Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материала

Книга

Содержание Отъезд Марии в Варшаву Знакомство Марии и Андрея. Встречи на мосту Неудавшееся свидание

Подобный материал:

• Проект положение о проведении I краевого фестиваля «городские истории», 202.77kb.
• А. М. Новый путь к здоровому сердцу, 1032.95kb.
• Руководство по древнему искусству исцеления «софия», 19006.95kb.
• -, 292.61kb.
• Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
• Л. И. Воспитание в современной школе. Книга, 4117.22kb.
• Руководство по древнемуискусству исцеления «софия», 3676.94kb.
• Влияние этнополитических конфликтов и миграции на политические процессы современной, 326.62kb.
• Книга итальянского писателя и журналиста Курцио Малапарте "Техника государственного, 1739.3kb.
• Нашего исследования – «Эвфемизмы в языке современной англоязычной прессы» имеет большое, 637.52kb.

Отъезд Марии в Варшаву

Я долго собиралась в дорогу. Хоть дорога и короткая — всего шесть часов езды от Львова до Варшавы, но я знала, что вернусь нескоро.

«Виза, покупки в дорогу, учеба, подработка, концерты — все

одновременно надо делать. И времени в Борислав съездить не будет»,— размышляла Мария. Она нанесла визит тете Насте, маминой сестре, в Почаевский монастырь — попрощалась, получила наставления и гостинец, а главное — церковный песенник с нотами издания 1890 года. Она давно выпрашивала у тети Насти этот песенник, но всегда получала отказ, и вот наконец, сбылось. Старенькая тетя Настя сказала ей на прощанье: «Ты — христианка! Помни об этом. В большом городе соблазнов много: деньги, слава, почет, богатство. Но душу не оскверняй. И не продавай ее за золото. Четыре года быстро пробежат, и ты вернешься». Еще раз перекрестила ее, и Мария долго смотрела вслед тетушке, уходящей вглубь монастырского двора.

Мария откладывала до последнего дня поездку к Андрею в Борислав. Дел навалилось много. Собралась уезжать в сентябре, а оказалось, что надо пальто зимнее справить и сапоги теплые: в Варшаве зимы холодные. К тому же, для проживания у пана Стефана, который приходился родным братом мужу тети Насти из Почаевского монастыря, необходимо выхлопотать какие-то бумаги. И она бегала к нотариусу, стояла в очереди, делала выписки из домовой книги, брала запрос из областного архива. Так и наступил день отъезда, а Андрея она так и не успела повидать.

– Может, он уже забыл меня. А может, через четыре года забудет. Но он и не клялся любить меня до гроба,— думала Мария.— Рвется мое сердце к нему. Напишу ему письмо. Пусть приезжает в Варшаву. Там погуляем по старому городу. Ему понравится.

Мария сидела у окна вагона и мечтала, как они вместе с Андреем будут гулять по Варшаве. Очнулась от возгласа на таможне.

– Визы, паспорта, багаж... – Она стряхнула дремоту и молча, протянула документы и квитанцию на багаж.

В Варшаву поезд прибыл пасмурным, дождливым сентябрьским вечером. Никто ее не встречал. Она взяла такси и поехала по вечернему городу к пану Стефану.

Зато у Стефана ей понравилось. Не думала, что он такой старый: ей, семнадцатилетней, казалось, что мужчины в шестидесятипятилетнем возрасте уже древние, как мир. Но пан Стефан причесался, смазал волосы бриолином, приоделся и всячески ухаживал за паненкой Драган. Он очень был обязан деду Марии, который спас их семью от голода и стужи в Первую

мировую войну в Талергофе. Мария быстро согрелась от его теплых слов и от кафельной печки. Правда, топили ее углем, и в уютной комнате стоял горьковато-кислый запах антрацита.

Это была типичная варшавская послевоенная квартира. Швейная машинка «Зингер». Коричневый чемодан из кожзаменителя — как будто завтра в дорогу. Настольная лампа с абажуром конической формы — главное украшение письменного стола. На стенах в деревянных рамках висели фотографии всей родни в разном возрасте и разнообразной одежде: кто в

гражданской, кто в военной, двое даже в сутанах. На столе патефон, в углу трофейный немецкий радиоприемник. Тюлевые занавески на окне. Окно скоро станет ее театром, но об этом она еще не знает. Кафельная печь очень была похожа на печь-королеву. Мария подошла к ней, погладила и поздоровалась. На вешалке вошедшая в моду варшавская мужская одежда: офицерское галифе из американского сукна, френч синего цвета и польская конфедератка.

