Geum.ru

Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материалаКнига

Содержание


Андрей в туннеле
Рассказ Андрея о привидениях
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Андрей в туннеле

Андрей шел последним в длинной колонне сверстников, как самый младший. Впереди всех Наум, за ним Земба старший, Бойко, Чех, Мадьяр, девятиклассники. Затем восьмиклассники Земба младший, Гураль, Никель и Макар из второго класса интерната. Замыкал колонну Андрей Ванца, шести лет от роду. Туннель манил к себе таинственными приключениями и будоражил воображение мальчишек. Они спорили до хрипоты и до драки, что если идти полдня по туннелю, то можно перейти польскую границу. А там уже гуляй, детвора... И вкусные кисели, и волшебные самописки, которые не надо в чернильницу макать: они сами пишут. Только вот запахи фекалий не давали возможности идти вглубь очень далеко.

Дальше всех доходил Наум с факелом в руке. Он дошел до первого поворота с люком наверху и поднялся к нему по ржавым ступенькам, но не смог поднять крышку. Он уверял, что люк расположен у воинской части. Это еще больше распаляло воображение мальчишек. Фонарика ни у кого не было. Это же целое состояние — фонарик. Лампочка от фонарика была у Зембы старшего, и он хотел приладить ее к квадратной батарейке.

Но ничего не получилось.

Было время выгона скотины. Коровы паслись вдоль высокого забора «Техснаба», а компания пастухов обсуждала, кто пойдет за соляркой, спичками, тряпкой, палкой и кто будет сторожить коллективное стадо.

– Так ты, Ванца, остаешься коров пасти,— скомандовал Наум.

– И козла с козами,— язвительно передразнивая Ярославну, кривлялся Земба старший.

– И я с вами...

Он шел бесконечно долго... Терял сознание, и опять летел по спирали в туннель... Ноги стали стопудовыми и не двигались. Он задыхался от зловония и снова летел в бездонный туннель...

Мальчишеская компания углубилась в туннель местной бориславской

канализации со стороны «Техснаба» на целый километр. В голове витали радужные картинки, как их будут встречать поляки с цветами и музыкой — героев, преодолевших границу. Наум шел впереди как вожак стаи и нес над головой зажженный факел.

«Вот вырасту, и у меня будет такой факел. И я вас всех поведу к польской границе»,— подумал Ванца.

Они прошли уже второй поворот и третий люк. Так далеко еще никто не заходил. Пламя факела постепенно угасало. Надо было подлить солярки. Солярка была у Никеля. Пока по цепочке передавали флакончик, факел погас.

В кромешной тьме услышали голос Андрея:

– Я боюсь, хочу к маме.

– Так этот пастух коз за нами увязался! Он должен был коз пасти.

– И козла...

Больше он ничего не помнит. Наум чиркнул спичкой — раздался взрыв газа. Наум оказался в эпицентре взрыва и пострадал больше всех: обгорели лицо, руки, волосы, шея, грудь. У Зембы старшего — лицо и руки. У Бойко и Чеха — только щеки. Остальные были оглушены взрывом и попадали лицом в пахучую жидкость, что спасло их от ожогов.

Теперь Ванца должен всех вывести. Туннель ведь узкий и низкий, Ванца шел в полный рост, а остальные — согнувшись. Наум чуть ли не на четвереньках шел... Он шел целую вечность в кромешной тьме...

«Явлю ему спасение Свое...

На льва и василиска наступишь ногою своею, и не приключится

тебе зла...

Избавлю его и явлю ему спасение Свое...»

Туннель спиралью уводил его в преисподнюю. Он летел с огромной скоростью и проваливался в бездну...

– Ну, чего ты там? Ой, болит, ой, печет...— стонали старшие.

А самый младший — Андрей Ванца — выводил их из темноты

туннеля, охваченный ужасом, его ноги вязли в жиже и отказывались идти. Кажется, они заблудились. Было два ответвления, а тут откуда-то еще и третье появилось.

– Ну что ты, Ванца? Иди.

– Куда идти? Здесь направо, налево и прямо. Куда?

– Иди прямо.

– А если это опять в газовую камеру?

– Нет. Иди прямо...

