил записать себя в число волонтеров. Именно после этого от «отступника» и «еретика» отвернулись все заключенные в лагере Талергоф. А Матвей Драган написал письмо в Горлицкий епископат, чтобы Василия Ванцу и всю его родню отлучили от католической церкви.

Заключение в Талергофе длилось четыре года. Все они были осуждены как русские шпионы и русофилы. Россия о своих братьях славянах не вспоминала. За них некому было заступиться. Горские карпатские племена были пушечным мясом для австрийских и немецких войск. Кто смог, тот уходил высоко в горы. Тем более, они не хотели воевать, ведь о них в Талергофе не вспомнила ни одна русская газета, и не защитила ни одна

русская организация.

Эту историю вражды между своими родами знали и Анна Мария Драган, внучка Матвея Драгана, и Андрей Ванца, внук Василия Ванца. Но даже редкие встречи зародили в их сердцах искру любви. Первая встреча была случайной.

Андрей вернулся из армии в форме сержанта, с военной выправкой и гуцульскими узкими усиками. Мария сначала не узнала его и влюбилась. Для этой юной чистой души уже наступила пора девичьих грез и влюбленности. Она сочиняла песни о любви, и в ее рапсодиях всегда присутствовал «легинь ясноокий», «парубок чернявый». Для этой юной чистой души уже наступила пора девичьих грез и влюбленности.

Но, как только узнала, что ее избранник из рода Ванца, запретила себе даже думать о нем. И тем самым обрекла себя на муку…


…В Варшаве, после простуды в Сопоте и болезни, во время богослужения в костеле святого Станислава Мария услышала проповедь молодого священника из Краковского епископата. Как потом выяснила, это был епископ Кароль Войтыла. Его проповедь зажгла в ее сердце христианскую любовь. Она вспомнила свои девичьи молитвы, бдения и посты, свое первое причастие в костеле архангела Михаила в Бориславе и затосковала по своему родному городу, где выросла, по хвойным лесам и черешневому саду. И по Андрею Ванце — из другой, враждебной церкви.

«Надо поговорить с этим епископом,— подумала она,— может, он поможет мне обратить Андрея в католическую веру».

Решив с ним встретиться в первое же воскресенье, пошла на утреннюю службу. Но литургию служил другой ксендз. Она еле дождалась конца службы и заглянула в пастырскую комнату.

– А где же его святейшество Кароль Войтыла? — спросила она.

Марию хорошо знали в этом храме, так как она была ревностной

католичкой, пела в хоре, дирижировала хором в отсутствии регента, привела в порядок все хоровые партитуры и нотные тетради.

– Он рукоположен в Краковском епископате, и там его паства Божья,— ответил ксендз Владимир, настоятель костела святого Станислава.— Его многие хотят видеть здесь, в Варшаве. Сам кардинал рекомендовал ему стать епископом Варшавским, но Кароль остался верен своей пастве. А что ты, сестра, от него хотела? Я могу дать тебе его адрес.

– Вот благодарность Богу,— зарделась Мария.— Мне нужен совет, как обратить протестанта в нашу веру.

– А. Ну, Бог в помощь. Вот тебе адрес, езжай. До Кракова поезд всего пять часов идет.

Мария дождалась теплых весенних дней, когда сельские дороги подсохли, и накануне Пасхи поехала в Краков на два дня, взяв с собой рекомендательное письмо от своего духовника.

В Кракове накануне Пасхи и состоялась первая встреча Марии и епископа Краковского Кароля Войтылы. Эта встреча перевернула всю ее жизнь.