Во всем мире, на всех барахолках таких конфедераток не найти, как в Варшаве. По этим конфедераткам в любом уголке мира можно было отличить поляка. Это национальное достояние, свидетельство польского патриотизма. Еще одна гордость пана Стефана — яловые офицерские сапоги со скрипом. В доме чувствовалась женская рука. Так аккуратно развесить портьеры и гардины, так тщательно убрать пыль из всех закоулков могла

только трудолюбивая хозяйка. Но Мария оставила расспросы об этом до лучших времен. Не хотела бередить душевную рану пана Стефана: его сыновья Марек и Ромек сбежали в Америку, а жена давно умерла.

На следующий день Мария пешком обошла весь старый город. В Академию музыки имени Фредерика Шопена не стала заходить: все-таки выходной. Причастилась на вечерней службе в костеле святого Стефана. А утром уже первой была на лекции в академии, в которую поступила, выиграв конкурс музыкантов из Польши, Украины и России.

Церемония посвящения в студенты была обставлена в старых традициях европейских университетов. На них надели темные накидки с белыми бантами, на голову — треуголки с огромными полями и висячим позументом, вручили папки, отделанные темно-зеленым бархатом, с текстом студенческого гимна «Гаудеамус». И все запели. Сначала Марию разбирал смех. Но по мере осмысливания текста она поняла, что это и есть вступление в храм искусства. Потом студентов поприветствовали представители правительства и ректор. Ну и в конце — концерт старшекурсников. Вот здесь было чему удивиться: исполняли в основном ранее ей неизвестные произведения Штрауса, Шопена, Чайковского.

На первом курсе она сочинила две песни из цикла «Лемковские напевы». Изучала итальянский и французский языки. Польский, чешский и украинский знала с детства. Вела дневник, который начала писать с четырнадцати лет. Дневник больше напоминал молитвенник, так как значительная его часть была заполнена молитвами ее собственного сочинения. Она также записывала свои сновидения и фантазии. Варшавский дневник она назвала «Славянская тетрадь».

К четвертому курсу у нее наступило нервное истощение: напряженная учеба, занятия допоздна в библиотеке, репетиции...

– Бабушка, расскажите о вашем знакомстве, первом свидании и помолвке,— попросили внучки Оксана, Дарья, Марина и Света.

– О помолвке я расскажу позже,— ответила бабушка,— а сейчас дедушка поведает о нашем знакомстве и неудавшемся свидании.

– Хорошо, но тебе, котик, должно быть стыдно, что ты испугалась

тогда козлика Гошу.

Дед Андрей Ванца начал вспоминать события пятидесятилетней

давности. По лицу было видно: это доставляло ему огромное удовольствие. А всем присутствующим нравилось, что они называют друг друга ласковыми именами, как в далекой молодости. И хоть их дочери Настя и Ольга уже слышали об их помолвке, но каждый раз родители вспоминали все новые и новые подробности, и от этого их рассказ становился еще интереснее.


Знакомство Марии и Андрея.


Больше всего досаждали городским властям в Бориславе баптисты. Не было на них никакой управы. Стояла баптистская церковь и при польских властях, и при коммунистах. Легко перекрасившись из желто-блакитного в красный цвет, бывшие бандеровцы вдруг стали активистами и друзьями советской власти — Годжики, Желемы, Бойки, Баркаловы. А баптисты как были в оппозиции, так и остались вне политических симпатий.

– Власть от Бога, отдай кесарево — кесарю, а Божье — Богу,—

сказывал Рябошапка, лидер баптистов в Западной Украине при Речи Посполитой.

– Каждая власть от Бога,— говорил пресвитер Максим Бубняк

при коммунистах.

– Власть меняется, а церковь остается всегда,— проповедовал с кафедры пресвитер Ярослав Борсук.

В городе баптистов ненавидели. Греко-католики — за то, что те их учат жить по писанию. А власти не любили за их честность, упрямство и богатство. Каждый баптист имел дом, семью, работу или гешефт. Спокойно и честно работал, копил деньги, ходил в церковь, молился и обрастал хозяйством, добром. Это-то и злило местных националистов и представителей власти. Водку не пили, в махинациях не участвовали. Поэтому и называли их «продажными иудами». Но у них была одна серьезная проблема. Прихожане, воспользовавшись насильственным переселением из Польши на Украину, потянулись в эмиграцию. Более трети прихожан церкви баптистов уехали в Америку, Канаду, Германию, Австрию. Надо было остановить этот процесс. Церковь баптистов ни в грош не ставила

указы и распоряжения местной управы о запрещении проведения на улицах и площадях города евангельских собраний с приглашением проповедников из России, особенно на похороны, свадьбы и праздники. Эти события сразу превращались в собрания, на которых их церковь пополнялась новыми членами.

