Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материалаКнига

Содержание


Новелла о четках королевы Марии Терезии
Их было двадцать четыре.
Из Бориславской тетради
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Новелла о четках королевы Марии Терезии


Европа, начало восемнадцатого века….

Новость о смерти короля Карла VI и восшествии на престол его дочери Марии Терезии дошла до карпатской глуши лишь спустя три месяца, когда магистрат Дрогобыча велел всем молодым парням собираться на войну. Война с Пруссией разорила императорскую казну, обескровила Подкарпатскую Русь и Гуцульское нагорье, откуда набирали новых рекрутов и ставили под штыки. В войска требовалось все больше и больше солдат,

воевавших за корону Габсбургов. Молодые крепкие парни прятались в лесах, не желая быть «пушечным мясом». В год восшествия Марии на престол Пруссия отвоевала у нее Силезию — важный стратегический пункт, а также Гольштинию — древнее родовое поместье покойного короля Карла VI, где осталась многочисленная ее родня.

Трон Марии Терезии зашатался. Она даже намеревалась обратиться за помощью к туркам, но, памятуя о завете своего отца «не вступать в союз с иноверцами», отказалась от этой помощи. Тем более, что в народе еще памятны были дни длительной осады Вены турками-османами. Еще оставались в живых старые деды, помнившие свист их стрел, топот и ржание коней, тучи кривых сабель, застилавших землю Австрийскую. Они бы не

позволили «супостатам поганить их землю». Династические претензии

Марии Терезии были признаны только с подписанием Аахенского договора. И лишь тогда она смогла заняться государственным устройством своего королевства.

В войне с Пруссией отличился бравый генерал Станислав Шевич, командир всех драгунских войск Австро-Венгрии. В войсках его так и называли «генерал Драгун». В боях под Кунфсдорфом генерал Драгун добыл богатые прусские трофеи. Бриллиантовое ожерелье он подарил своей императрице, все остальное отдал казначею ее величества.

Граненые алмазы тогда были редкостью. Во всей Европе насчитывалось не больше десятка мастеров по огранке алмазов. Царские скипетры и короны украшали чаще янтарь, жемчуг, золото. По тогдашним меркам эти бриллианты, оправленные в серебро, оценивались как стоимость кареты с двумя лошадьми.

– Бабушка,— прервал ее внук Александр,— а почему камней было двадцать четыре, а не шестнадцать или десять? Ведь так долго ждать, когда все пророчества сбудутся.

– Сейчас узнаете, почему их было именно двадцать четыре и откуда они приобрели такое свойство. Все это связано со сжиганием ведьм на кострах инквизиции в XVIII веке в Европе.

Итак, слушайте рассказ.


Их было двадцать четыре.

Со всех концов Австро-Венгрии — из Богемии, Буковины, Галиции, Венгрии, Славонии, Моравии, Силезии — везли ведьм в Вену по наущению денунциантов на суд инквизиции, для сожжения на костре. Среди них были повитухи, по недосмотру виновные в смерти младенцев, гадалки-цыганки из Венгрии. Укрывательницы беглых солдат и преступников, еретички, не

исповедующие истинную католическую веру. Две молодые распутницы были закованы в кандалы. Краковский магистрат и епископ не решились сжигать их на краковской площади и отправили в Вену на суд инквизиции. Были среди них и откровенные преступницы — отравительницы и вредительницы. И все они были молоды и красивы. И все они просили отдать их в руки «царицы-матушки» Марии Терезии.

Эти женщины просили отдать их в руки «царицы-матушки» Марии Терезии. Так в народе крепко утвердилась вера в ее королевское великодушие, справедливость и доброту. Особо почитали ее в галицийских деревнях, где не было хороших дорог и где епископ и войт со старостой только имели связь с внешним миром.

В Дрогобычском округе — в селениях Нагуевичи, Рихтичи, Ясеница — вообще не было ни управы, ни старосты. Единственный представитель власти — денунциант. Породила денунциантов папская инквизиция, создав особую категорию людей, наделенных охранной грамотой от католической церкви. Властью они обладали практически неограниченной. По их доносу как светские, так и духовные власти могли заключить подозреваемую

в колдовстве женщину в темницу.

Летом на ратушной площади в Дрогобыче появилась булла

следующего содержания: «Мы, викарий Тадеуш Пинисикевич и судья Семен Бородич, всем сердцем желаем того, чтобы врученный нашему попечению христианский народ воспитывался в единстве и чистоте католической веры и держался вдали от протестантской чумы.