Она опоздала на литургию. Кароль Войтыла в лучах утреннего

солнца, пробивавшихся сквозь витражи костела, произносил с кафедры свою лучшую проповедь — о послушании Господу. Позже, когда он станет папой Иоанном Павлом II, эту проповедь переведут на все языки мира, ее будут повторять в костелах епископы, в молитвенных домах — проповедники, в

храмах — священники. Но все это будет потом. А сейчас Мария стояла и слушала. За окном пели птицы. Мария ощущала, как бьется ее сердце и сердца всех паломников, открывших свои души словам проповеди Кароля Войтылы... И ей казалось, что епископ обращается именно к ней…


Магнификат

(Величит душа моя Господа)

«Некоторое время тому назад я прочитал у Франциска Ассизского

такую фразу: «Полное послушание привело бы к полной радости, если бы мы только доверяли вполне той Силе, которой доверимся». Я вспоминаю, как я был поражен, когда мне через эту мысль открылся доселе неведомый путь к счастью. А позже, когда я был даже во внутреннем расслаблении, эта фраза часто приходила мне на память как перспектива покоя, возможного выхода,

умиротворяющего и одновременно утоляющего все мое томление о счастье.

Должен еще добавить, что этот покой был мне открыт не как мечта или какая-то возможность, но как реальность, и что в Господе Иисусе я познал Учителя, которому мы можем отдаться в безусловное послушание, и что мы, беря на себя Его иго, находим полный покой.

Мы можем дружить и все же большую часть нашей жизни иметь различные интересы и преследовать разные цели. Когда мы вместе, мы можем взаимно друг друга радовать и находить много общих точек соприкосновения, но разлука не причиняет нам большого горя, и другая, более интимная дружба не мешает нашим отношениям. Между нами недостаточно любви, дающей нам обоюдное право или желание проникнуть в личную жизнь и разделить наши сокровенные тайны. Дистанция и воздержанность кажутся нам в таких отношениях вполне уместными.

Но есть в жизни другие отношения, где все складывается совсем иначе. Дружба переходит в любовь. Два сердца дарят себя друг другу, чтоб не быть больше двумя, но одним. Разные интересы и разные дороги больше невозможны. Доселе разрешаемые вещи теперь запрещены, так как сердца связаны тесными узами. Любовь все отдает и все хочет иметь. Желания одного для другого становятся обязанностью. И самое большое желание

каждого сердца состоит в том, чтобы узнать тайные желания другого, чтобы как можно быстрее их исполнить.

Вздыхают ли, любящие от этого ига, возложенного на них любовью? Завидуют ли они холодной, спокойной, благоразумной дружбе, которую они видят вокруг? Сожалеют ли они о том, что так близко подошли друг к другу, благодаря обязанностям, возникшим в результате любви? Радуются ли они этим обязанностям и не жалеют ли в душе тех, кто не может так жить друг с другом? Не является ли каждое новое выражение желаний любимого новым преимуществом, новой радостью? И может ли быть тяжелым путь, которым ведет любовь?

С большим желанием и радостью упади в Его объятья и передай Ему управление своей жизнью. Все, что есть твое, отдай Ему! И возвеличит душа твоя Господа. Отдай все, что еще разделяет тебя с Ним! Предай отныне

всю свободу, принятие решений и радуйся тесному общению, которое становится в результате этой восторженной отдачи не только возможным, но и необходимым. Не томилась ли ты когда- нибудь о том, чтобы излить свою любовь и нежность на того, кто был далеко от тебя или с кем ты была недостаточно знакома, чтобы подойти ближе к нему? Не были ли в твоих руках «алавастровые сосуды, полные драгоценного нарда»? И все же ты не была так близко ни к одному сердцу, на которое ты могла бы их излить?!

Хочешь ли ты пойти в такое место, куда Он не может пойти с тобою? Или преследовать цели, которые Он не может разделить с тобой?

Нет! Тысячу раз нет!!!

Ты вскочишь и с радостью поспешишь навстречу Его любви!

Самое тайное Его желание станет для тебя обязательным законом, а непослушание будет раздирать твое сердце! Ты узнаешь радость полной отдачи всего, что имеешь, Господу — радость полного послушания. И возвеличит душа твоя Господа. Ты узнаешь немного из того, что Иисус выразил словами: «Твоя пища есть творить волю Пославшего меня». Но не думаешь ли ты, что радость только с твоей стороны? Не имеет ли Господь радость о тех, кто отдался Ему и повиновался Ему с радостью?