...Вот она поет и играет на арфе. Милая черноокая арфистка Мария Драган. Котик мой, Анна Мария. Это она идет впереди и ведет Андрея за руку... Нет, ее не видно. Голосом арфы и своим пением она показывает дорогу из туннеля тьмы и ужаса. Иди, Ванца, не останавливайся. Скоро ты увидишь свет. И там Мария, котик мой. Еще немного. Иди, Ванца, иди. Он не видит ее, только слышит, как она поет Ave Maria. Вдруг блеснул впереди свет, и свежий ветерок дунул в лицо. Вот он, свет. И мы спасены...

– Он опять бредит. Не приходит в сознание третьи сутки, и только повторяет: «Анна Мария, котик мой, ты меня спасла».
  • Кто она ему? Вы ее знаете? — спросил врач у пресвитера Владимира Борсука.

– Отца у него нет, умер после войны. Мать старенькая, один брат живет в Польше, в Раздолье, сестра Сара с детьми приходила сюда, сумасшедшей Ярославне мы ничего не сказали. У нее свое горе. В паводок у нее утонуло двое детей — Петрик и Яринка. А сестра Анна Борык с мужем Стефаном приходят каждый день к нему. Он ведь самый младший в их роду. А Анна

Мария? Это, похоже, его возлюбленная. Но она в Варшаве учится.

– А как бы ей сообщить?

– Она католичка, а он член нашей баптистской церкви. Вряд ли они встречались. По крайней мере, вместе их никто не видел. Он учился во Львовском техникуме связи. Постой, постой. Вот они где могли видеться. Во Львове. Она заканчивала Львовское музучилище. Там их никто не знает, город большой.

– Может, сообщить ей? — настаивал врач.

– Скорее всего, у нее нет интереса к его скромной особе. Она из знатного рода Драган, большое приданное за ней числится, заняла первое место на конкурсе вокалисток в Киеве: пела Ave Maria на итальянском языке и покорила конкурсную комиссию своим ангельским голосом и игрой на арфе. Ей дали гранд на бесплатную учебу: в Варшаве или в Киеве. Она выбрала Варшаву. Об этом конкурсе все газеты писали.

– Да, я читал. Так вы напишете ей? Речь идет о его жизни.

– Да, напишу. Но ее адреса я не знаю. Я знаю ее духовника — Богдана Мицкевича. Он разыщет ее. Будьте спокойны. Она скоро приедет. А как Андрей? Он поправится?

– Вашими молитвами. Нога и рука заживут. А вот голова... Это очень опасно. Могут быть последствия. А как все случилось?, — спросил врач.

– Он только поменял свою старую «Яву» на новый мотоцикл «Панония». И еще не успел к нему привыкнуть. Он же ездит по горам по вызовам: где радиолиния оборвется, где приемник починить, телефон. Мартовское солнце снег растопило, а утром-то еще заморозки. На Мражнице на повороте и крутануло его на льду. Какой мастер был...

– Почему — был? — перебил пресвитера врач.— Он и есть отличный мастер. У нас на корпусе хирургии он поставил мачту с антенной и наладил радиосвязь с Дрогобычем и станцией «Скорой помощи». Не то, что раньше. Пока телефонистка причешется, с подругами поболтает... А так — прямая связь...

*****************

Андрей выбрался из туннеля, осмотрел свои руки, поглядел на несчастных старшеклассников. Больше всех пострадал Наум. Ну и достанется ему от мамаши! И остальным достанется. Проходящие по тропинке вдоль реки Тисменница прохожие, когда услышали взрыв, испугались. Но, увидев бесхозное стадо коров, сразу обо всем догадались.

Вскоре приехала повозка от деда Макара и доставила раненых и обгоревших детей до станции «Скорой помощи».

Он выбрался из туннеля и открыл глаза...

– Что со мной?

– Не волнуйся. Ты попал в аварию, но жить будешь.

– А что с моим лицом? Дайте мне зеркало...

Он посмотрел на себя и разволновался: почти все лицо и голова забинтованы. Опять потерял сознание, но ненадолго. Молодой и крепкий организм начал выздоравливать. Раны заживали, бинтов на голове становилось все меньше. Вскоре он уже разглядывал себя в зеркале: чуб черный, черные брови и усы, очень густая щетина на бороде. После болезни первый раз побрился — и посвежевшее лицо подняло ему настроение.

– Ванца, когда ты собрал свой первый приемник? — спросил его сосед по палате, седовласый старик с переломанной ключицей.