На похоронах дьякона церкви баптистов Терещука восемь лет назад обратился в их веру директор Бориславской музыкальной школы Никифор Акимович Беспалов. Он был уважаемым в городе музыкантом и искусствоведом. И он был первым учителем Марии Драган. Никифор Акимович хорошо знал Андрея Ванцу как прихожанина баптистской церкви и иногда приглашал его к себе для мелких починок: керосинки, велосипеда, выключателя, телефона. Хоть Андрей и считался членом церкви баптистов, но с их методами ведения финансово-хозяйственной церковной деятельности

он никак не мог смириться. Братский совет евангельских христиан-баптистов постоянно проводил собрания на стадионах и в домах культуры. И вновь обращенных, еще неопытных членов ставили на церковные должности. А их в церкви было много: благовестник, евангелист, волонтер. Был дежурный, помощник регента, дьякон, дьяконица, секретарь кассы, начальник школы и т. д.

И Андрей всячески сопротивлялся, когда на него пытались возложить очередную должность. Он просто ходил в молитвенный дом, пел псалмы, причащался и больше ничего не желал. Так поступал и его отец Иван Васильевич Ванца. Андрею пытались навязать должность церковного связиста, но сами признали всю нелепость и глупость такой должности. Ведь телефона не было ни у пресвитера, ни у других членов церкви. Только у

Никифора Акимовича Беспалова, регента церковного хора. Но он редко им пользовался. В свое время ему поставили аппарат как директору музыкальной школы.

В одно из посещений дома Беспаловых Андрей пил чай вместе с супругой Никифора Акимовича Марией Ивановной. Мария Драган могла заходить к ним в дом в любое время без приглашения. Ее здесь привечали как самого дорогого гостя. Такой талантливой и трудоспособной ученицы, как Мария, у Никифора Акимовича никогда не было. Вот она и пришла без

предупреждения и села пить чай.

– А вы знакомы? — спросил учитель. Мария смутилась:

– Да, знакомы. Но только так, поверхностно.

– Видела бы ты его в форме, сразу бы влюбилась,— загадочно улыбаясь в седую бороду, молвил Никифор Акимович. Он был бы очень рад, если бы эти молодые люди подружились.

Мария Драган зарделась пунцовой краской и скоро засобиралась домой.

– Так мы будем сегодня заниматься?

– Я сегодня устала немного. Может, завтра приду.

– Я тебя провожу,— вскочил Андрей, и тем самым совсем смутил Марию. Она была в него влюблена, а он даже не догадывался об этом.

Дом Никифора Акимовича стоял в излучине ручья Ропного. Но весенний паводок превратил его в горный бурлящий поток. После паводка вся округа возле дома Никифора напоминала жителям, что здесь горы. И с горными речками спокойной жизни горожанам не будет. На берегах валялись сломанные кустарники и деревья, тряпки, пакеты и прочий мусор. Единственный шаткий, наспех сколоченный мостик, поставленный взамен старого, разрушенного стихией, был слабой связующей нитью с окружающим миром.

– Дай я тебе помогу,— сказал Андрей и прикоснулся к ее руке своей горячей, как раскаленный сухой песок, мужской ладонью.

Мария пошатнулась на мостике. Ее первый раз касался мужчина.

«А как же кровная вражда?» — пронеслось у нее в голове, и она отшатнулась от Андрея, потеряла равновесие и упала в воду. Здесь было неглубоко, всего ничего, ниже колен. Но парусиновые туфли намочила. Андрей помог ей выйти из воды и подвел ее к своей «Яве».

– Садись. Я тебя довезу до дома.

– Да здесь близко. Я сама дойду.

Андрей насильно усадил ее на заднее сиденье мотоцикла. Мария источала запах барвинка. У него закружилась голова, но за пять минут домчал до дома. Здесь же они и договорились о своем первом свидании.


Встречи на мосту


– Где встретимся?

– На мосту.

Этот пароль, назначающий свидание, деловую встречу или сход цыган, сохранялся в Бориславе на протяжении трех поколений горожан.