Дети мои, мы этого не можем постигнуть, но Писание разрешает нам бросить услаждающий душу взгляд на радость Господа о нас. Что мы в Нем нуждаемся, легко понять, но что Он в нас нуждается — это нам понять трудно. То, что мы имеем желание к Нему, кажется естественным. Но что Он имеет желание к нам — это переходит границы нашего понимания. И все же Он говорит нам это. А что, мы можем Ему не верить? Он сам заложил в наши сердца эту огромную способность — любить. И Он сам предлагает себя предметом этой любви.

Доверчивость и дружба, к которым далеко стоящие души не имеют доступа, становятся теперь не только твоим преимуществом, но и твоей обязанностью. Господь ожидает от тебя гораздо большего, чем от них. То, что им еще разрешено, тебе любовь не разрешает. Тебе Он может доверить свои тайны, и от тебя Он ожидает, что ты исполнишь каждое желание Его любви. О, как прекрасно это преимущество, которое стало теперь твоим.

Мало для тебя будет значить, что люди тебя ненавидят, если позорят тебя ради Него и поливают твое имя грязью! Ты возрадуешься и возвеселишься в тот день, потому что тебя ожидает великая награда на небесах. Если ты имеешь участие в Его страданиях, то ты будешь иметь участие в Его славе.

Он видит в тебе подвиг души своей, и Его сердце в довольстве. Твоя любовь и отдача — это Его драгоценная награда за все, что Он сделает для тебя. Поэтому не бойся безоговорочно довериться своему Господу! Не ограничивай твое послушание и твое служение! Пусть сердце и руки будут свободны, чтобы служить Ему, как ты раньше служил сам себе.

Отдай Ему все: тело, душу, дух, время, мечты, голос — все. Положи пред Ним открыто всю свою жизнь, чтобы Он мог управлять ею. Говори каждый день: «Господи, помоги мне мой день построить так, чтобы это Тебе нравилось! Дай духовный взгляд, чтоб я узнала, какова воля Твоя. Во всех вопросах жизни моей, руководи мною в моих стремлениях, моих друзьях, моим чтением, моей одеждой, моей мечтой».

Пусть не будет ни одного дня, ни одного часа, когда бы всем сердцем вы не следовали за Ним.

Твое личное служение Господу придает самой унылой и скучной жизни характер святого посвящения, украшает монотонное существование небесным сиянием.

Печалилась ли ты когда-нибудь, что романтика твоей молодости так быстро исчезла в суровой действительности жизни?

Впусти полностью Христа в твою жизнь, во все мелочи — и романтика, во многом превосходящая лучшие дни твоей молодости, наполнит твое сердце. И ничто не покажется тебе слишком серым или трудным. Самая простая жизнь становится прекрасной.

Когда Иисус был на земле, он говорил, что никакое благословение

не может сравниться с благословением послушания.

Пусть возвеличит душа твоя Господа».

После слова «аминь» в костеле воцарилась глубокая звенящая тишина. Все боялись нарушить присутствие Божьей благодати и Духа Божьего, витавшего в церкви. Из глаз прихожан текли слезы покаяния и смирения. Тишина длилась вечность. За это время все присутствующие переосмыслили свою жизнь.

Мария оцепенела, она крепко вцепилась руками в лавку для песенников, чтобы не упасть от головокружения. Два раза прозвонил церковный колокольчик, призывающий прихожан к святому причастию. Кароль Войтыла с диаконом причащал паству. Когда Мария подошла к нему со скрещенными руками, Кароль посмотрел на нее мудрыми глазами и сказал:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, сие есть тело, за вас ломимое, и кровь, за вас пролитая,— и причастил ее.— Останься, сестра, после службы, зайди в пасторскую.

В блаженном состоянии она дождалась аудиенции у епископа Краковского Кароля Войтылы.

– Я буду немногословен,— начал Кароль,— у тебя лицо одухотворенное, и ты могла бы стать славой и честью Римской Католической Церкви. Но тебя ждут другая слава и другая честь.