– У нас в «Техснабе» свалка была. Однажды туда привезли с местного телеграфа и из воинской части целый грузовик сломанных радиоточек, проводов, динамиков. Мне было девять лет. Не знаю, как я перетащил всю эту кучу домой. По-моему, кто-то помог. Вот я и сидел с этими проводами, скручивал их. Синий к синему, красный к красному, черный к черному. Радиолампы подбирал по количеству ножек. Три дня мучился. И на четвертый день радио заработало. Правда, только две станции можно было услышать: из Москвы и Варшавы. Вся родня сбежалась, и даже соседи. Не верили, что я это сам собрал. Но мама сказала:

– Он еще не такое сделает, дайте ему только волю. Только громкость не регулировалась, и приемник орал на всю улицу. Чаще мы слушали Варшаву, а не Москву. Польский язык роднее и ближе. Да и католические литургии по воскресеньям все охотнее слушали, чем рапорты московских болтунов

про план сбора кукурузы. На нашей Чумацкой улице и соседней — Майской — приемники были только у пана Пеляка — католика, Фифмана — еврея, Левчака — православного, Присташа — пятидесятника и Петра Конарского — коммуниста. По воскресеньям все они выставляли свои приемники на подоконники, включали их на полную громкость, и окрестные сады и огороды были залиты католической мессой, еврейским речитативом, коммунистическим «интернационалом», православными службами и протестантскими гимнами. Длилось это, как по расписанию, с десяти утра до часа дня, начиная с апреля по июнь, когда огороды уже были посажены и ухожены. Больше всех свирепствовал Конарский. У него же партбилет. Это как индульгенция на вседозволенность. Он как-то даже вызвал наряд милиции, чтобы запретить другим слушать приемники на любимой волне.

– К нам в деревню Крапивник на Сходнице перед войной первый раз привезли радио. Ну, такая огромная штука, как кадка для огурцов. И привинтили на телеграфный столб возле сельмага. Знаешь? — отозвался старик.

– Знаю. Громкоговоритель акустический называется. Ну и что?

– А то... Когда его вешали, не посмотрели, что он предназначен для агитации на фронте и громкость у него не регулируется. Он так заорал, что даже куры и коровы взбесились и люди оглохли. За пять километров было слышно. Все зверье из леса разбежалось. А телевизор, пан Ванца, чинили?

– Нет. У нас в армии были только осциллографы.

– А в Бориславе есть у кого-нибудь телевизор?

– Да. У главного кэгэбешника Баркалова и у Бойко — главного бандеровца.

– А кто их чинит?

– Никто. Они их не смотрят. Во Львове еще не поставили антенну.

– А когда поставят?

– Говорят, к лету.

– А что там, люди ходят в телевизоре?

– Да. Завтра расскажу,— Андрей махнул рукой на деда и задремал.

Выздоровление шло семимильными шагами, но все же вечера в больнице длинные, и как-то дед опять к нему пристал, чтобы рассказал о телевизоре. И Андрей никак не мог ему объяснить, как в телевизоре ходят люди. Наконец он вспомнил случай из своей службы в роте связи и, улучив момент, рассказал деду о привидениях. И еще о радиотелеметрических волнах и сигналах, принимаемых через приемник посредством антенны.


Рассказ Андрея о привидениях


В те времена, о которых пойдет речь, я служил в качестве старшины роты в полку связи. С тех пор прошло больше трех лет, и я уже не помню мелких подробностей, но случай, однажды произошедший с одним из моих солдат, часто заставляет меня задуматься о вечно волнующих людей вопросах: что такое душа и что такое покаяние. Наш полк стоял у самой венгерской границы, в резерве. Однажды на двухсоткилометровом марше, который совершал один из батальонов нашего полка, в дороге сломались три машины: передвижная ремонтная мастерская и два бронетранспортера.

Командир колонны оставил меня за старшего для обеспечения радиосвязи, пока не приедет тягач или ремонтная машина с запчастями. Нас было пятеро: три водителя, связист и я. Помню, мы расположились на опушке леса, я отдал распоряжение: сделать в первую очередь жилье и найти воду. Мы разошлись в разные стороны.

Я прошел через кустарник и очутился в небольшом овраге, склон которого напоминал чем-то мой родной лес, в котором я знал каждую тропинку, каждое деревце. Вскарабкался по крутому склону, а затем еще спустился с пригорка вниз, на поле, где колосился ячмень. Солнце уже перешло зенит, и в душном воздухе сильно ощущался запах колосьев. Осмотревшись по сторонам в поисках живительной влаги, я безнадежно поплелся к машинам.