Старожилы рассказывали, узнав об этом от своих дедов, что первый мост в Бориславе построили в ХIХ веке австрийские специалисты и заложили столько бетона и арматуры, что он стоит до сих пор без капитального ремонта. Другие мосты, железные и деревянные, не простояли и полувека. Возникшие в последние десятилетия железобетонные мосты потребовали капитального ремонта через десять-пятнадцать лет. Каждый мост в Бориславе облюбовали себе разные категории горожан: по сословиям и интересам. Итак, центральный мост через реку Тысменицу. Заложенный

еще во времена Австро-Венгерской империи, мост находился в центре города. Здесь же были расположены центральный банк, центральный гастроном, городская баня, ресторан, кинотеатр. Место встречи городских сплетников, пенсионеров, бездельников и неисправимых пьяниц, к ним присоединились в недавнее время щеголи и щеголихи, девицы легкого поведения.

Мост в районе Волянка притягивал к себе городскую шпану, жаждущую приключений и потасовок. Если сын-подросток попадает в «мостовую» компанию на Волянке, жди беды: либо с поломанными ребрами придет сын домой за полночь, либо под утро его приведет участковый.

Мост на Косцюшко — любимое место велосипедистов. Здесь было два асфальтированных спуска, по которым с апреля по ноябрь катается на самокатах и роликах подрастающее поколение. Хотя были на этом мосту и трагедии: разбивались до смерти и детвора попадала под колеса машин. Но мост так и остался символом азарта и удали, этакой скоростной трассой «Формулы-1» местного значения.

Цыганский мост — противное место в городе. Рядом заброшенное

католическое кладбище, местная помойка и табор цыган. Запахи, грязь, воронье. В один из жарких сезонов, после обильного паводка, откуда-то прилетела тьма светлячков и поселилась на кладбище рядом с цыганским мостом — отчаянные головы ходили смотреть. Детей пугали этим мостом: «Отправлю на Цыганский мост, если будешь себя плохо вести».

Мост «Касахора» - ничем не привлекателен, кроме как постоянным

невезением. Это единственный в городе мост, помимо центрального, по которому могут проехать передвижная нефтеналивная станция, тягач и двадцатитонный грузовик. Более двух десятков лет этот мост без ремонта не выдерживает. Строили его заново поляки два раза, коммунисты — два раза, националисты и вовсе его закрыли. Последний паводок разрушил фундамент,

а денег на ремонт в городской казне нет.

Седые деды с трубками и самосадом рассказывают необычные истории о бориславских мостах. Есть в этих историях частица правды, но чаще всего небылицы. Мост в районе Мражница пользуется дурной репутацией. Там когда-то церковь стояла, но то ли сгорела она, то ли осквернили ее, поэтому теперь якобы всякая нечистая сила собирается именно на этом мосту. Многие суеверные женщины оставляют на мосту или под мостом больных кур или печень кабана, завернутую в платок, чтобы отвести нечистую силу от своего

дома. А другие и вовсе пользуются маленькими мостиками через Тысменицу, только чтобы их нога не ступала на тот мост.

Если идти по Трускавецкой дороге через Борислав, то приходится

пересекать всевозможные речушки и ручьи: Крушельницу, Безымянный, Ропный, Понерлянку, Лошень, Тисменницу, Раточинку, и другие. Такое обилие речушек, ручейков, потоков, яров, русел не может не сказаться на состоянии городской казны. Мосты приходят в негодность, дороги размывает, а ущерб городскому хозяйству от каждого наводнения огромный.

На состояние рек сильно повлияло последнее повальное увлечение городских зодчих — использование речного плитняка в строительстве. Из плитняка стали делать облицовку фасадов зданий, цоколей, заборы, гаражи, склепы на кладбище. А некоторые приспособили этот речной стройматериал для укладки его в фундамент сараев, кладовых, как дворовый настил и на другие нужды. Предприимчивые горожане наладили доставку бесплатного камня к москалям по баснословной цене — пять гривен за один квадратный метр. Разоренные берега речек обмельчали, русла углубились на два-три метра в материк, обнажилась желтая глина.


Неудавшееся свидание


Как и полагается в Бориславе, влюбленные встречаются на центральном городском мосту.

Быстрыми шагами, обходя лужи, перепрыгивая грязь, с букетом красных тюльпанов спешил Андрей на свидание. Дождик только кончился, и выглянувшее апрельское солнце сверкало в лужах, на крышах домов и в каплях, свисавших с маленьких

зеленых листочков, несмело распускавшихся навстречу теплу, весне и солнцу. Воробьи, звонко перекликаясь, грелись на солнце, подставляя ему свои мокрые перья.