«Откуда он все знает? — пронеслось в голове у Марии.— Наверное, наводил справки. Но он же меня не знает».

– Ты, наверное, из славян, лемков?— спросил Кароль.

– Да, мой отец и дед из лемков.

– Моя мама тоже из лемков, но папа поляк. Ты живешь в Польше?

– Да, сейчас учусь в Варшаве, мама во Львове, раньше мы жили в Бориславе.

– Сестра, не всем нам нести одинаковое бремя Христово. Меня рукоположили на церковную службу. Я выбрал служение Богу смыслом своей жизни. А тебе уготована совсем другая служба.

Он прикрыл глаза, и губы его зашевелились. Мария вглядывалась

в его губы, силясь по их движениям разобрать, в чем заключается ее служба. Но, кроме слов молитвы, ничего не смогла разобрать из его шепота.

«В чем состоит моя служба? — размышляла она.— В музыке, молитве? Может, он хочет отправить меня миссионером в Индонезию или Китай? Наверное, он все про меня знает: что языками владею, что пишу церковные псалмы, что дневники веду. Откуда ему все известно? Такой молодой, а уже епископ. Но проповедь его говорит о глубоком уме и мудрости. Какую же

службу в католической церкви могут предложить молодой рядовой прихожанке, хоть и ревностной, неистовой и талантливой?

– Когда тебе на учебу возвращаться? — прервал ее раздумья Кароль Войтыла.

– Завтра, в понедельник,— ответила Мария.

– Хорошо, иди пока в сестринскую келью, я вечером еще с тобой побеседую и объявлю тебе волю Господа.

Мария ушла смущенная и окрыленная. Откуда у него такая власть? Он владеет умами и сердцами всех верующих. Его слова, как молот, как гром, вонзаются в уши и сердца. Его взгляд почти как взгляд Спасителя. Ровный, пронизывающий, теплый, отцовский, нежный и суровый. Под его взглядом даже невинные мысли становятся позором, лень и скука, суета и страх становятся нравственной мукой и несмываемым пятном на душе.

К вечеру ее начало лихорадить от нетерпения. Бледная, дрожащая,

она подошла под благословение епископа Кароля Войтылы. Он при свечах читал какое-то письмо. Марии показался знакомым почерк, но письмо было написано на латинском языке, вряд ли кто-то из ее окружения мог его написать.

Письмо было от Богдана Мицкевича — настоятеля храма

Архангела Михаила из Бориславской епархии, где Мария крестилась

и получила первое причастие. Письмо было адресовано не Каролю Войтыле, а Владимиру Стояновичу — настоятелю костела святого Станислава в Варшаве, где Мария числилась прихожанкой.

Во времена социализма, гонений и преследований церкви со стороны спецслужб и КГБ переписка по церковным каналам была единственным надежным источником новостей. Пастыри узнавали о церковных проблемах и событиях только с передачей писем через паломников, прозелитов и своих прихожан. Эти каналы КГБ не в состоянии было контролировать.

Кароль Войтыла оторвался от письма. В глазах его стояли слезы, и он рукой подал знак девушке выйти во двор. Мария почувствовала, что у нее ноги подкосились. «Наверное, с мамой что-то случилось?»

– Ты давно была в Бориславе?

– Четыре года назад.

– А кто у тебя там остался?

– Из родных никого. Сестры старшие забрали маму и меня во Львов. Я ведь самая младшая в семье. У меня семь племянников. Скоро стану крестной тетушкой ребенка одной из племянниц, которая вот-вот родит.

– А в Бориславе никого?

У Марии перехватило горло. Неужели Андрей!

– Что с ним? Он умер?

– Нет, он живой. Лежит без сознания.

– Письмо от него?

– Нет, от твоего духовника Богдана Мицкевича.

– Духовник навещал Андрея Ванцу?