Когда я вернулся, то увидел, что ребята уже разделись до пояса, моются водой из ведра. Оказалось, что лес этот неглубок и за ним протекает ручей, а чуть дальше и деревня какая-то начинается. До меня лишь теперь донесся лай собак. Двое солдат по моему указанию отправились в деревню. Один из первой роты, другой из моей роты — Заур Харбиев, азербайджанец. Часов в одиннадцать они вернулись, неся фрукты и овощи.

– Народ здесь гостеприимный,— сказал Заур, выкладывая свои припасы на плащ-палатку.— Расспрашивают обо всем и до разговора охочие.

– А тот, у которого мы яблоки брали,— подхватил другой,— не отпустил, пока не упросил зайти в дом. Говорит, в их краях солдаты — это редкость, разве кто из односельчан демобилизуется. Дед приглашал заходить еще. Говорил, что завтра придет сюда коров пасти.

Мы полакомились фруктами и улеглись в палатке на брезент, под которым были хвойные ветки, издающие сладковатокислый запах, наполнивший все пространство. Ничто так благотворно не влияет на организм и не снимает усталость, как отдых под открытым небом, да еще на хвойной подстилке. И ничто так не располагает к задушевной беседе, как стрекотание кузнечиков и приветливое подмигивание звезд, виднеющихся через отверстие брезентовой палатки.

Солдаты почему-то вдруг заговорили о привидениях, ведьмах, русалках и домовых и о многом другом, что так завораживает воображение каждого человека. Особенно в этих рассказах преуспел Сережка из Умани. Он так умело рассказывал и с такой точностью передавал свои сельские воспоминания о том, как жил у деда, что нереальное в его устах становилось реальным. И более того, каждому из нас уже мерещилось то свиное рыло, то

чьи-то большие глаза, то какой-то шорох подозрительный.

– А чихать я на все это хотел,— сказал уралец Володька.— Это все выдумки и человеческое воображение,— он начал подтрунивать

над Сережкой, а потом и над всеми нами за то, что мы тому так быстро поверили.

– Слушай, Володька! — наступал на него Сережка.— А если бы перед тобой вдруг предстало привидение, что бы ты делал?

– Я бы... предложил ему исчезнуть, а если бы оно не послушалось, тогда я бы...— он хотел продолжить, но Сережа его перебил:

– Тише! Слышите?

Все затаили дыхание. Где-то был слышен плач ребенка. Звук, сначала отдаленный и глухой, приближался и производил впечатление отчаянного стона умирающего или сильно страдающего ребенка. Я отчетливо ощущал биение своего пульса на виске. Ничего подобного я в своей жизни не слышал. Потом вдруг стало тихо. А беззаботные кузнечики стрекотали в свое

удовольствие на разные лады во всех концах леса и даже у самой палатки.

После минуты молчания отозвался Володька:

– Что притихли? Филина испугались?

– Разве филин так плачет? — спросил Сергей.

– У нас на Урале иногда такой плач подымут, что, услышав первый раз ночью в лесу, с ума сойти можно.

– Да ведь это настоящий плач,— не сдавался Сергей.

– Что-то не похоже на птичий голос,— отозвался связист Закацюра.

Володька снова стал подтрунивать над нашей боязливостью и начал доказывать, что часто у человека бывают зрительные и слуховые галлюцинации. Тут крик раздался у самой палатки и заставил его замолчать. От неожиданности я вздрогнул и прислушался.

Сомнений не было: это не птичий крик. В продолжение пяти минут мы слушали страшный пронзительный плач. Потом Володька вышел и что-то кинул, мы услышали шум крыльев, а чуть позже где-то очень далеко снова раздался плач. Мы еще немного поговорили о птицах, об их нравах и, наконец, под этот жуткий плач заснули, распределив на ночь дежурство у

машин.

На следующее утро, едва мы успели позавтракать, пришел тот старик, к которому заходили ребята. Он присел у нашей палатки, и кто-то из ребят спросил его о ночном филине.