Свидание было назначено на шесть, и у него оставалось ровно столько времени, чтобы остановиться на углу у водосточной трубы и смыть с ботинок грязь. На нем была легкая куртка с капюшоном от дождя. Лицо его сияло улыбкой, он напевал какую-то мелодию. Сейчас он увидит свою Марию, как она идет, обходя большие лужи. Он представляет, как она несмело к нему подходит. Потом они пойдут по городу. Нет, в городе их

может увидеть учитель, а она этого боялась. Тогда лучше в лес. Нет, там мокро. А вообще-то, видно будет. Главное, чтобы пришла. Его внимание привлекла женщина, идущая мимо него,— старая, сгорбленная, ему показалось, что она всхлипывает. Когда она поравнялась с ним, он увидел заплаканное морщинистое лицо, которое она то и дело вытирала кончиком черного платка. Женщина прошла еще несколько шагов и остановилась. Сказала что-то невнятное, поставила коричневую сумку с обтрепанными

ручками на землю, раскрыла ее и, поискав в ней что-то, хотела было уже идти дальше. Но ей навстречу шла другая женщина с букетом барвинка в руках. Когда они поравнялись, старушка еще раз отерла лицо, всхлипнула глубоко и тяжело, поздоровалась и начала ей что-то говорить.

Марии не было. А может, она подумала, что Андрей не при дет в такой дождь? Правда, он уже кончился, но солнце снова заволокло тучами, и серые облака свисали так низко, что вершина одной из гор была окутана белой пеленой.

– «А глаза у нее черные, как черешня спелая в ясный июльский день, а волосы отливают синевой, как кисти винограда «изабелла» во время

августовского зноя, а руки теплые-теплые, как камни на солнце»,— размечтался Андрей.

Теперь он ясно различал каждое слово женщин.

– Бывало, встану утром коровку доить, а он уже куда-то умчался: то рыбу ловить, то по грибы, а то еще что-нибудь вздумает. А уж сильный-то, какой в свои семнадцать лет. Ох, горе ты мое! С кем я теперь до старости, до смерти жить буду?

– Да не печалься,— утешала ее другая, с букетом барвинка в руках, — у тебя ведь другой сын есть.

– И не вспоминай о нем. Лучше бы его не было. Жизни с ним нет. Как запьет — и за мать меня не считает,— она снова залилась слезами.

Андрею стало жалко эту женщину. Но чем он мог ей помочь?

Разве только прийти да убрать у нее, да дров наколоть, да еще что-нибудь сделать. Но ведь не вернуть ей сына. Отчего же он умер?

Марии все нет. Наверное, уже не придет. И что это запах барвинка меня так будоражит? Но надежда еще теплилась, и он ждал. А женщина все всхлипывала.

– Матушка, а сын ваш, отчего умер?

Она взглянула на него, на его цветы, на чистые туфли.

– Не умер он, а уехал.

– Так он жив?! Почему же вы плачете?

– Эх, сынок! Да я теперь одна-одинешенька. Малый уехал учиться, а старший такой пьющий, что сил нет. Чем я грешна, что Бог наказал меня на старости лет? — голова ее опустилась, и она пошла прочь.

Может, пойти за ней, посмотреть, где она живет? Может, в чем нуждается? Эх, скорее бы Мария пришла, они бы вдвоем обязательно придумали, как помочь этой старушке. И еще она говорила, что не может отказать, если просят о помощи. Только что-то ее долго нет. А тут еще дождик снова начинается. Такой мелкий, что он его сначала и не заметил. Они обязательно ей помогут.

Волосы Андрея уже так намокли, что вода струйками стекала по лицу и за шиворот. Капюшон поднять забыл. Заскочил под навес овощного ларька, чтоб переждать дождь. А вдруг она придет? Под навес спряталась и та вторая женщина с барвинком. Ее букет оказался прямо перед лицом Андрея. Он вдохнул аромат барвинка и вспомнил…


БАРВИНОК.