– Андрей — протестант. Его навещает многочисленная родня и их пресвитер, кажется, Владимир Борсук. Вот они-то и передали, что он в беспамятстве и твердит только твое имя. Зовет тебя в бреду. Вы помолвлены?

– Нет.

– Долго вы встречались?

– Мне было восемнадцать, когда я поступила в Академию музыки. Первый раз встретились, когда мне не было еще шестнадцати. Он только вернулся из армии. И я сразу влюбилась в него. Он на меня не обращал внимания, считая, что я маленькая. Но потом, впервые услышав, как я пою и играю на арфе, он меня полюбил. Это было пять лет назад. Мы встречались редко. Он протестант, я католичка, да и наша родня враждует уже три поколения. У нас нет будущего. Наша любовь обречена,— и девушка зарыдала.

— Спасите меня, ваше святейшество, умоляю. Я не выдержу этого, умру от горя.

– Вот за этим я тебя и позвал. Благословляю тебя на великое служение, самое священное и ответственное от сотворения мира. Ценнее и важнее этого служения нет ничего. Это служение во славу Господню — быть матерью и рожать детей. Ты в том возрасте, когда надо определять свою судьбу. Возвращайся к своему Андрею, я благословляю ваш брак заочно. А Богдану Мицкевичу напишу, чтобы вас венчали не в католическом храме, а в протестантском. Ты же не возражаешь? Вот и слава Богу! Кстати, он спрашивает о четках из стекла, где они? Они, оказывается, являются для нашей церкви священной реликвией. Они у тебя с собой?

– Нет. Я их потеряла еще в Бориславе, когда мы съезжали из дома, где сейчас Андрей Ванца живет.

– Так он живет в доме твоего детства?

– Да. Это большой дом. Покойный пан Ванца, отец Андрея, получил его после переселения из Польши. А мы жили там временно, пока нам другое жилье не подберут. Но это «временно» затянулось на семь лет. Потом сестры мои вышли замуж. Старший брат уехал в Америку. Власть о нас забыла, отец умер, и мы с мамой перебрались к старшей сестре Саре, во Львов.

– Тем более езжай к нему. Ты давала ему клятву?

– Нет.

– Езжай на свое самое главное в твоей жизни служение,

создавай семью.

– А как же церковь, музыка?

– Твой удел — семья. Я тебя благословляю, Анна Мария. Становись матерью.

Он перекрестил ее и повернулся к распятию.

Мария начинала новую страницу своей жизни.

На вокзале в Кракове купила первую попавшуюся на глаза газету — «Солидарность», сунула ее в саквояж и села в прицепной вагон поезда Краков — Париж, следовавший через Варшаву.

Из-за душевного изнеможения почти сразу задремала, но к ней подсел какой-то пан с тросточкой, все приставал с комплиментами и сальностями. Мария отгородилась от него газетой и поневоле начала читать.

Полулегальная газета «Солидарность» на польском языке издавалась в Германии. В ней описывались события прошлой весны в Праге. «Пражская весна» была жестоко подавлена советскими танками и террором чешских коммунистов. Это был вызов всему коммунистическому режиму в социалистических странах. В Варшаве интеллигенция разделяла настроения «Пражской весны», но достаточно инертно, без демонстрации и митингов

протеста. Польские интеллигенты по природе своей гедонисты и стиляги. Коммунисты заигрывали с Кремлем и ждали оттуда указаний, сами не проявляя инициативы. Однако втайне, неприлюдно, все свободолюбивое население Польши ненавидело коммунистов, КГБ и сексотов.

Вся энергия Марии Драган и ее любовь были отданы церкви и музыке, и опыта общения с этими господами у нее не было. Кроме одного случая во Львове. Ее вызывали на беседу кглавному идеологу по поводу подписания гранта на учебу. Марию пытались завербовать, чтобы она доносила на студентов и прихожан в церкви. Она долго не могла понять, чего от нее

хотят, настолько туманны и двусмысленны были намеки кэгэбэшника.