– Это еще пустяки,— сказал дед.— Как-то ко мне приехал зять из города. У меня пасека стоит у леса. Вот мы вечером пошли туда, я возился с ульями, а он ушел в лес. Солнце зашло, и сумерки медленно опускались на лес. Слышу, птица заплакала. Для меня голос этот привычный, и я не подумал, что мой Витька может так напугаться. Зову его — не отвечает. Крикнул громче. Тихо. Зашел в лес, кричу, ищу его. Слышу треск сучьев: выходит, глаза огромные, волосы дыбом, подбородок трясется. «Ба... батя.

Там… ди... дитя режут!» И смех, и грех. Два дня разговаривать не

мог спокойно.

– Дед, а вы видели привидения? — непринужденно спросил Сергей.

– Видел, но уже давно. Сейчас их все меньше становится. Было это в то время, когда я нанялся на постройку панской усадьбы. После работы любил ходить к речке. Помню, месяц был тоненький, как серп. Я уже собрался было домой, гляжу: из ивы, у самой речки, поднимается что-то бело-зеленое. Пригляделся: волосы длинные, так что ни глаз, ни рта не видно. У меня

коленки задрожали, и стал я все молитвы подряд читать, какие только знал, а оно смотрит на меня и плачет, и хохочет. Не знаю, откуда взялась прыть, так бежал, что не помню, как дома оказался.

– Какое же это привидение? — возразил Володька.— Это туман поднимался с реки, вот вам и привиделось.

– А хохот откуда? — спросил дед.

– Да утка пролетела над самым ухом, а вам хохот послышался.

– Ты, парень, мне зубы не заговаривай,— сказал старец, опершись

на посох,— ты, верно, ни в Бога не веруешь, ни в того, рогатого? Так?

– А чего в них верить? Я их видел?

– Значит, молод еще. Поживешь — увидишь. Только смотри не оплошай. Хоть одну молитву знаешь? Нечистая даже крестного знамения боится.

– Буду я их бояться! — не унимался Володька.— Пусть они меня боятся.

– Эх, малый, мало каши еще съел. Не будь таким героем, видали мы таких смельчаков! Впрочем, я хочу убедиться, какой ты смелый. Давай на спор?

– Какой спор?

– Поспорим, что ты сегодня ночью пойдешь в нашу сельскую церковь. Только не в ту, где службы правят, есть еще другая, в конце села.

– А почему бы не пойти? — самоуверенно ответил Володька.

– Только ты выслушай меня до конца. В этой церкви постоянно кто-то плачет и поет. Как только наступает полночь, такие ужасы там творятся, что все обходят церковь десятой дорогой.

– Подумаешь,— перебил его Володька,— филины там гнездятся, вот и ревут.

Старик, не слушая его, продолжал говорить.

– Лет пятьдесят тому назад там повесилась дочь священника. По-моему, его фамилия Фецкоренэ была. Он хотел выдать ее замуж за какого-то отставного вдовца-генерала, а она любила молодого парня. Но отец настоял на своем, справили свадьбу. Дом священника был рядом с церковью, он и сейчас там полуразрушенный стоит. В первую же ночь после свадьбы она и

повесилась в церкви. Мать ее не вынесла такого горя и через недели две умерла. Священник после этого сошел с ума. С того времени и начались эти кошмары. Думали, что филины. Так нет, окна, двери забиты, дырок нет. Нельзя никак птице туда залететь. Уже заупокойные службы совершали, а она как пела, так и поет, как плакала, так и плачет.

Все слушали рассказ деда, открыв рты. И, конечно, всех заинтриговали

спор и Володькина смелость и скептицизм.

– Ну что, скептик,— наступал Сергей,— пойдешь туда?

– Спрашиваешь! Почему бы и нет?

– Да он и до церкви не дойдет, в обморок упадет,— отозвался связист.— Я от одного рассказа деда чуть не умер. А тут — в самый ад идти. Фу ты, страсти какие. Не ходи, Володька, послушай меня.

Я, чувствуя ответственность за своих подчиненных, начал отговаривать всех от бессмысленной затеи. Но они и слушать не хотели. А Володька в упрямстве своем желал доказать, что все это выдумки.