Посему - для искоренения еретической извращенности, свойственной ведьмам, мы, судья и викарий, приказываем явиться в течение последующих двадцати дней всем штатным и нештатным денунциантам. И разоблачить перед нами всех женщин, о которых идет молва как о ведьмах, еретичках, вредящих здоровью людей, наводящих порчу на скот и злаки, вызывающих град или приносящих иной вред государству Австро-Венгерскому. Если те, которые знают о существовании женщин, подозреваемых в этих преступлениях, не явятся и не укажут их, то они будут казнены кинжалом отлучения (церковный суд) и претерпят вытекающие из норм закона наказания путем заключения

(светский суд). Мы произносим отлучение против всех тех, которые упорно не повинуются».

Поскольку в Дрогобыче был самый большой рынок в округе, то в ближайшую субботу пересказ этой буллы оброс новыми подробностями: каждый истинный католик должен один раз в месяц доносить на еретиков и ведьм. А неграмотные денунцианты в пересказе от одного к другому поняли буквально следующее: «Если кто не причащается, не блюдет пост, не крестится и не надевает праздничную одежду в церковь — тот еретик, а кто вызывает градобитие, порчу скота, сглаз ребенка и болезни людей — это ведьма».

Особо усердствовал денунциант Казимеж Фецкорен. Он умел немного писать и читать. В Ягелонском архиве лежит его донос на девяносто четыре ведьмы, сведения о которых он собрал за полгода. География его доносов обширна: Стрыйская епархия — двадцать ведьм, Бориславская — восемнадцать, Злочивская — двадцать одна, Бучачская — двадцать восемь, Самборская — двадцать три, Яворовская — четыре.

Прямого сообщения с Веной не было. Сначала забрали двух ведьм у дрогобычского епископа и отправили на телеге под конвоем во Львов. Из Львова, вместе с двумя другими — до Кракова, а от Кракова до Вены за сутки на перекладных лошадях их доставили голодных, усталых и еле живых.

Сначала девиц отправили в монастырь урсулинок, затем накануне

суда венский магистрат выделил одну большую камеру, где и поселили всех подозреваемых в колдовстве, в сношении с дьяволом, в смерти младенцев, в участии в ночных шабашах ведьм, поджигательстве и множестве других бед и несчастий во всех уголках Австро-Венгерского королевства.

Камера, в которой их разместили, имела только два маленьких окошка, ведущих во внутренний двор магистратской тюрьмы. Из окон доносились жалобные стоны, причитания и иногда пение. То пели женщины с Гуцульского нагорья:

Два цвета мои, два колера,

Два цвета на полотне.

В душе моей два цвета:

Красный — это любовь,

Черный — это печаль.

Самой младшей из заключенных едва исполнилось восемнадцать лет. Ее денунцианты обвинили в сожительстве с Вельзевулом. В доказательство они приложили свидетельства двух очевидцев, которые видели, как ночью к ней приехала зеленая карета, запряженная двумя зелеными лошадьми, из кареты вышел зеленый господин, усадил ее рядом с собой и увез в горы.

Утром к ее родителям явились денунцианты.

– Где ваша дочь?

– Наверное, спит еще.

– Ведите нас к ней.

Родители, заподозрив неладное, молча впустили денунциантов

в покои дочери. Она спала как ни в чем не бывало. На предварительном допросе в Дрогобыче она все отрицала, только доверительно сообщила судье, что один из денунциантов, прошлым летом, повстречав ее одну, пытался ее обесчестить, но она сумела убежать, а свидетелей не было. Судья записал этот факт в дознание как оговор ведьмы.

В городах Констанца, Зальцбург, Инсбрук, Краков еще памятны дни, когда на одном костре сжигали до шести ведьм одновременно.

Людовик XIV первый отменил казни ведьм, увидев среди них смазливых девиц фавориток и куртизанок для услады свиты двора.

Акты сожжения живой плоти были варварством в представлении

просвещенных людей XVIII века. Следом за Францией отменили сожжение Пруссия, Германия, Дания. Теперь и наследница трона Карла VI, священной Римской Империи, Мария Терезия намеревалась отменить казни ведьм.

Она вызвала своего советника и астролога Иоанна Нидера.

– Что говорят звезды и Писание о реформах в церкви и

государстве?

– Удел всех императоров и королей — облегчать жизнь граждан своей страны. Это Божья воля. И вы помазаны на трон для этой цели.

– Откуда взялось слово «ведьма»? И что оно означает?

– В Писании нет такого слова. А в учении отцов Церкви...

– Так это выдумка папистов. Зачем они его придумали?