Вернувшись в Варшаву из Кракова, она написала письмо Андрею Ванце, положила в конверт и, в рассеянности, под влиянием прочитанной газеты «Солидарность», где упоминалось имя профсоюзного лидера Леха Валенцы, написала на конверте вместо фамилии «Ванца» — «Валенца». Уладила свои дела в Академии музыки, предупредила пана Стефана и через несколькодней после Пасхи собралась в дорогу. Оформила визу, набрала гостинцев и, предвкушая близкое свидание с любимым Андреем, размечталась.

Вернулась к своим записям в дневнике...

Из блаженного состояния ее вывел стук в дверь. Она нехотя пошла открывать. Думала, что это Стефан ключи забыл, но на пороге стояли два полицейских чина.

– Вы паненка Драган?

– Да. А вы кто?

– Мы из полиции.

Ее отвезли в Варшавское гетто, оставшееся от фашистского гестапо, где теперь размещались городская тюрьма и следственный изолятор. Представители спецслужб предъявили ей обвинения в шпионаже и русском национализме. В качестве вещественных доказательств, изъятых при обыске в квартире, были представлены: ее собственный дневник — «Славянская тетрадь» в черной обложке, книга Василия Ваврика «Терезин и Талергоф», газета «Солидарность» и еще два ее письма. Одно, написанное ее рукой на латинском языке, в Папскую курию в Рим, и второе, которое она посылала Андрею Ванце (с фамилией «Валенца»).

«Хорошо еще, что не забрали остальные дневники»,— подумала

Мария.

В стенах изолятора она в полной мере ощутила и вкус, и послевкусие общения с этими панами агентами, дознавателями, следователями и гнусавыми, прыщавыми охранниками. Здесь же она встретила второй раз и Казика Фецко.

Он как бы случайно зашел в кабинет следователя и предложил Марии помощь: он, мол, знает одного генерала, и ее немедленно отпустят, стоит только шепнуть ему о том, что Мария Драган согласилась добровольно давать показания и сотрудничать со следствием. Негодование в душе выросло.

– Неужели так ты ничего и не понял?

– Ты молода, красива. Зачем тебе идти в тюрьму?

– А что есть статья в законе доносить на своих братьев и сестер?

– Но тебя обвиняют в шпионаже. За это-минимум пять лет. А то и больше.

– Это я шпионка?. Тебе самому не смешно от этого?

– А контракты с англичанами?

– Эй. Да ты же сам мне их подсунул. Этих англичан.

– Дай показания на Кароля Войтылу, на Валенцу. На Анну Герман и тебя отпустят….

Ее и так отпустили в тот же день вечером, но продержав восемь часов, безуспешно пытаясь завербовать. А на прощанье Казик подарил ей ручку-самописку — большую в те времена редкость в Варшаве. Как только Мария вышла за ворота, она тут же ее выбросила, и сделала это без сожаления.

Долго не могла девушка прийти в себя от этого унижения и душевного расстройства. Ее заставили подписать документ о невыезде, пока идет следствие. Мария совсем упала духом. «Не увижу я своего Андрея...»


…Сидевшие за столом родственники с нетерпением ожидали окончания истории об их помолвке. Но до развязки было еще далеко. Об этой помолвке ходили легенды не только среди близких. Ее историю пересказывали своим детям представители и побочных линий рода: Борык, Качур, Качмарчик, Магол, Бубняк...

– Кто будет заканчивать рассказ? — спросила уставшая от ночных посиделок Мария.

– Котик, лучше тебя в нашей родне никто не расскажет, так что тебе и заканчивать эту историю. Давай, уже светает.

– Хорошо. Нет... Утомленная я рассказами. А вот, здесь и Петрик. Он лучше знает про себя.— Анна уставшими глазами оглядела свое потомство.

– Петрик иди к огню поближе. Расскажи свою историю. Как тебя ангел спас.

Петрик, племянник Андрея Ванца, сын его сестры Ярославны, белобрысый с залысинами и очень худой, с легким заиканием произнес.

– Эту и-и-историю знают все. Но, к-к-то не слышал, с-сслушайте.