Вскоре после того, как дед угнал коров, мы занялись благоустройством

нашего жилища. Накосили травы, веток наломали и застлали пол зеленым ковром. Потом пошли мыть машины. Я думал, что к вечеру ребята забудут о споре, откровенно говоря, опасался я за этого Володьку. Не дай Бог, что случится, с меня спрашивать будут. Хотя самому тоже было интересно: кто же там поет. Не похоже, чтобы дед врал. Я же верующий и не верю

во все эти привидения. Едва спустились сумерки и на небе засверкали первые звезды, ребята собрались у палатки и стали снаряжать Володьку в дорогу: кто шутку острую отпустит, кто отговаривает, кто предлагает себя в поводыри. Я тоже хотел, чтобы Сергей пошел с ним. Но Сергей наотрез отказался, а Володька и вовсе не желал слышать о том, чтобы кто-то отправился вместе с ним.

– Через час ждите, я вернусь с иконой, и вы увидите, что я прав,— сказал он и отправился в село. Пройдя шагов двадцать, он повернул назад.

– Фонарик забыл взять,— виновато произнес он.

– Считай, Володька, что тебе не повезет, раз ты вернулся,— заметил Сергей.— Это плохая примета.

Июльское небо дышало нагретым за день воздухом. Жидкие облака время от времени закрывали месяц. Мы расположились у костра и вспоминали о гражданской жизни. Интуитивно каждый из нас ощущал какой-то суеверный страх за Володьку. Мы в ожидании поворачивали головы в ту сторону, куда он ушел, прислушивались к ночным звукам: не раздадутся ли шаги? Час прошел незаметно. Со стороны деревни повеяло холодком, донесся лай собак. Прохладный воздух развеял наши мрачные мысли и раздул костер, который освещал все вокруг желтова то-красным. Прошло еще полчаса, Володьки все не было, и мы уже стали беспокоиться. Меня успокаивал все тот же Сергей.

– Он, наверное, побоялся туда идти и зашел к деду. Дед его первачком напоит, даст какую-нибудь иконку, он и вернется героем.

– Нет, он не такой,— отозвался Заур,— я его знаю: уж если что решил — сделает.

Мы еще поболтали о том о сем, поджидая Володьку. И когда через некоторое время я посмотрел на часы, то ахнул: Володьки не было уже два с лишним часа.

– Надо идти за ним,— сказал я, и, взяв с собой фонарик. Сергей, Заур и я отправились в село.

Было около двух часов ночи, в селе уже все спали. Изредка раздавался лай собак во дворах, мимо которых мы проходили. Окраины села закончилось, и мы увидели на пригорке церковь. При лунном свете, на фоне темно-синего неба ее мрачный контур поневоле нагонял страх. Мы остановились и прислушались. Я на всякий случай потрогал штык-нож, висевший у меня на поясе. В то время в лесах еще орудовали банды , и я опасался, не наскочил ли наш герой на них. Пошли медленнее, вглядываясь в темные окна. Луч фонарика выхватил из темноты двери, забитые крест-накрест досками.

– Володя, ты здесь?

Ответа не последовало. Где-то под куполом послышалось завывание ветра, похожее на вой волка.

– Может, он в середке, не слышит,— заметил Заур.— Надо бы заглянуть внутрь.

Мы пошли в обход церковных бревенчатых стен, поросших

мхом. Мое сердце ныло в предчувствии беды.

– Старшина! — крикнул Сергей, указывая рукой. За изгибом стены под окном лежал Володька. Я осветил фонариком его лицо. Он был бледен, но признаков насилия или ранения не видно. Его волосы были взлохмачены, на лице застыл страх, пульс еле прощупывался.

– На руки, живо,— скомандовал я.

Мы взяли его и отправились к крайней избе. Постучали, нам долго не открывали, наконец, отозвался мужской голос:

– Кого там носит?

– Откройте, человек умирает. Осмотреть надо. Может, доктора найти?, — начал объяснять я.

Мы внесли его в избу, расстегнули воротник, ремень. А хозяйка, женщина уже немолодая, положила Володьке на лоб холодный компресс. Я послал Заура за аптечкой и стал растирать Володе окоченевшие руки. Минут через десять он открыл глаза, посмотрел на всех отсутствующим взглядом, зажмурился, а потом сел, обхватив голову руками.

Я не решался спрашивать его о случившемся, надеясь, что когда ему станет лучше, сам расскажет. Меня опередила хозяйка, и на ее вопросы, что с ним случилось и как он себя чувствует, он стал, немного заикаясь, отвечать. Из его бессвязных слов, междометий и жестов постепенно сложилась следующая картина.