….Водопроводные краны производили впечатление елочных игрушек – сверкающие, но ревущие. Один заливался трелью соловья, другой мычал коровой, а откуда-то с кухни завывал как дымоход во время вьюги. В ванной комнате кран почему-то не закрывался – сколько его не крути. Но приходила женщина в белом халате и ловко его закрывала. В столовой почитаемым алтарем стояли стопки тарелок сложенных до самого потолка. Казалось, вот-вот они упадут. Но опять приходила женщина в белом и в ее руках они наполнялись ароматной пшенкой и манкой с маслом. Самая желанная женщина-врач приходила после пшенки. Те женщины в белом со мной не разговаривали, а эта разговаривала, гладила по голове и улыбалась. И аромат от нее был сладким-сладким. Даже лучше чем мед и цветущая яблоня в нашем саду. Я узнал - это аромат барвинка лечебной горной травы. Но тогда этот запах кружил голову. В этот раз она меня не погладила и сказала, что я плохой мальчик, потому что делаю глупости.

– Я убегу отсюда.

– Куда ты убежишь, у тебя гланды и температура?

Так я узнал, что у меня гланды.

План побега выстроился быстро. Сначала представил, что меня разыскивает милиция с собаками, потом пожарные, затем все женщины в белом толпой за мной и кричат: «Лови его, держи!». Мне стало страшно. И грустно. Хотелось на речку. К Витьке, Павлику, Светке. Ах, Светка! Это из-за нее у меня гланды.

Сначала старшие братья со мной катались с горки у Макара на колясках и самокатах. Ну, мне как самому младшему досталась рухлядь с двумя восьмерками, без спиц и без доски на раме. Едет только прямо и дребезжит как «смаржова телега». В гомоне и визгах, суматохе и возне я вдруг остановился и увидел небо. Я и раньше его видел. Но оно вдруг опустилось и подмигнуло мне. Оно открылось и позвало в теплые объятия. Дыхание остановилось. Смотрю на Карпаты, на облака, на небо. Подкатил комок к сердцу горячий, с глаз скатилась слеза от любви к небу. Запахло барвинком. Я рыдал от любви к небу. Подбежали старшие братья.

- Ты чего ревешь? Ударился? Где болит?

Они не знали, что я увидел небо. Мне стало скучно с ними, и я ушел бродить по речке в поисках черепков и фарфоровых чашек. Ручей теплый и щекочет лодыжки. Иду вверх по речке. Вдали замечаю, идут вниз Светка, Витька и новенькая незнакомая. Все же знают, что после паводка надо идти на ручей или речку. Можно по десять раз ходить по одному месту и всегда что-то найдешь. Притворяюсь, что их не вижу и глазам своим не верю: нашел целехонькую фарфоровую статуэтку-солонку, раскрашенную под матрешку. Тайком кладу за пазуху иду дальше. Осталось 20 шагов до них. Они держат в руках цветные камешки, черепки и им тоже не терпится показать свои находки. Цель одна – похвастаться. Инстинктивно делаю совсем не то, что хотел сделать. Незаметно кладу ей под ноги свою солонку-матрешку, пока она мне показывает свои черепки. Новенькая хвастается своими стеклянными отполированными осколками. Светка поворачивает глаза ко мне. Я смотрю ей в глаза и под ноги. Глаза и ноги. В светлой воде блестит солонка-матрешка. Наклоняюсь. Ее локоны прямо скользят по моей щеке. Она тоже наклоняется. Наши головы соприкасаются. От нее аромат барвинка. Сердце мое выпрыгивает из груди. Руки наши одновременно соприкасаются с солонкой.

- Это я нашла.

- Я первый ее увидел.

- Нет. Она моя.

Я ее толкнул, и она упала в ручей. Замочила юбочку в горошек. Солонка зажата в моей ладони.

- Ты. Ты… Хулиган. Разбойник. Все. Я с тобой больше не дружу. - В ее глазах испуг и обида. Она ушла с новенькой сушить юбочку, а я в горечи и разочаровании бродил по ручью и мечтал, что она вернется, и я ей подарю солонку-матрешку. Но она не шла. А я в ручье простудился до заката солнца. Теперь вот гланды. И я в больничной палате мечтаю о побеге. Как снова увижу Светку и подарю ей не только солонку, а целую пиалу. У нас дома такой пиалы нет. Но вот у тети Марины есть – рельефная, старинная с картинками.

Побег был намечен на прогулке. После осмотра врачей нас вывели в каштановый сад погулять. Цвели каштаны и клонили ко сну. Мы все полосатые, заметные, в тапочках. Жара и зной каштановый притупили бдительность женщин в белых халатах и сторожа, который охранял главные ворота. Было слышно, как водитель молоковоза ему крикнул.