– Отцы Церкви — люди из плоти и крови. И они, как и все смертные, подвластны плотским желаниям. Представьте, что молодой епископ, увидев случайно полуобнаженную девушку, возбуждается. Ведь он не работает, только спит и ест. Энергии у него много. Плоть свою он не может усмирить. Но он церковный служащий. Ему запрещено вступать в контакт с женщиной.

Вот церковники и придумали, что эти молодые проказницы имеют связь с дьяволом, так как возбуждают похотливые желания.

– Прикажи, чтобы этих лжеведьм отмыли и накормили. Я хочу посмотреть, красивы ли они и действительно ли они возбуждают желание у священнослужителей.

Она велела сопроводить ее к заключенным ведбмам. То, что она увидела, тронуло ее женское сердце. Их моление о пощаде, слезы, ее восхищение их мужеством — все это пробудило в «железной герцогине» смешанные чувства и придало ей решимости.

– Велите им раздеться догола.

Они испугались. Но, увидев наставленные на них штыки солдат, повиновались и медленно стали снимать с себя одежду.

Сначала была ошеломлена стража и епископ с дьяконом. У одного стражника, даже выпало из рук ружье, громко зазвенев на каменному полу. Затем ухмыльнулся Иоанн Нидер. Он видел и раньше таких же девиц,

сжигаемых на костре.

Теперь настал черед императрицы. Она смотрела и любовалась их открытой наготой, их сосцами, горящими глазами и стройными юными телами.

– Да, Иоанн. Ты прав. Они восхитительны. Пусть рожают мальчиков. Много. Мне нужно большое войско. Зачем портить такую кожу, убивать будущих матерей. Всех отпустить. Только проведи чисто формальное расследование, чтобы они не зазнались и не подняли смуту.

Она велела главному прокурору во всем разобраться, отдать под суд виновных, а невиновных отпустить.

Королева издала указ, запрещавший гонение ведьм, употребление

слова «ведьма» в официальных документах, и изгнала всех денунциантов в двое суток с земли Австро-Венгерской в Италию, где еще в течение ста лет пылали костры инквизиции.

Папа Сильвестр V прислал ей недоброжелательную буллу, в которой недвусмысленно грозил отлучением от церкви за вмешательство в «святое дело борьбы по искоренению еретиков и привлечению заблудших душ в лоно церкви». Иоанн Нидер посоветовал ей откупиться от папы богатым подарком. Она послала ему бриллиантовые четки и дарохранительницу из чистого золота. Дарохранительницу папа принял, а четки вернул королеве, чтобы она молилась и помнила о тех падших женщинах, которых она отпустила в мир без пламени покаяния и слез прощения. Вот с этого момента эти четки и стали волшебной реликвией.

Целительницу Стефанию из Галиции королева оставила при дворе. Она лечила своих товарок в камере и тем заслужила хороший отзыв от надзирателя и судьи. Остальным выдали охранные грамоты и в октябре отпустили. Поскольку их привезли в июне, а переписка с папой затянулась до сентября и дело шло к зиме, каждая получила по три метра шерстяной ткани для защиты от холода. Они разбрелись в разные стороны, кто-то остался в Вене, большая часть добралась до своего дома.

Мария Терезия, заказала своему ювелиру Штрассеру точно такие же четки из богемского стекла. С этими четками она не расставалась, молилась о спасении души в соборе святого Стефана, а настоящие бриллианты лежали в сокровищнице.

После пышного празднования Рождества Мария Терезия собралась отдохнуть в своем Шенборнском замке на Угорщине. Замок уже два года как был отстроен и представлял точную копию Венского дворца в миниатюре. Она еще ни разу в нем не бывала. Ее дворецкий Миц Теслин собрал для отправки в замок все необходимое, погрузили также изразцы для отделки

печи-королевы. К обозу приставили надежную охрану — гайдуков, вооруженных пистолями, саблями. Летом по этим карпатским ухабам не проедешь. А зимой на санях в один конец — два дня.

– Ваше величество,— обратился дворецкий к императрице,— какой положить из духовных требников?

– Мою Библию. Нет, погоди. Ее я с собой возьму. Пусть приедет епископ Мукачевский и привезет из своей епархии все, что нужно для молитв и литургии.

– А ваши четки?

Мария Терезия перебирала в руках четки и читала молитву: «Богородице дева, радуйся, Господь с тобою, благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего Иисус». Она молилась за спасение души своей, за свою страну, а перед глазами стояли несчастные женщины, которых она отпустила на свободу, и она отдала четки дворецкому, чтобы освободиться от наваждения.

– Их тоже возьми, положи вместе с драгоценностями. И еще вот что, надо увеличить охрану обоза. Там какой-то разбойник, Добуш или Довбич, досаждает графу Остророгу. Вчера только я читала его отчет и дала распоряжение о поимке этого разбойника.