Когда он приближался к церкви, внутренний голос ему твердил: «Вернись! Вернись!» Но ноги упрямо вели к двери, которая оказалась, забита досками. Он пошел в обход, в поисках оконного проема, чтобы забраться внутрь и взять икону или лампадку в доказательство, что побывал там.

Окно располагалось довольно высоко, нужна была какая-то подставка. Володя нашел старую доску и, прислонив ее под углом к бревенчатой стене, взобрался к окну. Сидя на подоконнике, осмотрел внутренность церкви. Штукатурка и фрески из Писания почти все отслоились со стен и лежали на полу. В комках глины и песка копошились какие-то насекомые. Ветхие арки, поддерживающие свод, грозили вот-вот обрушиться. В дальнем углу виднелось что-то похожее на иконостас.

Он начал спускаться с окна, нога его скользнула по гнилой стене, и Володя упал, больно ударившись левой ногой ниже колена, да еще выронил фонарик. Дрожащими пальцами чиркнул спичкой, но ее затушил сквозняк, гулявший по церкви. Сердце его испуганно билось. Над головой послышались звуки, похожие на взмахи крыльев. Кое-как поджег листок бумаги, к счастью оказавшийся в кармане, осветил место вокруг в поисках

фонарика. Увидев сбоку от себя яму с водой, он ахнул — фонарик упал в яму. Новый порыв ветра затушил горящий листок. Завывание ветра, доносившееся сверху, было похоже на волчий вой. Пока он опять доставал спичку из коробки, ощутил неясное волнение, словно на него кто-то смотрел. Затылком почувствовав чей-то взгляд, оглянулся — и замер от ужаса. В дальнем углу, у клироса, стояла девушка в белом платье, вокруг ее шеи была обмотана веревка. Лицо ее, обращенное к нему, мерцало. Она стала приближаться с протянутыми вперед руками.

Только теперь он стал замечать в разных углах церкви ожившие комки штукатурки, которые превратились в живых существ с тысячами глаз, с ужасными лапами, поднимающимися на него.

Он прижался к стене. Девушка слегка приоткрыла губы, и он услышал леденящий душу голос:

– Ты сам ко мне пришел. Помоги мне. Давит.

Она плакала. Остановившись в нескольких шагах от него, протянула ему конец веревки. Смотреть в ее глаза не было сил. Не было сил ни поднять

руку для крестного знамения, ни закричать. Девушка сделала еще шаг, и теперь уже можно было разглядеть совсем близко ее мертвенно-бледное лицо с полузакрытыми глазами. Она дотронулась до него и сказала:

– Сними веревку с моей шеи. Она меня давит.

И опять протянула ему конец веревки. Снимал ли веревку с

ее шеи, он не помнит. Только помнит, как она сказала:

– Теперь я не буду плакать, мне стало легко.

И стала удаляться.

Откуда взялись силы, чтобы выбраться из церкви через окно, Володя не мог понять. Но, когда он спрыгивал с подоконника на землю, ему показалось, что ее холодная рука схватила его за волосы. Он вскрикнул и потерял сознание...

С тех пор в той церкви не слышно было ни плача, ни песен.

А Володьку тогда утром мы не узнали: волосы его стали седыми. Он, конечно, пришел в себя, но стал каким-то отрешенным и задумчивым и больше не позволял себе резких высказываний о потустороннем мире. А я с тех пор, как слышу крик филина, вспоминаю Володьку и дочь священника, которая плакала в церкви своего отца.

Когда Андрей Ванца закончил свой рассказ о привидениях, то добавил, что в телевизоре, как и во сне, мы видим картинки, как бы пришедшие из потустороннего мира.

– А пан Ванца видел привидение? — спросил сосед по палате.

– Это было не привидение. Это был самый настоящий ангел спаситель.

Когда я падал с мотоцикла, я увидел настоящего ангела с крыльями, и он поддержал меня во время падения. Потом он поднял меня в небо и оттуда я смотрел на свое тело, лежащее на больничной койке. Затем он бережно опустил меня в палату. А телевидение — это новые, неведомые нам волны. Их нельзя увидеть и пощупать. Я хоть и верующий, но науку не отрицаю

и пользуюсь достижениями техники.