- Дед, ты не закрывай. Я сейчас буду выезжать, только накладные заберу.

Сторож махнул рукой и ушел в свою будку. Женщина в белом задремала на лавочке, полосатые пижамы разбрелись по цветущему саду. Я тихо вдоль забора подобрался к открытым воротам, заглянул в окошко будки – сторож дремал. Выскочил за ворота и замер. А дальше куда? Вправо, или влево? Я же здесь в первый раз. Это братья мои здесь были. И бежали. Но они не указали дорогу. Начал вспоминать. Вспомнил. Я же небо полюбил. Оно теперь мое. И Карпаты мои. Посмотрел на солнце и на Лысую гору. Они справа. А тогда были слева. Значит, домой – налево. Пошел налево. Опять развилка. Люди на меня поглядывают, пальцем показывают. Вон милиционер прошел по другой дороге. Никто за мной не гонится, не кричит: «Держи его, лови его!». Только как то удивленно на меня смотрят. И тут только до меня дошло, что я в полосатой пижаме и в тапочках. Мне стало стыдно за свою пижаму. Значит, не все я продумал до мелочей. Но я герой. Сбежал, как и старший брат сбежал. Я воображал, как старшие братья будут гордиться мной, а мама даст целую пачку халвы за мой поступок. Но дорога опять разделялась, как рогатка. И я пошел не левее, а правее. Дорога была совсем незнакомая. Поднял глаза к небу. На небе кучились облака, и оно мне не помогло. Подул ветер и стало страшно. Небо от меня отвернулось, и я заплакал. Мне шел пятый год. Плакал я не долго. Мимо шел двоюродный брат Андрей Присташ - старше меня на семь лет, он меня отвел домой. А дома мама сказала, что никогда не отдаст меня больше в больницу.

Светку я увидел только осенью. Ей купили ранец и она, якобы в школу пошла, но мы с ней пошли в школу через год. Только в разные школы. Она в русскую, а я - в украинскую…

Вот откуда аромат барвинка я сохранил на всю жизнь.

**************

И стоит теперь Андрей в ожидании Марии на центральном мосту, как одинокий часовой, с тюль панами, опустившими свои головки вниз.

Мария Драган в это время торопилась на свое первое свидание с Андреем Ванца. Прыснула на себя из флакончика барвинок и, в яркой сиреневой кофточке и розовой юбочке с белой подкладкой, похожа была в свои шестнадцать лет на бабочку, порхающую под апрельским солнцем...

Сначала она пошла по привычке через двор Николая Присташ, затем вернулась обратно, решив сократить путь, пройдя через двор Ванцы. Тропинка узкая, много луж, поэтому она смотрела только под ноги, чтобы не испачкать новые парусиновые туфли. А когда подняла глаза — обомлела. Перед ней стоял козел Гоша. Эта сумасшедшая Ярославна Ванца забыла его закрыть в сарае. У него была репутация главного драчуна на улице Майской.

– Иди. Что уставился? Дай пройти.

Гоша внимательно изучал это очаровательное существо, гуляющее

по его, Гошиной, территории. Он повернул голову вправо, влево, и вдруг ему стало так весело, что он встал на задние ноги и приготовился боднуть Марию.

– Драчун. Видишь, я на свидание иду. Вот скажу твоей Ярославне.

Услышав имя хозяйки, козел стушевался и повернул с дороги во двор. Мария постояла еще немного, прислушалась к его шагам и повернула обратно. А Гоша уже стоял в дворике Присташ, испытующе смотрел на Марию и ухмылялся. Ждал, когда та подойдет поближе.

«Что за искушение такое?» — подумала она и, взяв в руки распятие, всегда висевшее на ее шее, начала читать молитву. Но Гоша не уходил. «Наверное, мне дан знак, чтобы я не ходила на свидание с этим протестантом»,— решила она.

Первое свидание не состоялось. Но она этого так не оставит. Девушка пошла жаловаться Ярославне на ее питомца.

У деревянной калитки Мария через забор разговаривала с Ярославной и не увидела неслышно подходящего сзади Андрея.

– Что он себе позволяет? Я, как привязанная, никуда выйти не могу. Он везде меня преследует. Я что ему, пугало огородное? Козел неотесанный.