Но что могли сделать двенадцать гайдуков против шестидесяти крепких молодцев-разбойников, напавших на обоз Марии Терезии на узком Перечинском перевале. Превосходящая сила и внезапность дали возможность Довбушу без потерь захватить добычу и отпустить перепуганных, обезоруженных охранников. Не разбираясь в камнях, он подарил стеклянные четки своей возлюбленной Юзе Угорской. Так как, кроме пистоля, лошади и свободы, Довбушу ничего больше не надо было, он спокойно отдавал награбленное своим товарищам, бедным людям, а украшения — красивым молодичкам.

Однажды в костеле Юзю увидел с этими четками дьякон-причетник

и купил у нее их за два дуката.

Через многие руки прошли эти четки за два с лишним века. Оправа потускнела, погнулась, камни покрылись желтым налетом пыли, жира и грязи.

В результате распада Австро-Венгерской империи начался очередной раздел Польши. По всей Европе горели пожары мировой войны. Храмы и дворцы пришли в запустение. В Ченстоховский собор Божьей матери попал снаряд, и он загорелся. Пожар удалось потушить, но алтарь, ризница и кафедра сгорели, и собор надо было реставрировать. Из Ченстохова четки попали во Львовскую епархию.

В день моего первого причастия мне вручил эти четки мой духовник Богдан Мицкевич. Он и не подозревал, что это те самые пророческие камни. Об этом он узнал, когда я училась в Варшаве. Но об этом позже. С этими четками неразрывно связано сказание о херувиме Петрике, который охраняет их и является покровителем Карпатской Руси.

– Нет, мой котик. Ты потом расскажешь об ангеле Петрике. А сейчас пусть Надя прочитает из твоего бориславского дневника о твоих девичьих фантазиях.

– Андрюша, ну ты же знаешь, что им это будет неинтересно, сейчас у девушек совсем другие фантазии.

– Ой, а нам очень хочется услышать, о чем мечтала наша бабушка.

– Тогда слушайте.


Из Бориславской тетради


Рождественское скерцо для арфы и меццо-сопрано


Буду искать тебя на хорах в моем костеле Архангела Михаила, поднимусь в звонницу под купола, может, там найду тебя?

Полечу, как голубица, на Верховинскую Говерлу. Может, на

дне ущелья Черной Горы узрю тебя? Буду искать тебя в гуцульских

деревнях, пойду на Высокий замок, спущусь в Бабий Яр и над костями невинно убиенных младенцев в слезах попрошу тебя побыть со мной до рассвета.

Где ты?

Ты в песнях моих, в молитвах души, в звуках рыдающей арфы. Прошу тебя, побудь со мною.

Но ты опять молчишь. Отворачиваешь свой лик. Уходишь к избранным. А я, как падчерица-сирота, прошу у тебя милостыню. До рассвета брожу вдоль Тысменицы, вглядываясь в ее серебристые потоки, брожу по золотистой ниве, простоволосая, ничтожная.

Позови меня с собой.

Куда же ты? О горе мне!

Опять я осталась одна. Возьми что хочешь. Возьми моего возлюбленного Андрея, а хочешь, я отдам тебе свои четки? Побудь со мной.

Муза моя! Крест и блаженство мое.

Может, очарую тебя партитурой Бортнянского или Кос-Антокольского? Сплету тебе венок из осьмушек и аккордов. Пойду ли я на гуцульское подворье, в цыганский ли табор, услышу ли трембиту в горах и трель соловья — везде ищу тебя.

Ты во снах моих и думах.

Если убежишь от меня, оседлаю рыжего коня, догоню у пропасти,

прошепчу заклинание. Позови, вдохнови и напитай свежей росой. Все отдаю тебе. Только душу не отдам. Пресвятой Богородице я присягала. Ее одну боготворю...

...Богородице Дева, радуйся! Господь с Тобою. Благословенна

Ты между женами и благословен плод чрева Твоего Иисус.

Пресвятая! Освободи меня от дьявольского наваждения. Прогони

Музу от меня. Высохли кости мои, и слезы иссякли. Пошли мне силу Твою избавиться от нее. В грехах я каюсь пред Тобой. Вырви из сердца ее сладкое жало.

А тебя, Муза, заклинаю... Если я твоя избранница, то приходи. Я буду ждать тебя. Каждый день. Каждый час. Каждый миг. Горе мое. Блаженство мое. И в сладком сне ты откроешь мне свой лик. Муза, вдохновение, скарбница песен ангельских...

К кому пойдет Мария со своими девичьими причудами?