****************

На праздничном столе юбиляров молодоженов медленно догорали огарки свечей. Декабрьский паводок размыл не только дороги, но и прочные железобетонные опоры ЛЭП. Весь Борислав был во мраке. Только кое-где виднелись отблески свечей в окнах. И восходящая луна все ярче и ярче освещала склоны Карпат. А от Млечного Пути исходило ярко-золотистое зарево, освещающее все склоны Парашки и Городища. Горящие факелы заводов добавляли в предрассветную мглу свой отблеск.

Было уже три часа ночи, дети заснули, но молодежь и взрослые хотели слушать дальше. И после Андрея Ванцы рассказ продолжила его жена Мария.

Начала она со стеклянных четок, лежащих на столе.

– Эти четки я получила от своего духовника в день первого причастия. История четок вполне таинственная. Дело в том, что они обладают пророческими свойствами. Четки эти принадлежали королеве Австро-Венгрии Марии Терезии. После войны с пруссаками королева получила в качестве военного трофея ожерелье с двадцатью четырьмя бриллиантами, оправленными в серебро. Она заказала ювелирам его точную копию со стразами. Бриллиантовое ожерелье хранилось в сокровищнице, а его копию

королева использовала в качестве четок.

Сейчас я точно знаю, что эти четки пророческие. На них осталось двадцать два камешка. А было двадцать четыре. Первая пророчица предсказала Марии Терезии, что ее дочь Марию Антуанетту обезглавит революционная Франция. И упадет первый камень с ожерелья карпатского. В ожерелье осталось двадцать три камня. Еще она предсказала, что будет опутана земля железной паутиной (электрические провода), что будут летать железные птицы (самолеты), а люди — разговаривать в ладошку, не видя друг друга, за сотни километров (телефонная связь).

– А второй камень от какого сбывшегося пророчества выпал? — спросили взволнованные слушатели.

– Вторая пророчица — из Карпатской Руси — предсказала, что будет мор, пришедший из Испании, и погубит тьму народа, а затем восстанет царство на царство и народ на народ, и через тридцать пять лет прольется река крови, и брат убьет брата и отец сына...

– Бабушка, но ведь все это в Апокалипсисе Иоанн Богослов описывает.

– Да, и мы видим, что все сбывается. И Спаситель нас учил, как отличить признаки последних дней. Мы об этом много раз читали и слушали в проповедях. Но сейчас мы говорим о событиях не столь давних. Так вот. Испанка погубила двенадцать миллионов жизней по всему миру в начале прошлого века. Всего-навсего вирус гриппа под названием «испанка». Первая мировая война унесла жизни около шести миллионов человек.

Вторая мировая война через тридцать пять лет унесла жизни еще двадцати двух миллионов человек. И выпал еще один камешек. Но было и третье пророчество. Опустеют дома славян, люди будут покидать родные места, скитаться, как привидения... Так оно и будет в скором времени... И не видно этому конца. Однако камень пока еще не выпал... И пойдут скитаться лемки, гуцулы, бойки, гурали по весям и городам в поисках пропитания. Опустеют жилища славян…. В фольварках и цехах будут пастись козы, разорение и голод придут в украинские хаты… Но не скоро…

Анна Мария оглядела свою родню. Как она их всех любила! И первый раз все собрались вместе после стольких лет разлуки. Прибыли даже двоюродные племянники. Приехал старший сын Стефан с супругой из Польши. Пришла Настя с Николаем, с пятью своими богатырями и дочкой Марией. Благо, в соседнем доме живут. И Николай пришел с Катериной и детьми Надей, Галей и Володей. Тоже по соседству живут. И Ольга с мужем и с пятью детьми. Роза умерла, но дети ее здесь: Александр, Надежда, Андрей. И Надя, самая младшая дочь, с двумя сыновьями — Игорем и Юрой.

– Почему раньше мы от тебя не слышали об этих четках? Почему ты их от нас прятала и не рассказывала об их чудодейственных свойствах? — спросила Надя.

– После того как мы с твоим папой обвенчались, нам было не до четок. Надо было детей растить, воспитывать, давать им образование. И ты же знаешь папу. Он ко всему скептически относится. То, что не вписывается в учение Христа,— это все ересь и от лукавого.

– Дедушка, пусть бабушка расскажет об этих четках. Ну, пожалуйста,— взмолились внуки и внучки.

– Хорошо. Я ей позволю — если вы не будете ее перебивать и не уснете от скуки.

– Нет. Не уснем. Обещаем.

– Ну, тогда слушайте историю этих четок.