Кровь прихлынула к щекам Андрея. «Это она меня козлом обозвала?» — мелькнула мысль. Ему хотелось подойти к Марии и отхлестать ее по губам за такое оскорбление. Он развернулся и побежал к реке. Мария услышала топот и, оглянувшись, заметила удаляющегося Андрея. «Неужели его Гошка так испугал? Но ведь он же в загородке. А куда это он бежит? Как будто на пожар. Матерь божья! Да ведь он от меня убегает!» — она перекрестилась и побежала за ним.

– Андрей! Андрей! Погоди! Да вернись же ты!

У реки остановилась, поняла: не догнать ей Андрея. «Что же я наделала языком своим болтливым? Теперь он никогда ко мне не подойдет. Милый Андрей! Как я теперь тебе откроюсь?» Мария вернулась домой, взяла арфу и, перебирая струны, начала напевать новую мелодию, льющуюся прямо из сердца. Мелодия любви и рыдание арфы слились в лирическую рапсодию ля

минор:

Тих и красив был тот вечер,

Сумрачно было кругом,

Нежно природа прощалась

С этой вечерней зарей.

Там, высоко над обрывом,

Кто-то на арфе играл,

Кто-то, клонясь на колени,

Душу свою изливал.

Лились, чарующи звуки,

Вышла на небе луна,

Девушка в лунном сиянье

Там, над обрывом, видна.

Вдруг оборвались все струны,

Стихло все сразу кругом,

Слышны лишь были рыданья

В сумрачном мраке ночном.

Боже, о Боже! Прости мне!

Грешной прости мне грехи,

Слезы мои раскаяния

Сам Ты с очей мне отри...

В первый раз так сильно было уязвлено самолюбие Андрея Ванца. Не ожидал он такой обиды от Драган. Вражда к роду Драган усиливалась с каждой секундой. Теперь он начал вспоминать рассказы отца о высокомерии Драган, пересуды родни об их жестокости. Недаром Драган в переводе означает дракон. Вспомнил, что она руку одернула, когда помогал ей из

речки на мостик выйти, ее холодный колючий взгляд при прощании.

– Никогда! Слышишь?! Никогда не протяну тебе руки. И даже не посмотрю в твою сторону,— и оглянулся. Не слышит ли его кто-нибудь? Нет. У реки он один.— А чего это она с нашей Яросей болтает? Да еще на меня скверну наговаривает. Пойду скажу, чтобы ноги этой Драконки на нашем подворье не было!

– Андрей! На тебе лица нет! У тебя жар? — Ярославна дотронулась рукой до его лба.

– Рося! Ты зачем с ней разговариваешь? Стоишь рядом? Она язычница. И весь драганский род такой. Как ты можешь? Ты посмотри, какие у нее темные колючие глаза...

Ярославна побледнела, руки безвольно опустились вдоль исхудалого

тела. Глаза закатились, губы и щеки задергались. Андрей знал, что это приступ. Он подхватил ее и усадил на пень у сарая. Ярославна начала пророчествовать:

– Вижу! Вижу! Идете вы вдвоем над обрывом, по краю пропасти. Идете вы, взявшись за руки. Внизу ад, но Вельзевул не может вас достать. Вы высоко. Над радугой парите вы, как ангелы. Она впереди, а ты за ней. О! И еще идут. Один, два, три,

сколько же их? Семь. Семь деток идут за вами. Ох, горе вам, горе. Страдания и слезы вас ждут. Разлука, искушение и наказание. Ты и Мария...— Ярославна притихла, закрыла глаза.

– Я и Мария?! Какая Мария? — переспросил Андрей.

– Ты и она,— уже отдышавшись, спокойно сказала Ярославна,—

та девушка, которая недавно здесь со мной разговаривала. Черноокая, статная, волосы как смоль, певунья, арфистка.

– Да она же меня козлом назвала!

– Гоша, Гоша! Иди сюда! — Гоша услышал зов хозяйки и стал в бойцовскую позу на задние ноги.— Это она на него жаловалась. Ох, и глупенький ты. Любит она тебя. Любит. Я видела вас над обрывом. И ваши дети, и внуки были с вами.

Андрей не всегда верил пророчествам своей сестры Ярославны. Но сейчас ему очень хотелось надеяться, что слова Ярославны сбудутся. К Ярославне ходили за советом и католики, и протестанты, и даже язычники.

Седовласый Андрей осмотрел свое потомство, затихшее возле печи-королевы.


– А сейчас я расскажу вам, как Мария, сама того не зная, спасла меня от смерти. В то давнее время я попал в аварию на своем мотоцикле, лежал долго в больнице. В бреду воспоминания детства мешались с чудными видениями...