Разве викарий поймет ее? Или, может быть, мама? Коханый Андрей Ванца и тот не сможет совместить в своем воображении Музу, Богородицу, Сансевьеру.

Никому не открывает сердца своего Мария. Только сплетает розарий Богородице стеклянными четками...

В комнате Марии у окна стоит тропическое растение семейства лилейных. Верхушки обломаны, изодрана кора, несколько листьев упали на пол. Легкий ветерок всколыхнул три листка, и девушке чудится, что это не цветок, а человек с тремя руками. Нет. Она закрывает глаза: голова с копной волос на макушке или ежик. Открывает глаза: стоит Сансевьера с двенадцатью листьями. Подходит к нему. Сансевьера раскачался всеми своими листьями и потянулся к девушке, а она взяла самый верхний листок и погладила глянцевую, малахитовую поверхность, сверкающую отраженным светом огня из печки. Ночью во сне Мария видела Сансевьеру в окружении стройных зеленых красавцев в сельве, в оранжерее, на судне, плывущем в океане.

Качаются темные кудри в такт музыке. Музыка пока сбивчивая, и голос неокрепший, неуверенный. Но можно уловить зачатки профессиональной певицы и арфистки. Пальцы рук, перебирающие струны арфы, сгорбленная спина и морщины на лбу от напряжения свидетельствуют о прилежании и старании. А в углу стоит Сансевьера. Заброшенный, неполитый, засохший.

Листья опущены — стоит не шелохнется. Хотя девушка о нем забыла, он еще надеется, что любовь и забота вернутся к нему, а не будут доставаться только этой пышнобедрой красавице арфе. Своими острыми иссохшими кончиками листьев он колет арфу, хлещет ее по бокам.

Мария исполняет рапсодии и ноктюрны Кос-Антокольского, арии Бортнянского, скерцо Листа. Она играет на арфе и поет Херувимскую песнь, а Сансевьера увядает. Сумерки. В окно заглядывает луна. Силуэты арфы и цветка у окна превращаются в изгибы тела юноши и девушки, ложатся на пол черными тенями в полосе лунного света. Певица сидит у голландки, наблюдает за движением теней на паркетном полу. Вот-вот к ней придет

Муза. Мелодия детства как бы витает рядом, запахи спелой ржи, свежескошенной травы и аромат барвинка повисли в воздухе и просятся войти в душу и плоть. Новые жизненные стихии пробуждаются в молодом

организме, неизведанные страсти, волнующие грудь, и сладкая истома не дают ей уснуть. Только старушка-королева умиротворяющее действует на нее. А палисандровый гриф арфы сверкает и подмигивает во мраке, и розетка темным отверстием воспаляет воображение, и из нее вот-вот явится Муза. Глиссандо переходит в тремоло, пиццикато — в трель. Фа, соль, ля-ля-ля.

Третья октава. Голос близок к совершенству, но не хватает чувства, нет чуда и откровения. Душа жаждет чуда. Музыка наполняет ее всю. На миг она закрывает глаза, прижимает ладони к ушам, и Муза оглушительным крещендо врывается в душу. Счастье переполняет ее сердце. Она блаженная...

Стебли Сансевьеры касаются грифа арфы, затем первой и второй струны. Через какое-то мгновение лепесток скользнул по струне, извлекая чарующий звук. Остальные лепесточки тоже тянутся к арфе и, прикасаясь к тугим ее нитям, шепчут ей о любви. Сначала это бессвязный шепот и музыка без ритма и гармонии, но музыка крепнет и растет, как и любовь, зародившаяся во время ночных свиданий между арфой и Сансевьерой. Его

листья скользят по струнам и даже вошли в розетку. Любовь достигла своего апогея. Лепестки умирающего растения обвили арфу и жадно рвут струны. Агонизирующий Сансевьера, затрепетав всеми двенадцатью листочками, на мгновенье как бы застыл в полете, а потом, увлекая за собой арфу, обрушился в пропасть…

Мария проснулась и вздрогнула, включила свет. Раскрытое окно и развевающаяся портьера завершили ночной кошмар. На полу лежала

растерзанная арфа, куски засохшей земли и высохшие стебли Сансевьеры. В окно опять ворвался ветер. Начиналась буря. Мария закрыла окно и разрыдалась от нахлынувших чувств и пережитого видения. Выплакавшись, она подошла к печке и красным карандашом написала на обратной стороне кафеля карниза: «МУЗА». А Розарий Богородице??? Взяла свои четки и вставила в щель между кафелем и карнизом. Там они и остались. Утром она о них забыла, поднялась горячка и потом не могла вспомнить, куда они делись….